Текст книги "Феникс"

Автор книги: Александр Громовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Ого! – громко воскликнул мужчина с длинными патриотическими бакенбардами на щеках и значком члена дворянского общества на лацкане фрака. – И куда же пошла такая прорва денег? – спросил он, доставая из кармана сигару и освобождая ее из целлофановой обертки. – Известно: сиротский карман – дырявый...

– Это вы верно подметили, – подхватил тему другой господин, с хитрым лисьем лицом, по виду бывший военный. – Я уже давно в отставке, и от нечего делать устроился коммерческим директором в один такой дом. Вы бы видели, чем кормят бедных воспитанников! То, чем их кормят, ни одна английская свинья не станет есть!

– В каком смысле – английская свинья? – поинтересовался бакенбардист, доставая из кармана маленькие позолоченные щипчики и делая сигаре обрезание.

– В прямом, – ответил коммерческий директор, немного подумал и добавил – ...и в переносном.

– Ага... – промычал господин с баками, раскуривая сигару с мокрым причмокиванием. Он взял газету со столика, раскрыл ее и, пуская голубые клубы дыма, с многозначительным видом стал разглядывать рекламные объявления, потом углубился в отдел новостей.

В другом кружке обсуждались сплетни о Голощекове:

– Знающие люди рассказывают, что у него в спальне висит в рамочке под стеклом изречение: "Помни о Цезаре".

– Не ведаю насчет таблички, но в спальне своей он никогда не ночует... Это факт известный.

– Говорят, что генерал, боясь покушений, никогда не спит на одном месте, и даже на одном диване, – рассказывал человек в очках с толстыми стеклами, похожими на донышки стаканов. – Его интендант уже замаялся покупать ему диваны.

– ...Он такой величавый!.. – донесся голосок дамы, самой юной из всех собравшихся. – И вместе с тем прост... Ну совсем простой...

– Он душка! – согласилась женщина постарше с тонким бледным лицом и ярким бутоном губ.

– И потом в нем замечаешь то, что сразу бросается в глаза.

– Вы имеете в виду...

– Хорошее воспитание.

– А-а-а!

– Ну, и прочие чисто мужские достоинства: сила, благородство...

– Я вот про достоинства-то сразу и подумала.

– ...Да нет же, господа, я знаю наверное: на конкурс гимна Леберли выдвинуты марш "Прощание славянки" и песня из репертуара Наташи Королевой "Маленькая страна", – доказывал все тот же господин в очках с очень толстыми стеклами, отчего его маленькие кротовьи глазки казались большими шариками козьего помета.

Из третьего кружка доносился голос дамы с фиксой: "...на день геолога собрались мы у графини Д. Пришла ее подруга, Максимович..." – "Не дочка ли профессора Максимовича? Всегда одета и причесана комильфо..." – "Она самая... Ну, чинно сидим за столом, Максимович всем и каждому говорит, указывая на Ильичева, – "Он мой". Уж по десятому разу так-то говорит. А Ильичев знай болтает с соседкой. Внимания не обращает на Максимович. Тогда она взяла бутылку шампанского, да ка-а-к даст! этой бутылкой по черепу Ильичеву... У того – шок! Кровь, шампанское, осколки стекла – все это на голове смешалось, течет..."

– Кошмар! – воскликнула красивая дама, которую звали Аделина. – Обидеть такого милого человека, как Ильичев...

– Говорят, он короткое время был министром каких-то ужасных дел, добавила другая дама, – но не потянул, слишком мягок оказался...

– Но какова Максимович! – обрадовано воскликнул кто-то.

– Вот тебе и дочка профессора! Культурная, образованная... – с ехидным смешком откоментировал коммерческий директор.

– Но что самое удивительное, – живо, и тоже со смехом, откликнулась рассказчица, – я даже не предполагала, – как легко разлетелась на осколки бутылка, ведь у нее такое стекло толстенное... Удивительно, право!

Георг и Инга посмотрели в глаза друг другу и улыбнулись.

Человек с сигарой, читавший газету, швырнул листы обратно на столик.

– Что пишут? – поинтересовался коммерческий директор сиротского дома.

– Будто не знаете, – раздраженно сказал бакенбардист и запыхтел сигарой, весь окутавшись дымовой завесой, словно обиженный осьминог. – С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только про летающие блюдца, черт бы их всех побрал! Вообще, это безобразие: имеем такие мощные СМИ, а не знаем, что происходит в стране и мире – живем слухами и сплетнями, как в доисторические времена!.. Господа, кто-нибудь знает хоть что-то о положении в России?

– Положение, как всегда, аховое, – высунувшись из кухни, отозвался человек во фраке, подававший крабов.

– Ах, Россия! – закатив глазки, воскликнула благородная Аделина. – Как я скучаю по ее просторам!

В дальнем углу заговорили: "Свояченица приехала из Сибири, рассказывает, эскимосы и чукчи уже закончили постройку Ледяной Стены". "Что ни говорите, а Великая Эскимосская Стена – это алкогольный бред национального самосознания северных народов".

– Многострадальная страна, – посочувствовал кто-то. – Еще на юге не отгремели грозы, как на севере уже сгущаются тучи...

– Они недовольны китайскими эмигрантами, – сказала Марго, жеманно обмахиваясь костяным веером, доставшимся ей в наследство от прабабушки-дворянки. – Ну как им объяснишь, что у русских с китайцами общие геополитические интересы... и вообще... всегда была дружба навек. Они, чукчи, не понимают даже самого слова – "геополитический", думают, что это нечто вроде геологической партии: придут, напакостят и уедут на вездеходах. А после них ягель не растет на том месте лет десять...

– А вы видели, какой у них флаг? – спросил у общества ингин муж и сам ответил: – Флаг объединенных народов Севера: на синем фоне большая восьмилучевая звезда. Подразумевается Полярная.

– Говорят, полки "Большой Медведицы" и "Малой Медведицы" готовы выступить хоть завтра, – с видом сведущего человека сообщил бакенбардист. А что вы хотите, у них мощная долларовая подпитка. Аляска под боком, а Москва черт знает где... И денег ни у кого нет. И вообще... поди-ка пробейся к ним через ледяные торосы...

– Да хоть бы и пробились... – с вызовом сказал коммерческий директор сиротского дома, бывший военный. – У нас нет опыта ведения войны в условиях вечной мерзлоты. Это говорю вам я, подполковник в отставке, между прочим... Окопы там не выроешь. Вот и будешь стоять в тундре, как этот на морозе... А знаете ли вы, что такое нартовые тачанки летучих оленьих полков? Это скоростной яростный натиск меха и огня!

– Воля ваша, но это уже оперетка какая-то, – горько рассмеялся бакенбардист, член дворянского общества. – Идеи панчукчизма нежизнеспособны в силу отсутствия исторических предпосылок. Нет, дети снега и льда нам, русским, не страшны. Они защищают лишь свои пастбища...

–... и лежбища, – громко сказал Георг, чем несколько сбил с толка и смутил бакенбардиста.

– Да вот именно, и лежбища... – подтвердил тот, поймав свою улетающую мысль за хвост. – На большее они не претендуют. К тому же они христиане. Главная опасность надвигается с противоположной части света...

– Верно, – сказал молодой белобрысый мужчина с красными глазами альбиноса, со значком "Общества анонимных друзей президента" на груди.

– Георг, – обратилась к своему новому гостю хозяйка салона, недовольная тем, что опять заговорили о политике, – хороши ли ваши картины? Господа, он художник... Мне так хотелось бы их увидеть!

– Приходите на выставку в ЦВЗ, кое-что увидите, – весьма сухо ответил Георг, ежась под направленными на него взглядами.

– О, так у вас выставка? Персональная?

– К сожалению, нет... Это очень трудно устроить. Нужны связи, нужны деньги...

– Вот что, голубчик мой, вы как-нибудь на днях со мной свяжитесь, я попытаюсь вам помочь, – покровительственным тоном произнесла Марго, и неизвестно откуда достав, протянула Георгу глянцевую картонку. – Вот моя визитка.

– Премного благодарны, – грубоватым голосом нигилиста Базарова ответствовал художник.

– А вы какой жанр предпочитаете? – продолжала спрашивать хозяйка, не обращая внимание на тон собеседника, занеся его, как человека искусства, в разряд людей, которым прощается многое.

– Он во всех жанрах себя пробует, – ответила за художника Инга, – и, надо сказать, довольно удачно.

– Инга, перестань, – сказал Георг, поморщившись.

– Вот это правильно! – воскликнул пожилой человек в форме министерства народного образования, по виду директор гимназии. – Художник должен владеть всеми жанрами. А то ввели какую-то узкую специализацию: баталист, маринист, пейзажист, анималист и прочее... А я считаю, если ты художник, то должен уметь рисовать все. Иначе, какой же ты художник?

– Господа, – поднимая рюмку, провозгласил патлатый в "бермудах", предлагаю выпить за нового члена нашего кружка.

– Позвольте с вами выпить, – сказал патлатый Георгу.

Не вставая и не приближаясь друг к другу, они чопорно выпили, как два английских джентльмена.

– А как же боевое крещение? – поинтересовался альбинос, и кроличьи глаза его полыхнули изнутри багровым зловещим отблеском.

– Позже, – сказала Марго, – еще не время... Скажите, Георг, вас не тянет в Россию?

– Пожалуй... – рассматривая потолок, ответил художник. – Сейчас мне хочется домой так же сильно, как раньше хотелось в Сингапур. Была у меня такая мечта – уехать в Сингапур.

– Почему именно в Сингапур, – засмеялась хозяйка дома. – Почему не в Лиссабон, не в Амстердам, не в Париж, наконец? Как художнику вам было бы полезно там пожить. Или вы там уже были?

– Да нет, нигде я не был: ни в Париже, ни в Амстердаме... Но особенно я не был в Сингапуре. Именно потому и хотелось пожить там. Говорят, это чудесный сплав запада и востока...

Долго молчавший гитарист, вдруг ударил по струнам своего инструмента и запел тонким голосом под Вертинского, утрированно грассируя:

В бананово-лимонном Сингапур-р-р-ре, пур-р-р-ре...

В жар-р-рком субтр-р-ропическом р-р-раю...

3

От третьей рюмки водки невыспавшийся Георг захмелел и дальнейший разговор в гостиной воспринимался им как некий фон, как голоса из другой комнаты, не мешающие его полудреме.

Кто-то говорил, что ввиду общего врага из космоса, Леберли и Литавии следует забыть свои разногласия и общими усилиями... Говорил, кажется, Ланард, этот страж, охраняющий воздушный замок, в котором заточена принцесса. "Превратим межпланетную войну в освободительную! – гаркнул молодой голос ему в пику. – Расширим ланкяйский коридор!" "Майкл! Господа! вклинилось контральто Марго, – соблюдайте политкорректность. В моем салоне нет ни грека, ни иудея..."

Георг приоткрыл глаза и понял, что провокационный лозунг бросил молодой человек в одеждах металлиста.

Муж Инги поиграл своими красными губами и сказал, что присутствующие, наверное, заметили, что он ведет себя цивилизованно и что он лично ничего против русских не имеет, "вы же знаете меня много лет", главная угроза идет не от наций как таковых и даже не из космоса... Главная угроза – это Интернациональный Союз Рыжих. И дальше он завел набившую оскомину бодягу насчет рыжей угрозы. Дескать, во всем виноваты рыжие, они повсюду, расплодились как крысы, они поддерживают друг друга... Необходимо обнаружить их Штаб-квартиру и уничтожить с помощью сил ООН. Потому что именно из штаб-квартиры по всему миру разносятся сигналы, как и что должен делать каждый рыжий на своем месте. Это они довели величайшую державу в мире до либеральной импотенции, а потом – и до распада; рыжие-де совсем обнаглели, не дают ему, курчаво-белокурому, истинному литавскому арийцу, занять подобающее место в обществе. Они, эти рыжие, захватили все мало-мальски престижные посты. Куда ни плюнь – попадешь в начальника, и каждый начальник – обязательно рыжий.

– Даже наша Машка, – курчаво-белокурый посмотрел на тонкогубую, указывая на нее ленинским жестом руки, – хотя я против нее лично ничего не имею. Она мне где-то даже нравится, но факт есть факт, даже она, и то пролезла на тепленькое местечко – в секретарши к самому мэру. Да и мэр-то наш, скажу по секрету, тоже скрытый рыжий... А возьмите моего начальника... или вашего председателей земской управы и пробирной палаты... или хотя бы прокурора, не говоря уже о товарище прокурора...

Рыжеволосая откинулась на спинку дивана и довольно беззлобно рассмеялась, потом подняла ногу и, указывая вытянутой стопой на бородатого, сказала: – Завидуешь, расист проклятый... ха-ха-ха!.. Зави-и-идуешь.

Георг не мог терпеть от распиравшей его изнутри фразы Инги и брякнул вслух, громко, словно его наконец вырвало:

– Если бы вы знали, какой он гад!

– Кто гад? – грозным фальцетом спросил муж Инги, наливаясь дурной кровью, и его пиджак расстегнулся сам собой.

Все смотрели на Георга, а ему вдруг сразу стало легче, как будто он только что исповедался и очистил душу. И он просто, даже шутя ответил:

– Товарищ прокурора... бывший. – И, сделав совершенно пьяное лицо, прикрыл глаза.

Инга облегченно вздохнула, а все остальные, ожидавшие от новичка чего-то умного, разочарованно отвернулись. "Готов, – сказал кто-то, – быстро же он набрался". Курчаво-белокурый бородач, видя невменяемость любовника жены, успокоился и продолжил свое выступление, сказав, что ничего плохого не может сообщить про бывшего товарища прокурора Леберли, это его не касается, ему и нынешний – до этой самой... и что он, бородач, никому не завидует вовсе... Но мы... Мы слишком мягкотелы, сокрушался он, вместо того, что бы бороться с мифическими UFO и кукольными театрами, нужно железной рукой поставить рыжих на подобающее им место. Он потряс перед слушателями своим твердым кулаком с редкими светлыми волосками, и все поняли, где находится подобающее место рыжих.

– Одобряю вашу решительность, – опять высказался альбинос.

– Гиперкомпенсация, дорогие вы мои, это все гиперкомпенсация! – сказал Патлатый, по виду большой спорщик.

Он налил себе стаканчик водки, выпил его, закусил соплистым грибком и продолжил:

– Ты, братуха, элементарно из-за деревьев не видишь леса. То, о чем ты говоришь, есть нормальная защитная реакция индивида или даже целого вида особей в условиях враждебного окружения.

– Надоели. Хочу танцевать, – заявила рыжая Машка.

– Погоди, старуха, – сказал Патлатый, – дай я кончу.

– Ну скоро ты?.. – простонала Машка знакомым голосом.

– Щас... Э-э, мы проводили опыты с крысами...

– Твой завлаб тоже рыжий, – вставил не без ехидства Ланард.

– Примерно полтора часа назад, – совершенно трезвым голосом сказал Георг, – мы с Ингой были свидетелями, как мифическое летающее блюдце было сбито мифическим лучом, выпущенным с борта вертолета ВВС Литавии.

Все застыли, открыв рты. "Это был "луч Анферова"", – машинально сказал Патлатый и чуть ли не рукой заткнул себе рот, многозначительно взглянув на Ланарда. Георгу показалось, что их связывают узы более крепкие, нежели просто дружба, более цепкие, как крючки долларовых значков.

– Что за луч такой? – живо заинтересовался бывший военный и понял, что дал маху, продемонстрировав некомпетентность, быстро поправился:

– Это которое с инфракрасным прицелом? Знаю, знаю...

– Про какого Анферова идет речь? – полюбопытствовал директор гимназии. – Про российского академика? Нобелевского лауреата по физике?..

– Ну вас к черту с вашим занудством, политиканы проклятые! – взвыла рыжая Машка. – Давайте лучше танцевать! Мы должны отпраздновать такую победу!

Она врубила магнитолу, и дом затрясся от ритмического топота десятков ног. По своей привычке к уединению, Георг хотел было уползти куда-нибудь подальше, однако рыжая бесцеремонно сгребла его худыми, но сильными руками и заставила танцевать с собой. От рыжей остро пахло разгоряченной самкой. А может, она просто плохо помылась. Чувствуя себя клоуном в этой свистопляске, художник коварно обманул партнершу: станцевав только первую фигуру rock-cadril'и, во время одного из поворотов подсунул ей типуса в бермудах, а сам по касательной переместился из центра вакханалии и разгула на более спокойную периферию, приземлился на стул, стоящий возле стены рядом с большим фикусом, который рос в кадке. Решил, что хорошо замаскировался.

4

Все отплясывали лихо. Георг, нахохлившись, сидел над полупустой рюмкой и безучастно следил за тщетными попытками плодовой мушки выбраться из водочного озера. То ли с фикуса, то ли с горки бананов, громоздящихся в вазе на столе, занесло ее ненароком к нему в бокал.

Чьи-то проворные руки скользнули по его плечам, и какая-то женщина голосом Инги прокричала ему в ухо: "Что ты сидишь, как на похоронах. Пойдем танцевать!" Георг отрицательно помотал головой, и его оставили в покое. Он не любил раздельные танцы. Какой тогда смысл в партнере? Для кучи? Весьма сомнительное удовольствие. И вообще, разве это танцы... Где поэзия движения, искусство ритма и пластики? Никакого отношения к трясущимся и скачущим людям это не имеет.

Мошка в рюмке перестала сопротивляться чуждой стихии и замерла. "Окосела, ядрена вошь... – подумал Георг. – Вот жизнь: пей – не хочу!.. Давай, давай... борись, сопротивляйся, а то помрешь... Не хочешь? А ты прояви силу воли. У тебя есть сила воли? Нет? Жаль... Сдохнешь ведь. Уповаешь на чудо? Ладно, так и быть, будет тебе чудо".

Георг наклонил рюмку и осторожно слил водку в грязную салатницу. Пустую рюмку с мошкой поставил в бочку с фикусом. "Возвращайся в Эдем. Ползи на древо... Там тебе будет хорошо..."

Георг без закуски выпил еще пару рюмок водки, и его поволокло куда-то в сторону. Он уткнулся лбом в стену, потом открыл глаза и оглядел убогую комнату. Ольга сидела за столом и делала уроки. "Где мать?" – спросил Георг, снимая промокший от дождя плащ. "Не знаю, – ответила Ольга, болтая ногами. Денисюк, помоги мне решить задачу".

Если она называла его этой выдуманной ею фамилией, значит, ее одолевало фривольное настроение, и она бы с удовольствием предпочла урокам беготню сломя голову по комнате или по длинному общественному коридору.

"Учись думать самостоятельно", – дал не очень оригинальный совет Георг. "Я не могу..." – "А ты – через не могу". – "Не хочу", – Ольга подперла щеку кулачком и уставилась в зеркало трюмо, через него сверля глазами вредного Денисюка. "Ну, тогда будешь всю жизнь работать уборщицей. Или маляром, как твоя мама. Будешь ходить в грязной спецовке..." – "Не буду...", – отвечала она, упрямо надувши губы. "Ладно, потом помогу...", – пообещал Денисюк.

Георг вышел в коридор. Он тормознул соседку, шедшую с кастрюлей на общую кухню. "Ты Ленку видела?" Соседка была в своем обычном полупьяном состоянии. "А черт ее знает, – пожала она своим могучим плечом. – Может, она у Лешки с четвертого этажа?" Георг поднялся на четвертый этаж общежития, отыскал нужную ему комнату, постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. В нос ударил противнейший табачно-водочный дух. В комнате были трое: старуха – мать Лешки, сам Лешка, с пропитой рожей, весь в синяках, и Лена. Старуха лежала на кровати, сынок ее, алкогольно-неудовлетворенный, бродил в тоске по комнате, а Лена, скрючившись, в невменяемом состоянии, – на полу. Она дрожала от холода, одетая в какую-то грязную тельняшку. "Что с ней?" спросил Георг. "Ничего, – ответил Лешка, засовывая руки, испещренные синими узорами бездарных наколок, в дырявые карманы. – Пьяная, вишь..."

"Лена, вставай", – сказал Георг, тряся ее за плечо. Лена не отвечала, плечи ее мелко дрожали. Георг взял Лешку за отворот грязной рубахи и сказал злым шепотом: "Я тебя предупреждал, чтобы ты, гнида, не спаивал ее?" – "А ты кто такой?" – нагло отвечал Лешка. "Я ее муж, понял?" – Георг с трудом сдерживался, чтобы не врезать по мерзкой роже. "Таких мужей у нее было до х...я и больше, – с вызовом сказал алкаш, – отпусти рубаху... ты!" Георг оттолкнул от себя пьяного и брезгливо вытер руку о брюки. Потом, не глядя на кровать, сказал: "Что ж вы, Клавдия Степановна, допускаете такое..." – "А что я, – ответила пьяная старуха. – Я за всеми блядями не услежу".

Ну зачем мне это нужно, подумал Георг, глядя на трясущиеся плечи своей сожительницы. Он с трудом поднял ее обмякшее, тяжелое тело и положил на раскладушку, сверху бросил какое-то рваное одеяло.

Вернувшись домой, Георг достал из бумажника почти все деньги, какие получил на заводе за шабашку, отдал их Ольге и сказал: "Поезжай к тетке, отдай ей деньги. Я, думаю, до зарплаты вам хватит. Матери денег не давай пропьет..." – "Но... но..." – кивая головой, повторяла Ольга, переняв эту привычку у Георга, она уже привыкла к нему, она уже копировала его...

"...Вернется твоя бабушка, пусть забирает тебя и Ленку к себе. Поезжайте к ней в Комсомольск-на-Амуре, будете там под присмотром, а иначе здесь пропадете... Это очень кстати, что твоя бабушка прикатила нас проведать. Пусть вот полюбуется, как мы тут живем..."

Ольга, красивая девочка, лет 9-ти, но уже высокая – вся в отца, которого ни одна милиция не может отыскать вот уже сколько лет – спокойно смотрела на Георга и уже не возражала. Это раньше она плакала, не отпускала его, и он, жалея ее, уступал – оставался, но теперь видно смирилась с тем, что настоящего отца у нее так и не будет...

Георг обнаружил себя танцующим с Ингой. Их щеки соприкасались. Мягкие гибкие руки женщины обнимали его за шею. Динамики магнитолы изливали из себя какую-то слезливо-сладостную мелодию. Георг держал в объятиях стройное тело партнерши, осторожно переступал ногами и старался не сбиться с ритма. Ему было хорошо с ней. И потому, он желал невозможного, – чтобы танец никогда не кончался. Он поцеловал подругу в мочку уха, потом прошептал:

– Послушай, Инга, может быть, это прозвучит банально и не вовремя, но я хочу сказать тебе... что очень люблю тебя... и хочу, чтобы ты стала моей женой.

– А чем тебе плохо так... – ответила Инга с нарочитой вульгарностью, чтобы скрыть волнение, но, быстро поняв, что взяла неправильный тон, поцеловала Георга в щеку и прошептала: "Прости".

– Понимаешь,– сказал Георг, – надоело собирать крохи с чужого стола, урывать чужое счастье. Хочу своего, законного... Понимаешь?

– Понимаю, – ответила она и прижалась к нему всем телом. – Я все отлично понимаю, но...

– Я помню наш разговор, вчера на кухне... Если ты сомневаешься насчет денег, то обещаю – буду работать как проклятый, но тебя обеспечу.

– Господи! Да не в этом же дело... Дело вовсе не в этом. Просто он не даст мне развода. Никогда. В этом деле он ревностный католик.

– Ну кого сейчас этим всерьез напугаешь? В конце концов, есть суд.

– Хо-го! Знаешь, какая это волокита при нынешней нелюбви Голощекова к разводам. Ты ведь в курсе его высказывания: "Распад государства начинается с распада семьи".

– Какое ему дело до семьи соседнего государства?

– Голощеков последнее время делает вежливые реверансы в сторону правительства Литавии. В надежде, что они признают Леберли... И потом, даже если бы я сумела убедить суд, что желаю развестись именно с целью в будущем иметь детей... ты представляешь, сколько стоит сейчас развод?.. Прости, ты можешь подумать, что я слишком меркантильна... но сумма за развод действительно берется просто несуразная. У меня нет таких денег.

– Ну о чем ты говоришь, – поморщился Георг. – Словно речь идет о выкупе тебя из рабства. Неужели мы не найдем каких-то паршивых денег?

– Где же ты их найдешь? Они на дороге не валяются.

– Ну, ты хотя бы любишь меня?

Молчание Инги было столь долгим и тягостным для него, что он уже и не надеялся услышать ответ, но ответ прозвучал: – Кажется, да...

Музыка выдохлась, и гости расползлись по местам. Георг сел с Ингой на диване, тесно, бедро к бедру, ощущая, как от нее идут теплые женские токи. Они крепко сцепили ладони. Георг воровато окинул взглядом гостиную в поисках мужа-рогоносца и, не найдя его рогов, успокоился. Не было также гитариста и альбиноса – значит, все они ушли курить на кухню.

Откуда-то появилась хозяйка, вошла своей порывистой походкой, тесно переставляя ноги, звонко-гулко похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание и подражая конферансье, возгласила: "Внимание, внимание! А сейчас состоится гипнотический сеанс. Глубокое погружение в будущее! Сегодня у меня в гостях знаменитый маг, гипнотизер и астролог Грацениус Парадис. Маэстро, прошу!"

Маэстро величаво проявился из мрака прихожей, его встретили худосочными аплодисментами. Одет он был в черную мантию, смахивающую на сутану, испещренную не то рунами, не то допотопными буквами, возможно, из алфавита атлантов. Черная же квадратная шапочка с кисточкой, дополнявшая его наряд, делала маэстро похожим на самозванного профессора Оксфордского университета. Можно было не сомневаться, что эклектика в одежде "мага" в точности соответствовала эклектике его мыслей. Безгубый рот и горбоносый профиль выдавали в нем еще и фанатика. Поражали, однако, его глаза. Они были разного цвета, один голубой, другой коричневый, и каждый жил собственной жизнью, как у хамелеона. Для гипнотизера, подумал Георг, это большой минус.

Маэстро не стал долго интриговать публику, выпил пару рюмок водки и приступил к сеансу. Движением фокусника он вытащил из складок мантии два пустых совершенно одинаковых флакончика и объявил, что в одном пузырьке когда-то был керосин, а в другом – духи. "Кто желает определить запахи? сказал он, обращаясь в основном к дамам. – Предупреждаю: флаконы чисто вымыты, но слабый запах все равно остался". Пожелали многие. Дама с фиксой схватила флакончики и поднесла их к своим чувствительными ноздрями. Вращая глазами и двигая лиловыми бровями, она втягивала в себя воздух из склянок довольно долго, потом объявила, что они ничем не пахнут, а если и пахнут, то глазными каплями. Другие участники эксперимента тоже потерпели фиаско. Лишь одна женщина с томными коровьими глазами робко сообщила, что, кажется, сумела различить запахи. "Вот в этом пузыречке, по-моему, были духи, не скажу какие, но вообще-то похожи на "Подарочные"... вроде бы...".

– Браво! – обрадовано воскликнул маэстро. – Блестяще угадано. Вы и станете объектом опыта. Господа, притушите свечи, начинаем!

Георг знал этот трюк с пузырьками. Тест на внушаемость. Гурманка была права – в пузырьках, скорее всего, раньше были глазные капли. Но гипнотизеру не нужна истина, ему нужна вера. Не верь носу своему, верь словам моим, говорил его напыщенный вид.

Маэстро уже раскачивал перед глазами подопытной хрустальный многогранный шарик, подвешенный на серебряной цепочке. Подопытная расширенными зрачками ловила магическое сверкание фальшивого брильянта, мертвой хваткой сжав подлокотники кресла.

– Расслабьтесь, – скомандовал гипнотизер, покосившимся огородным пугалом нависая над пациенткой. – Вам хочется спать, ваши веки наливаются свинцом, вы чувствуете тепло, исходящее от моей руки. Когда я возложу вам на голову свою ладонь, у вас закроются глаза...

В салоне бетонной плитой нависла напряженная тишина. Слышно было, как потрескивают горящие свечи в канделябре.

– Когда я сосчитаю до десяти, вы заснете, – давал инструкции гипнотизер своей жертве. – Расслабьте мышцы, дышите ровнее и глубже. Начинаю отсчет: Айн, цвай, драй...

Внезапно нервную тишину разрывает шум. Что-то тяжелое с грохотом и мявом обрушивается за телевизор. Все вскакивают с мест. "Доннерветтер!" ругается маэстро и оборачивается в поисках виновника помех, светлый глаза его сканирует испуганные лица, темный глаз исследует пол. Из-под тумбы, где стоял телевизор, выполз котяра и, блеснув зеленым фосфором, испуганно-обиженными глазами уставился на гипнотизера.

– Ах, ты мой маленький! – плаксивым голосом протянула хозяйка дома. Бедненький, заснул и грохнулся с телевизора?.. Ну, иди к мамочке... ух ты мой лапушка, жопоньку ударил, больно, да?

– Мау, – жалостливым голоском с интеллигентским акцентом ответил кот, жмурясь под ласкающей рукой хозяйки; она трижды крепко целует его между ушей.

Все расслабляются и смеются. Сеанс продолжается. Однако пациентка, в отличие от кота, оказавшегося более внушаемым, никак не могла заснуть. Тогда маэстро пошел на крайние меры.

– Спать! – гаркнул он так, что все опять вздрогнули

Звонким шлепком он ударяет ладонью в лоб пациентке.

– Ах! – судорожно всхлипывает подопытная барышня и мгновенно впадает в глубокий транс.

Маэстро облегчено выдыхает и демонстрирует всем собравшимся восковую гибкость конечностей подопытной. Потом устанавливает с ней рапорт и сообщает, что она сейчас находится в недалеком будущем и вопрошает: "Оглянитесь вокруг и сообщите нам, что вы наблюдаете?"

– Я – в каком-то дворце, – вещает глухим придушенным голосом путешественница в будущее. – Все очень красиво. Я одета в золотой комбинезон и золотые сапожки...

– Что вы еще видите, – нетерпеливо спрашивает гипнотизер.

– Еще я вижу накладные карманы, фестончики... и рюшечки...

– Не надо про костюм, – сердится маэстро. – Выгляните в окно на улицу и скажите нам, что вы там видите?

– Там темно... – дрожащим голосом докладывает контактерша.

– Так... – хмурится гипнотизер, стараясь удержать в кучке разбегающийся взгляд.

"Приехали" – сказал кто-то тихим голосом. Все нетерпеливо ерзают на своих местах. Шепоток шелестит, перепархивает легким мотыльком по углам комнаты. "А кто виноват?" – "Опять вы за свое: кто, кто? Дед Пихто. Срал да упал, говорят – пихнули. Все виноваты. Глушим водку как очумелые, бездельничаем, за что ни возьмемся, ничего не можем довести до конца. При первых же трудностях бежим назад..." – "Но все же мы великая нация. Говорят к тому же об известном нравственном подъему, которого уже достигло наше общество". – "Ой, я умоляю вас, не делайте мне смешно!"

– Напрягите зрение, – командует гипнотизер своему агенту, чье сознание находилось в будущем, – не видите ли вы хотя бы какого-нибудь обнадеживающего огонька?

– Вижу! – радостно докладывает агент, словно матрос с мачты корабля при виде земли. – Луну вижу... Ой, как светло стало! Пожалуй, я выйду на балкон, оттуда лучше обозревать окрестности.

Пациентка шевелит ногами, оставаясь сидеть в кресле. "Ну?!" – рычат все нетерпеливо.

– Там внизу стоит молодой человек... – хихикает контактерша и жеманно поводит плечиком, – с гитарой... и шпагой...

– Что еще там видно?

– У него костюм с кружевами... и сапоги с этими, как их? С ботфортами!

– Просто ботфорты, – поправляет гипнотизер.

– Ну да, я и говорю... А еще с ним много мальчиков в шляпах с перьями. Все довольно милы и хорошо воспитаны. Боже! они поют мне серенаду!

– Отставить веселье! – командует маэстро и вновь вопрошает: – Здания хоть какие-нибудь видны?

– Да, – отвечает контактерша с угасающей улыбкой на бледных устах. – Но оно почему-то стоит косо.

"Ясно, – говорит директор гимназии, – она видит башню, что в Пизе". "Где-где?", интересуется кто-то.

– В Пизе! – орет на всю комнату Патлатый. – Туги на ухо, что ли? Уши надо мыть керосином.

Контактерша вздрагивает и выходит из транса без разрешения маэстро. Тот недоволен таким своеволием пациентки, но держится бодро.