Текст книги "Феникс"

Автор книги: Александр Громовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Георг взглянул на часы. "Е-мое! Уже – 4-30!"

Он бросился бежать. Он опаздывал.

3

Запыхавшись, Георг подбежал ко входу в кафе. И все же он опоздал. Инга стояла у дверей, одиноко оглядываясь по сторонам, и уже, кажется, собиралась уходить.

– Опаздываете, маэстро! – сказала она нарочито строгим голосом, но не доиграла роли до конца, улыбка тронула ее перламутровые губы, когда увидела она цветы. – Привет!.. Это мне?

– Здравствуй, дорогая! – ответил Георг, тяжело дыша и вручая букет своей возлюбленной.

– Ой-ей-ей, какая прелесть! – Она погрузила лицо в цветы, словно припала к роднику. – Спасибо.

– Прошу великодушно простить меня. Случайно перепутал остановки, сошел на станции "Детство", а враги отрезали дорогу. Пришлось бежать в обход.

– Загадками изъясняешься? – сказала Инга, склонив голову к плечу. Что-то случилось?

– Можешь меня поздравить. Сегодня украли мою картину из салона мадам Нюры.

– Да ты что! О Боже! Как же это... а деньги?

– Что деньги – тлен. Впрочем, с деньгами все в порядке. – Георг похлопал ладонью по карману. – Главное, что украли мою картину... Словно работу какого-нибудь Ван Гога или другой знаменитости. Надеюсь, что она попала в руки настоящего любителя искусства.

– Ты так радуешься, просто странно...

– По-моему, лучшего признания таланта художника быть не может. Кое-кто, узнай он об этом происшествии со мной, лопнул бы от зависти. Ведь многие их картины даром никому не нужны!

– Хвастаешься? – глаза Инги искрились.

– Ну, разве что чуть-чуть, – засмущался Георг. – Себя не похвалишь сто лет будешь ходить оплеванным.

– Странные вы люди – художники... Ну что, мы так и будем стоять у входа?

– Пардон! – воскликнул художник и с силой хозяина жизни рывком распахнул тяжелую дверь. – Войдем же, любимая, и воздадим должное Бахусу! Отметим сие торжественное событие!.. Боже! я совсем забыл сказать тебе: ты просто потрясающе выглядишь!

– Наконец-то ты заметил мое новое платье...

КАФЕ "НОСТАЛЬГИЯ"

1

Они оказались в маленьком холле, где располагалась раздевалка, закрытая по случаю лета. Вымыли руки, над раковиной, причесались, глядя в настенное зеркало, и прошли в полупустой зал.

Здесь все изменись. Сильно. Что называется, полная перемена декораций. Спартанская простота дизайна конца 60-х и непритязательные интерьеры 70 80-х годов сменились кричащим шиком и излишней роскошью 90-х, обычно свойственной всем эпохам периода упадка. Той роскошью, что подавляет новичков, заставляя их деревянно сидеть на кончике стула, робко поглядывая по сторонам.

Георг, не бывший здесь черт знает с каких времен, инстинктивно направился в сторону всегдашнего своего места. Где-то там, за решетчатым стеллажом, на полках которого громоздились горшки с растениями, у предпоследнего окна, недалеко от музыкального ящика, стоял ЕГО стол. С того места весь зал был как на ладони, а тебя, укрытого стеллажом, видели только избранные. Но здесь все стало по-другому. Все старое, привычное, родное: музыкальный автомат, стеллаж и многое другое выброшено было на свалку истории.

Он усадил подругу и сел сам, спиной к зашторенному окну. Инга положила цветы поперек стола. Тут же возник официант, как чертик из коробочки. Только что его не было, и вот он есть. Стоит, приняв полупочтительную, полупрезрительную позу, нервно теребит блокнотик. Эта двусмысленность в его позе сразу исчезнет и приобретет вполне определенную направленность (по-хамски пренебрежительную или лакейски угодливую, смотря по тому, каким будет заказ клиента).

– Что будем заказывать? – легкий реверанс гибким станом в сторону стола.

– Вот что... – сказал Георг, закрывая глянцевую книжечку меню, потому что все равно ничего не мог прочесть без очков. – Вы, пожалуйста, зачитайте нам списочек, а мы выберем, хорошо?

Официант закатил выпуклые глаза под потолок и стал шпарить скороговоркой, словно читал меню с листа:

– Из первых блюд имеются: стерляжья уха, сборная солянка "Слава КПСС!"... – Георг сделал знак рукой – пропустить. – ...Из горячих блюд имеются: антрекоты – антрекоты надо подождать, – шашлык на ребрышках, телячье контр-филе, ромштекс по-монастырски, ростбиф с кровью и без, свиные отбивные с косточкой, гамбургеры...

– Хам-бур-херов нам не надобно, а возьмем мы, пожалуй... – Георг задумался и вопросительно глянул на Ингу.

Она выбрала телячье филе.

– А мне ростбиф, – заказал Георг, – только, пожалуйста, без крови.

– Слушаюсь, – тоном расторопного адъютанта командующего ответил официант и деловито осведомился у дамы: – Филе с белым перцем или с черным?

– Без разницы, – ответила клиентка.

– Из холодных закусок имеются... – продолжил свою арию официант, имеются: икра черная, икра красная, лососина копченая, язык говяжий, балык, ветчина английская, шампиньоны с крабами, креветки, омары из Сингапура...

– Простите, – поднял палец клиент, – откуда, вы сказали, омары?

– Из Сингапура... а что?

– Ничего-ничего, продолжайте, пожалуйста.

– Из рыбных блюд: осетрина по-купечески, севрюжина с хреном... Все из России, – на всякий случай уточнил официант.

– Немного красной икры, немного копченой лососины, – сказал Георг, Бутылку шампанского, какой-нибудь тоник... Да! и плитку шоколада.

– Шампанское – только французское, другого еще не подвезли – сказал, как отрезал паренек с полотенцем через руку.

– Сойдет.

– Водка, коньяк, виски, ликеры желаете?

– "Старый Каузинас" есть?.. Двести грамм, пожалуйста.

– Фрукты какие прикажите подать? Правда, выбор небольшой: ананасы, бананы, да яблоки. Сами знаете – прежних-то поставщиков разогнали, а новые еще не совсем вошли в курс дела...

– Шампанское с ананасами употребляли только недорезанные большевиками буржуи, – засмеялся Георг, – а мы люди простые, согласны и на яблоки.

Инга молча кивнула головой, а потом попросила официанта как-нибудь пристроить ее цветы.

Официант ответил, что не извольте, мол, беспокоиться, все записал и чинно удалился. Инга придвинулась ближе и сказала, улыбаясь:

– Мы не буржуи, говоришь? А сам французское шампанское заказываешь. Наверняка, у них есть "Советское шампанское" или Крымское, "Князь Голицын".

– Да ладно. Гулять так гулять. У меня сегодня удачный день – деньги за картину получил. Как никак – три "орла" все-таки дали, думаю, хватит. А если нет – брошу живопись к чертовой матери и пойду торговать с лотка. Если какой-то паршивый ужин в кабаке ценится выше искусства!..

– Ничего ты не бросишь, – опять засмеялась Инга, – кто творчеством заболел, тот до конца жизни обречен корпеть над столом, мольбертом, верстаком или над чем вы там корпите.

– Ты права, я обречен.

Георг взял ее руку в свои, погладил по ладони. Он отвлекся на минуту, оглядывая зал, по-прежнему полупустой в этот час. Дневные клиенты, отобедав, разошлись, вечерние завсегдатаи еще не явились и, очевидно, не появятся, в связи с надвигающимся комендантским часом. Если не считать скромного дядечку в очках, по-заячьи уплетавшего зеленые листья салата в своем дальнем уголке, почти у двери, была еще только одна компания. Зато гуляли они во всю ширь, занимая весь огромный центральный стол, предназначавшийся обычно для банкета.

Одного взгляда было достаточно, чтобы определить – перед вами хозяева жизни сей: рэкетиры и проститутки. Плечистые, как на подбор, парни все были одеты в свою любимую униформу – кожанки, пестрые спортивные костюмы, кроссовки гигантских размеров. Несколько раз они снисходительно бросали косые взгляды в сторону Инги. Проститутки, скорее раздетые, чем одетые, естественно, посматривали нагловатыми глазками на Георга.

Вот же времена пошли, с горечью думал он, простому человеку теперь никуда нельзя зайти, посидеть, отдохнуть без того, чтобы не встретить этих... Эту волчью породу. Нет, против женщин он ничего не имел. Каждый зарабатывает на жизнь как может. Женщина продает свое тело за деньги, рискует своим здоровьем, терпит унижения – это, безусловно, плохая и весьма сомнительная в нравственном отношении, но все же работа. Их можно понять, пожалеть и простить, как пожалел Господь блудницу. Но этих волков в кожанках Георг на дух переносить не мог. Они же ничего не могут и не умеют делать, только избивать, грабить, насиловать и убивать. Они, как чума, обрушившая на родные дома. Они хуже чумы. От любой чумы, в конце концов, можно найти лекарство. Какими же химикатами вывести эту чуму? Они ударили по щеке Отечество, и уже многие спешат подставить другую щеку. Сколько же это унижение будет продолжаться?.. Когда же Адам сдержит свои предвыборные обещания – очистить город от этих тварей? Или все не так просто, как думают наивные граждане? Подхватить заразу очень легко, вылечиться трудно.

2

– Эй, ты где? – окликнула его Инга.

– Здесь я, дорогая, здесь, – ответил Георг и постарался придать своему лицу веселое выражение, но, по-видимому, это ему никогда не удавалось в достаточной мере – и раньше, и особенно в последние годы.

– Отчего у тебя такой грустный вид?

Этот вопрос, кажется, написан был у него на лбу. Все женщины, которых он знал близко, задавали его. И он уже автоматически отвечал:

– Не обращай внимания. Таково, очевидно, анатомическое строение моего лица. И тут уж ничего не поделаешь. Знаешь, есть люди, у которых рот до ушей и уголки губ загнуты кверху. Сама природа повелела им быть комиками. А у меня – все наоборот.

– Я поняла тебя. Ты трагик в жизни, но комик в душе.

– А ведь верно. Это ты здорово подметила! Страсть как люблю анекдоты, всякие хохмы и приколы. Вот дежурный анекдот моего отца. Посетитель спрашивает официанта: "Что у вас на десерт?" Официант отвечает: "Ромовая баба". Посетитель тогда говорит: "Мне, пожалуйста, ром отдельно, бабу отдельно".

Появился официант с бутылкой шампанского, профессионально ее открыл с умеренным хлопком, наполнил бокалы, поставил бутылку в центр стола, зажег свечи и удалился. Инга подняла свой бокал и сказала:

– Хочу нарушить традицию и выпить первый тост за тебя, за рыцаря печального образа!

– О, это такая честь. Я не стою того. Из всех его характерных черт, разве что худоба мне соответствует. Безрассудной храбростью не обладаю, увы! Потому что слишком эгоистичен и тщеславен. Это, наверное, мои главные грехи. Очевидно, каждый бы хотел быть праведником, но не каждому это дано.

– Не было бы грешников, не было бы и спасения. Терпеть не могу праведников! – воскликнула Инга, подставляя пустой бокал для новой порции шампанского. – И словечка этого не выношу. Я тебя люблю именно за то, что ты грешен. Я сама грешница, вот и выбираю, что ближе моей душе...

– Ты вправду меня любишь? Мне ведь скоро полтинник отвалится...

– Это ничего, лишь бы что-нибудь другое не отвалилось... Шучу. А вообще-то, я из тех женщин, которым нравятся зрелые мужчины. Такие вот, как ты: мужественного вида, умные... талантливые!

– Слушай, я сейчас провалюсь сквозь землю... – Георг в смущении закрыл лицо бокалом и опрокинул в себя шипяще-ледяной хмельной напиток.

– Не проваливайся, не надо. Не то ты многое потеряешь... Я когда тебя увидела в первый раз, тогда, на выставке, сразу сказала себе: Почему бы этому симпатичному мужчине не стать моим...

– Значит, ты из тех женщин, которые сами выбирают? А мне казалось, что инициатором знакомства был я.

– Господи, выбирают все женщины! Только делают это боле тонко, чем вы. Было бы глупо, пускать такое ответственное дело на самотек, надеясь только на мужчину.

– Мне здорово повезло, что ты выбрала именно меня, ведь там были художники и помоложе. Я благодарен судьбе... и тебе лично. Именно твоя любовь мне нужна сейчас, как никогда. Я тоже тебя люблю. И еще я благодарю тебя за то, что ты поможешь мне вылечиться от одной ужасной болезни...

– От какой еще болезни? – вскинула длинные ресницы Инга.

– От ностальгии... Хотя, если разобраться: моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству. Хочется домой, в 1955-й год, к деду на печку... Бывало, заберемся туда с сестрой, там тепло, пахло пылью, нагретыми кирпичами, сушеными травами; сидим и смотрим в окошко, сквозь морозные узоры. За окошком виднелось широкое поле, занесенное снегом, ослепительно белое. И, если это было воскресение, по этому полю, как по скатерти, скользили далекие фигурки лыжников, направлявшиеся к близкому лесу...

Георг словно очнулся.

– Я понимаю, – сказал он смущенно, – это первые признаки наступающей старости. Порой эти приступы бывают сладостны и желанны, но чаще приносят лишь ненужные страдания и запоздалые сожаления.

– Пойми и прими как факт тройственную формулу человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность. Прошлое прошло, будущее туманно, если оно вообще наступит. У нас есть только настоящее. Hic et nuns – "здесь и сейчас". И этим будем жить.

– Женщинам легче постигнуть эту мудрость. Потому что женщина живет настоящим, "hic et nuns", как ты говоришь, а мужчина – прошлым... стареющий мужчина.

– Вообще-то, жить прошлым не так плохо, – пожалев художника, пошла на попятную Инга. – Иногда приятные воспоминания, особенно детства, лечат душу лучше всякого бальзама... Хуже всего жить будущим. Все откладывать на потом. Для примера, сравни лозунг еврейства – "все очень хорошо" и лозунг русского – "все будет хорошо". Чувствуешь разницу?

– У тебя ума палата.

– Как-никак я окончила три курса историко-философского факультета в Каузинасском университете.

– А почему бросила?

– Ланард заставил. Говорит: "Слишком для меня умная будешь".

– Крепко же он тебя держал.

Георг замолчал, наблюдая, как его женщина мелкими глотками пьет шампанское из широкого хрустального бокала.

– Почему ты так странно на меня смотришь?

– Это прозвучит банально, – смущенно ответил Георг, – но я все пытаюсь решить одну загадку моей памяти, будто силюсь подковырнуть тяжелый гладкий предмет. Еще немного, и мне откроется... Я абсолютно уверен, что где-то тебя видел раньше. И вроде бы недавно, и одновременно словно бы очень давно. То ли наяву, то ли во сне...

– Вероятно, мы встречались в предыдущей жизни.

– Нет, здесь что-то другое, без тумана метемпсихоза. Впрочем, все это пустяки. Главное, что мы встретились. Для меня, быть может, это последний подарок судьбы. Последний поезд в нормальную жизнь.

Тут явился официант, и стол, как по волшебству, украсился цветами, напитками, закусками и горячими блюдами. Инга и Георг принялись за еду. Но перед этим он тяпнул рюмочку "Старого Каузинаса", шоколадного цвета, разбавив его тоником до приемлемых градусов. Водку Георг не любил ( в отличие от брата) и это был единственный крепкий напиток, ароматный, вкусный, который он полюбил в Прибалтике.

– Ну, как ликерчик, нравится? – спросила Инга, разрезая мясо на тарелке заученными движениями выпускницы института благородных девиц.

– Божественная амброзия, – ответил Георг на выдохе севшим голосом и затолкал в рот половину бутерброда с икрой.

– Может, выпьешь со мной, – сказал он, прожевавшись. – Я закажу еще.

– Нет, спасибо, я крепких напитков не употребляю.

Они молча ели свой ужин, потом Георг обратился к подруге с вопросом:

– Скажи мне, пожалуйста, Инга, что думает современный философ о такой категории, как вера?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ну, ты же у нас историк, философ – я университетов не кончал.

– Неверующих людей нет, как сказал один вороватый пастор из известной советской комедии, – ответила Инга, отломив кусочек шоколада и бросая его в бокал с шампанским. Шоколад, несмотря на обилие пузырьков, поддерживавших его, опустился на дно. – Просто одни верят, что пить вредно, а другие верят, что алкоголь благотворно расширяет сосуды.

Они посмеялись. Георг достал сигарету и прикурил от горящей свечи.

– Никогда не прикуривай от свечей, – сделала внушение Инга. – Душа сгорит.

– Уй, какие страсти! – воскликнул он и выпустил дым в потолок.

Понаблюдав, как дым расползается причудливой туманностью, расслаивается тонкими нитями, спросил серьезно:

– Ну, хорошо, а все-таки... веришь ли ты в Судьбу?

Подруга искоса на него взглянула, промокнула губы салфеткой и ответила:

– Редкая женщина не верит в судьбу...

– Редкая птица долетит до середины Нерана, не отравившись ядовитыми выбросами из заводских труб Непобединска, а если и долетит... Все это шуточки, а если серьезно... У меня такое чувство, что встреча с тобой как-то по-особому изменит всю мою жизнь. Очень странное предчувствие, почти мистическое. Никогда у меня такого не было, ни с одной женщиной. Можно сказать, ты для меня – роковая женщина.

Инга протянула гибкую руку с тонкими аристократическими пальцами, с узкими, ярко накрашенными ногтями, открыла сумочку и достала зеленую с золотом пачку сигарет "Данхил". Георг поспешно вынул из кармана зажигалку, и когда губы Инги обняли белый фильтр, преподнес даме огонек.

– Мерси... – кивнула Инга, и заговорила, по-женски часто затягиваясь сигаретой:

– Я понимаю, что ты хочешь услышать от меня... Дай мне подумать. Завтра утром я приму окончательное решение. Согласен?

– Завтра, завтра... – Георг покачал головой. – Сама-то, по какому лозунгу живешь?

– Я же не еврейка, – рассмеялась Инга. – И потом, мое "завтра" бытовое.

– Хорошо, подождем, – вздохнул Георг.

Он бросил в пепельницу сигарету, докуренную до фильтра.

Инга, как бы с трудом что-то отогнав от себя, ослепительно улыбнулась, и тень, легшая было на ее лицо, мгновенно улетучилась:

– Во что я точно верю, так это в хиромантию. Если хочешь, могу прочесть твою индивидуальную судьбу.

– Не знал, что ты умеешь гадать, поостерегся бы с тобой откровенничать...

– Да, меня научила этому моя тетка из Молдавии. Давай руку... любую... Впрочем, для точного прогноза, лучше – обе.

Ваза с цветами мешала, и Георг переставил ее на соседний пустой столик. Инга развернула его ладони, как книгу, и стала читать по ней:

– У-у-у, какая у тебя длинная линия жизни! И кольца на запястье говорят о том же.

– Я буду жить до ста одного года.

– Кто это тебе сказал?

– Я сам так решил. Еще в пятнадцатилетнем возрасте. Между прочим, у меня в роду много долгожителей, а один предок, Макар, прожил аж 124 года! Казак. Из терских казаков. Станичный атаман, в переводе на армейское звание – приравнивается к генералу. Полный георгиевский кавалер. С Шамилем воевал. То есть, против него... в тогдашней Чечне. Как настоящий вояка, невесту себе добыл в бою... Самолично пленил какого-то Мурзу – князя! – и все его семейство. Поселил их в своей станице. Этот Мурза Тазус злющим был, вспыльчивым, как все горцы. Раз чья-то свинья залезла к нему в огород. Князь в гневе схватил вилы, метнул их в грязное животное – насквозь прошиб!.. Ну и вот, Макар женился на его дочери. Княжне. Стало быть, у меня в роду еще и кавказские предки имеются, акромя болгарских и русских. Кровь диких горцев пенится в моих жилах!..

– Вот, значит как... Этот ручеек от бурного "Терека" чеченской крови дает себя знать. То-то, я смотрю и думаю, откуда у тебя этот профиль, почти греческий?

– Это, возможно, еще и от турков, – ответил Георг. – Мать моя болгарка, хотя и обрусевшая, а болгары так же долго были под турками, как русские под татарами. А где турки, там и греки. Турки выкорчевывали греков из Малой Азии долго... Боже! сколько крови пролито! Сколько крови намешано в каждом из нас, если начать разбираться. Какая уж тут чистота расы... Вот так, моя дорогая.

– Ясно. А ждет тебя, мой горный орел, казак удалой, путь не близкий. Как говорится, дальняя дорога. Настолько дальняя, что я даже конца ей не вижу. И это странно... Ладно, смотрим дальше. Линия судьбы очень извилистая. Трудная у тебя судьба...

– А казенный дом, с решетками на окнах, там не просматривается?

– Ну, об этом сказать наверное трудно... Решетчатые линии на бугре Юпитера, вот здесь, на указательном пальце, служат признаком сангвинического характера. А маленький крестик в четырехугольнике... не волнуйся, не волнуйся... указывает на благочестивую, честную и верующую душу.

– Это про меня? Или про какого-нибудь херо... херувима?

– Про тебя, а то про кого же... Сейчас посмотрим Венерин бугор. Четко выраженные линии, целых четыре, указывают на успех у женщин. (Георг расцвел как майская роза.) А вот маленький островок на головной линии указывает на раздоры между родственниками и на упрямство.

– Истинная правда. Слушай, ты настоящий гений хиромантии!

– А вот неприятное сообщение: квадрат, видишь этот маленький, на бугре Луны сигнализирует об опасности для жизни... от близкого человека.

– Близкого, близкого... – озабоченно пробормотал Георг, внутренне сосредоточившись. – У меня много близких, но никто мне зла не желает.

– Не знаю, – пожала плечом Инга. – Может, муж мой тебя пристрелит, а может, тетка твоя перекормит до смерти...

– Если мы действительно близкие люди, – со всей серьезностью заявил Георг, – то тогда мне не страшны никакие опасности... Ладно, глаголь дальше.

– Да, собственно, я затрудняюсь сказать тебе еще что-либо... Я ведь так... по верхам. Детальный анализ я не в состоянии сделать. Ну... то, что желудок у тебя слабый, это ты и сам знаешь...

– А про таланты ты там ничего не видишь? – сказал Георг упавшим голосом.

– Про таланты?.. Тут столько линий, разве их все запомнишь. Я же не профессионалка. Так что извини, все что знала, – сказала...

– Ну и Бог с ним, и на том спасибо, – вздохнул Георг и опять закурил с огорчения.

4

Когда все было съедено и выпито, они засобирались домой.

– Где же наш кормилец? – сказала Инга, оглядывая зал. – Позови его.

Их официант обнаружился посреди зала. Он обслуживал центральный стол. Как раз принес еще одну бутылку шампанского в дополнение к многочисленным ликерам и коньякам, уже украшавшим их застолье.

– По-русски это будет довольно трудно сделать, – сказал Георг. Кричать: "официант!" неудобно, а как-то по-другому у нас, вроде бы, не принято называть. Ибо помни заповедь, оставшуюся еще с большевистских времен: не называй официанта человеком, это унижает его достоинство.

– Хороший афоризм, – улыбнулась Инга.

– Это жизнь, – ответил Георг, затягиваясь сигаретой. – Как-то, давно это было, еще в России, сидим мы в "Каме", и кто-то из нас окликнул официанта: "Человек!" Тот сильно обиделся и сказал сурово: "Еще раз назовете меня человеком, обслуживать не буду".

Инга засмеялась и посоветовала использовать французское словечко, звучащее более мягко: гарсон, или немецкое – кельнер.

– Может быть, это не обидит его?

– А в старину у нас говорили – "любезный" или "голубчик", – сказал Георг, бесполезно махая рукой согбенной спине официанта. – Только не очень-то он похож на голубчика и любезностью не блещет. Пройдоха – точное ему имя.

Официант, словно услыхав свое настоящее имя, быстро подошел к их столу и, не считая (что было очень дурным признаком), произнес цифру счета, от которой сердце у Георга оборвалось и горячей котлетой упало в живот, а кончики пальцев похолодели.

– С вас четыре "орла", – прозвучало, как обвинительный приговор суда.

Георг, чувствуя, как лицо его медленно наливается краской стыда и гнева, тихо, но твердо сказал:

– Дайте мне счет на бумажке, – он постучал ногтем по столу. – Только крупно и разборчиво. С подробным описанием всего нами выпитого и съеденного.

– Минуточку, – бросил официант и ушел за кулису.

Вернулся он с несчастным выражением на физиономии и с огромными, доисторическими счетами в руках. Откуда он только выкопал этот реликт застойных времен. Нигде в мире, даже в России, уже не пользуются деревянными счетами. Георг подозревал, что их здесь используют вовсе не как прибор для счета, а как орудие пытки. Официант специально не взял калькулятор из садистских соображений.

Перегнав костяшки на одну сторону, кормилец и поилец стал считать громко, с треском. Компания рэкетиров весело наблюдала за представлением, комментируя его едкими, обидными словечками.

"Что ж ты унижаешь-то меня так? – со все возрастающей злостью думал Георг, чувствуя, как пульсирует на виске жилка. – Ведь я же не унижал тебя, сволочь ты этакая!"

– Пожалуйста, – сказал официант и протянул листочек с расчетом.

Георг глянул с расстояния вытянутой руки, сосредотачивая взгляд на корявых буквах и цифрах. Все было правильно. Впрочем, нет, не все.

– Объясните,– обратился озабоченный клиент, указывая пальцем в уголок листа, где было нацарапано: "+ 1 б", – что такое "плюс одна бэ"?

– Плюс одна бутылка, ответил официант, держа руки скрещенными возле гульфика своих брюк, словно футболист в ожидании штрафного удара. – Итого, значит, две бутылки шампанского...

– Но мы заказывали ОДНУ бутылку, – произнес Георг, пронзительно сверля противника глазами, только что искры не сыпались. – Где вторая?

– Вторую бутылку заказали ребята... за ваш счет, – кивнул головой несчастный гарсон в сторону банкетного стола.

– Я добавлю, – сказала Инга, поспешно открывая свою сумочку.

– Сиди спокойно, – поймав ее за руку, ответил Георг и, не глядя на сконфуженного официанта, задал ему вопрос: – Значит так... Сколько будет "минус одна бэ"?

– Три "орла", – честно ответил официант, – но...

– Вот тебе три "орла" за НАШ ужин, – Георг выложил из кармана пиджака на стол деньги, – а это тебе на чай или кофе без сахара... (сверху легла смятая бумажка мелкого достоинства в леберах) и считай, что легко отделался.

Официант сгреб деньги и рысью поскакал к центральному столу.

– За твоей спиной стоит ширма, – сказал Георг, поглаживая руку Инги. За ней – выход во двор. Пройдешь через этот черный ход на улицу и подождешь меня там.

– Нет, – решительно ответила Инга. – Только вместе.

– За меня не бойся, я прорвусь... Иди, не огорчай меня.

– Нет, – упрямо повторила она, наклоняя голову.

– Ну хорошо, – сказал Георг.

Он встал с места, помог подняться Инге. Она крепко взяла его под руку, и они твердым шагом направились к выходу. Один из подонков встал и ленивой походочкой вышел в холл и занял сторожевой пост у парадной двери. Другой выехал вместе с креслом на середину прохода, преграждая дорогу идущей паре. Он нагло развалился на сидении и, мерзко ухмыляясь, сказал остановившемуся Георгу:

– Папаша, ты чем-то не доволен, а? У тебя есть какие-то претензии? Платить не хочешь, да? Денежек жалко, да? – фальшиво сочувствующим тоном спрашивал он. – Что ж ты идешь в кабак, а бабки с собой не берешь? Или у тебя их нет? Тогда сидел бы дома, а не искал бы на старую жопу приключений.

Он заржал взахлеб, но тут же согнал гримасу радости со своего злодейского лица.

– Или у тебя все-таки есть деньги? – опять продолжал он, с кривой улыбочкой на тонких губах. – Ну, конечно, есть. Просто ты жадный. Ты ведь жадный? Ну, что молчишь? Язык проглотил или в штаны навалил от страха? (все его "подельники" заржали, как жеребцы на выгоне.) Не бойся, бить не станем, мы сегодня добрые... Нашего шефа сегодня зарегистрировали кандидатом в депутаты, а мы его агитбригада (взрыв хохота). Так что, голосуйте за Мокрухина, вот такой мужик! Ладно, идите, денежки свои только сюда вот положите... Своих кандидатов народ обязан любить и конкретно поддерживать. Значит, вынимай капусту, всю, какая есть... и ее колечко... Колечко-то золотое? А, мамзель?..

Инга побледнела и еще сильнее сжала руку Георга.

– Все сюда на стол положите, – спокойно продолжал рэкетир, – и можете спокойненько пиздовать домой. Усек, ты?!.

"Боже мой! – подумал Георг. – Боимся космического вторжения, прихода Антихриста. Какие там, к черту, зеленые человечки, когда настоящие пришельцы уже здесь, вот же они – слуги Антихриста. Они уже раскатали козлоногому ковровую дорожку к трону и ждут его прихода..."

Инга сняла кольцо с пальца и хотела положить его на стол, но Георг забрал кольцо и сунул руку в карман, повернулся и, когда его губы коснулись ее волос возле уха, шепнул: "Иди к зеркалу, причешись, – и совсем тихо добавил: – В зал не выглядывай..."

Она перешагнула через вытянутые ноги парня.

– Ух, какие ножки! Так бы и съел их... – прогавкал бандит, промахиваясь и хватая загребущей лапой воздух.

Инга быстро пошла к раздевалке, скрылась за углом стены. Никто из компании не задержал ее, и у Георга с груди упала одна из тяжелых гирь.

– Ну, давай доставай, доставай, что у тебя там, в кармане?

– В каком кармане? – спросил Георг, отпуская золотое кольцо, которое тут же упало в глубь, и нащупал другое – стальное.

– В котором ты руку держишь, – подсказал терпеливый рэкетир.

– Слушай, отец, – вмешался другой, менее терпеливый, от взгляда которого веяло жутким холодом (Георг не был сторонником известной теории, но в данном случае Чезаре Ламброзо был прав), – давай скоренько, по-мирному... А то ведь мы сейчас твою телку разложим на этом столе и будем трахать ее хором во все дыхательные и пихательные дырки одновременно, а ты будешь смотреть и пускать слюни... А потом мы тебя...

Георг продел указательный палец в кольцо, вынул руку из кармана и подал парню то, что держал в ладони. Парень машинально взял протянутое, но увидев тускло отблескивающие грани гранаты, отбросил ее (вместе с рукой Георга) от себя, как ядовитое насекомое. Граната глухо ударилась об край стола, отскочила и повисла смертельным брильянтом на согнутом пальце Георга. Все вздрогнули, замерев в напряженных позах. Георг, крепко держа за кольцо побелевшим от напряжения пальцем и, придав своим глазам лихорадочный блеск фанатика, сказал:

– Вот что, ребятки, мы – боевики партии Лимонова, а это наш мандат лимонка. Так что, не стойте у нас на дороге, если не хотите, чтобы ваши кишки и яйца болтались на этих люстрах.

– Да ты знаешь, ты, с кем связываешься?.. – заерепенился жуткий тип, он подтянул рукава куртки, оголяя бездарные наколки. – Ты, падла!..

Георг решительно взялся за гранату другой рукой. Одна из проституток вышла из оцепенения и с коротким взвизгом шлепнулась, как жаба, со стула на пол. Руки парней метнулись под куртки.

– Оставьте вы его в покое, идиоты! – не громко, но внятно сказал скромный, худенький дядя из своего уголка. Все повернулись к его столику. Дядечка, похожий на бухгалтера, попивал "Боржоми" и тихо перебирал листочки в папочке, что-то подсчитывая на карманном калькуляторе, словно готовил годовой балансовый отчет.

– Но, босс...

– Закрой хлебало, Тетерев-Косач, когда я говорю... Только хая мне тут не хватало. И потом, я не выношу запаха паленой шерсти.

Георг сжал в ладони гранату и сунул ее в карман, потом повернулся и размашистым шагом пошел в вестибюль. За углом, у зеркала, стояла Инга и пристально, не мигая, смотрела на свое отражение, словно хотела загипнотизировать самое себя. Георг с трудом оторвал ее руки от раковины, обнял за плечи и повел к выходу. Амбал, стоящий на стреме, как вышколенный швейцар, отворил им дверь.