Текст книги "Кровавое шоу"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Тем более, – улыбнулся Волк-Николай,

– Вот еще обуза на шею! – пропищал Заяц.

– Что поделаешь. Так что придется вам, ангел мой, пару дней провести в нашей компании. Обижать вас не будут, однако личной свободы будете на несколько дней лишены.

– Я же, это, с травмой! У меня гипс! Меня нельзя свободы лишать! – заерепенилась Надя.

– С гипсом мы разберемся. Я, с вашего позволения, сам хирург со стажем, так что сохранение здоровья обещаю вам так же, как и Григорию.

– Влипла! – горько сказала Надя, вдруг в голове у нее будто, свет включили, она сообразила, что снова влетела в какую-то кошмарную уголовную историю, что жизнь ее висела на волоске и конца ее приключениям не видно, а к своей заветной цели она не приближается ни на шаг.

– Мы ожидали нападения снаружи, а не изнутри!

– Дер-р-рьмо вы! Вы ниоткуда нападения не ожидали! – заорал Володин. – Вы в карты резались! Как они на крышу забрались?! Как по веревкам вниз спустились и кто им окна открывал? Без сообщника внутри такой номер не провернешь!

– Сообщником была эта девка, которую они выдали за заложницу. Я поздно об этом догадался.

– Неужели? – сардонически вопросил Володин охранника. – А ты хоть и поздно, но все же умеешь догадываться? По-твоему, эта девка полторы недели назад специально руку ломала, чтоб в эту палату попасть, да?

– Не знаю, – опустил бычью голову охранник. – Но я ясно слышал, как она сказала: «А кто это тут у нас заложник?!»

– Слышал, да, баран? Слышал, да не понял! Это она со страху ляпнула. Или ее заставили, чтобы такого, как ты, полудурка смутить!

Но в словах своих Володин не был уверен потому, что просмотрел запись, которую сделали в больнице при поступлении девушки: «Надежда Казанская, двадцать лет. Безработная». И больше ничего. Ни где живет, ни чем занимается. Ищи ветра в поле.

– Почему они не убили своего подельщика как положено, а похитили, возились с ним, рисковали, хоть это вы можете сказать? – безнадежно спросил майор.

– Это их проблема, – ответил охранник. – Я всего лишь охраняю.

– Вот и останешься на всю жизнь сторожем в валенках! – уверенно предсказал судьбу молодого парня Володин. – Неужели сложно догадаться, что один из похитителей был родственником? Отцом, братом, сватом! Хоть что-нибудь толковое я от вас услышу?

– Профессионалы работали, – буркнул второй охранник. – Высокого класса. Опытные волки, в масках.

– Хрен вам в зубы! Зайцы, а не волки! – с удовольствием возразил Володин. – Любители! Автосигнализацию на дверях не учли, охранника второго корпуса не блокировали! Любители! Но лучше, чем вы оба!

Сорин выслушал Володина и спросил невесело:

– Так что, труп девчонки должен через день-другой где-то обнаружиться? В лесу, в канаве?

– Не знаю, – качнул головой Володин. – Туман с этой девчонкой.

– Как она оказалась на кладбище?

– Установили. Пригласила ее плакальщицей Тамара Артаковна, известная вам деятельница в сфере банков. Сама Тамара до сих пор в криминале, как ни странно, не замечена. Племянник ее Тофик пострадал в рэкетирской разборке, помните? Тамара пригласила на похороны для положенных по национальным традициям рыданий и стонов некую Джину. А та эту девчонку.

– Джина… Джина… Подожди, спаниель у нашей учительницы с Мясницкой?

– Да мало ли Джин на свете, Всеволод Иванович? В Италии актриса Джина Лоллобриджида есть, так что – ее тоже к нашим разборкам пришьем, что ли?

– Джину нашли?

– Спаниеля? – не удержался Володин. – Сейчас приведу.

– Не кажись глупей, чем ты есть, – сказал Сорин. – Девушку Джину нашли?

– Как бы не так! Тамара Артаковна дала телефон ее квартиры, мы туда приехали, а там хозяйка рвет и мечет! Смылась Джина! Не заплатила за два месяца. Соседи сказали, что в последние дни вместе с Джиной жила девушка – высокая, светлая, короче, под Надежду Казанскую описание подходит.

Сорин помолчал, потом сказал неторопливо:

– Это описание, Володин, подходит и к девушке, которую заметили в доме Княжина.

Володин осекся, потом удрученно проговорил:

– Вот почему я насторожился, засомневался, когда приметил ее на похоронах, на Ваганькове! Шкурой ее почуял, а мозги не сработали! Не доверился своей интуиции, осел тупоголовый! Обещал же вам, что возьму ее ночью, в буран! Почти наверняка это та самая фигурантка!

– Хорошо, – сосредоточенно сказал Сорин. – Можешь себя не корить. Эта вина не твоя, ты с рождения такой. Прикинем так. У нас в одной большой корзине оказалось… Убийство деятеля шоу– бизнеса Княжина… Ограбление и атака на фирму грамзаписи «Граммофон»… Убийство в ресторане и похороны рэкетира Тофика… Похищение из больницы… Надежда Казанская, которая танцует и поет, и эта Джина…

– Какую-нибудь связь в этих фактах и фигурантах ты видишь?

– Добавь еще одно, – вставил Сорин. – Певица Анна Корецкая требует найти в документах покойного маэстро контракт на зарубежные гастроли, разработанный для ее группы Акимом Княжиным.

– Отчаянная баба! – засмеялся Володин. – Она что, не понимает, что ставит себя под подозрение?

– Не знаю, что она понимает, но я думаю для наших эстрадных попрыгунчиков гастроли в Соединенные Штаты или Францию – это пропуск в рай! Лицензия на гарантированное бессмертие! Официальное признание международного уровня и прочее, и прочее. Ради таких вещей они на риск пойдут. Это я узнал.

– Подождите, Всеволод Иванович, но этот контракт, этот документ в делах Княжина есть?

– Нет. Но Корецкая утверждает, что он должен быть. Она видела, как Княжин начал его составлять. Но не знает фирму, которая приглашает якобы ее на гастроли в Америку и Францию. С какой фирмой договор, с какой страной – Княжин держал в секрете. Мы не знаем подоплеки этого дела, но легко допустить, что этими загрангастролями Княжин держал своих певцов, танцоров и прочих артистов на крючке.

– Я приглядываюсь к Корецкой, «Мятежникам», обе группы довольно лихие, народ нахрапистый…

– А там других и не бывает! Хватит приглядываться, – махнул рукой Сорин. – Публика уже начала стрелять друг в друга из гранатометов, а ты все приглядываешься! Мы с тобой, вообще, доприглядывались! Единственного свидетеля штурма «Граммофона» у нас украли. Кто увел у нас свидетеля, Анатолий, сделай дельное предположение хотя бы.

– Сделаю! – решительно сказал Володин.

– Через год? – тоскливо спросил следователь.

– Сию минуту! Парня из больницы выдергивали близкие друзья или родственники, которые никакого отношения к криминальным российским структурам не имеют.

– Ты меня убил. Еще хуже, – застонал Сорин. – Доказательства?

– При похищении нападавшие не сделали ни единого выстрела, никого не избивали, милиционеру надели сувенирные игрушечные наручники, которые тот умудрился сломать. Это – любители, которые выручали своего товарища!

– Совсем скверно, – сокрушенно подвел итог Сорин. – Любитель заляжет на дно, и его не заставишь всплыть ни сейчас, ни через год.

– У них в руках Казанская! И если я прав, они ее отпустят.

– Или увезут на Сахалин! – обрезал Сорин. – Будут ее нежить, холить, выдадут замуж. Найди мне Казанскую! Найди хотя бы Джину! Это же явная кликуха. Скажи Штраусенку и его агентуре, пусть хоть проституток поспрашивают про Джину эту.

– Штраус свою клиентуру уже трясет.

Еще около часа они прорабатывали все детали дел, пытаясь за что-то уцепиться, но ничего не получалось. Сорин знал, почему это происходит.

Когда майор умчался в свой уголовный розыск, Сорин достал старенькую пишущую машинку и неторопливо настучал рапорт. Смысл его заключался в том, что его следственная группа во главе с Сориным с работой не справляется и справиться не может. Вот так.

То есть не то чтобы не может вовсе, но успеха не гарантирует. В связи с незнакомой спецификой в отечественном шоу-бизнесе. Сорин напоминал, что подобный рапорт пишет не в первый раз и снова предлагает срочно создавать специализированные следственные отделы и бригады по локальным сферам жизни, различным микроструктурам, имеющим свою специфику и требующим специальной подготовки следователей и оперативников. Управление по борьбе со взяточничеством… Управление по борьбе с наркотиками. Бригада, специализирующаяся на борьбе с похищением детей. Особая группа по работе с преступлениями в шоу-бизнесе, поскольку мир этот тесно связан с криминалом, подкупом должностных лиц, похищением людей и убийствами. Он же, Сорин, и его группы всю жизнь работали в основном по раскрытию убийств как таковых. В какой среде эти убийства совершались, значения не имело – справлялись. Но теперь так нельзя, убийство убийству рознь. Прокуратуре, следственным органам следовало бы это понять для пользы дела.

Сорин закончил свою работу через час, адресовал куда следует, уверенный, что если усилия его и дадут результаты, то лет через пять-десять. А пока же он получит хорошую взбучку зато, что неизвестны ни убийцы Княжина, ни организаторы нападения на фирму «Граммофон XXI век».

Получалось, что Сорин сам на себя написал весьма профессиональный донос.

Еще через полчаса в кабинет его вошла строгая элегантная дама и сухо представилась:

– Светлана Дмитриевна Локтева. Дочь Дворецкой Анны Николаевны.

– Присаживайтесь, – указал на промятое кресло Сорин, с интересом присматриваясь к женщине.

Дама села. Сорин остался собой доволен – так он и предполагал. Холеная, хорошо знакомая с импортной косметикой и, судя по ее фигуре, со спортом, без всяких макияжных ухищрений очень красивая, холодная, с дорогой модной стрижкой. Туфли на стройных ногах – вечерние, даже бальные. Вероятно, ездит на машине, быть может, даже с собственным шофером, вернее, охранником. Узкая юбка, темный жакет, чуть игривая, с пышными кружевами кофточка. Все есть – и деловая элегантность, и намек, что женщиной она продолжает оставаться. Ну, да – «новая русская». Есть деньги, квартира, машина, дача, можно и нужно заботиться лишь о главном – о душевной структуре. Ну, и как же у нас с этим делом?

– Дело в том, господин следователь…

– Что вы, что вы! – Сорин испуганно замахал руками. – Очень уж так не надо! Зовите меня Всеволодом Ивановичем, эдак будет попроще да и мне поспособней. Я с куртуазным обращением мало знаком и, честно говоря, как-то теряюсь.

– Перестаньте, – сдержанно улыбнулась она. – Меня предупредили, что вы обожаете играть под простоватого мужика. Не надо играть со мной в такие игры. Нет смысла.

Вот так, получил по морде. Не только сам прозондировал дамочку, но и она навела о тебе справки.

– Хорошо, – миролюбиво сказал он. – Но все-таки называйте Всеволодом Ивановичем. Итак, чем могу служить?

– Служить скорее буду я, – без улыбки сказала она. – Дело в том, что по трезвому рассуждению я поняла, что разговора мне с вами не миновать. Ведь так?

Ее напористая манера начала раздражать Сорина, и он ответил грубовато:

– Честно говоря, я не только не собирался с вами беседовать, но даже не знал о вашем существовании. Мне необходимо было побеседовать с вашей мамой и уточнить кое-какие детали.

– Связанные со смертью Княжина, не так ли?

– Именно.

– Отлично. Смерть Княжина мы отодвинем на закуску. Я начну с того, что обязана сделать как законопослушная гражданка.

– И в чем это заключается?

– Поначалу небольшое вступление. Вы позвонили и сказали, что вам нужно поговорить с мамой.

– Правильно. Вы ответили, что она в больнице.

– Еще, если вы помните, я сказала, что она вызвала нотариуса для составления завещания.

Сорин кивнул, не спросив, а есть ли старушке что завещать?

– Завещание мама составила, хотя это скорее приятный для нее ритуал. Наследница одна – я. Наследство не представляет собой ничего серьезного. Ни бриллиантов, ни икон, ни наделов земли.

– Зачем вы все это мне говорите? – перебил Сорин.

– Чтобы предупредить ваши вопросы, – уверенно бросила она. – Дела по завещанию всегда вызывают интерес следователей.

– Простите… Ваша мама скончалась?

– Слава Богу, жива!

– Тогда вы несколько поторопились…

– Хорошо. Перейду непосредственно к делу. Я присутствовала при составлении завещания, все прошло так, как желала мама. Одарила всякой мелочью всех, кого хотела, не забыла свою собаку, которую придется кормить дичью до сорокового дня после маминой смерти. Мне ваша скептическая улыбка неприятна, но я продолжаю. Кроме завещания, мама написала письмо. Я его заметила у нее под подушкой. Не буду скрывать, это меня заинтересовало. У мамы в жизни никогда не было никаких тайн, да и не могло быть. Когда мама заснула, я вытащила это письмо, оно адресовано вам. На конверте написано рукой мамы: «После моей смерти передать следователю прокуратуры В. И. Сорину».

– Письмо вы прочли?

– Конверт не был запечатан, – бестрепетно ответила Локтева. – Красть у матери письмо, как вы понимаете, я не могла и потому сняла с него ксерокопию.

– Чистая работа, – с легкой язвительностью похвалил Сорин. – Копия у вас с собой?

– Поэтому я и пришла.

– Но ведь мама жива. – Сорин прищурился. – Имеем ли мы с вами право читать посмертное послание?

– Делать мне предупреждения поздно, поскольку я прочла, – спокойно ответила она. – А для вас письмо может представлять большой интерес. Хотя, на мой взгляд, ничего особенного там нет. Мама всю жизнь рассматривала любой факт в микроскоп, и всякая мелочь казалась ей настолько серьезной, что она проглядела за этими мелочами собственную жизнь. Но это к делу не относится. Прочтите, пожалуйста, письмо, и если потом потребуются пояснения, я их сделаю.

Она открыла плоский кейс и протянула лист, вложенный в прозрачный пластиковый конверт.

Сорин неторопливо извлек бумагу, слыша, как Локтева вытащила сигарету и щелкнула зажигалкой. Потом сказала ему в макушку:

– Я не спрашиваю вашего разрешения закурить, поскольку я вижу пепельницу. Или то, что вы ею называете.

– Правильно, – кивнул Сорин, потому что на столе стояла обрезанная жестяная банка из-под датского пива. Красивая баночка, но не хрусталь, понятно, который стоит на письменном столе в шикарном и экстравагантном офисе деловой дамы.

Письмо оказалось сравнительно коротким.

«Уважаемый Всеволод Иванович!

Когда Вы будете читать эти строки, меня уже не будет на свете. Но умирать и уносить с собой груз обмана и вины мне было бы неприятно. Хотя в моем поступке и нет ничего серьезного, я в этом убеждена, но тем не менее я хочу предстать пред Богом, рассчитавшись со всеми земными грехами.

Всеволод Иванович! Во время нашего разговора в день смерти Княжина я скрыла от вас одну деталь, вернее, одно происшествие, которое потом, после долгих и мучительных размышлений, оценила как достаточно серьезное и имеющее для Вас большое значение. Я рассказала Вам о визите неизвестной девушки к Княжину после полуночи. Но до полуночи, примерно без десяти девять, состоялся еще один визит. В лифте поднимались двое ребят из рок-группы «Мятежники». Бас-гитара Лева Новиков и ведущий солист Дима Талиев. В руках у Левы была коробка с тортом, по-моему сливочным, я не уверена. Когда они ушли от Княжина, я не знаю. Я люблю эту группу и знаю ребят в лицо. У Княжина они бывали часто. Этому визиту я бы не придала значения, если бы не гибель Акима Петровича. Вот и все мое сообщение. Это наверняка не имеет отношения к трагедии. Ребята посидели и уехали. Но теперь на душе у меня легче.

С уважением, Дворецкая А.»

Сорин отложил письмо и взглянул на Локтеву. Она с интересом читала какую-то казенную инструкцию, приклеенную к сейфу. Сорин даже не помнил, чего эта инструкция требовала – гасить ли свет, когда уходишь из кабинета, или не оставлять на столе секретных документов.

– Ваша мама любила эстраду?

– О, да! Обожала. Всю, начиная с Лещенко довоенного и кончая современным Лещенко. Кумир, естественно, Клавдия Ивановна Шульженко. Воспоминания о послевоенных годах, «Синий платочек» и прочие сентиментальные вещи, нами это воспринимается с трудом, в чем скорее всего есть наша беда. То, что творится в нашей эстраде последнего десятилетия, вызывало у нее зубовный скрежет и истерики.

– Истерику допускаю, – засомневался Сорин. – Но чтоб Анна Николаевна скрежетала зубами, простите, не поверю.

– Именно так, – она холодно улыбнулась. – Мама сама когда-то пыталась петь. У нее громадная коллекция пластинок, есть еще графитовые, Апрелевского завода. Магнитофонных записей она не признавала. А пластинок – немереное количество.

– А вы жалуетесь, что вам нечего наследовать! – засмеялся Сорин. Локтева поморщилась, словно хотела подчеркнуть плебейскую бестактность его замечания. – Понимаете, Светлана Дмитриевна, – виновато заторопился Сорин. – Я глубокий профан в отечественном джазе, роке, попсе, стиле кантри и прочем музыкальном Содоме. А наша паршивая структура следствия устроена так, что мне приходится в этом разбираться. Простите, а вы были знакомы с Княжиным?

– Вот и приехали, – свысока улыбнулась Локтева. – Да. Более того, я выросла на его коленях. А с коленок… В очень давнее время… Я предупреждаю ваш вопрос… С его коленок я перепрыгнула в его постель.

– Спасибо, что вы это сказали, – искренне похвалил Сорин. – А то бы я просто извелся, пока сформулировал. Так вы тоже хотели в свое время петь на эстраде?

– Ну, конечно же! Кто же из девочек не проходит через подобную глупость – хочу быть балериной, киноартисткой, эстрадной звездой!

– Чем это у вас кончилось?

– Хорошо кончилось, – в первый раз она улыбнулась по-человечески. – Пришел мужчина, который, как говорится, взял меня за жабры, пару раз набил морду, изнасиловал, заставил учиться, женил на себе, и теперь у нас двое детей и прекрасная семья. А я есть то, что есть, и потому ничего, кроме отвращения, у вас не вызываю.

– Угадали, – кивнул Сорин. – А самой вам этот… как его… ваш имидж нравится?

– Не всегда, Всеволод Иванович, если сказать честно. Но сегодня для русской женщины такой… Такая внешняя форма необходима. Как мундир офицеру или скафандр водолазу. Как вам ваша маска усталого от жизни и скучного простачка. Предупреждаю ваш следующий вопрос. Больше десяти лет я не имела с Княжиным никаких дел. Ни личных, ни общественных, ни деловых. Ведь это не слух, что у Княжина был СПИД?

– Врачи так утверждают, – ответил Сорин и почувствовал, что эта решительная и сильная женщина, сама ли себя сделавшая или вылепленная кем-то, начинает ему нравиться.

– Где вы сейчас работаете?

– Начинаем допрос?

– Беседу, без протокола, – безмятежно улыбнулся Сорин, а она вперила в него жесткий взгляд и отчеканила:

– Я – депутат Государственной Думы.

– О-ох, – обмяк Сорин. – Сказали бы сразу. У вас ведь депутатская неприкосновенность! В прошлом году один депутат, как известно, двух человек убил из автомата, а Дума не дала права на его уголовное преследование! Кстати, Светлана Дмитриевна, когда шло голосование за то, чтобы депутатов лишить этой неприкосновенности, вы как голосовали?

– Против, – уверенно сказала она. – Вы не понимаете или делаете вид, что не понимаете, что если этой защиты не будет, то любой депутат окажется облит грязью, подозрениями и будет не в Думе заседать, а бесконечно отбиваться от прокуратуры и милиции.

– Возможно. Ну, а как зарплаты депутатской – хватает? Не бедствуете?

– Не жалуюсь. Кроме того, у мужа, Ивана Локтева, солидная туристическая фирма. Предоставляем туры и круизы во все концы земли.

– Отдыхаете на Канарах? Во Флориде?

– На Оке. В Рязанской губернии.

– Поддерживаете имидж народного избранника?

– Не надо язвить. Канары – для дешевых пижонов. Муж любит охоту, а я собирать грибы.

– Сколько, извините, автомобилей в семье?

– «Волга» у мужа, гнилой «жигуленок» у меня. Разваливается.

– Дача…

– Ответила. Пятистенок на Оке.

– И кроме думской зарплаты, никакого дохода? Извините, но вы производите впечатление энергичного человека.

– Депутатам запрещено работать на стороне. Я законопослушна и в качестве развлечения состою членом попечительского совета студии «Граммофон XXI век». Без зарплаты. На студии и вокруг нее интересные люди.

– Простите, вас к этому «Граммофону» не покойный Княжин приобщил?

– Повторяю, я не общаюсь с Княжиным около десяти лет. На студию меня официально пригласил Евгений Андреевич Агафонский.

– А в стенах «Граммофона» вы не общались с Княжиным?

– Нет. Его выгнали оттуда месяца два назад за махинации. Агафонский делает честный бизнес чистыми руками. Мы следим за этим. Он подлинный культуртрегер, в России сейчас этого очень не хватает.

– Хорошо, – легко согласился Сорин. – Вопросов у меня больше нет, но есть предложение. И если вы согласитесь, Светлана Дмитриевна, то я бы даже нашел для вас кое-какую денежку. За научные консультации, вам это разрешено по закону.

– Заранее согласна, – сдержанно улыбнулась она. – Вы мне нравитесь.

– Спасибо. Сто лет не слышал от красивых дам комплиментов. Я предлагаю вам поработать у нас консультантом. По вопросам шоу-бизнеса.

Улыбка соскользнула с ее лица, и она неторопливо потянула очередную сигарету из пачки. Сказала раздельно и мягко:

– Нет. Этого, к сожалению, не могу.

– Почему? – без нажима спросил Сорин.

– Я не смогу быть с вами откровенна и беспристрастна. Работа не заладится.

– Что так? Я не совсем понял.

– В шоу-бизнесе и на эстраде сейчас очень запутанные отношения. Большие и порой шальные деньги. Тотальная халтура и низкий вкус. Тяжелейшие условия для продвижения подлинных талантов. Нет. Я не хочу впутываться в это дело ни под каким официальным флагом.

Она закурила, Сорину не хотелось ее отпускать, и они проговорили о многом, пока Локтева не выкурила еще пару сигарет. На этом они расстались.

После ее ухода Сорин разыскал Володина и велел ему взяться за разработку рок-группы «Мятежники».

– Двое парней из группы, бас-гитара Новиков и солист Галиев, посетили Княжина в день его смерти. Принесли торт.

– А в торте пистолет?

– Может быть.

– Или наркотик? – заржал Володин.

– Может быть.

– Но торт сожрала ненасытная Надя Казанская, и ей хоть бы что!

– А Княжин умер. Вот и разберись.

На рассвете Наде принесли завтрак: бутылку пепси, три горячие пиццы и пакет йогурта. Обслуживал ее Заяц-Станислав, который хотя и прихрамывал на простреленную ногу, но выглядел бодро.

– А ты знаешь, дурень, – бойко спросила Надя, – что в Америке за похищение людей на электрический стул сажают?

– Так то в Америке, – отмахнулся Станислав. – Лучше скажи, какой у тебя размер кроссовок, джинсов и кофты?

– Это еще зачем?

– А что, ты так и собираешься в ночной рубашке здесь сидеть?

– А мне в ней больше нравится! – Это было совсем не так, но нельзя же было уступать своим тюремщикам.

– Как хочешь, тогда купим тебе все на глазок.

– Послушай, заяц-грызун, я же вам теперь не нужна! Я в окно выброшусь!

– Бросайся, – равнодушно посоветовал Станислав. – Но лучше подожди. Николай что-нибудь придумает, чтобы всем было хорошо.

– Честное слово, выброшусь в окно! – крикнула ему в спину Надя. Заяц вышел и запер дверь.

Бросаться с четвертого этажа не было никакого резона, а другим путем выбраться невозможно. Судя по обстановке, это был кабинет какого-то начальника не очень высокого ранга. У окна стоял большой письменный стол, небольшой сейф, два кресла и широкий диван, застеленный чистым бельем, на нем Надя и приспнула, когда ее сюда привезли.

Она как-то сразу поверила, что ничего дурного эти парни ей не сделают. Но хорошего от них ожидать тоже не приходилось. Если собираются ее приодеть за свой счет, значит, рано или поздно выпустят. Может, с конвоем. А может, долго еще не выпустят: при кабинете был туалетик с рукомойником, и держать здесь безвинного человека можно было до бесконечности – подкармливай его пиццами, пои пепси и жди, пока у него чердак поедет.

Из окна были видны панельные кирпичные дома, значит, место ее заточения не в новом районе, но это и не центр.

А ведь вырваться можно, подумала она, не в пустыню поселили. Устроить крик из окна или свалить всю мебель в кучу да учинить пожар, а самой закрыться в туалете и ждать, пока подъедут пожарные.

Но с другой стороны, она догадалась, что ее тюремщики живут где-то рядом, может, за стенкой, и как только она что-либо учинит, они примут ответные меры. Следовало подождать.

Ждать пришлось недолго. От пепси оставалось не меньше стакана, как вошел Николай. Без волчьей маски, конечно.

– Здравствуй, мой ангел, – улыбнулся он и кинул на диван какие-то тряпки и пару новых кроссовок. – Примерь, вдруг подойдет?

– Не буду я ничего примерять! Тебя на электрический стул посадят.

– Не исключено. Как твоя рука? – он присел в кресло.

– Так! – брякнула Надя.

– Очень хорошо. Когда тебе обещали снять гипс?

– В понедельник!

– Еще лучше. Вот и снимем в понедельник.

– А я вот… – заерепенилась Надя, но он прервал ее терпеливо:

– Помолчи, ангел мой. Выслушай меня спокойно: ты должна разобраться, что случилось, из этого будет выстраиваться и твое будущее.

– Уж как-нибудь я сама о нем позабочусь!

Он опять улыбнулся своей рассеянной, невыразительной улыбкой, и Надя подумала, что ему, пожалуй, не за тридцать, а под сорок и толк в жизни он уже постиг.

– Да… Конечно. Но, к сожалению, заботы твои будут ограничены. Короче, ситуация такая: брат мой, Гриша, три года назад бежал из отчего дома, чтобы завоевать Москву. Тебе это, по-моему, знакомо.

– Ну?

– Так вот. Дальше идет стандартная схема. Мы его ищем, а он прячется, связывается с паршивой компанией. Мы нашли его немного поздно, но сдавать братишку милиции, а тем более этим мерзавцам я не хочу. Ты попала в переделку случайно, мы на это не рассчитывали. Знали, что в твоей палате все лежачие, кроме тебя. И нужна ты нам была только до автобуса. Но, видишь, как получилось.

– Отпусти меня, Коля. Я, честное слово, никому ничего не скажу, – жалобно сказала Надя. – Я все понимаю и зла вам никакого не хочу. Под пыткой никому про вас ничего не скажу!

– Скажешь, – грустно ответил он. – Все скажешь. Имена наши, портреты – все. Тебя в такую мясорубку запустят профессионалы, что ты и не заметишь, как расскажешь все. Ни Гришка-мерзавец, ни ты нашкодить здесь по-крупному еще не успели, как я понимаю, но контактов с милицией я не хочу. Гришку, конечно, засудят, а ты подведешь под монастырь нас всех. Помолчи. Есть только один разумный выход. Ты уедешь с нами.

– Куда еще?

– Далеко отсюда. В маленький тихий город. У большой сибирской реки. В нашей семье ты будешь в качестве сестры, скажем так. Быть может, сменим тебе документы, мы можем там очень многое. Будешь учиться.

«Молчи, – приказала себе Надя, – если начнешь взбрыкивать, отрежешь все пути побега. Этот мягкий, ласковый мужик внутри кремень, молчи и думай, как выкрутиться».

Николай неожиданно рассмеялся.

– Не убивать же нам тебя, в самом деле, хотя это было бы самым разумным решением проблемы с точки зрения нашей безопасности. А что касается покорения Москвы, то ты, как мне кажется, уже хлебнула достаточно.

– Да уж…

– Вот так-то, ангел мой. Надеюсь, что ты поняла, что если и прорвешься на эстраду, то с изжеванной, искалеченной душой. И вряд ли тебе это доставит радость по большому счету.

– Не думала я об этом! – с вызовом сказала Надя. – Я хочу петь и танцевать.

– В этом плане мы тебе тоже что-нибудь придумаем, если уж совсем невмочь. Главное, мы предлагаем тебе новую, хорошую, перспективную жизнь. Если захочешь в медицинский институт, я могу тебе помочь.

– А если откажусь, то убьете? – попыталась засмеяться Надя. – В мешок, кирпич на шею, да в воду?

– Ох, не знаю, ангел мой. Просто не знаю, что придумать в случае твоего отказа. Но что-то придумаю. Так что, давай мы с тобой вместе подумаем. Два-три денька. Не больше. А потом выберемся из Москвы, и очень скоро ты обо всем забудешь.

– Хорошо, – ответила Надя. – Я подумаю.

Он кивнул, встал, подойдя к дверям, остановился:

– Только не валяй дурака, ради Бога. Из окна не прыгай, сигналов не подавай, с твоей рукой ты никуда не убежишь. Кстати сказать, милиция и тебя тоже ищет, и не только по делам прошедшей ночи. Где-то ты еще наследила.

– Откуда ты знаешь?

– Да так. Знаю.

Он запер дверь.

«Знаю я, откуда у тебя сведения! – улыбнулась про себя Надя – Знаю! Тебе хирург из больницы рассказал, он же твой друг, или ты с ним познакомился, потому, что тоже хирург! Он тебе все про больницу рассказал и брата помог выкрасть, вот какое у вас дело! А хирурга уже милиция пытает, как это из его отделения заложницу взяли! Так что вы меня теперь со всех сторон боитесь, и раздумывать нечего, бежать надо. Тоже мне, предложение! Из Челябинска перебраться вообще в какую-то глухомань! Лучше уж, в натуре, самой себе камень на шею да в Москву-реку».

Надя повеселела и принялась примерять обновки.

Эти мужики бестолковые, оказалось, даже о трусиках и гольфиках позаботились. Все пришлось почти впору. Даже кофту догадались купить с широкими рукавами, так что гипса не видно. А кроссовки вообще класса «люкс».

Надя растянулась на диване; два-три дня ей действительно следует подумать. Но не о новой жизни, а о продолжении старой. Милиция ее, конечно, разыскивает уже по всем углам и подвалам. Может, ищут как заложницу, а может, по другому подозрению. Имя-фамилию ее знают, и теперь без крайней нужды себя называть не стоит. А для сцены можно взять псевдоним… Да и не виновата она ни в чем, идите все к черту!

Она почувствовала, что ее обуревает злобная скука. Время уходило без пользы. Она вскочила с дивана и с разбега ударила в дверь ногой, прорычав затравленно:

– А ну, открывайте, что я тут, арестованная, что ли! Не имеете права меня здесь держать.

За дверью послышались шаги, на нее сердито уставился Станислав.

– Ну, ты что?

– А ничего! Я тут одурею совсем! Хоть транзистор принесите или магнитофон. Знай, заяц паршивый, даром тебе это не пройдет! Попадешься мне еще когда-нибудь!

– Да ладно, не выступай, – буркнул Станислав. – Сейчас что-нибудь придумаем.

Он снова запер дверь, а Надя еще больше разозлилась. Она оглядела комнату в поисках какого-нибудь занятия; это был обычный казенный кабинет, его прибрали и сняли телефон, временно превратив в камеру.

Надя плюхнулась в кресло у письменного стола, выдернула средний ящик, там оказалась затрепанная папка, на обложке которой было написано от руки: «Сравнительный анализ определений психической недееспособности московской и с. – петербургской психиатрических школ».

Вот еще чертовщина, подумала Надя, оказывается, психи бывают московские и петербургские, а что же делать, скажем, с рязанскими?

В другом ящике оказалась книжонка и того омерзительней: «Психоневрозы как стадия вялотекущей шизофрении». После прочтения такой книжки сама отправишься в сумасшедший дом.

В полной ярости Надя рывком вытащила самый нижний ящик, он вылетел на пол и развалился. В нем обнаружилось второе дно, из тайного отделения посыпались бумажки, документы и большая связка ключей.