Текст книги "Твои, Отечество, сыны"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Ночью они подползли прямо к окопам немцев и вырвали «языка», что называется, из боевых порядков противника. Случай был редкостный, и о нем долго потом говорили в бригаде, – действительно, отчаянная отвага способна творить чудеса!

Перепуганный до смерти пленный оказался весьма осведомленным: он рассказал, что гитлеровское командование решило 13 августа под прикрытием огня и авиации двинуться одновременно вдоль двух дорог на Киев. Главный удар враг намеревался нанести в направлении Хотив – Киев.

Здесь мы подготовили гитлеровцам достойную встречу.

Командир дивизии полковник Савва Потехин знал, что 13 утром противник перейдет в полосе нашей бригады в наступление, поэтому он приказал нам временно перейти к обороне, хорошо зарыться в землю, организовать систему огня всех видов оружия. Для прочной противотанковой обороны он обещал прислать нам к вечеру взвод 45-миллиметровых пушек.

Получив еще ряд указаний, я принял решение построить боевой порядок бригады в два эшелона, с выделением сильного резерва. На дорожном направлении Пирогово – Киев оставался первый батальон капитана Симкина. Этот батальон уже имел опыт почти непрерывного четырехдневного боя. Его мы усиливали двумя 76-миллиметровыми орудиями.

На выгодном рубеже главного дорожного направления Хотив – Киев оборону должна была занять бригадная школа курсантов, усиленная батареей 45-миллиметровых орудий.

Записывая мои распоряжения и поглядывая на карту, начальник штаба Борисов спросил:

– Как быть со вторым батальоном? Ясно, что еще до наступления противник ударит по этому участку.

– Хитрить так хитрить, Владимир Александрович! Мы снимем и уведем батальон. Пускай немцы впустую тратят снаряды.

Он не понял.

– Оставить рубеж?

– Да, 13 августа ночью вывести, с соблюдением тишины, батальон в мой резерв. На старом месте оставить незначительную группу бойцов. Пусть не маскируются: противник должен думать, что мы занимаем оборону. А утром 13 августа, с началом артиллерийской подготовки немцев, эти бойцы должны покинуть окопы, уйти в тыл и присоединиться к батальону.

Борисов засмеялся:

– Ловко! Значит, немцы будут молотить пустое место?.. Хорошо.

Наш третий батальон мы перевели ночью на выгодный рубеж, уступом справа за бригадной школой. Таким образом, оборона выглядела довольно глубокой и сильной, и оставалось лишь укрепить ее в инженерном отношении, правильно организовать систему огня. Все это нужно было сделать ночью, незаметно для противника.

Готовилось большое сражение, а в такие часы забываешь об усталости, даже об ужине и сне.

Четвертый батальон капитана Зайцева я берег для ввода в бой. Своего начштаба и неустанного Борисова послал в помощь начальнику школы Михайлову. Используя естественные заграждения, они укрепили на этом участке оборону. В течение ночи курсанты надежно зарылись в землю, и к утру на пути противника выросла серьезная преграда.

Начальника разведки Алексея Питерских я не видел с вечера и уже тревожился о нем. Этот смелый, находчивый, никогда не унывающий офицер добывал для штаба бригады исключительно ценные сведения. Он ходил в разведку то с младшим политруком Ржечуком, то с переводчиком Пасечником, то с двумя-тремя отобранными им бойцами, пробирался в боевые порядки гитлеровцев, приводил «языка».

Питерских, как говорили наши офицеры, «исключительно везло». Но за этим «везением» крылись хладнокровный расчет, высокое самообладание и мужество.

Если он отсутствовал несколько часов подряд, у меня не было сомнения, что Алексей действует на переднем крае.

И на этот раз я не сомневался, что бывалый разведчик вернется к утру, коротко, четко изложит добытые сведения, а потом, улыбнувшись, скажет, что у него имеются веские подтверждения этих данных, и кивнет бойцам, а те введут в блиндаж еще одного перепуганного до смерти гитлеровца.

Стройный, красивый, с открытым волевым лицом, с веселым взглядом из-под густых бровей, в свободные минуты, беседуя с товарищами; он снова, словно невзначай, вспомнит о своем родном Владивостоке, городе, который он так любил…

Но ни в эту ночь, ни утром свидеться с Алексеем Питерских мне не довелось.

Я заметил, как, сняв трубку и отозвавшись на вызов, вдруг побледнел молодой телефонист, и расслышал, как дрогнул его голос.

– Товарищ полковник… беда… Начальник разведки Питерских…

Я бросился к телефону.

– Что?

Докладывали из первого батальона. Возвращаясь из расположения противника, Алексей Питерских погиб в неравной схватке.

Я осторожно положил телефонную трубку. Это была тяжелая утрата. И хотя смерть стала привычной в этом лесу, мне еще долго не верилось, что Алеша Питерских не вернется.

Вскоре я узнал от полковника Потехина, что 13 августа правее нас перейдет в наступление двумя полками 147-я дивизия.

– Возможно, – сказал Потехин, – что вашей бригаде придется принять на себя главный удар противника.

Не скрою, эта фраза, оброненная словно невзначай, будто речь шла о чем-то самом обычном, усилила мою бессонницу. Все-таки курсанты – воины очень молодые. Не дрогнут ли они? Ведь на них пойдут самые отпетые фашистские головорезы. Да и танки враг использует здесь наверняка: местность вполне подходящая… И все же в глубине души я верил, что ребята устоят. Эту уверенность разделяли Марченко и Чернышев: они не раз собирали в эти дни коммунистов и комсомольцев и тесно сблизились со своими бойцами.

Когда на рассвете немецкая авиация группами по 10–12 самолетов двинулась поэшелонно бомбить Киев, я понял, что пленный немец сказал правду: гитлеровцы собрались наступать. С минуты на минуту следовало ожидать начала их артиллерийской подготовки. Я предупредил об этом войска и доложил в штабы дивизии и корпуса.

Действительно, минут через десять после первого налета немецких самолетов на Киев загремели вражеские гаубицы и пушки, захлопали минометы. Потом после короткой артподготовки из зеленого подлеска одновременно выкатилось несколько танков и бронетранспортеров с десантом автоматчиков и, видимо для пущего устрашения, даже с фашистским флагом над одной из машин. Танки мчались на больших скоростях, ведя на ходу беспорядочный огонь. Окутанные вихрями пыли и дыма, громоздкие машины устремились к переднему краю нашей обороны, прямо к тому участку, где окопались курсанты.

Батареи противника снова открыли огонь, и, право, весело было наблюдать, как весь он сосредоточился на совершенно безлюдном месте, на линии окопов второго батальона, заблаговременно покинутых бойцами.

По-видимому, эти фашистские танкисты и эти десантники с пауком на тряпке еще были под хмелем легких побед и не рассчитывали на сколько-нибудь серьезное сопротивление. Они намеревались с ходу ворваться в Киев…

Я внимательно наблюдал за движением танков и бронетранспортеров, которые вскоре подошли совсем близко к нашим позициям, продолжая вести огонь.

Странно, пушки наших курсантов молчали.

«Что же они там медлят?» – с тревогой подумал я, уверенный, что снаряды врага легли не по боевым порядкам школы. Именно сейчас наступила та решающая минута, когда должны были грянуть наши 45-миллиметровые пушки.

– Вызовите «Волну», – сказал я телефонисту. – Начальника штаба Борисова немедленно к телефону…

Однако моему телефонисту «Волну» не пришлось вызывать. Весь придорожный откос, занятый обороной нашей школы, казалось, дрогнул от залпа. Застрочили пулеметы и автоматы, сметая вихрем огня с брони машин фашистских десантников. В этом непрерывном грохоте стрелкового оружия, словно отсчитывая такты, звонко и отчетливо били противотанковые пушки.

Я видел, как сначала первый, потом второй танк, потом бронетранспортер застыли на месте. В панике покидали их уцелевшие десантники и экипажи, пытаясь спастись. Вскоре я насчитал семь подбитых вражеских машин.

Неуклюже разворачиваясь, а то и пятясь задом, уцелевшие танки противника спешили возвратиться на исходные рубежи. На их броне я не заметил ни одного вражеского десантника. Было похоже: эти корабли прибыли сюда, чтобы сбросить под огонь свой живой груз, а потом налегке укатить восвояси.

С нежностью думал я о наших курсантах, о боевом их командире – старшем лейтенанте Михайлове, который в эти минуты, наверное, подстегивал чистый подворотничок… И невольно вспомнились слова великого поэта: «Есть упоение в бою»…

Вскоре по телефону доложил обстановку Михайлов. Телефонный провод донес до меня и его взволнованность, и радость.

– Каковы потери? – спросил я, выслушав краткий доклад.

– Трое убитых и девять раненых.

– Как обстоит дело с боеприпасами?

– Маловато.

– Передайте мое указание Андрийцу: немедленно обеспечить боеприпасами все ведущие бой подразделения.

Немного помедлив, я спросил:

– А теперь скажите, уважаемый начальник школы, почему вы так долго не открывали огня?

– Дело очень простое, товарищ полковник, – отозвался он смущенно. – Мы схитрили малость… Думаем: пускай подойдут, подлые душонки, поближе: не промахнемся. И не промахнулись!

– Молодцы… Однако смотрите не зазнавайтесь. На войне одна упущенная минута может слишком дорого обойтись. Главное: по-прежнему будьте начеку. Гитлеровцы обозлены до предела: еще бы, такую пощечину получить! Они могут повторить атаку. На всякий случай посылаю вам для усиления группу автоматчиков с ручным пулеметом.

– Большое спасибо, товарищ полковник… Это как раз и нужно! Все мои курсанты благодарят.

Я положил трубку. «Меня благодарят курсанты»… У него это вырвалось так неподдельно. Милый, хороший человек! Да ведь это же мои курсанты, и я такой же, как вы, солдат, коммунист, брат и товарищ каждому из вас, и Родина у нас одна, и боль за ее страдания, и заветная мечта о победе.

…Из первого батальона, где находились Иван Самчук и старший политрук Марченко, донесли, что все атаки противника отбиты. Особенно сильный бой разгорелся на правом фланге батальона. Гитлеровцы несколько раз бросались в атаку и отползали, оставляя на поле боя десятки убитых и раненых.

Лишь отдельным группам немецких солдат удалось прорваться за передний край обороны на левом фланге батальона. Но и они были тут же уничтожены контратаками наших десантников.

День 14 августа был для бригады горьким днем. Мы почти полностью потеряли роту бойцов второго батальона, и это случилось по вине её командира капитана П. Никифорова, который заплатил за свою ошибку жизнью.

Вот как это произошло: после артиллерийской подготовки, находясь в составе 14-й стрелковой дивизии, бригада перешла в наступление. На участке второго батальона противник стал отходить мелкими группами в тыл. Это был только маневр врага, ловушка: немцы оставили в своих окопах двух пулеметчиков и до десятка автоматчиков. Те гитлеровцы, что отходили, нарочно изображали паническое бегство. Командир второй роты поверил, что враг действительно бежит. Он тут же поднял всю роту, развернул ее в цепь и скомандовал:

– Бегом… В атаку… марш!

С криком «ура!» бойцы бросились к окопам противника. Местность перед окопами была совершенно открытая, ровная, ни канавки, ни бугорка. Гитлеровцы допустили цепь на расстояние в сто метров и открыли пулеметно-автоматный огонь. Большая часть бойцов, раненые и убитые, остались на поле боя; но те, что уцелели, в их числе капитан Никифоров, решили довершить штыковую атаку. До окопов оставалось не более 50 метров: здесь они были расстреляны в упор.

Для нас это был поучительный урок.

За эти жаркие дни события на нашем участке фронта складывались явно не в пользу врага. Тем более злобствовали гитлеровские генералы. Срок взятия Киева, назначенный фюрером, уже миновал. Об этом мы узнали позже. А тогда нам было ясно, что командование противника собирает мощный кулак, чтобы прорвать и разбить нашу оборону.

Вскоре вражеская авиация начала «обработку» нашего переднего края. Характерно, что немцы использовали те же тактические приемы, которые мне много раз довелось наблюдать во время войны в Испании.

Группа самолетов Ю-88, в шесть-девять машин, избирала определенный участок, выстраивалась в форме круга за ведущей машиной и начинала бомбить позиции. Один за другим «юнкерсы» переходили в пике, сбрасывали свой смертоносный груз, а затем вели пулеметный и пушечный огонь.

Едва лишь первая группа самолетов улетала, как появлялась вторая, и снова начиналась эта «чертова карусель».

В течение 30 минут самолеты противника буквально висели над боевыми порядками бригады, и я испытывал не только душевную, но и физическую боль при мысли о том, что при такой сосредоточенности огня бригада неизбежно понесет огромные потери.

Сумеют ли обескровленные подразделения нашего первого эшелона отбить очередную атаку врага?

Правда, у нас были еще два свежих батальона: во втором эшелоне и в резерве. Но было ясно, что во вторую, решающую атаку гитлеровцы тоже бросят свежие силы и увеличат количество танков.

Опытные воины знают, что в минуты боя, под вражескими бомбами, под ливнями пулеметного огня, когда гибель кажется неотвратимой, а нервы напряжены до предела, мысль работает четко и ясно, и приходит то особенное спокойствие, которое, пожалуй, возможно только на грани жизни и смерти.

Человек, ответственный за жизнь сотен бойцов, многое заметит в эти минуты и многое припомнит.

Быть может, покажется странным, что, когда на нас с воем пикировали Ю-88, я думал о последних учениях бригады. Как пригодилась теперь наша тактическая выучка! А скромная саперная лопата, которую многие десантники считали излишней обузой, как была нужна она теперь и сколько сберегла жизней! Каждый солдат и офицер бригады теперь берег ее наравне с оружием и считал незаменимой помощницей в бою.

Но вот наконец-то «юнкерсы» отбомбились. Пожалуй, немецкие «асы» были уверены, что на этом квадрате площади в живых не осталось ни души. Да и в самом деле, как уцелеть здесь человеку, если вся земля вокруг взрыта, перепахана и обожжена разрывами бомб, молодой сосняк выкорчеван, ветви его измочалены, а из десятка старых сосен сохранилась лишь одна?

А человек – удивительное творение природы! – человек жив. Рядом со мной шевелятся сбитые ветки; отбрасывая их и стряхивая с гимнастерки пыль, с земли поднимается рослый курсант. Он смеется. Да, он смеется!

– Ну, дьяволы, понаделали металла… Дал бы я вашему Круппу – по крупу!

Он достает пачку «Нашей марки», закуривает, угощает товарища. Я слышу спокойный деловитый разговор.

– Теперь будем ждать артналета?

– Конечно. Только это недолго.

– Что ж, переждем…

До начала вражеской артиллерийской подготовки я успеваю возвратиться из подразделения на свой наблюдательный пункт. Нарастающим громом докатывается первый залп немецких батарей. Противник действительно не жалеет металла. Снаряды рвутся в расположении школы и снова в секторе, оставленном вторым батальоном. Гудит, ощутимо вздрагивает земля…

А из-за перелеска, давя молодые деревья, выползают танки и бронетранспортеры. Ого, сколько их! За машинами сомкнутыми цепями идет пехота. Кажется, еще несколько минут, и эта серо-зеленая волна захлестнет наши позиции.

С наблюдательного пункта видно, как бойцы устанавливают на брустверах пулеметы, готовят к бою автоматы и самозарядные винтовки, как артиллерийские расчеты выдвигают из укрытий «сорокапятки»…

Сигнал, и тотчас все огневые средства нашей обороны приводятся в действие. Какая потрясающая картина! Вот уже начисто скошена серо-зеленая цепь. Дымится и вертится на одном месте танк… Немцы прыгают с бронетранспортеров и возвращаются на опушку. Нет, снова поднимаются и, пытаясь укрыться за танками, приближаются к нам. Их все меньше и меньше… Ага, голубчики, попробовали украинского сала! Стоп, горит еще один танк! Нырнул в канаву да так и застрял бронетранспортер… Еще одна картинка: размахивая пистолетом, немецкий офицер гонит группу фашистов вперед. Наверное, доказывает, что победа, мол, близка… Кто-то из курсантов без ошибки берет его на мушку… Солдаты в панике. Нет, им не удается добежать до перелеска. У самой дороги, я вижу, застыли еще два бронетранспортера. Кажется, все… И эта атака захлебнулась. Да, уцелевшие машины противника, откатываются назад. Ура, курсанты!.. И что за денек!.. Результаты нашего огня превзошли все мои ожидания: только на участке бригадной школы противник потерял убитыми около четырехсот солдат и офицеров. Курсанты, десантники и на этот раз сражались, как герои, и с честью выиграли бой.

А ночью офицер из нашей бригадной разведки доложил мне, что на участке первого батальона и школы противник переходит к обороне: роет окопы, ставит проволочные заграждения, минирует местность.

Я сразу же сообщил об этом командиру дивизии.

– Очень приятно! – ответил полковник Потехин, и голос его прозвучал весело, бодро. – Значит, готовьтесь, товарищ Родимцев, к наступлению. О часе атаки дополнительно сообщу.

Удачное наступление. Радостная весть. Помощь народная. Слухи. «Кукушка». Памятная беседа. Знамя Киева.

Во второй половине ночи офицеры штаба, начальники служб и командиры всех степеней приступили к подготовке своих подразделений к предстоящему наступлению. Бойцам от политработников уже было известно, что у самых ворот Киева гитлеровцы переходят к обороне…

Дорваться до окраины города и вдруг перейти к обороне! Тут каждый солдат понимал, что немцы были вынуждены закапываться в землю не от хорошей жизни. Значит, крепко их потрепали под Киевом, сбили амбицию, прижали к земле. А теперь нужно было, не теряя времени, отбросить их еще дальше, не позволив закрепиться на выгодных рубежах.

В 11 часов 20 минут по переднему краю и глубине обороны противника ударила наша артиллерия. Немцы не ожидали этого огневого налета. Они были уверены, что после вчерашнего сражения нам не до атак.

Но вот войска первого эшелона дивизии двинулись вперед… Бросая даже свое личное оружие, саперные лопаты, гитлеровцы стали откатываться от еще незаконченных укреплений.

Через два часа капитан Аракелян доложил мне, что среди захваченных в плен гитлеровцев имеется несколько офицеров и в их числе майор. Этот майор весьма упрям и согласен беседовать только с офицером, равным или высшим по званию. Времени у меня было, что называется, в обрез, однако я выкроил несколько минут для допроса чванливого майора.

Его подвели ко мне на лесной полянке, высокого, толстоногого, с приподнятыми, острыми плечами, с короткой прической «ежиком».

На нем был новенький мундир, но пуговиц недоставало: видимо, кто-то из наших вырвал их при «знакомстве», как говорится, «с мясом». Я окликнул переводчика, но пленный сказал по-русски:

– Господин полковник, мы можем обойтись и без его помощи…

Он вытянулся, козырнул, щелкнул каблуками. У него были холодные глаза, не выражающие никакой мысли.

Складывалось впечатление, будто он заранее готовился к допросу и поэтому «отработал» ответы. Он рассказал, что 29-й армейский корпус был снят в конце июля с Коростенского направления и переброшен под Киев с задачей атаковать советские войска с юго-запада и овладеть столицей Украины. Пленный подтвердил, что командование корпуса намечало праздновать взятие Киева 8 августа, и эта дата была доведена до сведения не только штабных офицеров, но и до командиров батальонов включительно. А ночью из штаба корпуса поступил приказ о переходе под Киевом к обороне.

– Это объясняется просто, – сказал он. – Уже десять дней мы ведем ожесточенные бои за Киев, и наша дивизия, например, потеряла половину личного состава. Она не только не вошла в город, но была вынуждена отступить.

Я невольно усмехнулся:

– Сегодня вы не блеснули организованностью в отражении нашей атаки.

Он наклонил голову; его глаза по-прежнему смотрели равнодушно:

– О, да! Ваша атака для нас была «сюрпризом». Я даже думать не хотел о том, чтобы после вчерашнего тяжелого боя вы перешли в наступление. К тому же утро было тихое, и наши наблюдатели не заметили в расположении советских войск каких-нибудь подозрительных передвижений. Мы привыкли к тому, что русские, как правило, наступают утром. Поэтому после завтрака некоторые наши солдаты вышли на рытье окопов даже без личного оружия.

Он сообщил еще некоторые сведения, но на другие вопросы отказался отвечать.

– Право, – сказал я ему, – сначала вы показались мне, майор, откровенным собеседником. Скажите, где вы изучали русский язык?

– Конечно, в Германии.

– Зачем это вам понадобилось?

Он передернул острыми плечами, гладко выбритая щека нервно задрожала.

– Я думаю, это вам известно, господин полковник. Нас готовили для войны против России.

– И долго вы изучали язык?

– Десять лет.

– Значит, в течение десяти лет вы готовились к войне против нас и одновременно всячески заверяли наше правительство в своих самых добрых намерениях?

– Это – дело политики. Дипломатии. Нас учили, что дипломатия – тоже форма войны.

– Вы повторили пошлую фашистскую формулу, майор, – заметил я ему, – Наши советские дипломаты борются за мир… Впрочем, я не собираюсь вас агитировать. Меня удивляет ваше поведение: сначала вы были откровенны, а потом перестали отвечать…

И снова холеная щека его нервно задрожала.

– Меня расстреляют сейчас же?

– Нет, мы не будем вас расстреливать.

Он удивился; впервые за время нашего разговора глаза его несколько оживились:

– Почему?

– А потому, что мы не убиваем пленных. Это делают только мерзавцы.

– Послушайте, господин полковник, – проговорил он тихо, и голос его дрогнул. – Может быть, лучше, если меня расстреляют… Да, лучше для меня.

– Не дурите. Ведь вы хотите жить.

Я заметил, как по его щеке скатилась слеза.

Мне стало смешно: сколько лет там, в фашистских казармах, этих молодчиков учили пренебрежению к жизни! Но они научились пренебрегать чужими жизнями, а не своими.

Человек на войне неизбежно обнажает собственную сущность. Какой-нибудь ярый крикун, смотришь, оказывается трусом, а скромный, неприметный солдат – героем. Я все время присматриваюсь к людям и все время как бы открываю их. Присматриваюсь и к нашим десантникам и радуюсь их сплоченности, мужеству, благородству. Беседую с пленными, и они тоже дают материал для размышлений.

Психология гитлеровских солдат и особенно офицеров носит след довольно примитивного штампа. Вот они добрались до Киева, безнаказанно грабя и убивая. Чем более легок был их путь, тем меньше раздумывали они над собственными поступками и над целями развязанной их главарями войны. Захватывая наши города и села, они безобразничали на каждом шагу, демонстрируя дикое арийское хамство и свинство.

Но стоило этим «лыцарям» получить под Киевом несколько назидательных уроков, стоило увидеть груды трупов своих однополчан, как их спесь, ханжество и глупое позерство стали таять, и весьма быстро, Ясно, что чем сильнее мы будем их колотить, тем быстрей приведем в чувство.

Я не хочу преувеличивать: успех наших войск под Киевом в период его обороны – это лишь капля в огненном море Великой Отечественной войны. Но и эта капля – слагаемое нашей победы. Этот успех ценен и памятен тем, что он был одним из первых. Привыкший легко захватывать целые страны, гитлеровский зверь здесь впервые выщербил себе клыки.

И было радостно воочию убедиться, что матерые фашистские ландскнехты умеют не только с гиком и ревом идти на штурм, но и пятиться, и отползать, и знают толк в беге.

К середине августа нашим соседом стала вновь сформированная стрелковая дивизия, которой командовал полковник Г. П. Панков. Это было отрадное событие – наши десантники торжествовали. Но еще более радостную весть сообщил мне полковник Потехин.

Мы встретились в час затишья. Едва взглянув на полковника, я сразу понял: случилось что-то важное и хорошее. Глаза его блестели, он потирал руки, покачивал головой.

– Поздравляю. От души поздравляю, Александр Ильич…

– Кого и с чем?

– Собственно, поздравляю и вас, и себя… А с чем – сейчас, дорогой, объясню.

Выдержав паузу, он заговорил доверительно, негромко:

– В полосу дивизии, на участок вашей бригады, прибывает артиллерия, которой ни я, ни вы еще не видели. Эта артиллерийская система совершенно секретна, и в нашей армии она впервые будет применяться. Говорят, мощность разрыва снаряда – колоссальной разрушительной силы. Один залп – восемь снарядов… Она может стрелять и отдельными снарядами, и сразу восемью. И еще говорят, что летят эти снаряды с таким оглушительным ревом, что неизбежно вызывают в стане врага панику. Предупредите бойцов, чтобы они не опасались этого рева!

Мне хотелось обнять и расцеловать полковника за эту весть. Боевые реактивные машины БМ-8, которые советские воины любовно назвали «катюшами», впервые были применены летом 1941 года. Они наносили массированные удары по противнику и позволяли в короткие сроки обеспечивать огнем боевые действия войск. О том, насколько эффективным и внезапным для врага явилось применение боевых машин реактивной артиллерии, свидетельствовали сами фашистские главари. В приказе по войскам немецкого верховного командования от 14 августа было сказано:

«Русские имеют автоматическую многоствольную огнеметную пушку. Выстрел производится электричеством. Во время выстрела у нее образуется дым. При захвате таких пушек сообщать немедленно».

Фашистское командование требовало от своих вояк невозможного. Захватить «катюшу» они, конечно, не могли. Первый залп реактивной артиллерии по боевым порядкам врага, произведенный под Киевом, в Голосеево, вызвал полную растерянность и панику в стане противника.

Я успел сообщить командирам батальонов о возможном применении на нашем участке фронта новой артиллерии. Однако, ведя бой, не все они успели предупредить об этом личный состав.

Ночью, когда противник опомнился от наших ответных ударов и стал окапываться вблизи сельхозинститута, «катюша» дала свой первый «концерт».

Незабываемое зрелище! Огромные пылающие факелы с воем и грохотом взмыли над лесом, перекинулись на позиции врага, неистовым пламенем обрушились на фашистские окопы. Это было похоже на сейсмическую катастрофу; будто в лесу вдруг разверзся кратер вулкана и раскаленные ядра его неизбежно должны были все испепелить. Наши воины, которых не успели предупредить, были ошеломлены бушующим огненным шквалом.

Фашисты бежали так поспешно и растерянно, что побросали оружие. Те из них, кто попал в плен, уныло тянули:

– Мы не знали, что русские имеют на вооружении гром и молнию!

Итак, несколько дней сражений, в которых участвует бригада, а сколько, событий и радостных новостей! Соседи слева освободили от немецко-фашистских захватчиков населенный пункт Мышеловку. Выбит враг из Жулян. Для начала – неплохо. И главное здесь – моральный фактор. Для возомнивших себя «непобедимыми» фашистов это был чувствительный удар.

Когда на переднем крае установилось затишье, мне представилась возможность отлучиться на несколько часов в город.

Киев… Чудный и древний Киев, вознесенный над Днепром, за короткое время ты стал мне родным. Не только твои живописные улицы, широкие площади, тихие переулки, парки, заводы, набережная Днепра, – главное, твои люди близки и милы сердцу. В эту суровую годину испытаний тысячи и тысячи киевлян и киевлянок пришли на помощь своей родной армии. От зари и до зари, под орудийным огнем противника, невзирая на частые налеты его авиации, они работали на оборонительных рубежах, рыли противотанковые рвы, траншеи, окопы, ставили эскарпы и надолбы, разбирали булыжник мостовых и воздвигали баррикады.

Работали заводы… Котельщики, токари, жестянщики, слесари – ратники мирного труда, теперь они производили мины и разнообразные заграждения. Даже многие бытовые предприятия – артели, кустарные мастерские, которым по роду их производства, казалось бы, совсем не до военных дел, оказали обороне города большую поддержку. Они стали выпускать бутылки с горючей смесью. Позже от этих бутылок сгорел не один десяток фашистских танков.

В городе создавались коммунистические и комсомольские полки и отряды народного ополчения, и душой всей этой напряженной, многосторонней деятельности был Центральный Комитет Коммунистической партии Украины.

Я познакомился в боях с командирами отрядов народного ополчения Клешовым и Кузнецовым – эти отряды сражались мужественно и умело, и когда в минуты затишья я спросил у Клешова, как за столь короткое время сумел он подобрать таких надежных бойцов, – улыбнувшись и щуря глаза от дымка махорки, он ответил:

– Ребята самые обыкновенные, рядовые. Молодые рабочие с «Арсенала», железнодорожники, студенты… Есть даже два парикмахера, кондитер и музыкант. В общем, товарищ полковник, люди, как говорится, «с бору по сосенке», и ни один из них до этого не воевал… Однако ненависть к фашистам так велика!..

Могу с уверенностью сказать, что успехи, одержанные нашими войсками в дни обороны Киева, во многом были обеспечены самоотверженной поддержкой киевлян: мы, солдаты, сражаясь на передовой, уверенно опирались на могучее плечо народа.

Однако и в Киеве, и в его окрестностях, да и в других городах нам доводилось встречать не одних лишь патриотов. Были и трусы, паникеры, сеятели тревожных слухов и сплетен. Многие обыватели и сами не понимали, что, распространяя вымыслы и клевету, они усиливали у определенной части населения неуверенность и подавленность.

Подчас эти вымыслы доходили и до военных, и я немало был удивлен, когда знакомый офицер, встретив меня в пригороде, спросил, сдерживая волнение:

– Будем откровенны, Александр Ильич, мы знаем друг друга: скажите, воздушный десант противника ликвидирован?

Я даже отшатнулся:

– Какой десант?..

– Но ведь вы знаете!..

– Впервые слышу.

– Девятого августа ночью в районе Дарницы гитлеровцы выбросили десант: тридцать диверсантов. Задачей этих диверсантов было: совершить налет на штаб фронта.

– Когда вы об этом услышали и от кого? Кто имеет такую точную информацию о количестве парашютистов и даже об их задаче? Это же явная «утка»! Я только что говорил со штабом корпуса, а вы знаете, что он расположен восточнее Дарницы, в лесу, и там не слышали ничего подобного.

Офицер смутился:

– Я ведь не паникую…

– Но вы должны помнить, кому они выгодны, такие слухи, и сразу же разоблачать их и пресекать.

Вскоре я услышал еще более удивительные вещи. В тылу корпуса, в небольшом поселке, я подошел случайно, незамеченный, к группе военных и услышал обрывок фразы:

– …Утром эту «кукушку» схватили, и сейчас она в особом отделе сидит!

Я поздоровался и спросил:

– О какой это «кукушке» вы беседуете?

Молоденький лейтенант объяснил с готовностью:

– Мы о тех «кукушках» говорили, товарищ полковник, что немцы к деревьям цепями приковывают…

– Подождите, лейтенант, что-то слишком уж замысловато. Кого приковывают цепями, где, зачем?..

Все, казалось, были удивлены моей неосведомленностью, а лейтенант улыбнулся: дескать, полковник и сам это знает, но выпытывает!