Текст книги "Добрый мир"

Автор книги: Александр Просекин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Александр Просекин

«Добрый мир»

СОДЕРЖАНИЕ

Рассказы

Милочка

С глазу на глаз

Чисто профессиональный спор

Воспитание по Станишевскому

Сверчок

Добрый мир

Кто дочитал «колобок»

Резкий парнишка

Ненаступивший рассвет

Ветеран

Повести

Внимание: всплытие!

Введение в курс композиции

«МИЛОЧКА»

– Приходкин, ты мне мешаешь! – Людмила Ильинична резко

обернулась. – Ты понял? Выбрось сейчас же, что у тебя там! – Она секунду

постояла, исподлобья глядя на Приходкина, и снова повернулась к висящей на

доске карте. – Вот здесь, в Передней Азии, между реками Тигр и Евфрат,

находился Древний Вавилон... – продолжила она свой рассказ.

Сзади раздался резкий звук, похожий на треск лопнувшего шарика.

Людмила Ильинична снова обернулась. И медленно пошла к третьей парте в

среднем ряду, к Толику Приходкину. Белобрысый Приходкин жевал резинку и

нахально поглядывал на приближавшуюся учительницу. Ему было настолько

не страшно, что он еще раз растянул ниточкой губы, надул из своей резинки

шарик – и шарик опять лопнул.

Для начала я выгоню тебя из класса, – еще стараясь быть спокойной,

негромко сказала Людмила Ильинична. – Потом,..

– А че я в коридоре не видал? – покосился на товарищей нахальный

Приходкин. -Буду только другим мешать! Чему мы в коридоре-то научимся!

Те, что посмелей, хихикнули.

–

Дай сюда! – властно сказала Людмила Ильинична и протянула

руку.

–

Че, резинку? Пожалста, добра-то! – Приходкин наклонился над

протянутой к нему рукой и плюнул в ладонь.

Тишина. Людмила Ильинична непонятно как -то, почти равнодушно,

посмотрела на свою испачканную мелом ладонь, на беловато-серую резинку в

растекавшемся по мелу плевке, и совершила педагогический грех.

Осквернённая рука сделала короткий резкий замах – и несчастного

Приходкина потрясла сильнейшая пощечина.

Сколько может быть сил у высокой, спортивно сложенной учительницы

двадцати трех лет? И как крепко сидит на плечах голова у щуплого вертлявого

пятиклассника?

Приходкин не заплакал и не убежал. Он приподнялся над партой и,

широко раскрыв глаза, стал ловить ртом воздух. Не мог вздохнуть. Возможно,

он ушел позже, Людмила Ильинична этого уже не видела. Она молча подошла

к своему столу, постояла возле него несколько секунд, глядя в окно, потом, так

же молча, аккуратно собрала сумку и вышла из класса.

В учительской никого не было. Людмила Ильинична несколько раз

бесцельно прошлась между столами, постояла перед расписанием, не то

изучая его, не то что-то припоминая, потом подошла к вешалке, надела пальто

и пошла домой,

Возле клуба ей встретился Николай Семенович, физрук.

– Здорово, Ильинична! – разулыбался он, отступая с тропинки в снег. -

Ты что это не застегиваешься? Не Ташкент. . – Он не докончил своей мысли. В

лице коллеги он вдруг разглядел что-то сильно его удивившее. – Что

случилось, Ильинична? – с тревогой спросил он.

– Ничего, – ровным голосом ответила та и прошла мимо. Николай

Семенович озадаченно посмотрел ей вслед, развернулся и заспешил в школу.

По утрам Людмила не топила печь, и в доме было холодно. Сняв сапоги

и пальто, она облачилась в своей «полуденный» наряд – надела валенки и

теплую меховую безрукавку. Включила рефлектор, плитку. Поставила чай. Не

зная, что делать дальше, она села на кровать. Сидела долго, минут пять. Потом

пересела за стол, вырвала из тетради двойной листок и стала писать письмо.

«Здравствуй, Сережа!» – написала она и остановилась. Подумала – и

зачеркнула «здравствуй». Потом зачеркнула «Сережа», оторвала испорченный

лист и застрочила на втором:

«Сергей, когда ты вернешься из армии, ты вряд ли найдешь меня такой,

какой знал раньше. Хотя бы потому, что до сегодняшнего дня я не знала за

собой способности ударить человека по лицу. Я сегодня приобщилась. И

выбрала для этого лицо

одиннадцатилетнего мальчишки, Тебе там не икнулось от звона моего

мощного бабьего удара?»

Людмила отложила руку и пустила голову на руки. Посидела так.

Потом, не поднимая головы, скомкала одной рукой свое письмо и бросила его

на пол.

Небольшая комната тем временем нагрелась. На плитке зашипел

чайник, и появилось хоть какое-то разумное занятие. Людмила достала из

настенного шкафчика заварку, сахар, кусок булки и заварила чай. Усевшись за

стол, она придвинула к себе зеркало и взглянула в него. «Как там у нас, кровь

с клыков еще не капает?» – сказала она вслух. И тут ей в голову пришла одна

мысль. Глядя в зеркало, она полуобернулась – и ударила себя по правой щеке.

«Больно или нет?» – попыталась она разобраться в собственных ощущениях.

Решила, что удар не получился. Размахнулась – и еще раз ударила. И

ужаснулась вдруг нелепости собственных действий. Она встала и пошла от

стола прочь. Подошла к кровати, легла на нее лицом вниз и заплакала.

Часа через полтора Людмила пошла в школу.

Наверное, ее заметили еще на улице. Как только она вошла в коридор, ее

окликнули из директорского кабинета:

– Людмила Ильинична! Зайдите, пожалуйста, ко мне!

– Да, я знаю, сейчас, – ответила Людмила. Она быстро зашла в

учительскую, разделась и направилась туда, куда ее пригласили.

Объяснение началось с долгого молчания. Алла Петровна, директор, с

минуту возилась в столе, что-то отыскивая, надела очки, потом сняла их;

несколько раз очень неприятно хрустнула пальцами. Наконец, она встала из-за

стола и заговорила:

– Я пока не собираюсь спрашивать о том, что у вас произошло в пятом

классе, до этого мы еще дойдем. Объясните для начала: почему вы ушли с

остальных уроков? Насколько я знаю, у вас их оставалось еще два: в седьмом

и девятом, так?

– Да»– ,

Что «да»?

– У меня оставалось еще два урока: в седьмом и девятом классах. -

Людмила старалась, чтобы голос ее звучал потверже. – Я не провела их,

потому что до этого в пятом классе у меня произошло не... безобразное

событие. Я ударила ученика, и...

– И ваше самочувствие резко ухудшилось? – перебила учительницу

директор.

– Да, ухудшилось.,.

– За что же, позвольте спросить, вы ударили ученика? – Алла Петровна

снова надела очки.

– Он... плюнул мне в руку... и у меня какой-то срыв...

– Вы неверно рассказываете, – опять перебила Людмилу Ильиничну

директор. – Вы подставили ученику свою руку таким образом, чтобы в нее

непременно плюнули .Вот как было дело... Да вы соображаете, милочка, что

вы наделали?! – почти без перехода сорвалась на крик Алла Петровна. -

Рукоприкладство в школе! Да за это в армии погоны срывают! Не то что в

школе! И это в самом-то начале?! А что в таком случае остается нам, я вас

спрашиваю? Что, я спрашиваю, остается нам, которые здесь уже

полмиллиарда нервных клеток оставили, а? Может быть, кистенями

обзавестись? Позорище! – Алла Петровна в очередной раз стащила с себя очки

и бросила их на стол. Она подошла к Людмиле Ильиничне и близоруко

сощурилась: – Ну, что скажите, милочка?

«Милочка» стояла возле стенда по «Гражданской обороне», и на нее

жалко было смотреть. Щеки у нее раскраснелись, лицо напряглось, и столько

было в этом лице борьбы, чтобы удержать слезы, что директору стало

неудобно за свой крик.

Алла Петровна вообще не умела долго злиться. А на эту молодую

историню и не смогла бы, даже если б умела. Из той молодежи, что прошла

через ее школу в последние несколько лет, именно эта, Людмила, нравилась ей

больше всех. Во-первых, прекрасными уроками. За двадцать лет директорства

Алла Петровна видела много самых разных уроков истории. Она и сама была

историком. Но чтобы, например, учитель в тесные тридцать минут смог

толково и просто подать ребятишкам царствование Петра Первого, да при

этом еще увлекательно рассказать о том, что ели и как одевались русские

люди в восемнадцатом веке, так рассказать, что весь класс, в том числе и она

сама, превратились бы в одно большое слушающее ухо, – это, по мнению

Аллы Петровны, был уже божий дар... Потом, манера одеваться. Всегда на

Людмиле строгий костюм, без всяких излишеств, безукоризненная обувь -

будь то туфли или сапоги – и простые коричневые чулки ( деталь для Аллы

Петровны вовсе не безразличная). И еще: Алла Петровна привыкла как-то

типизировать для себя своих молодых коллег. Она, например, могла сказать

себе: «Эта симпатичная русачка выйдет за киномеханика, потолстеет и через

пяток лет будет с увлечением разводить кур; зта бойкая географичка улизнет

отсюда, как только представится случай...» С Людмилой было сложнее. Она

не поддавалась такой упрощенной типизации. В районо Алла Петровна

узнала, что Людмилу к ней не распределяли, у нее был «красный» диплом,

свободный. Что понесло ее в деревню? И как, наконец, относиться к сельской

учительнице, которая бегает по утрам? Наденет синий спортивный костюм и

по-мужски, красиво и легко, бежит по холодку к реке... «Это что, новая

молодежь?» – спрашивала себя иногда Алла Петровна, глядя на эту

русоволосую, с умными зелеными глазами учительницу.

Но сегодня она ударила ребенка. Не хвалить же ее было за это!

– Лукавый тебя, милочка, попутал, точно, – сказала Алла Петровна уже

совсем спокойным голосом. – Хоть бы кого другого... Ты мамашу его знаешь?

В леспромхозовском магазине торгует... Хорошо, что во всей деревне одна

такая! Двух бы миряне не выдержали. Но ничего, не раскисай особо, я бы,

может, тоже не выдержала, такой заноза... Не так бы лихо, конечно, да что

теперь-то!

Вот тут Людмила и не выдержала. Слезы так потекли из ее глаз, что

директору показалось, будто она слышит звон капель по полу. Алла Петровна

засуетилась, зачем-то начала поправлять учительнице прическу, взяла ее за

плечи. И полушепотом зачастила:

– Да ладно вам, ей-богу, правильно вы ему, он зтого дома

недополучает... бывает, мы ведь тоже не железные!

– Да, бывает... Вы бы видели, как у него голова дернулась! Я думала...

думала, в окно выпрыгну! – Людмила Ильинична громко зарыдала.

Физрук Николай Семенович, случайно заглянувший в дверь, увидел

растрепанную директрису, бегавшую со стаканом воды вокруг молодой

историни, услышал, как та рыдает, и осторожно прикрыл дверь.

– Ну и не повезло же Людмиле! – озабоченно сообщил он в учительской

другу-трудовику. – Приходкина ж душу из нее вынет, когда узнает!

– А может, не узнает! – с надеждой предположил он.

– Ну да! Тут тебе во сне баня приснится, а наутро тебя: «С легким

паром!» Будто сам ие знаешь!

...Вечером, около семи, Людмила Ильинична чуть-чуть припудрила

щеки, подкрасила глаза и пошла к Приходкиным.

Дверь ей открыл хозяин. Людмила немного знала его, видела в школе на

собрании. Невысокий такой мужчина, лысоватый, приветливый, работал

шофером на лесовозе. Он поздоровался и отступил в сторону, приглашая

войти.

– Раздевайтесь, пожалуйста, вот здесь... Нет-нет, не разувайтесь, у нас

не прибрано, проходите! – Он повел учительницу в комнату. – Вы насчет

Тольки, да? Опять какие нелады? – мужчина подвинул гостье стул.

– Да, я насчет Толика, – ответила Людмила Ильинична и замолчала. Но

как-то нужно было начинать.

– Понимаете, тут у нас... А Толик дома?

– Ну да. Он там, в другой комнате. Позвать?

– Ага, позовите.

Толя! – позвал отец. – Анатолий! Поди сюда, тут к тебе учительница

пришла! В дверях боковой комнаты появился Приходкин-младший.

– Че? – он посмотрел на учительницу и опустил голову. – Че вы

пришли-то? – тихо покосившись на дверь , из которой вышел, спросил он. -

Сказали бы папке, он бы сам в школу пришел.

– Понимаешь, Толик... понимаешь, я сегодня в общем-то не хотела так.

– Людмила Ильинична встала и подошла к мальчишке. Она положила ему руку

на плечо. – Я как-то случайно, ты меня извини, честное слово! Будто, знаешь,

тормоз какой-то сорвался, правда. Извини меня!

– А че, вы же не виноваты, я же сам... это... – мальчишка растерялся.

– Но нам нельзя так, понимаешь, и я... ну неприятна себе после этого. -

Людмила Ильинична обернулась к отцу и быстро заговорила: – Видите ли,

сегодня у нас на уроке... безобразный случай вышел. Я вашего сына ударила.

По щеке. Даже не знаю, как это получилось. Но я не потому, что боюсь, будто

вы будете жаловаться, вы не подумайте! Я просто никогда не дралась, и это

все так мерзко с моей стороны получилось, что...

– Ну что вы' Ну чего вы так волнуетесь! Не надо! – Приходкин-старший

и сам растерялся. Он вскочил со стула и несколько раз быстро пригладил

волосы. – Если получил, то, значит, заслужил! Мне самому иногда хочется ему,

паршивцу, врезать. Вы не расстраивайтесь, ему на пользу пойдет. Бывает!

Людмила Ильинична не слышала, как в комнате появился кто-то еще.

Голос за спиной буквально заставил ее вздрогнуть.

Ну и ну. Докатилися! – громко сказали за спиной.

Людмила обернулась. У дверей, откуда недавно вышел Толик, стояла

среднего роста полноватая женщина. Ничего особенного в ней не было:

обыкновенное лицо, о котором только и можно было сказать, что оно -

«репкой вверх», Да еще, пожалуй, выделялась прическа, непропорционально

высокая и идеально уложенная. «Шиньон, что ли?» – не к месту удивилась про

себя Людмила.

Докатились, говорю. Грехи, никак, замаливать прибежала? Не стоило!

Перетопчемся как-нибудь, не гордые.

– Да ты что, Люба? Человек зашел вот об Анатолии поговорить, а она...

ишь ты, подбоченилась! – Глава семьи, вконец смущенный, повернулся к

учительнице: – Вы ничего, она у меня не особо привегливая, характер такой...

Поставь-ка, Любонька, чайку, а?

– Чего? Чего ты там сказал про характер? Пентюх ты бесхребетный!

Чайку им! Тут его сынку мозги вышибают, а он – ,чайку! – Приходкина

двинулась к Людмиле. – Ну что, милочка, боязно стало, да? Щас небось

думаешь, жалобы в районо писать будут, а там и по башке достанется? А?

Ишь, принарядилась!

Людмила замерла. Она не испугалась, нет, просто у нее появилось такое

чувство, будто ее связали, и было непонятно – то ли биться в этих путах, то ли

затаиться.

– Я не принарядилась, я всегда так хожу. И я не боюсь жалобы... И я не

милочка вам! Я к Толику пришла. Извиниться. Почему вы так со мной

разговариваете?

– Меня еще не учили, как разговаривать! Самою-то хорошо научили?

Хорошо, да? -она подходила всё ближе.

– Мам, да мне не больно было, чего ты! – Сын схватил мать за руку, но

она, даже не посмотрев в его сторону, отмахнулась.

– А вить напишу. Напишу! Я вам покажу, как с нами обращаться

нужно! Гляди-ка на нее: вырядилась, нафуфырилась – а сама же и руки

распускать!

– Любовь, прекрати! Прекрати, говорю, слышишь! Ты что как с цепи

сорвалась? К ней человек в гости, а она... – Приходкин тоже двинулся к

Людмиле, с таким расчетом, чтобы оказаться между нею и женой. – Вы нас

извините, – он попытался улыбнуться, – мы тут маленько повздорили, вот она

и развоевалась.

– Что? Это я-то с тобой вздорила? Что ты врешь! Ты ж мне рот

затыкаешь! Что ты мне вечно рот затыкаешь, а?! Сам пентюх пентюхом, а мне

еще и рот затыкать! Оне тут -поди-ка ты! – нтилигенты-макаренки! За дрова не

плотют, за свет не плотют – у них, видишь ли, льготы! А меня же еще хают: я

воспитываю иеправильно, я всех обскандаливаю... А этот – с цепи сорвалась!

Вон, погляди, сынулю родного по морде бьют -зто они воспитывают, на это у

них льготы!.. Пусти! Видала я таких гостей!

Он схватил ее за плечи и не пускал. И тоже почти кричал:

– Пр-рекрати, Любовь, слышишь! Добром прошу! Ты же посмотри, что

вытворяешь! Надо мной уже вся деревня потешается, из-за тебя, выдра

несчастная!

Людмила тихо отступала к двери.

В сенях она сообразила, что уходит без пальто. Остановилась.

Противно дрожали ноги, и вспотели ладони. Она достала платок и стала

вытирать руки. «Так-так, – пыталась сообразить она, что делать дальше, – без

пальто будет холодно...» Она терла ладони и соображала: «Это сейчас я потом

жарким обливаюсь, а на улице, как сказано, не Ташкент...» Мысль терялась.

Из этого оцепенения ее вывел скрип двери. В сени выскочил

Приходкин-младший с ее пальто в руках. Увидел учительницу.

– Вот, вы забыли, наденьтесь!

– Спасибо, Толик. Я сейчас... – Людмила взяла пальто и стала

торопливо натягивать его на себя. – Опять не то сделала, – заговорила она,

застегивая пуговицы. – Надо было тебя к себе позвать... Тебе правда не больио

было? Ты уже не сердишься на меня? – Она все не уходила. Вдруг она быстро

обняла мальчишку и прижала его к себе. – Прости, Толя, – горячо зашептала

она ему, – я исправлюсь, честное учительское! Я тетка не злобная, правда...

Мир?

– Угу... Пустите! – Толя хлюпнул носом. – Вы идите, а то она щас... Я же

сам все!..

Людмила поцеловала мальчишку в щеку и выбежала во двор. Открыла

калитку. «Но это невозможно!» – подумала она о своих ногах. Ноги дрожали

так, что почти не слушались. Людмила прислонилась к забору. Посмотрела

на светящиеся окна дома, в котором только что побывала. И снова услышала

голоса.

– Кого ты стращаешь? Кого ты стращаешь, пентюх несчастный! Да я

тебя засажу – и передачи носить не буду!

– Да ты что, в натуре, а?! Я же тебя, стерву, прямо сейчас...

Людмила закрыла глаза. «Сумасшедшие. Сумасшедшие... дураки!» -

простонала она. И пошла.

– А ну тронь! А ну тронь! – неслось ей вслед.

«Дураки несчастные...» – бормотала Людмила, убыстряя шаги. Но

голоса гнали. Она побежала. «Что творят, что творят!» – повторяла она на бегу.

«Что творят, сумасшедшие...»

Этот ее бег случайно видела шедшая из школы Алла Петровна. Она

остановилась, и ей стало нехорошо. «Ведь кончила, стерва, девчонку»,-

панически подумала она.

– Людмила Ильинична! – закричала Алла Петровна. – Людмила

Ильинична! – Она секунду постояла. И, тяжело переваливаясь в своих

сапогах-ботфортах, кинулась следом за ней.

Она ее, конечно, не догнала. Но, как многие женщины, Алла Петровна

была мнительной. Мысль о столкновении молодой учительницы со

знаменитой деревенской скандалисткой просто напугала ее. Людмила бежала

с той стороны.

Тяжело переводя дыхание, Алла Петровна поднялась на крыльцо

Людмилиного дома. Зашла в сени. Постояла там, послушала, что делается за

дверью. Ничего не услышала и постучала. Не дожидаясь разрешения, она

вошла.

Света в квартире не было.

–

Людмила Ильинична, вы дома? – после небольшой заминки

спросила Алла Петровна.

Да, – ответили ей. – Сейчас включу свет.

Скрипнула кровать, по полу застучали каблуки. Щелкнул выключатель.

Людмила в пальто, шапке и сапогах стояла в двух шагах от Аллы Петровны.

– Проходите.

– Ну, милочка, у тебя здесь прямо вытрезвитель, – Алла Петровна

запнулась и покраснела. – Я там, правда, никогда не была, но... ты печку-то

сегодня топила?

– Нет еще, сейчас буду, – ответила Людмила.

– Давай вместе! – Алла Петровна сняла шубу, повесила ее на гвоздь у

двери и пошла к печке.

– А я иду, смотрю, бежишь как на Олимпийских играх, – сказала она, не

оборачиваясь, ну, думаю, не иначе к Приходкиным ходила... У нее была?

– У нее.

– Да зачем тебе это нужно было? – Алла Петровна повернулась к

Людмиле. – Она же ведь... э-э... я же тебе говорила: скальп снимет – глазом не

моргнет!

Людмила молча переодевалась.

– Дайте, я сама, – она присела у печки рядом с Аллой Петровной,

отщепнула от березового полена бересты, – дрова уже были уложены в печь -

чиркнула спичкой. -Сейчас тепло будет,.. спасибо вам, что пришли!

– Да ну, что ты! Это ничего, что я тыкаю? Так удобнее разговаривать...

Что-то, знаешь ли, в голову зашло, когда увидела, как ты бежишь. Суровый

денек у тебя сегодня! – Алла Петровна все не могла найти нужный тон, – Ты

перед ней извиняться ходила?

– Да нет... то есть да. Только не перед ней, а перед Анатолием.

– Ну и как?

– Извинилась.

– Правильно. Я так о тебе и подумала.

– Что подумали? – Людмила, сидя на корточках, смотрела в огонь и

чувствовала на себе взгляд директора. Вопрос повис. л

– Что надо, то и подумала, – нашлась наконец та, что ответить, – У

тебя заварка есть?

– Есть. Сейчас чайник поставлю. Вы садитесь пока где удобней.

Алла Петровна села за стол и внимательно осмотрела комнату.

Мебель в ней была самая непритязательная: она сама выдавала эту

мебель несколько месяцев назад. Кровать, стол и три стула с кожаными

сиденьями. Кроме этого, над столом висела полка с тремя десятками книг;

среди них выделялся огромный том «Былого и дум» Герцена. На полке же

стоял небольшой переносной телевизор. На стенах висело несколько

репродукций из журналов: «Мона Лиза», «Княжна Тараканова»... Настоящей

достопримечательностью был висевший над кроватью необычайных красок

маленький детский ковер. На нем были изображены Чиполлино и Сеньор

Помидор.

– Ковер-то, наверное, заграничный? – спросила Алла Петровна.

– Ага. Я с ним все детство спала, – ответила Людмила.

– «Негусто – но чисто», – подвела итог осмотру гостья.

– Слушай, Людмила Ильинична, давно хотела тебя спросить...– Алла

Петровна чуть помедлила. – Ты зачем к нам приехала? Ну, то есть я хотела

сказать, тебя ведь сюда не распределяли, верно?

– Нет, а что? – Людмила отошла от печки и села на кровать, напротив

Аллы Петровны.

– Ничего, любопытство одолевает, административное, так сказать.

– А-а... Сейчас. – Людмила расстегнула душегрейку, сунула руки под

мышки и попробовала объяснить:

– Во-первых, мне всегда хотелось пожить в деревне, где есть лес и река.

Потом... понимаете, можно всю жизнь прожить сначала с папой и с мамой,

затем с мужем, когда такового бог даст... у меня парень есть, он теперь в

армии... – Людмила замолчала. -Спросите что-нибудь полегче, а? – сказала она,

помолчав.

– Да что уж, говори дальше! – настаивала Алла Петровна.

В общем, я хочу жить как мне хочется, 'а не как живется. Это понятно?

Потом, мне кажется, что сельский учитель – более учитель, что ли... Он

ближе и к ребятишкам, и к родителям, чем в городе. Так? Я когда была на

практике, в городе, директор обращался к нам: «Товарищи педагоги!» Здесь

же принято: «Товарищи учителя». В «педагогах», конечно, ничего

ругательного нет, но «учителя» лучше. Вот я и хотела поработать учителем... -

Людмила снова замолчала и сильно покраснела.

– Точно! – оживилась вдруг Алла Петровна. – Ты это ужасно верно

подметила! Мне и самой это иногда в голову приходило. – Алла Петровна

встала и по привычке потянулась к очкам, которых сейчас на лице не было. -

Ты сильно-то не бери в голову, что сегодня было. Это срыв. Не вагоны грузим.

Обыкновенный профессиональный срыв. То есть не совсем обыкновенный,

конечно: дворовых людей да ребятишек поколачивать – грех Но это не про

тебя. Ты больше не будешь, я знаю. А Приходкина эта тебя если и отматерила,

то бог в коллекции всяких держит. Переживешь. На таких приходкиных

хороший человек волю закаляет... А я ведь про тебя так и думала!

– Что вы думали, Алла Петровна?

– Ничего, милочка. Хорошее думала. Скоро твой чай?

– Да вот, закипит...

Они пили чай с деревянными сельповскими пряниками и разговаривали

о школе. Алла Петровна шумно прихлебывала из чашки, вытирала платочком

вспотевший лоб и даже не вспоминала о своем голодном муже, который за

многие годы так привык к готовой горячей похлебке.

Людмила тоже отошла. Утренний грех улегся где-то в потаенном уголке

души и не саднил уже так тяжело и безнадежно.

Сидели себе мирно коллеги, пили чай и беседовали.

«РАЗГОВОР С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ»

Шум воды в ванной стих. Володя в трусах и футболке появился в кухне

и занял свое любимое место – между столом и холодильником. В кухне все

сверкало чистотой. От кипящей на плите кастрюли вкусно пахло пельменями.

За столом напротив сидела Вера и читала. Молча. Ни «здравствуй», ни «как

дела». Володя через стол нагнулся к ней, приподнял книгу и вслух прочел

название:

–

«Дальние страны»!

Он даже крякнул от удовольствия:

–

«Дядю Степу», стало быть, мы уже осилили. «Золотой ключик»

тоже. За Гайдара, значит, взялись...

Вера встала, сняла с плиты кастрюлю, поставила ее на металлическую

сетку перед мужем – пельмени он любил есть из кастрюли – и только потом

ответила:

–

Это не глупее, чем сжигать вечера под машиной или перед

телевизором.– И снова раскрыла книгу.– Ты поторопись,– отыскивая нужную

страницу, добавила она,– а то сейчас «Спартак» с «Кардиналом» играть будут.

–

С «Арсеналом»,– поправил Володя. Он с минуту пожевал, потом

сходил в комнату за телевизионной программой и посмотрел время начала

матча.

–

Через полчаса,– мирно сказал он.– Это на Кубок УЕФА.

Вера ничего не ответила.

Володя ел и соображал, долго ли на него еще будут дуться. Опыт

подсказывал, что недолго. Иначе бы она ушла читать в комнату. Да и особой

причины для ссоры не было. Весь его грех состоял лишь в том, что вчера он

пришел из гаража на два часа позже, чем обещал. Из-за этого, правда, пропали

билеты в кино, но, в конце концов, он не в преферанс играл, а занимался

машиной.

Весь сентябрь они жили вдвоем. «С глазу на глаз», как назвал эту жизнь

Володя. Полинку, их шестилетнюю дочь, Верина мать на всю осень увезла к

себе в Белоруссию,– «Вы молодые, вам еще пожить хочется, а я ребенка хоть

фруктами подкормлю»,– и они целый месяц то вслух, то каждый про себя

размышляли: что имелось в виду под словом «пожить». С каждым новым днем

Вера видела в этом привычном словечке все меньше и меньше смысла и уже

почти умоляла Володю взять отпуск в начале октября, а не в конце, как

планировалось, и срочно лететь за дочерью. Володя слабо сопротивлялся. По

его мнению, теща была женщиной мудрой, и если она желала дать им пожить,

значит, такое возможно; может быть, им не хватает для этой самой жизни

сущего пустяка, ну, например, исправной машины.

–

Не пересолила? – Вера нарочито равнодушно кивнула в сторону

кастрюли. Володя понял, что сейчас его будут прощать. Главное теперь – не

суетиться.

–

С чего ты взяла? Замечательный пельмень! – Володя выловил из

кастрюли сразу два и стал легонько их обдувать.– Ты давно пришла?

–

Да нет, за полчаса до тебя. Ты из гаража?

–

Ага. Торсионы наконец достал. Неделю, как дурак, искал-носился,

а они рядом лежали, у Татаринова из планового отдела,– ты его знаешь,

черный такой, носатый. У него раньше тоже «Запорожец» был, а сейчас «Ниву»

взял. Я ему говорю, уважаю, мол, богатых людей, а он: «Мы не настолько

богаты, чтобы покупать дешевые вещи». Намекает на то, что я свой «зап» с

рук взял, скотина...– Володя остановился. Частить не следовало.

Вера сосредоточенно чертила пальцем узоры на обложке книги.

–

Насчет отпуска говорил? – не поднимая на мужа глаз, спросила она.

–

Нет еще. Сазонтов бюллетенит до сих пор, шеф злой ходит как

черт, потому что квартальный отчет не готов, а...

–

Завтра поговоришь, ладно?

–

Попытаюсь.

–

Поговори, Володя, пожалуйста.

Вера продолжала чертить узоры, и Володя понял, что вопросы «войны и

мира» для нее сегодня не имеют никакого значения: она просто сильно чем-то

расстроена.

–

У тебя что-нибудь стряслось? – после недолгого молчания спросил

он.– Что-нибудь на работе?

Вера оставила в покое книгу и рассеянно на него посмотрела:

–

Похоже, да. Или завтра стрясется. Володя ждал, что она будет

продолжать, но она пошла к плите, зажгла газ и стала наливать чайник. Все

это молча.

–

Ну ты, мать, заинтриговала. А что завтра может случиться?

–

Могу написать заявление об уходе с работы,– не оборачиваясь,

ответила Вера.

–

Фу-ты, страсти какие! – будто бы с облегчением выдохнул Володя.-

Я уж думал, ты сейчас скажешь: «Прости, я полюбила другого мужчину! Мы

уезжаем с ним в далекую Аргентину, прощай, несчастный!»

–

Не паясничай,– спокойно прервала его Вера.– Я не шучу.

–

Молчу,– деликатно сказал Володя. И замолчал в самом деле. Иначе

бы опять вышла суета. Вера стала рассказывать:

–

Прихожу сегодня к своим на классный час, а они как с ума

посходили. Барков зареванный сидит, вокруг него все мальчишки

сгрудились, девчонки орут – ничего понять не могу. Меня на перемене не

было, я в книжный бегала, там «Школьные толковые словари»

продавали. И тут директриса заходит. Ну, все по местам, а она мне

официально так: «Вы, Вера Николаевна, где на перемене были?» Я сказала.

«А вы знаете,– говорит,– что на предыдущем уроке ваш ученик учителя

избил?» Я чуть не упала. А она мне: «Не делайте такие глаза. На

уроке труда ученик вашего класса Барков Олег ударил учителя!» И к

Баркову: «Встань сейчас же! Выйди к доске!» И тут опять крик: «Он не

виноват! Не выходи, Баркоша!» Я совсем потерялась. Потом наконец

собралась, говорю ей: извините, я сейчас во всем разберусь. «Разбираться,-

говорит,– будет педсовет и родительский комитет, а вам сейчас надлежит

навести порядок в классе и после урока сообщить: что по этому безобразному

происшествию будет предпринимать актив класса и вы лично». И удалилась.

Вера, сильно уже возбужденная, села на табуретку.

–

Так-так,– сказал Володя,– избил... Это как, каратэ, что ли? Или по-

нашему, по-простому, по-матросски? Что значит – «избил»?

–

Да бог ты мой, какое там избиение! Он ведь чуть ли не меньше

всех в классе! Ударил два раза своим кулачишкой, в грудь куда-то да в плечо...

Ты спроси лучше: за что?!

–

Ну да. За что?

–

За дело! Понимаешь? За де-ло! Я уже и так и этак думала: ну ведь

дичь какая-то получается, сопливый мальчишка учителя ударил – а я его

оправдываю! Выходит, значит, я сама провинюсь – то и меня бить?.. Потом на

себя прикидываю: а сама бы что на его месте сделала? И ничего другого не

вижу, как... честное слово, глаза бы выцарапала!

–

Это больно,– философски заметил Володя,– я помню... И все же

думаю, ваш учитель труда совершил что-то очень оригинальное. Про Баркошу

не знаю, но ты понапрасну глаз вытаскивать не станешь, верно?

–

Да не до шуток, Володя! – Вера резко стукнула ладонью по краю

стола.– Ты хоть сейчас без своих шуточек можешь обойтись?

–

Ну ладно, не злись, больше не буду,– примирительно сказал

Володя.– Дурная привычка... И что же он натворил, ваш учитель труда?

Вера молча смотрела в стол. Темные ее волосы свесились на виски и

щеки – она носила короткую прическу – и лицо от этого словно отдалилось,

ушло в тень. Володя деликатно ждал продолжения. Хотя опыт подсказывал

ему, что продолжения может и не быть. У его жены, считал он, была слишком

педагогическая манера рассказывать: ее нужно было очень внимательно

слушать и не перебивать; и чтоб без шуточек, потому что тетеньки учитель-

ницы этого страсть как не любят... Володя взглянул на часы – они стояли на

подоконнике – и вздохнул.

–

Никакой он не учитель! – неожиданно сказала Вера и откинула

волосы.– Он лет двадцать где-то в ЖЭКе работал, в столярной мастерской, а

два года назад с ним несчастье случилось, ему три пальца какой-то пилой от-

резало.

–

Циркуляркой, наверное,– подсказал Володя.

–

Не знаю... Его жена к нам устроила, где-то ведь работать надо

было. Вот он и работает.

Володя тихо про себя удивился. Он почти уже уверился в том, что на

него опять обиделись, что «сеанс связи» на сегодня прерван и продолжения не

будет. Но Вере, видно, очень хотелось выговориться.

–

У нас в мастерской вечная проблема с пиломатериалом, а он с