Текст книги "Кровавое шоу"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Очнулась она от острого запаха перегретого металла, что-то шипело и трещало – то ли в собственной голове, то ли где-то рядом. Ломило затылок, а во лбу была такая боль, будто там вырастал бычий рог.

Оказалось, что она лежит на прохладном линолеуме, упершись головой в кафельную стенку.

На газовой плитке дымила почерневшая эмалированная кастрюля, на глазах покрываясь трещинами. Надя подползла, выключила конфорку и попыталась встать.

Вся кухня плавала в сизом дыму, в горле першило, Надя поняла, что сейчас задохнется.

Она распахнула окно и свесилась наружу, едва не вывалившись во двор.

Придя скоро в себя, девушка подумала, что висит на подоконнике весьма удобно для пинка ей под зад – сбросить вниз, на асфальтовый двор. Но уйти с подоконника не было сил, хотелось глотать и глотать свежий воздух.

Мильтоны проклятые, подумала она, оглушили, как барана перед освежеванием, торт сожрали, пельмени не сварили, кастрюльку испортили. Ну, что за мерзавцы! Потом она сообразила, что мильтоны в данном случае совершенно ни при чем.

Лежа на подоконнике, Надя увидела, как во двор вышла женщина с маленькой ушастой собачкой, которая заметалась в поисках местечка для своих нужд.

Надо уходить, на поиск кассеты не было никаких сил.

Надя сползла с подоконника и оглянулась.

На столике лежал ее пакет, вывернутый наизнанку, а рядом разбросаны парик, платье с туфлями, все было цело.

Надя машинально сложила свое барахлишко в пакет, натянула парик (решив, что это уймет боль в затылке), из холодильника в тот же пакет перекинула полбатона колбасы и кирпичик сыра, из деревянной хлебницы на столе достала батон хлеба и тоже присвоила, и в этот момент вспомнила, кому принадлежало бледное лицо с огромными глазами, – то, что на миг вынырнуло из-за широкого плеча молотобойца, сокрушившего Надю жестоким ударом промежду глаз.

Она подхватила потяжелевший пакет, выключила свет на кухне, потом в прихожей и уже собралась выйти, как услышала грохот дверцы лифта. Послышались шаги. Надя сжалась.

Но потом стукнули двери рядом, и стало тихо – кто-то вернулся домой.

Лифт стоял в своей коробке и ждал ее. Надя заперла квартиру на один замок и спустилась вниз.

Во дворе опять никого не было, даже старухи с собачонкой, которых она видела из окна.

До тошноты хотелось есть. Надя приметила под чахлым, полузасохшим деревом скамейку, уселась и принялась рвать зубами то колбасу, то хлеб, то пахучий сыр. На душе был ожесточенный покой. Теперь было ясно, с чего начинать свою жизнь в Москве было так же ясно, кто похитил ее кассету, по чьему желанию убили Акима Петровича и оглушили ее саму. Все козыри в этом подкидном дурачке были на руках у Нади, и следовало лишь продумать правильные ходы, чтоб не прокидаться.

Колбаса исчезла в минуту, Надя даже не ощущала во рту ее вкуса, будто сглотнула, не жуя, как голодный пес. Остатки хлеба и сыра сунула в пакет, стряхнула с колен крошки и пошла со двора.

У тротуара стояла темная высокая машина, немного похожая на вездеход, а больше на какого-то могучего зверя; парень в светлом костюме возился в моторе. Надя поравнялась с машиной, дверца со приоткрылась, и девичий голос окликнул:

– Девушка, можно вас на минутку!

Надя остановилась.

Из машины высунулась девушка с длинными волосами, сильно накрашенная, в открытом платье, светились голые плечи. Размазанные губы то ли улыбались, то ли дергались от непонятного волнения. С шеи свисали яркие бусы, а глаз под челкой не было видно.

– Ну? – приостановилась Надя.

– Мы тут… Понимаете, заблудились… Как нам добраться…

– Я сама не тутошняя, – ответила Надя и почувствовала, как ее схватили сзади под мышки и руки неимоверной силищи оторвали от земли и сунули в машину. Навстречу, через голову девушки, протянулась еще пара рук, схватила Надю за волосы, рванула – и парик слетел с головы.

– А, черт! – выругался невидимый парень и вновь ухватился за волосы Нади и потянул на себя.

Стоявший у нее за спиной перехватил Надю за бедра, приподнял и вбил ее в машину, словно какую поклажу. Надя попыталась вскрикнуть, но ей тут же сдавили горло, почти моментально взревел мотор, машина рывком тронулась с места.

Надя принялась отбиваться руками и ногами, но ее втоптали в пол салона, навалились сверху, сдавили горло и больно нажали коленом на живот.

Она услышала, как пищала девушка, может быть, это была та – длинноволосая подсадная утка.

– Не убивайте, не убивайте нас!

Послышался глухой удар, и голос смолк, словно захлебнулся.

Мощно ревел мотор.

Клещи, зажимавшие Надино горло, чуть ослабли, в рот ей сунули горлышко бутылки, и жгучая пахучая жидкость полилась на лицо и шею.

– Пей, зараза, пей, тебе говорят! – в голосе парня слышались смех, злость и угроза. – Пей, сука, а то убью!

Надя боялась, что горлышко бутылки раздробит ей зубы. Ее ударили каблуком в висок, и крепкое зелье хлестнуло в рот, застряло в груди, комом проскочило в желудок… Она захлебывалась, задыхалась, мотала головой, но от сыпавшихся ударов глотала и глотала какую-то отраву вместе с хлынувшими из глаз слезами.

– Хватит ей бренди жрать, а то нам ничего не останется! – заржал над Надей кто-то. – Достаточно, вошла в норму!

– Пусть допивает! Перебор в таких случаях не мешает!

Удары прекратились, бутылка опустела. Надя слышала, как всхлипывает и что-то бормочет девушка, заманившая ее в машину.

– Здоровая девка! – Она почувствовала, как ее шлепнули по заду. – То, что надо. Ну-ка, дай ей курнуть для верности!

Теряя сознание, Надя почувствовала, как ей дунули в лицо кислым дымом, а потом сунули в рот замусоленный мундштук папиросы.

– Кури, сука! И не придуривайся, в затяжку, по-настоящему! Надя втянула в себя дым, надеясь, что это принесет облегчение. Голос девушки плаксиво прозвучал над головой:

– Дайте и мне зарядиться, если уж так пошло!

– Держи.

Машина продолжала безостановочно мчаться.

Водитель крикнул:

– Ну, что? Опять на кладбище?

– Давай! Там место притертое!

– Нет! Нет! – завизжала длинноволосая, но тут же смолкла и застонала от боли.

– Молчи, дура! На кладбище дохлых возят, а ты пока живая! Обслужишь компанию по первому разряду, со смаком, тоже живой останешься.

– Придется вам, девки, показать свое высокое искусство, – негромко засмеялся третий парень.

Жаркая волна растеклась в Наде от желудка по груди, ударила в голову, перемешалась с болью, и вдруг стало невыразимо весело, радостно, словно наступило просветление, распахнулись двери в неведомые миры, в которых все совершенно по-другому и нет ничего страшного.

– Дай сесть-то! Мне же больно! – крикнула Надя.

– Дошла до кондиции!

Рывком ее вздернули с пола, и она оказалась на чьих-то коленях.

Она дико захохотала и хлопнула водителя кулаком по затылку.

– Гони, извозчик! – истерично закричала она. – Что едешь, как черепаха! Гони, обормот!

Ее снова ударили, но несильно.

– Еще ей порцию, и будет в полном порядке! – крикнул через плечо водитель. – Девка что надо!

– И мне, и мне порцию! – услышала Надя крик, повернулась и увидела, что за ее спиной, в углу, сидит какая-то, кажется, знакомая девчонка с длинными волосами и голыми плечами.

Наде снова всунули в рот бутылку, и она глотала жадно, боясь, что отнимут.

Машина круто пошла вверх, на мост, почти взлетала в небо, потом обрушилась вниз, скорость упала, и померк свет фонарей. Автомобиль несколько раз тряхнуло, и он остановился.

С этого момента Надя не теряла сознания, но все, что происходило, было словно в бреду. Ее выдернули из машины, и был слышен испуганный, молящий визг длинноволосой. Потом повалили на землю, кто-то сдирал с бедер джинсы, давил зверскими пальцами грудь и раздирал в стороны ноги… Все это продолжалось бесконечно, ей кусали губы, били по щекам, перевернули и ткнули лицом в траву так, что она чуть не задохнулась, после паузы снова распластали на спине, наваливались, мяли, и наконец словно все отрубилось – наступила тишина и покой, в который Надя провалилась, не ощущая ни боли, ни тошноты. Она чувствовала, что еще жива, только не хотелось быть этой живой, не хотелось что-то понимать. Уснуть бы, а еще лучше умереть.

Светает, подумала она, различив возле лица стебли травы и крупный песок. Потом услышала тихий жалобный стон неподалеку, напряглась, перевернулась на спину и села.

В мутном молочном свете Надя увидела покосившийся крест над могилой, железные ограды, пожухлые венки. Между могилами тянулись в небо ровные и толстые стволы высоких деревьев. Откуда-то издалека донесся низкий затравленный гудок тепловоза.

Жива или подохла? Жива.

Она обернулась. Метрах в пяти от нее лежала, свернувшись калачиком, совершенно голая девушка, прикрытая лишь длинными волосами. При каждом стоне тело ее конвульсивно дергалось. Вокруг была раскидана одежда. На Наде оставалась рубашка, она схватилась за живот – слава те Господи! – пояс-кошелек был цел. Может, его не приметили, может, он никого не интересовал.

Она дотянулась до своих джинсов, висевших на ограде могилы. Рядом валялся ее пакет: парик, платье с туфлями никуда не делись.

– Ты жива? – пропищала длинноволосая, не меняя позы.

– Не знаю. Ты что же, стерва, меня подставила? – Надя услышала, что голос у нее жестяной, будто вырывается из обожженного, просмоленного горла.

– А что мне было делать? Меня б убили.

– За компанию тебе околевать было веселей, да?

– Все-таки был шанс… Уехали скоты?

– Кажется. Вставай, простудишься.

– Не хочу. Как тебя зовут-то?

– Надя.

– А я – Джина.

– Не русская, что ли?

– Русская. Это меня сейчас в Москве так кличут. Уже третий год. Мне нравится.

Джина, так Джина. Надя заметила свои трусики, валявшиеся на могильной плите, и потянулась за ними.

– Четверо их было, – сказала Джина. – Все по очереди на нас покатались.

– Я не считала, – ответила Надя. – Вставай, наконец. Уходить надо.

Джина села и взглянула на часы (тоже не сорвали!).

– Ишь ты, и тики-таки мои не взяли! Уже пятый час! – Она на глазах веселела, и вместо писка голос ее набирал глубокие, грудные тона. – Что-то мне в заду неуютно!

Она привстала, забросила руку назад, покопалась в ягодицах и вытащила несколько смятых купюр.

– Вот скоты, так скоты! В зад деньги затолкали! Пошарь у себя, может, ты тоже с прибытком?

– Нет у меня никакого прибытка! – крикнула Надя.

– Да ты не психуй! – засмеялась Джина. – Что случилось, то случилось, сами дуры! Ничего теперь не поделаешь, не в милицию же идти жаловаться! Тем более что там анализ сделают – и пьяные мы, да еще под наркотой!

– Какой наркотой?

– Уже не чуешь, что ли, кайфа? А ты думаешь, отчего ты хохотала и песни пела? От этой радости любви, что ли?! И в спиртягу, и в курево наркоту сунули! Я такую сволочь, как они, хорошо знаю.

– Не пела я никаких песен! – осерчала Надя.

– Пела, подруга, пела! – Девушка легко вскочила на ноги и оказалась худенькой, почти безгрудой, будто подросток лет двенадцати. Но волосища спадали с головы густо и почти касались ягодиц.

– Так! На дорогу нам деньжат ссудили, но это чтоб мы домой смывались, а не ходили нагишом по улицам! Сейчас тачку поймаем и поедем зализывать раны. Тебе куда?

– Никуда.

– Как это никуда?

– Вот так. Я вчера только в Москву приехала.

– Ух ты, а я думала, что ты тоже промышляешь! Так у тебя и крыши нет?

– Откуда? От сырости?

– Ладно! Перетопчемся у меня! Когда подруги приходят, моя хозяйка посепетит, но не очень! А уж мужиков приводить – это не проходит. У меня и лекарь в соседнем доме живет.

– Какой еще лекарь?

– Ты что, совсем без разума?! А если залетишь от этих уродов. Да и неизвестно еще, какую мы заразу от этих скотов можем прихватить! Промыться надо для профилактики! Не бойся, я заплачу. Лекарь – свой старикашка. И берет по-божески, и всякие лекарства у него заграничные. А куда же это нас привезли?

– На кладбище.

– Да вижу, что не в бассейн! – засмеялась Джина и попыталась натянуть на себя обрывки платья. – Вопрос – какое это кладбище?! Если за городом, то скверно. Ну, как я выгляжу?

Надя посмотрела на нее внимательно – удивительное дело, но выглядела Джина, словно жеребенок после купания в речке свеженькая и бодрая, глаза сверкают, волосы темной гривой падают на одно плечо, прикрывая разодранное на груди платье.

– Сносно, – признала Надя.

– А ты бы тоже ничего, только шишка промеж бровей. Это у тебя от роду или вчера?

– Вчера, – буркнула Надя.

Джина прищурилась, сказала уверенно:

– Кажись, тебя кастетом по лбу грохнули. Тоже пройдет! Это все халоймес, как говорят евреи! Чепуха то есть!

Они подхватили с земли остатки своих туалетов, нашли даже Надин сыр и хлеб, что очень порадовало Джину, поделили все на равные доли и пошли с кладбища.

Ступив на тротуар, Джина оглянулась, разглядела мост над железной дорогой и захохотала на всю пустую улицу.

– Да мы же у Рижского вокзала! Я здесь месяц назад соседа по дому хоронила! Почти к дому подвезли, скоты эдакие! Мы бы до меня и пешком дошли, если чувствовали себя пободрее!

Минут через десять на проспекте Мира поймали драный «москвич». Вскоре они остановились во дворе, густо заросшем сиренью, расплатились, и Джина сказала:

– Без пересадки – к лекарю.

– Может, сначала примарафетимся?

– Нет. Здоровье надо беречь.

– Но рано же, все спят.

– За то он и деньги получает, чтоб не спал. Не бойся, я при башлях. И вообще, сейчас не время копейки считать. Коль вместе в такое гадство попали, так вместе и выкручиваемся.

Старик лекарь ничуть не удивился визиту спозаранку. На кухне его однокомнатной квартиры был оборудован почти больничный гинекологический кабинет. Ни о чем не расспрашивал, вообще говорил мало, а больше действовал руками – маленькими, чистенькими и сухонькими.

Только в самом начале спросил:

– Промыть, почистить и продизенфицировать?

– Точно, Илья Михайлыч! – засмеялась Джина. – И все-то вы знаете!

Процедура заняла времени самый чуток.

Жила Джина в соседнем доме, хозяйки квартиры не было – уехала на свой огород. Джина залила ванну почти кипятком, растворила в ней марганцовку, отчего вода стала красновато-бурой, и позвала:

– Полезли! Давай вместе, чтоб побыстрей! Ты не лесба, случайно?

– Да нет.

– Я тоже в этом плане нормальная. Я на голову трахнутая! Сейчас отмокнем, у меня бутылка шампанского заначена, шлепнем по стакану и спать завалимся!

– Джина, – осторожно начала Надя. – Ты, вообще-то, кто?

– А черт его знает! Проституткой меня не назовешь, хотя всякое бывает. Так что – ни то ни се. Живу как птичка божья! А ты?

– Я? Я певица.

– Ясно! Все мы певицы. Ну – ныряй ко мне!

Надя опустилась в горячую ванну: сперва дух захватило, а потом красная вода омыла тело, и захотелось спать.

Но до этого выполнили всю программу Джины, включая шампанское. Обменялись краткими автобиографиями и свалились на один широкий, жестковатый диван.

– Если половину за крышу платить будешь, то я хозяйку уговорю нас обеих держать, – уже засыпая, сказала Джина.

– Буду, – ответила Надя и обняла тонкое, совсем детское тело обретенной подруги, та замурлыкала и прижалась тесней. Последнее, что промелькнуло в голове Нади: как бы там ни было, она в Москве, есть пристанище, подруга, чуток денег, а значит, все впереди и мечта не отменяется.

…К обеду разразилась гроза. Тяжелые капли ударили в окно кабинета, Сорин подумал, что хорошо бы сейчас обуть крепкие сапоги, накинуть офицерский плащ, взять большой зонт на длинной ручке и выйти на пустые мокрые московские улицы. Идти все равно куда. Эдакое ведь счастье и вполне достижимое, не Бог весть сколько усилий требует. И не работа, не суета и обязанности удерживают в кабинете, а просто духа на такой подвиг не хватает.

Но гроза и звонкий ливень за окном принесли хорошее настроение, которое вскоре испортил майор Володин.

Он вошел в мокрой фуражке и сухом кителе (странно само по себе – оперативники не любят щеголять в форменной одежде), фуражку скинул, поздоровался.

– Лопухнулись мы вчера с вами, Всеволод Иванович. Прокололись, как малые дети.

– Что еще?

– В квартиру убиенного Княжина ночью был нанесен несанкционированный визит неопознанными личностями, а никакой охраны мы там не оставили. Опечатали, да и только, так и печати наши унесли.

– Откуда известно? – спросил Сорин.

– Поначалу позвонила мне эта учительница со спаниелем, сказала, что около полуночи выводила опять же свою собаку, и в окнах Княжина видела свет и женскую фигуру. Потом съездили, убедились, что визитеры после нас учинили вторичный обыск. Очень, кстати сказать, аккуратный и даже профессиональный.

– Что учительница рассказала?

– То, что я сообщил.

Сорин помолчал, потом спросил задумчиво:

– У тебя нет ощущения, что эта учительница…

– Есть! – дернулся Володин. – Я молчал, мне показалось, она вам симпатична. Она… Не врет. Однако чего-то не договаривает…

– Это меня и смутило, – вздохнул Сорин. – Странно, что к доносам она относится с повышенной брезгливостью, а доносит уже второй раз.

– И также второй раз, – подхватил Володин, – на кухню покойного приходит любительница покушать чужих харчей! Опять ее отпечатки пальцев!

– Голодная, видать, бедолага. Кассету свою дурацкую ищет, – поморщился Сорин. – Ну ладно, установил – болел Княжин СПИДом?

– Абсолютно точно!

– И продолжал таскать к себе девчонок?

– Именно. По Москве его уже побаивались, слушок-то просочился, так он на провинцию перекинулся. Эта пожирательница тортов, видать, из их числа.

– Девчонка нужна нам позарез, Володин.

– Найду. На днях.

– Да ты же толком и примет ее не знаешь!

– Я на нее уже свое биополе настроил! Почую ее в дождь, ночь, зимой и летом!

– И с такими хвастунами приходится работать. Оставь мне телефон учительницы, а сам начинай изучать эстрадное окружение

Княжина. «Граммофон XXI век», Виктория, «Мятежники», «Золотой колос», Анна Корецкая, Сакта и далее везде.

– Тошнит меня от этой попсы! – с чувством сказал Володин. – Высоцкого люблю. А от этих обезьян с их якобы музыкой – тошнит!

– Желаешь заняться делом «Маугли»? – с тихой надеждой спросил Сорин.

– И то лучше, чем эстрада.

По делу «Маугли» проходил еще не найденный ухарь, который подозревался, и серьезно подозревался, в людоедстве. Кто из шутников уголовного розыска прозвал каннибала Маугли, оставалось неизвестным. Сорин подозревал, что это упражнялся в остроумии эксперт Седов.

Надя проснулась от громкого голоса Джины, которая кричала в коридоре в телефонную трубку с такой силой, будто разговаривала с чертями из преисподней.

– Тетя Тамара, мы будем в срок и одеты так, как надо!.. Успеем, успеем, вы не волнуйтесь, вы же меня знаете!.. Подруга моя это дело еще лучше меня знает! Если надо, и спеть может!.. Ну, на грузинском языке не потянет, но по-русски сколько угодно!.. Хорошо, на месте обо всем этом концерте договоримся!

Надя томно потянулась, прикидывая, что для начала дел своих время еще слишком раннее и можно поваляться, но Джина влетела в комнату и возбужденно сказала:

– Вставай, милка, вставай, нам фарт подвалил, какой редко попадается!

– Что еще? – недовольно спросила Надя. – У меня сегодня без твоих дерганий дел полно.

– Отложишь! – решительно сказала Джина. – Мы с тобой за пару часов такую монету зашибем, за которую шахтеры целый месяц корячатся! И еще к столу сядем да налопаемся от пуза! Ах, черт, ведь у тебя платья черного нет, а в мои ты не влезешь!

– У меня платье вечернее темно-синее.

– А ну покажись.

Надя вытащила свое платье, накинула на плечи.

Джина отнеслась весьма скептически. Надя гордилась этой тряпочкой – сверкающе-синей, с красивыми серебряными звездами, платье сидело на ней в обтяжку и на ладонь было выше колен.

– Темное-то оно темное, да не то! Не к тому случаю! Это для кабака сгодится в самый раз! А у нас другая задача!

– Какой тебе еще кабак? – обиделась Надя. – Из «Бурды» пошито. Платье для коктейлей, а я в нем выступала!

– Именно! А мы с тобой на похороны идем!

– Куда? – ошалела Надя.

– На похороны, милка, на похороны! Слушай меня, и все будет тип-топ! Придется нам подергать за вымя нашу хозяйку!

Она бесцеремонно дернула дверцу громадного шкафа, стоявшего в углу, нырнула в тесно навешанные на плечиках одежды и через минуту выдернула оттуда шерстяное мрачное платье, мешок мешком – без линий и фасона.

– Во! То, что надо! Подпояшешься, подогнешь, и сойдет.

Помимо прочего от платья густо пахло нафталином.

– Для чего сойдет? – спросила Надя.

– Для нашей работы! Плакальщицами будем изображаться! На кавказских похоронах! Одевайся!

– Совестно как-то…

– Ночью нам совестно было? – срезала Джина. – А тут за чистую работу приличные бабки!

– Нашла, что вспоминать, – огрызнулась Надя.

Противное, вонючее платье повисло на ней балахоном, и как его ни подгибай, как ни подшивай, все равно выгладишь старухой.

– То, что надо! – решительно объявила Джина и тут же вылетела в коридор к зазвонившему телефону. Вернулась через минуту, переполненная восторгом:

– За нами машину высылают! Чуешь, какой балшой уважэний! – с кавказским акцентом воскликнула она. – Каждый день бы такая работенка, можно жить, как королева английская!

Золотистый автомобиль с черными стеклами прикатился во двор, вызвав легкое волнение среди пенсионерок, сидевших в тени сиреневых кустов прямо напротив дверей дома, так, что незамеченным пройти было невозможно.

– Встать, стукачки! – диким голосом заорала Джина, глядя на пятерых старух. – Вы что, не видите, что мы в трауре? Что мы на государственные похороны едем?!

Сверкающая машина с черными стеклами, мрачные платья на девушках смутили старух, хотя они были из тех яростных бабусек, закаленных москвичек, которых, кажется, ничем не напугаешь.

Они приподнялись со скамейки, но Джина понимала, что просто так дворовые чекистки унижения не снесут, будет скандал. Надо было еще что-то наврать, ударить так, чтоб они и пискнуть не могли в ближайшее время.

– Стоять смирно! – приказала Джина. – Мы сейчас убываем на тайное и секретное перезахоронение тела товарища Ленина! Ровно через час двадцать все хором начинайте петь гимн Советского Союза!

– Ох, – застонала самая толстая бабка, – Владимира Ильича из мавзолея вымают?

– Да, бабка! – твердо сказала Джина. – Вынем его из мавзолея и бросим на помойку!

– Да что это ты говоришь такое, проститутка! – завопила толстуха. – Товарищ Ленин жил, жив и будет жить! Он вечно будет лежать в мавзолее на Красной площади для трудящихся всех стран!

– Ах, вот как ты мыслишь, старая кобыла! – закричала Джина. – Против государства мыслишь, против президента?! Милиция! КГБ! Взять суку, в подвалы Лубянки ее!

Самое смешное заключалось в том, что на этот призыв дверцы сказочной машины распахнулись, и два амбала в камуфляжной форме, перепоясанные портупеями, ступили на асфальт и озабоченно спросили:

– Кого брать, начальник?

– Вот эту контру! – визгливо зашлась от счастья Джина. – Хватай падлу, тащи на Лубянку, рви ей ногти, круши ребра! Покажи ей, суке, советскую власть! Рыбец тебе пришел, сталинская стерва!

Бабуська не растерялась, старой закалки оказалась. Вся сбледнула с лица, сжалась, спросила испуганно:

– Позволите… Разрешите вещи собрать?

И тут же закачалась, закатила глаза и мягко упала на скамейку, но обморока изобразить не удалось, потому как напугана была всерьез.

– Собирай шмотье! – разрешила Джина. – Через час за тобой «черный ворон» приедет!

Девушки залезли в машину, охранники засмеялись, а старший сказал:

– Либо ты их на всю жизнь напугала, либо теперь они тебе вздохнуть не дадут…

– Они меня сожрут! – засмеялась Джина. – Так, мужики, кого хороним?

– Тофика, – мрачно улыбнулся старший охранник. – Вам о биографии рыдать нечего. И о том, что ему пять пуль в брюхо садили, тоже не распространяйся.

– Вот судьба! – заржал второй охранник. – Говорят, Тофик только во вторник обещался сто баксов подарить тому, кто укажет ему убийц его другана Акима Княжина, а сегодня сам на тот свет отправился.

– Княжина? – невольно переспросила Надя.

– Его самого.

Надя примолкла, испугавшись, а Джина спросила:

– Так вы тетю Тамару охраняете?

– Тамару Артаковну, – уважительно ответил охранник. – Нашу царицу Тамару.

Приехали на Ваганьковское кладбище – подъездные улицы оказались запруженными автомобилями, и милиция перекрыла движение, но их пропустили.

Тамара Артаковна предстала женщиной внушительной, по густобровому лицу ее струился пот, и была она в данный момент злой.

– Здравствуйте, девочки, – мягко сказала она и тут же разъярилась. – С-сволочи! Не похороны, а праздник устроили! Тут не столько друзей, сколько милиции набежало! Ты меня, Джина, по– русски похорони! Жила, как русская, так и схорони. Что делать, знаете?

– Знаем! Не в первый раз! – бодро ответила Джина, а Надя промолчала. Она приметила, как чуть в стороне быстро прошел рослый парень в ладном костюме и косо сидевшей на голове шляпе. Резанул Надю взглядом и исчез. Старший охранник сказал ей тихо:

– Ты на этого козла не заглядывайся. Самый страшный мужик в Москве, можно сказать. Опер из уголовки, Володин.

– Мне-то что? – пожала плечами Надя.

– Да ничего. Только, думаю, все мы тут попадем на кинопленку в МУР.

Показался катафалк – черная сверкающая иномарка, толпа скорбно примолкла.

– Пошли, – сказала Джина. – Вопи изо всех сил, пока глотку не сорвешь.

– А что вопить? – Надя вдруг поняла, что свою работу представляет себе крайне смутно.

– Что хочешь! Представь себе, что своего любимого жениха хоронишь! Тут главное – в раж войти. Сама себя заведи, взвинти до исступления, им другого не надо. Слезу вышибешь, считай, в Сочи отдыхать будем.

Джина рванулась сквозь толпу к показавшемуся из лимузина гробу и взвыла на плаксивых нотах:

– А куда ж тебя везут, Тофик мой миленький, зачем привезли сюда, дорогой ты мой! Не думала, не гадала я, что придет такой час, сама допрежь тебя умереть хотела, не знаю, как я жить теперь буду!

Толпа перед ней уважительно расступилась, Надя следом за Джиной тоже оказалась у гроба, громадного, на двух человек хватит, полированного, с бронзовым распятием на крышке и шестью витыми ручками по бокам.

Надя подхватила последнюю фразу Джины, а потом пустилась в импровизацию, легко переорала Джину, и в этом дуэте никто бы ничего не понял, если бы и очень хотел. Надя завелась с первых же звуков собственного голоса, как это всегда бывало с ней на концертах, – едва ударят по струнам гитары, едва взвоет синтезатор, тут же переносишься в иной мир и плаваешь вместе с мелодией совсем в других измерениях.

Нащупав ритм и мелодику своих воплей, она стала причитать почти рифмованными фразами, словно пела надрывную песню. На миг мелькнули перед ней одобрительные глаза Тамары Артаковны, и снова вонзился прожигающий взгляд парня в шляпе, которого так боялся охранник Анатолий. Но Надя уже не отвлекалась, она была переполнена искренним и глубоким горем, слезы текли без всякого усилия. Неизвестный ей Тофик уходил в землю под такие стенания, что ему мог бы позавидовать и молодой султан – весь его стонущий от горя гарем не годился Наде в подметки.

Доведя себя до экстаза, Надя споткнулась и полетала вниз головой в разверстую могилу. Невыносимая боль прострелила левую руку, она закричала так, что носильщики едва не выпустили из рук гроб.

Кто-то прыгнул следом за ней, подхватил Надю, чьи-то руки выдернули ее наверх.

– Рука! – застонала Надя, хватаясь за плечо.

Ее отвели в сторону, и неизвестно откуда возникшая Тамара Артаковна рванула рукав Надиного платья, вцепилась в ее руку так, что та едва не потеряла сознание от боли.

– Тихо, тихо, терпи! – быстро прошептала Тамара. – Я все-таки врач в далеком прошлом! Так! Дрянь дело! У тебя, видать, перелом! Черт тебя дери, что уж ты так в роль вошла? Тофик и слезинки не стоил. Себя не любишь, себя всегда больше всех жалеть надо! Анатолий, вези ее в Лефортово, в больницу! Быстро, быстро! Вот еще беда-то от глупости!

За спинами столпившихся вокруг могилы Анатолий вывел Надю из кладбища.

Хирург лет тридцати, стройный, спортивный и веселый, посмотрев на снимки, сказал, словно с праздником поздравлял:

– Переломчик со смещением! Гипс и денька три у нас покукуешь, красавица!

– Как у вас? – вскинулась Надя, забыв даже про дьявольскую боль в руке. – У меня столько дел! Я не хочу!

– А криворукой на всю оставшуюся жизнь остаться хочешь? Или, может, желаешь, чтобы мы тебе лапу по плечо отрезали?

– Нет! Не хочу! – ужаснулась Надя.

– То-то! – Врач снова взглянул на снимки. – Тебе что, ломом, что ли, по руке ударили?

– Нет. В могилу упала.

Врач засмеялся.

– Что ж ты так торопишься, красавица? Не рано ли в могилу прыгать?

Левую руку Нади тут же заковали в пудовый гипс и отвели в палату, где на тесно сдвинутых койках лежали четыре женщины. Ночью казалось, что от дыхания и стонов соседки волосы на собственной голове шевелятся.

Не слишком ли бурно началась ее московская жизнь, весело подумала Надя. За несколько суток столько событий, что на год хватит, да еще рука переломана, а в основных делах – сплошные неудачи.

На следующий день забежала Джина, веселая, как воробушек. Принесла два конверта, плотно набитых деньгами. Поровну разделено, плюс Наде надбавка за производственную травму. На ближайшие три-четыре месяца экономной жизни должно было хватить, но Джина строила такие планы, что денег могло не хватить и на неделю.

– Ни в какой Крым, Джина, я не поеду. Я не для того в Москву приехала, чтобы на курорт сваливать, – твердо сказала Надя. – А о зимних сапогах я осенью забочусь. До этого времени еще черт знает что случится.

– Правильно! – согласилась Джина. – У Тофика, на поминках сказали, было сорок три пары обуви, из которых он ни одной даже не примерил! А что ему теперь нужно? Пред Господом, один черт, босиком предстанет!

– Джина, – решительно сказала Надя, – я тебя очень люблю, но давай так: ты живи по-своему, а я по-своему. Ты же знаешь, у меня другие задачи.

– Знаю, милка, знаю! – засмеялась Джина. – И я тебе под ногу поддам, ты еще будешь звездой эстрады! Хорошо, хочешь жить впроголодь – живи, дело твое. Но от бесплатной квартиры на полторы комнаты, надеюсь, не откажешься?

– Как это – бесплатной? – подозрительно глянула Надя.

– А вот так! Один парень – геолог или археолог – сваливает до зимы по своим делам в горы или тайгу, хату оставляет! Платим только за свет, газ и прочее. Он раньше двум девкам-стриптизеркам из ночного кабака сдавал, так они на юг с гастролями поехали и сгинули.

– Как это сгинули?

– Да черт их знает как! – отмахнулась Джина. – Может, сейчас в Турции в каком гареме пляшут, может, в Греции, но на это лето хата наша! Ну, конечно, клиента придется обслужить.

– В каком смысле?

– Господи, ну и непонятливая ты у меня! Ну, покувыркаемся с ним под одеялом на пару перед отъездом, потом, как приедет, тоже ублажим парня! Он же там чуть не полгода будет среди всяких тунгусок кривозадых да немытых, не ясно, что ли, что голодный приедет!