Текст книги "Кровавое шоу"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

На следующий день бодро проснувшаяся Надя обнаружила, что лихорадка ее отпустила, но по всему телу пошли мелкие чесоточные прыщи, от которых Надя страдала еще больше, чем от температуры. Джина с отчаяния уже собралась вызывать «скорую помощь», но Надя попила на ночь горячего чаю с медом, заснула, а утром все прошло.

Надя налила полную ванну горячей воды, заправила ее французским шампунем, поплескалась в ней около часа и вышла розовой, свежей, словно вчера родилась.

– Ну и здорова же ты, мать! – восхищенно завизжала Джина. – Я бы после такой хвори неделю в реанимации провалялась!

– Вот и валяйся! – посоветовала Надя. – Ты мне адрес Корецкой нашла? Я тебя давно просила.

– Знаю я, где она репетирует. Но на этот раз тебя всерьез пришибут! Я дурой родилась, но ты и того хлеще!

Надя призадумалась, быть может, Джина права. Кто ее сбросил с теплохода и зачем это было сделано, Надя не знала. В конце-то концов, ну видела она Корецкую и ее бугая в квартире Княжина – так ведь на другой день после его смерти. Скинуть ее с теплохода, вдруг подумала она, мог тот парень с плащом через руку, друг Николая. Только вряд ли. Николай – не убийца и такого приказа отдать не мог. Кому она вообще могла перебежать дорогу так серьезно, чтоб возжелали ее смерти?

– Черт его знает, Джина, – грустно сказала она. – Целый месяц в Москве, по делу ничего не сделано, а врагов я себе, получается, нажила выше крыши!

– Я и говорю – летим на юга! Здесь пока все устаканится, подзабудется, вернемся, и начнешь все сначала.

– Лети, – сказала Надя. – Я тебя не держу. А мне с Аней Корецкой так или иначе надо поговорить. Мы землячки, с Урала обе, она меня должна понять. И помочь должна. Одни москвичи тухлые на эстраду лезут! У них и так все есть, как сыр в масле катаются, а другим прохода не дают! Может, возьмет к себе в ансамбль на подтанцовки, и то для начала будет хорошо.

– Зачем ты ей нужна? – закипятилась Джина.

– Не нужна, – согласилась Надя. – Но она меня боится. Почему-то боится, я чувствую. А потому ей лучше, чтоб я у нее в подругах ходила. Где она репетирует?

До Теплого Стана Надя добралась на метро. Спускалась под землю при пасмурном, сереньком дне, а поднялась наверх – солнце сияло и на небе не было ни облачка! Будто в другой город приехала.

Полуподвал, где должен был находиться зал для репетиций Корецкой, Надя нашла не сразу. Парнишка лет пятнадцати указал на железные двери в углу двора и сказал, что репетирует Корецкая обычно вечером, а сейчас вряд ли там кто есть.

Парнишка ошибался. Едва Надя подошла к дверям, как услышала из маленьких окошечек на уровне земли ритмичную музыку, хрипловатый кабацкий голос Корецкой пел что-то незнакомое, новенькое – про любовь под луной и пальмами в шуме прибоя океанской волны.

Надя позвонила. Музыка не прекратилась, двери открылись через цепочку, и низкорослый крепыш спросил сердито:

– Анны нет, автографов не даем, что надо?

– К Анне Корецкой, – внушительно сказала Надя. – Скажи, утопленница с теплохода поговорить желает.

В глазах крепыша отразилось сомнение, он глянул за спину Нади, скинул цепь и пропустил ее.

Она спустилась на несколько ступеней, музыка уже гремела, сотрясая стенки, так что Надя не услышала, что говорил ей провожатый. Он провел ее в какую-то комнатушку и, наверное, попросил подождать перерыва. Надя с уважением относилась к репетициям и прокричала парнишке, что будет ждать до упора, торопиться ей некуда, дело важное.

Музыка достигала громкости неизмеримой, обрывалась, доносились крики Корецкой, еще чьи-то вопли – столь знакомая и радостная Наде атмосфера, когда с великими муками разучивается новая песня. Репетиция продолжалась, Надя поняла, что сегодня у Корецкой дела идут плохо, она все время ошибалась, орала на оркестрантов, будто они в этом виноваты. Минут через пять Корецкая обложила свой оркестр таким матом, что музыканты разозлились; Надя слышала, как они ответили своей солистке ничуть не хуже, потом начался скандал, потом послышался смех, кто-то рявкнул: «Отдохнем, ребята. Пивка попьем!» – и через секунду в комнатушку вошла Корецкая.

– Добрый день, что надо? – начала она дергано и бегло, не глядя на посетителя, а когда подняла глаза, шарахнулась к стене и закричала:

– Ты же утонула! Утонула! Крикун, где ты там? Как ты сюда пролезла?

– Подожди, я не утонула, – начала было Надя, но тут в комнатушку влетел здоровенный парень, тот самый, с теплохода, и ударил ее кулаком по голове.

Надя опрокинулась на небольшой стол, а Крикун быстро оглянулся:

– Закрой дверь! Сейчас мы с этой мартышкой разберемся раз и навсегда!

– Ты руки не распускай! – закричала Надя. – Я тебя, гадину, в тюрьму засажу! И тебя, Анька, засажу! Я по-хорошему пришла!

Она видела, как огромные глаза Корецкой стали еще больше, за ними и лица не было видно. Она оттолкнула в сторону своего телохранителя и вцепилась Наде в грудь.

– Ты из мафии, из мафии, да? Чего тебе надо, говори! Мы же тебе платим, платим вам, сукам, чего еще надо?

– Отойди, Анна! Я с ней сам разберусь! – Крикун оттолкнул свою хозяйку в сторону и взялся за дело.

Стальными пальцами он сжал Наде горло, подождал, пока она начнет задыхаться, потом дал ей немножечко глотнуть воздуха и спросил деловито, будто они сидели за столиком и о делишках толковали:

– Кто ты такая? Отвечай толково и правду.

– Казанова… Илия, – еле выговорила задохнувшаяся Надя, видя наслаждение в глазах мучителя.

– Из какой мафии, сука? Ну, кто пахан?

– Я не из мафии! Я с Урала!

– Значит, из екатеринбургской команды, да? Так передай своим друганам, что я их давил и давить буду! Передай, что мы Акимку Княжина замочили и других полудурков, московских, кавказских, уральских, не боимся! Додушить тебя, чтоб ты больше не возникала?

– Не надо! – пропищала Надя.

Удерживая ее за глотку правой рукой, левой Крикун ударил по печени, от пронзившей боли остановилось сердце, и Надя упала на цементный пол.

– Не бей ее, Крикун, – дрожащим голосом сказала Корецкая. – Что же делать, эта гнида теперь знает все!

Перед глазами Нади все плыло, потом ее вырвало на пол.

– Свинья! – презрительно сказал Крикун. – И перед смертью блюет! Что делать, спрашиваешь? Прибьем сейчас, и все.

Надя с трудом села на холодный пол и почувствовала, что плачет от страха и жалости к себе:

– Да за что же, за что? Я ничего не знаю! Я вас у Княжина видела на другой день после того, как его убили. Я сама там кассету свою искала!

Сквозь слезы она видела, что Корецкая перепугана до смерти, быть может, больше, чем она сама. Громадные глаза певицы заливал безумный страх, она вся тряслась так, что едва стояла на ногах.

Крикун рывком поднял Надю на ноги, зашипел, почти касаясь зубами Надиного носа:

– Если ты, сука, сейчас же не признаешься, из какой ты мафии, я тебе хребет перешибу! Я тебя, заразу, за борт выкинул, не утопил разом, так теперь ты у меня в сортире собственными ссаками захлебнешься! Ну? На кого работаешь?

И вдруг Надя увидела, что левый глаз Крикуна усиленно подмигивает ей, подавая знак: говори то, о чем тебя просят! Пойми, дура, и говори по подсказке, для тебя и меня будет лучше!

– Ну, сука, покайся, ты из мафии Арончика?

– Да! – отчаянно выдавила Надя. – Арончик приказал мне… сказал, чтобы я… наехала.

– Гадина! – страшно закричала Корецкая и через плечи Крикуна вцепилась ей в волосы. Наде пришлось защищаться, она принялась молотить кулаками и по ненавистной роже мучителя Крикуна, и по безумным глазищам Корецкой.

– Ай! Так нельзя! – истошно завопила певица. – Лицо, мое лицо! У меня же вечером сцена! Концерт! Мне же выступать, так нельзя!

– Тихо, бабы! – одним движением Крикун разорвал сцепившихся девушек, вошедших в азарт, раскидал их в стороны и повторил решительно: – Тихо!

Он шагнул к дверям, выглянул наружу. Толстые стены подвала не пропускали звуков, никто не поинтересовался, что происходит в комнатушке. А может быть, кто-то и услышал – давно привыкли к диким воплям в этом репетиционном подвале, давно перепутали скандалы на репетициях с бытовыми разборками и уже не обращали внимания, доносилась ли из подвала мелодия гитары, нежные песни, или кто-то орал недорезанный. Что с них взять – артисты, у них свои обычаи, простым смертным этого не понять.

Крикун плотно прикрыл двери.

– Хорошо, Аня, оставь это мне, как всегда, – сказал он. – Я разберусь с этой проблемой.

– Ты разберешься! А мне что до этого! Я не могу репетировать! Не могу жить! – Корецкая повалилась на пол, извиваясь в судорогах на цементе. – Каждый день, каждую ночь не дают покоя! Я певица, певица!

– Я с тобой, Аня, – сказал Крикун. – Все будет в порядке, ты же знаешь. Теперь нам все ясно, и никто тебя больше не заденет. Приведи себя в порядок и иди, репетируй. Вечером концерт, нужные люди будут. Ночной клуб, не сопляки голоштанные около эстрады.

Корецкая тяжело поднялась с пола. Громадные глаза ее подернулись мутью, она раскачивалась и продолжала всхлипывать.

– Сосчитай до ста, – мерно и строго приказал Крикун.

– Раз, два, три, – принялась считать Корецкая, видимо, это было испытанное средство – при счете «сорок» в глазах ее засветилось сознание и на «шестидесяти» она оборвала себя и сказала, с ненавистью глядя на Надю:

– Если так, убей ее. Раз уж Княжина, то и ее. Не сумел утопить, убей!

Она с трудом открыла дверь и вышла.

Крикун неторопливо и многозначительно вытащил из-за пазухи маленький пистолет, лязгнул затвором, понюхал дуло и деловито спросил:

– Знаешь, что это такое?

– Нет… То есть знаю. Убить можно, – ответила Надя.

– Вот именно, – усмехнулся Крикун. – Сейчас пойдешь за мной тихо, спокойно, без суеты. Сядешь в машину. Если задрыгаешься, я из тебя решето сделаю. Поняла?

– Да… Решето. С дырками.

Он посмотрел ей в глаза.

– А ну, считай до ста! Еще одна чокнутая на мою голову!

Надя послушно принялась считать. Когда сказала «тридцать один», Крикун оборвал:

– Хватит, вижу, пришла в себя! Идем.

Он открыл дверь. Где-то в торце коридора хохотали музыканты, задребезжала мандолина или балалайка, и неожиданно голос Корецкой (через каждой слово – похабель) затянул старинную песенку:

 
Ай, да ехал на ярмарку Ванька-холуй,
За три копейки показывал х-у-у-у…
Х-у-у-у-удожник, художник, художник молодой,
Нарисуй мне девушку с разорванной пи-и-и-и…
Пи-и-ики наставили, хотели убивать,
А потом раздумали и начала е-е-е-е…
Е-е-ехал на ярмарку, Ванька-холуй…
 

Крикун повел Надю к черному выходу. Они поднялись наверх, парень держал пистолет почти на виду. Дошагали до золотистой иностранной машины, Крикун затолкнул Надю на переднее сиденье.

Сам сел рядом и завел мотор:

– Ты что, убьешь меня, да? – спросила Надя, не чувствуя никакого страха. День был солнечный, веселый, никакие мысли о смерти и в голову не могли прийти.

– Сначала поедем, а потом решим, – сказал Крикун, резко тронул машину, и через минуту они уже мчались по улице.

– В принципе, – неторопливо начал Крикун, – мне тебя надо наконец в натуре замочить. Сама напрашиваешься.

– Я не напрашиваюсь, – сказала Надя. – А за что ты Акима Петровича убил? Он тоже напрашивался?

Он покосился на нее удивленно, но тут же отвернулся, стараясь следить за перегруженной машинами дорогой.

– За дело. Обманывал нас, гаденыш. Обещал контракт на гастроли в Испанию, а передал его другим. «Мятежникам» этим вонючим. За свой обман и поплатился. Ясно? Все должны отвечать за свои дела, у меня так.

– Ясно, – сказала Надя, хотя мало что поняла.

– Вот он, как и ты, на чужой шее все мечтал в рай вкатиться. Ты откуда?

– Из Челябинска.

– Вот и укатывайся в Челябинск, ясно? Сегодня же вечером укатывайся! Сейчас же, как домой приедешь! Я проверю! С Арончиком я поговорю, ты теперь для него сгорела. Он тебя сам за такую работу убьет, ясно?

– Ясно, – опять сочла за благо подтвердить Надя, хотя все угрозы Крикуна были ей непонятны.

– Значит, что делаешь сегодня?

– Сажусь на поезд и еду в Челябинск.

– И чтоб больше я тебя в Москве не видел! Усекла?

– Да. Конечно, – закончила про себя: «Хрен тебе в зубы!»

Машина остановилась, Надя увидела вход в метро.

– Послушай, – сказала она. – Я ведь тоже хочу петь. На сцене. Разве я не имею права попробовать? Чем я хуже других? Что там, места всем не хватит? Я к вам больше приставать не буду, я…

Он ударил ее локтем под сердце, снова зашипел:

– Ты что, дура, ничего не поняла? Никому места на сцене не хватит. Там все поделено и расписано! Все! Видала старух у микрофона полуголых? Вчерашних звездочек? Слава давно прошла, сиськи висят, как уши у пуделя, голыми дряблыми ляжками трясут – за молоденькими пытаются угнаться, поет, как свинья, а со сцены ее бульдозером не вытолкнешь! Так и будет петь, гниль старая, пока не рассыплется! Девочек из себя корчат! А мужики из бывших? У него уж брюхо по коленкам колотит, импотент давным-давно, кастрат, а все про любовь заливается, секс-символ из себя корячит! Если тебе Княжин что обещал, так это вранье! Спать он с тобой хотел, вот и купил на этот крючок! Здесь и так таких певичек, как ты и Анька моя, словно крыс на помойке! И все куплено, все поделено, все договорено! Старые трухлявые обезьяны сами еле поют, так детишек своих за собой на сцену вытягивают! Детишки еле пищат, а дорога им обеспечена! На поезд – и в Челябинск! Если еще раз меня увидишь – так и знай, через час будешь трупом!

Он перегнулся, открыл дверцу и поддал Наде под бок.

Через полчаса она сообразила, что сидит в центре, на Тверской, на углу бульвара и пьет «херши». Страха в душе не осталось, была только лютая злость на мерзкого подонка и его хозяйку-певичку, этих трусливых убийц. Но были тут какие-то неувязки, Надя смутно понимала, что события выглядят совсем не так, как представляются на первый взгляд. Этот Крикун, избивавший ее на глазах Корецкой, почему подмигивал, подсказывал, что ей надо говорить? Почему даже про какого-то Арончика сказал? И не убил к тому же, да и убивать не собирался потому, что повез в метро, а не в темный лес. К тому же Надя засомневалась и в другом заявлении Крикуна – будто именно он выкинул ее с теплохода. От сбросившего ее в воду пахло дорогим иностранным одеколоном, а от Крикуна несет звериным потом, как от лошади. И тогда, в зале на теплоходе, и сейчас. А потом… – Надя даже засмеялась, – ну, какой убийца будет орать во всю глотку, что он убийца?

Пусть он сам, недоносок, разберется в этом деле! Надя возрадовалась неожиданной мысли, пришедшей ей в голову. Пусть теперь Крикун попляшет и попытается доказать, что он не верблюд! Надо только вспомнить телефон того милиционера… Ага! Послушная память выдала номер телефона и имя – Всеволод Иванович Сорин! А теперь, мадам Корецкая, посмотрим, как вы потанцуете вместе со своим болтливым убийцей-охранником!

Надя выкинула пустую бутылку и пошла покупать жетоны для телефона.

Оклемавшийся Седов привел в кабинет Сорина красивую молодую женщину с аккуратной, но несколько диковатой стрижкой в два цвета волос: черный и рыжий, изящные очки довершали дело, делая из нее инопланетянку.

– Это Элла Аркадьевна, – с подчеркнутой галантностью представил старик. – Она эксперт-криминалист нового поколения, узкий специалист. Я на себя не взял смелость сделать экспертизу ваших материалов, Элла Аркадьевна сделает это лучше меня.

Сорин пожал молодой даме руку, хотя эту ухоженную красивую руку надо бы поцеловать, но не то воспитание.

Она спросила очень серьезно:

– Можно приступать?

– Да, – слегка недоумевая, ответил Сорин, а старик хитро улыбался.

– Хорошо. Значит, мне была предложена лингвистическая экспертиза…

– Какая? – опешил Сорин.

– Экспертиза по лингвистике, Всеволод Иванович, – в голосе Седова прозвучала легкая насмешка. – Сравнительный анализ по лингвистике тех материалов, которые мы дали Элле Аркадьевне. Письмо, написанное якобы Дворецкой, и документы Светланы Локтевой, с тем, чтобы проверить, кто из них писал вам письмо. Из больницы.

– Ага, – кивнул Сорин, сделав вид, что все понял.

– Да, – строго сказала молодой эксперт. – Мы проводим такую экспертизу с тем, чтобы с вероятностью в девяносто три процента доказать подлинное авторство или подлог, подделку текста под стиль письма другого человека.

– Подождите… Это не графология? – спросил Сорин.

– Ни в коем случае! – милостиво улыбнулась эксперт. – Графология дает невысокий процент точности, если за дело берется опытный имитатор чужого почерка. Мы исходим из того, что каждый человек имеет свой литературный стиль и словарный объем, использует свои обороты речи. Все это выдает его, когда он пишет от имени другого лица.

– Ага! – обрадовался Сорин, сообразив, что к чему. – Но ведь, насколько я помню, девятая глава «Евгения Онегина» так подделана под язык Пушкина, что не отличить!

– Что вы, Всеволод Иванович! – укоризненно улыбнулась эксперт. – Давно доказали, что это не Пушкин! Экспертов-лингвистов с опытом обмануть практически невозможно! Мы работаем надежней, чем специалисты по разоблачению фальшивомонетчиков, а уж у тех и аппаратура, и многовековой опыт! Я могу продолжить?

– Да-да, конечно, – виновато заторопился Сорин.

– Итак, у нас было письмо, написанное якобы Анной Николаевной Дворецкой, а также документы ее дочери Светланы Дмитриевны Локтевой-Дворецкой. Результат экспертизы: письмо на пишущей машинке на имя Всеволода Ивановича Сорина написано не Анной Николаевной Дворецкой. У Анны Николаевны была строгая манера письма, абсолютно грамотная, сухая, выверенная годами преподавания литературы и русского языка в школе. Второе: с достоверностью на девяносто два процента можно утверждать, что это письмо написано ее дочерью, Локтевой Светланой Дмитриевной. Наши выводы подтвердила, кстати, и компьютерная проверка.

– Приехали! – расстроился Сорин. – Опять компьютер! Без него молодежь никуда! Ладно, каюсь. Я доживу на службе без этого мозгозаменителя. Проще говоря, вместо мамы письмо мне написала дочка?

– Экспертиза утверждает именно это, – гордо заявила двуцветная инопланетянка.

– И больше ничего? – с преувеличенной надеждой спросил Сорин.

В ее глазах засветилось растерянное недоумение.

– А что еще?

– Да мне бы знать, зачем это письмо написано? Почто такой обман мне, старикашке, сунули?

Седов засмеялся и повернулся к коллеге:

– Не поддавайтесь, Элла Аркадьевна! Не обращайте на него внимания! Он любит представляться многоопытным старцем-аксакалом, а сам годится мне во внуки. Просто мальчишка еще. А сейчас он опробует на вас один из любимейших своих приемов – ошарашить человека идиотизмом, чтобы тот растерялся и сказал то, о чем не думает и чего не знает. Вернее, не подозревает, что знает. Иногда этот варварский прием дает поразительный эффект! – он повернулся к Сорину: – Всеволод Иванович, не пугай молодого специалиста.

Сорин взглянул на молодую женщину – самоуверенности в ней было еще через край, а это всегда настораживало. Он спросил, не скрывая своих сомнений:

– Вы убеждены в правильности своего вывода?

– Да, – спокойно и твердо ответила она. – Видите ли, когда у нас всего одно или два письма, работа осложняется. Но нам была предоставлена целая папка документов, написанных рукой Анны Николаевны Дворецкой в течение многолетней работы в школе. Так же много письменных работ разного рода и ее дочери, Светланы Дмитриевны Локтевой-Дворецкой. Вместо матери письмо писала дочь.

Она принялась было рассказывать о тонкостях своего дела, похвалилась, что именно ее методом во Франции доказали подделку известного письма Наполеона. Следователь вопросительно глянул на Седова, тот кивнул, сохраняя вежливое лицо, – ему Сорин верил на все сто процентов.

Перед тем как поспешить за своей спутницей, Седов спросил тихо и озабоченно:

– Агафонский раскололся?

– Нет, – ответил Сорин.

– А ты его повязал, арестовал?

– Нет. Даю фрукту созреть.

– Правильно! – одобрил Седов.

Оба ушли – старый и начинающий эксперты, а Сорин принялся прикидывать, во имя чего Светлана Дворецкая, по мужу Локтева, написала письмо, попыталась бросить тень на членов ансамбля «Мятежники», посетивших якобы Княжина в ночь или вечер его смерти. Зачем было бросать на них тень подозрения? Чтобы спасти кого-то другого?

Сорин собрался спуститься в столовую, но зазвонил телефон.

– Следователь прокуратуры Сорин.

– Здравствуйте, – нервно ответил женский голос. – А я та самая, вы меня помните, которая звонила на квартиру Княжина, он уже был мертвый, а вы там, наверное, обыск делали?

Сорин сел, пытаясь вспомнить минувшие события и смысл разговора с этой девчонкой.

– Да… Помню.

Он едва удержался, чтобы не назвать ее по имени. Конечно, это Надежда Казанская. Она исчезла, появилась, потом ее взяли в заложницы, затем она утонула и теперь, воскресшая, говорит по телефону. Так, все-таки надо дать понять девчонке, что она не одинока и существовать в качестве фантома ей никак не удастся при всей своей буйно-пестрой жизни.

– Вы не потонули? – легко спросил Сорин. – Поздравляю. А то мы всю реку обшарили, разыскивая ваш труп.

– Ой! Вы и про это знаете?

– Да, дорогая, мы многое про тебя знаем. Еще не все до конца, но знаем. – Ах, чем бы ее зацепить? И тут же вспомнил: – И кассету твою ищем, думаю, скоро найдем.

– Вот здорово! Но я…

– Но тебе надо заскочить к нам и поговорить. А если боишься, можем где-нибудь встретиться.

Он чувствовал, что девчонка колеблется. С первых звуков ее голоса он уже уловил, что она чего-то боится, чем-то напугана.

– Нет. Я боюсь встречаться с вами, – ответила она.

– Правильно делаешь, – одобрил Сорин. – Тогда что хочешь сказать?

– Я хочу сказать… Я должна сказать, что Княжина убил телохранитель Корецкой Крикун.

– Певицы Корецкой? – напрягся Сорин.

– Да! Да! Он же говорит, что сбросил меня с теплохода! Он сам мне сказал, что убил Княжина, и я его там, у Княжина, видела, только на другой день! Он и меня сегодня хотел угробить.

– Не получилось?

– Да нет, нет, не потому! Он, кажется, испугался, что я из мафии какого-то Арончика!

– Арончика?

– Да! Они там все из мафии! Убили Княжина, и все такое! Сам этот Крикун и убил.

Нет, дорогая, хотел сказать Сорин. Крикун был тогда со своей хозяйкой на гастролях, в Самаре, это проверено. Могли убить, если принимать эту версию, только по приказу Крикуна.

– Спасибо… Это хорошо. Подожди, как тебя зовут? Надя или Илия?

Ошибка! Испугается и бросит трубку.

– Ну вот, вы сразу меня поймать хотите! А я, честное слово, ничего такого не сделала!

– Я знаю, что ничего не сделала. А как тебе удалось убежать из заложниц? Тебя ведь из больницы в заложницы взяли, так?

– Удалось, да и все! Там были хорошие ребята! Они совсем не мафиози, не бандиты, ей-Богу! У них все случайно получилось! До свидания, я боюсь больше разговаривать! Вы меня сейчас вычислите и поймаете.

– Подожди! Мы тебя все равно рано или поздно найдем. Даю тебе честное слово мильтона, что сейчас тебя никто не вычисляет. Только несколько вопросов.

– Ну?

Она говорила из автомата – это Сорин слышал по фону улицы. Сейчас все умные, чуть разговор посерьезней, из дому не говорят.

– Илия, когда ты пришла к Княжину, он лежал на кровати с простреленной головой, так?

– Да.

– В квартире был порядок, ты решила отдохнуть, поесть торта, так?

– Так. Сливочный торт с чаем.

– Торт до тебя кто-нибудь ел?

– Нет, он был только разрезан. На тарелке.

Это были вообще-то ненужные вопросы, так, для создания спокойной и доверительной атмосферы. Теперь пришел черед серьезных.

– Послушай, а как ты вошла в квартиру Княжина? Тебе кто-нибудь открыл? Или дверь была нараспашку?

– Да зачем? У меня ключ был! Мне его Аким Петрович еще зимой дал!

– Ясно. Торт стоял на столе, а сколько вокруг него чашек?

– Только одна. С остатками чая на донышке. Я ее вымыла и пила из нее сама.

– Парик взяла из стола Княжина?

– Да. Он мне понравился… Так вышло, голова была мокрая, простыть боялась после душа. Я не воровала! Я сначала шляпу эту мушкетерскую взять хотела, но потом ее не нашла нигде.

– Какую шляпу?

– Да у зеркала висела! Белая, с широкими полями и большое перо на ней из хвоста павлина! Я ее примерила, а потом искала-искала, а шляпы нет! Я парик надела и ушла. Ой, мне очень страшно, меня правда сейчас не схватят? Вон, мильтон идет!

– Да нет же, нет! Говори спокойно, он пройдет мимо! Так ты еще и ванну у Княжина принимала?

– В душе сполоснулась. Правда, прошел мильтон мимо…

– И куда же эта шляпа делась?

– Да я ее сама где-то в квартире сняла, а потом испугалась, парик надела и удрала! А вы знаете, мою кассету, может быть, в фирме «Граммофон XXI век» надо поискать! Там такой Агафонский есть.

– Поищем. Я записал.

– Мне кажется, ребята из «Мятежников» эту кассету видели и слышали.

– Заказ принят, – сказал Сорин. – Лучше бы ты все-таки пришла к нам сама. В прокуратуру или на Петровку, тридцать восемь, спросишь у дежурного майора Володина.

– Да знаю я уже такого! И папу Штрауса знаю! Всех я знаю, кого не надо, а вот кого надо, с теми никак не познакомлюсь!

– Не понял. Кого тебе надо?

– Ай, людей, кто на эстраде работает надо, неужто не понятно? Ну, до свидания.

– Хорошо. Но будь осторожней, очень тебя прошу.

– А чего осторожней-то! Ведь вы Крикуна сейчас арестуете? Он жуткий убийца!

– Да, – подавил улыбку Сорин. – Арестуем.

Она бросила трубку не попрощавшись.

Девчонка ходила около беды, это было совершенно очевидно. Вопрос состоял лишь в том, насколько близко она к ней подошла. Страх перед милицией удерживал ее на далеком расстоянии от спасения, но приближал к опасности, чего она не понимала, как не понимала и многого другого.

Бандит и организатор многих лихих шаек в Москве Арончик был застрелен два года назад – оказывал вооруженное сопротивление при аресте. Банда Арончика распалась, три четверти ее сидит в лагерях, а остальные залегли на дно, приутихли настолько, что имени своего бывшего главаря боятся вспоминать. Откуда к ней приплыл этот Арончик?

Но телохранитель Корецкой Крикун – это уже реальная фигура. Сама Корецкая со своим ансамблем весной начинала было работать с Княжиным, это уже было известно.

Арестовать или нет – неясно. Но с гражданином Крикуном следовало потолковать, спросить его, почему он так глупо признавался в убийстве Княжина и попытке утопить безвинную и безобидную девчонку?

За Крикуном майор Володин поехал сам, потому что ему не понравилась та безразличная легкость, с которой Сорин попросил его найти и доставить телохранителя певицы Корецкой для небольшого разговора.

В Теплом Стане без труда нашли подвал, где репетировал оркестр, равнодушный саксофонист, еле отрываясь от своего инструмента, с трудом сосредоточился на мелочных земных делах и объяснил, что тупой мордоворот-телохранитель Крикун уехал еще перед обедом и более не появлялся, перепуганная Корецкая с малым составом оркестра поехала на концерт для толстосумов в ночном клубе одна, без охраны. А ему, саксофонисту, непонятно, за что этот кусок примитивной мышцы получает деньги из общих трудовых заработков ансамбля.

– Не любишь Леню Крикуна? – спросил Володин.

– Животное, – коротко выразился саксофонист, сунул в рот мундштук инструмента и воспарил к музыкальным высям.

На квартире, которую занимал Крикун вместе с родителями, старенькая мама сказала, что сыночек не появлялся уже с месяц, наверное, его убили, потому что он служит в охране президента, скоро его посмертно представят к званию Героя Советского Союза.

– Не представят, бабуля, – разочаровал ее жестокий Володин. – И Советского Союза нет, и сыночек ваш в охране президента не служит, а существует он за счет того, что чистит туфли неприличным девкам. Пока живой.

Пустой оказалась и маленькая, но уютная дачка в Переделкине, ранее принадлежавшая военно-историческому писателю и перекупленная Крикуном по причине полного обнищания писателя: талант его иссяк, а многотомных романов его больше не переиздавали. Однако соседи сказали, что видели, как раздобревший на ворованных деньгах, «новый русский» банкир Крикун часа полтора назад куда-то собрался. Вышел к машине «аудио» с большой спортивной сумкой в руках. Вряд ли в свой банк поехал, скорее на стадион – качать мышцы. Соседи держали Крикуна за жуликоватого банкира и откровенно радовались, что им заинтересовалась милиция. Чтобы успокоить их, Володин пообещал, что Крикуна обязательно посадят и ближайшие годы он проведет на лесоповале, где ему, бандиту-банкиру, и место.

К началу концерта Корецкой в ночном ресторане Крикун не явился. Это Володину сказали по телефону, когда он дозвонился из машины до «Коломбины», известного ночного кабака с запредельными ценами. Володин был уверен на сто процентов, что Крикун почуял запах жареного и подался в бега – можно было не утруждать себя проверкой, но, чтобы быть чистым перед собой и Сориным, майор поехал в «Коломбину» к открытию. Хозяева заведения предложили ему столик, но мотивы такой услужливости Володин знал, молча отодвинул в сторону джентльменов во фраках и двинулся искать Корецкую. Владельцы ночного заведения поспешали за ним, втолковывая Володину, какой респектабельный этот гадюшник, какую изысканную рыгаловку держат они для элитной публики. По их словам получалось, что не посетили «Коломбину» только Президент страны и Первый Миллионер России. У Президента не хватало денег на местную выпивку, а Первый Миллионер давно развлекался в борделях Сингапура.

Володин нашел Корецкую в небольшой уборной, перед зеркалом, полуголой и взлохмаченной. Едва он представился с легкой небрежностью (стиль, отработанный для красивых молодых дам), как Корецкая взвилась из-за туалетного столика и завизжала:

– Мафия! Мафия! Ленька, ты где? Меня пришел убивать Арончик! А-а-а-а! – зашлась она в таком надрывном крике, что много видавший и не боявшийся идти на гранатомет Володин отпрянул и залепетал испуганно:

– Да ты что, миленькая, какая я мафия? Я Арончика два года назад застрелил!

Это сообщение привело солистку в окончательно безумное состояние.

– Бандит! Арончик! Крикун-сука, где ты, стреляй в него, стреляй, я тебе деньги плачу! Стреляй в бандита!

В уборную прибежали музыканты, кто-то попытался наскочить на Володина, но тот уже очнулся, и первый атакующий полетел под стол со свернутой челюстью, а второй зарылся носом в пол.

– Тихо! – рявкнул Володин. – Я из МУРа! Документ видите?

Случайно вместе с документом он вытащил пистолет, и неизвестно, что из трех аргументов – грозные слова о МУРе, документ или оружие – подействовало, наступила тишина. Впрочем, тишина относительная – на полу с пеной у рта хрипела Корецкая. Какой-то парень в черном смокинге уверенно взял со стола графин воды и вылил ей на лицо. Певица затихла, вытянулась, потом села, оглядела всех мутными глазами и сказала едва слышно: