Текст книги "Феникс"

Автор книги: Александр Громовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Вот же незадача, продолжал огорчаться Георг, сидим, как истуканы: ни пофлиртовать с ним как с женщиной нельзя, ни поговорить за жизнь как с мужчиной. Однако он все же поймал себя на том, что думает об "андрогине" в мужском роде. А как же еще можно думать, если он... она тщательно скрывает все женское в себе и выпячивает мужское. Стало быть, она – если предположить, что это женщина – хочет быть мужчиной. Значит, обращение к ней как к мужчине вызовет у нее, скорее всего, положительную реакцию, а принимать ее за женщину, означает – вызвать явную или тайную недоброжелательность. Логично? Логично.

Итак, половой вопрос был решен окончательно в пользу мужчины. Если, конечно, со стороны водителя не поступят протесты. Впрочем, если они будут обращаться друг к другу на "вы", то никаких проблем вообще не возникнет. Теперь нужно договориться о цене, и будет полный порядок. Георг озабоченно взглянул на часы. Но без очков совершенно ничего не было видно, лезть за ними в карман – целое дело. Тогда он нажал правую треугольную кнопочку на корпусе часов, и по салону прокатился музыкальный удар гонга, и чистый женский голосок произнес: "Девять часов сорок пя-а-ть минут!" водитель машинально проверил свои часы и что-то в них подправил. Это свойство человека – верить голосу из динамика больше, чем показанию стрелок, – Георг подметил с тех пор, как приобрел свои говорящие часы.

– До полдвенадцатого успеем? – спросил Георг у водителя, видя, что тот хоть как-то реагирует на его присутствие.

– На мах, – ответил водитель по-мужски кратко и смачно, и опять же в какой-то усредненной голосовой тональности.

– Ну и хорошо, – довольным голосом произнес пассажир, принимая спокойную позу.

– А что вещички-то не прихватили с собой? – наконец-то проявил любопытство "андрогин".

– Какие вещички? – Пассажир поднял брови в недоумении.

– Ну, мы же на аэродром едем, я так понимаю? – проявил водитель удивительную прозорливость.

– А как вы догадались? – искренне удивился Георг.

Водитель осклабился в гримасе-улыбке:

– Это уже моя пятая поездка туда за последние полтора-два дня. Люди бегут, как крысы с тонущего "Титаника". Вы тоже драпаете от Всемирного потопа?

– А что, ожидается Всемирный потоп? – саркастически осведомился Георг. – Лично я слыхал, будто нас пытаются завоевать пришельцы.

– А вот они нас скопом и утопят, как котят, чтобы лишний раз не возиться с каждым по отдельности.

– Ну что ж, раз такое дело, вряд ли стоит осуждать людей за стремление к безопасности. Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше. А лучше там, где безопаснее. К тому же, надо ж где-то продолжать человеческий род, верно?

– Верно. Да я и не осуждаю никого. Пусть летят, куда желают.

– А вам разве не страшно? – спросил Георг, наблюдая, как приближается, растет, вздымается кверху, попирая золоченым шпилем небеса, Зороастрийский храм – пирамидальная конструкция, составленная из деревянных треугольников, обтянутых полиэтиленовой пленкой.

Подобные храмы сейчас растут как грибы; считается, что они благодатно воздействуют на окружающую среду, облагораживая ауру, простирающуюся над Леберли, защищая ее от происков врагов, понижают уровень мирового океана, спасают от сглаза, порчи и прочих напастей, от которых не спасает ни продажное православие, ни ханжеский католицизм.

– А чего бояться, – с натужным энтузиазмом отозвался водитель. – Живы будем – хрен помрем. Что на роду написано, то и будет. Не нами положено, не нам изменить... Хотя... вру, конечно... Боязно... но и драпать не собираюсь.

– Вы фаталист, – сказал Георг, машинально причислив водителя к мужскому роду.

– Да, я фаталист, – гордо ответил водитель, безмерно радуясь ошибке пассажира.

Они миновали площадь перед языческим храмом и самое нелепое здание храма (Жрецы-иерофанты в длинных странных одеждах с вышитыми индейскими драконами, звездами, солнцами, треугольниками, переплетающимися кругами и другими знаками Зороастрийской мудрости заманивали прохожих, дабы приобщить их к таинствам новой государственной религии. Среди пожилого населения желающих было немного, а вот молодежь, падкая до экзотики, легко покупалась на заманчивые посулы протагонистов) – и свернули налево, влились в поток автомобилей, едущих в сторону Айкунайса. Дорога была забита почти сплошь грузовым транспортом. В воздухе висел тяжелый смог от выхлопов многочисленных дизельных моторов тяжелых машин. Их легковушка чувствовала себя неуютно, зажатая между рычащими мастодонтами, как моська среди стада слонов. Так, во всяком случае, казалось Георгу. Часто человек, иногда сам того не замечая, переносит свои личные ощущения на неодушевленные предметы. Извечное стремление разумной материи оживить материю косную. Может быть, в этом и есть смысл деятельности Мирового Разума? Оживить всю вселенную! А косная материя сопротивляется. В свою очередь норовит разумную материю обратно превратить в неразумную, мертвую: кометами швыряется, водой заливает... Вот такая получается борьба противоположностей. Одним словом, жизнь.

– Вы, значит, тоже решили поискать счастья на других звездах? – спросил "андрогин", пребывая в хорошем настроении.

– Я, видите ли, ищу свою подругу... – помолчав, ответил Георг.

Он сам не знал, для чего открывает душу перед первым встречным человеком. Право же, поездки располагают к откровениям. Тоже, наверное, какой-то вселенский закон.

– Понятно. Значит, подружка дала деру... Вы вот что, как отыщите ее, так перво-наперво хорошенько начистите ей харю, – поучал водитель с видом человека, дающего совет барину, как проучить беглого крепостного. – Они это любят. Бабы без пиздюлей, как без пряников, – жить не могут.

– Да я, знаете ли, как-то не привык бить женщину.

– Это предрассудок, – категорически заверил водитель. – Я вот свою держу в ежовых рукавицах. Раз в неделю обязательно лупцую ее. Не сильно, конечно, сильно-то я и зашибить могу. Так, для профилактики. Чтобы знала, кто в доме хозяин.

Георг с новым интересом воззрился на водителя. "Неужели он и в правду мужчина? Или все-таки лесбо? – подумал он, и мысли его скользнули в нескромную область, вместе со взглядом. – Интересно, как она выполняет свои супружеские обязанности? С помощью языка или искусственного пениса? Есть в этом все-таки что-то ненормальное..."

Он быстро отвел взгляд от промежности водителя, которая имела несомненно женский вид, и вперился глазами в дорогу. Ай-яй-яй! Нехорошо так думать. Но ведь мысль за хвост не схватишь. Ее очень трудно удержать в рамках приличия. А, впрочем, что тут такого неприличного? Если человек счастлив, разве так уж важно – как и с кем он живет? Если уж на то пошло, некоторые элементы старой морали есть не что иное, как половой расизм. Почему протез ноги или руки – это прилично, морально и гуманно. А протез члена – неприлично и аморально, почему?

– ...она, квашня, деньги зарабатывать не умеет – пусть дома сидит, хозяйством занимается, – продолжал распинаться водитель. – А я работаю, обеспечиваю семью. Имею я права на уважение?

– Безусловно, – подтвердил его права Георг. – Но хозяйство вести тоже дело не легкое.

– А я и не спорю. Каждому свое. Один деньги зарабатывает, другой борщи варит, белье стирает. Такое их, бабское, дело. Но распускать их нельзя. Не то на голову сядут и ножки свесят. Я правильно говорю?

– Совершенно с вами согласен, – ответил Георг. – Мудрое распределение ролей. Кстати о деньгах, сколько я вам буду должен?

– Вы, я вижу, человек хороший, понимающий. Это с виду вы смурной, а так ничего – душевный. Поэтому, как с хорошего человека, я возьму с вас по-божески. При социализме, я бы вас, может быть, вообще бесплатно довез. Но теперь капитализм. Человек человеку – тамбовский волк. – Водитель показал прокуренные, но крепкие зубы. – Да и детей кормить надо. У меня их двое.

– Я располагаю суммой в пол-орла, – сказал Георг, чувствуя себя очень скверно из-за своей бедности. – Это все, что у меня осталось. Вас устроит такой гонорар?

– Отчего не устроит, очень даже устроит, – улыбнулся водитель. – Это даже больше на что я мог рассчитывать. Сейчас конкуренция большая. Я не повезу – другой повезет. Но вот задаром вас точно никто не повезет. Назад-то как думаете возвращаться? Да еще с подругой... Мы давайте так сделаем. Как приедем, – вы отправитесь на поиски своей пассии, а я вас подожду.

– Дай Бог здоровья и процветания вашей семье! – сердечно поблагодарил Георг. – Но, право же, не стоит беспокоиться...

– Да какое там беспокойство! Мне все равно придется обратно ехать порожняком. Вряд ли я там клиентуру найду. А так хоть помогу хорошему человеку. И на подругу вашу заодно погляжу. Стоит ли она таких хлопот или нет?

– Она стоит, – уверенно ответил Георг.

– Красивая? – с легким оттенком зависти спросил отец семейства.

– О да! – вскинув голову, воскликнул пассажир.

– Вы, наверное, художник или писатель?

– Почему вы так решили? – опять удивился пассажир проницательности водителя.

– А все деятели искусства любят исключительно красивых женщин.

– Ну, этот тезис весьма спорный.

– Да что уж тут спорного, чувство красоты у вас в крови. А потом, только они любят употреблять слово "гонорар", имея в виду деньги. Как-то я вез двоих, так они только о гонорариях и говорили про меж собой: кто сколько огреб или собирается огрести. Но вы, я вижу, не такой. Не обижаетесь?

– Нет, не обижаюсь. Хотя гонорар и гонорея – очень актуальные темы в среде людей искусства. А насчет профессии вы правы – я художник.

– Художников я уважаю, – довольным голосом сказал водитель, – и всегда им завидую. Как это они могут так нарисовать, что не отличишь от настоящего. Правда, это не каждому художнику удается. Другой так намажет, сам черт не разберет. Народу это непонятно. А вы кто? Этот... как его?.. ну, который рисует как в жизни...

– Реалист.

– Во-во! Реалист или...

– Я реалист, – ответил художник, не испытывая при этом никакой гордости от своей близости к народу.

– Я сразу же так и подумал, – уважительно сказал водитель. – Те, другие, люди несерьезные, я им не доверяю.

Господи, только бы он не начал рассуждать об искусстве!" – взмолился Георг, и, чтобы отвлечь водителя, обратил его внимание на дорогу, забитую уже одними легковушками. Трасса для тяжелого транспорта ушла в сторону, а они свернули налево, на грунтовую дорогу.

– Как вам кажется, мы правильно едем?

– Не беспокойтесь... Простите, как вас зовут?

– Георгий... – Он хотел произнести имя с отчеством, но передумал, боясь, что водитель сочтет это за снобистское желание дистанцироваться.

– Победоносец? Ну, с таким именем мы везде прорвемся. Не беспокойтесь, Георгий, мы идем правильным курсом. Сейчас спустимся с горы, проедем санаторий "Подснежник", а потом еще раз – в гору и через поля, вдоль леса... а там уж и аэродром. Проверено – мин нет! – захохотал хриплым смехом водитель и, протянув руку, представился. – А меня зовут Владленом.

– Очень приятно, – отозвался Георг, пожимая шершавую, небольшую, но очень твердую ладонь Владлена.

Они ухнули с горы вниз с большой скоростью, даже на секунду Георг почувствовал значительное облегчение веса тела, как при невесомости. В низине "Нива" пошла зигзагами. Шофер выбирал наиболее крепкие участки дороги в смысле проходимости и довольно эффективно и эффектно маневрировал, быстро и точно вращая баранку и во время переключая рычаг коробки передач. "Нива" так же легко, без одышки, пошла в гору – два ведущих моста делали свое дело.

На грунтовке скопление машин увеличивалось. Где была возможность, Владлен решительно шел на обгон. "Боже, как мне повезло", – думал Георг, провожая взглядом красную иномарку с низкой посадкой, застрявшую на раскисшей дороге. Да, господа, здесь вам не автобан и не фривей... Желающих попасть на аэродром было немало. В составе колонны переселенцев их "Нива" пересекала обширные просторы неизвестно чьих полей, где созревал овес, тесно переплетясь с сорняками. Синие глазки васильков весело подмигивали проезжающим, выглядывая из светлой массы колосящегося злака. "Куда бежите, дураки! – кричали васильки. – Здесь так хорошо! Где родился, там и пригодился".

У Георга защемило сердце от родного, близкого к российскому, пейзажа. Чем-то он напоминал картину Шишкина "Рожь", знакомую каждому школьнику 60-х годов. Репродукция этой картины в свое время украшала учебник "Родная речь". И даже редкие сосны, стоящие на бугре, подчеркивали сходство. Никакие крикливые пальмы не сравнятся с этой неброской красотой.

Раньше, еще до переворота мира, Георг любил отдыхать летом на Черном море – в Крыму, на родине матери, или на Кавказском побережье, но еще больше любил, возвратясь осенью домой, бродить по родному лесу, расцвеченному всеми цветами осени, и чувствовать простор полей, настоящий русский простор, где нет этой зажатости пространства между горами и морем. Особенно приятны были прогулки если выдавалась золотая осень. Глубокая синь неба и золото листвы бери и переноси на холст! И вряд ли лучше придумаешь картины, чем та, что уже существует в природе.

Боже мой, подумал Георг, ну что мы за уроды такие, почему мы не можем жить в гармонии с природой? Без воплей магнитофона, без водки, без этих ужасных оранжевых выбросов в атмосферу всякой дряни. Почему? Хорошо бы стать этой сосной и стоять в поле, стоять... и думать о вечном... Или вообще ни о чем не думать, а просто созерцать мир... Но ведь не дадут вам покоя. Постараются вас втянуть в какую-нибудь драчку – за социализм, за коммунизм, за капитализм, за фашизм, за нацию, религию... И это у них называется жизнью...

... Я хотел идти дальше, но не смог двинуться с места. Так бывает во сне. Невидимые силы одолевают тебя, берут в плен, обездвиживают, и ты не можешь вырваться. Тогда я начал расти: в глубь, в землю и вверх, – в небеса. Ноги мои проникали в грунт, укоренялись там. Я стал забывать свою человеческую природу. Тело мое одеревенело, перестало гнуться. В густой шапке волос гулял высотный ветер. Я взглянул вниз – земля была далеко, трава оплела мои узловатые щиколотки. В траве бегали муравьи – огромные, по полтора сантиметра величиной. Многие из них кусались и пребольно. Но уйти я не мог, при всем желании. Впрочем, и желаний-то у меня особых не было, кроме желания, чтобы меня оставили в покое. Наконец меня приняли за своего и перестали трогать. Какое неповторимое ощущение стал я испытывать. Словно скинул с плеч тяжелую ношу. Освободившись от груза мелочных забот, страстишек и мечтаний, скинув обременительную одежду, я вступил в страну молчания. Я стал смотреть на яркое Солнце и постепенно меня охватило чувство покоя и освобождения. Именно то чувство, которое мистики Тибета называют "пиам пар жаг па", что означает – сглаживать, выравнивать, то есть усмирять все эмоции, вздымающие волны в сознании.

Я стоял в тесном единении со своими молчаливыми братьями-деревьями на высоком угоре, на самом краю мира, и можно было надеяться, что уж здесь-то тебя никто не достанет. Ветер по-прежнему шумел в моей голове. Мысли текли ровно. Только было непонятно, какой частью тела я думаю. Может быть, кроной? Но то, что я по привычке называю головой, вовсе таковой не является. Это же просто скопище веток. Это уж, скорее, волосы, а где же моя голова? А может, я мыслю туловищем? Вздор! Скажи еще – корнями... и тут я пришел к выводу, что никакого обособленного "я" не существует вообще. Но где же тогда обиталище сознания и духа? Такой вопрос наскоком не решишь. Тогда мое временное "я" стало размышлять над другой проблемой: отчего ветер дует? Может быть, оттого, что деревья качаются? Важный философская дилемма: что движется – ветер или ветки?

На несколько мгновений процесс мышления прервался. Темная пузатая туча проглотила Светило, стало холодно и неуютно. Туча, однако, не смогла долго удерживать огненный шар и выплюнуло его обратно. И тогда свет великой истины озарил мою крону. Не предметы движутся: ни ветер и ни ветки – находится в движении сознание!

И как только эта истина стала доступна моему временному "я", остановилось самое время.

Казалось, так будет вечно, но внезапно появились другие существа. Они были гораздо крупнее муравьев и, как позже выяснилось, намного опаснее. Они двигались с непостижимой для меня скоростью. Смешно дергали головами и специализированными отростками на теле, которые служат им для передвижения и хватания всего, что плохо лежит. И стоит. Как я, например.

Чтобы понять мотивы их поведения, я переместил свое временное "эго" в тело одного из пришельцев, и увидел бывшего себя глазами русского мужика по имени Ермолай. Дерево было стройным и высоким. "А что, Трофим, – сказал я, переступая уставшими ногами, обутыми в лапти, – много ль таких красавцев нам придется положить, штобы пролег здесь красивый прошпект?" – "Достаточное количество, – классической фразой ответил Трофим, пытаясь поймать проворную блоху на своем теле. – Почитай многие тыщы..."

К нам подошел десятник с остальными хлопцами и сказал: "Хватит лясы точить, мужики, пора работу зачинать. Отседова вот и пойдет просека, согласно прожекту... А прожект сей подписан самой Екатериной Великой! Осознаете ли вы, лапотники, какая нам честь оказана? Здесь новый град заложон будет!"

Чтобы испытать всю полноту жизни, Великий закон повелел мне вновь вернуться в покинутую форму. Угол зрения тотчас изменился. Я вновь смотрел на пришельцев свысока и потешался, как смешно они дергаются. Вскоре, однако, мне стало не до смеха, когда они принялись за меня. У них была двуручная пила с железными зубьями. Эти зубья воткнулись в мою чувствительную плоть, и пришельцы деловито начали меня пилить. Острые зубы безжалостно рвали кожу мою. Ужасная боль пронзила все мое существо – от ступней до затылка. Они пилили мои ноги, а я кричал от боли, но крик мой не был слышен. Вот что самое ужасное, друзья мои, – никем не слышимый крик души!

Тогда я обратился к Богу. Боже! Зачем я так страдаю? Здесь допущена какая-то чудовищная ошибка. Я вовсе не желал становиться на пути Прогресса. Разве я виноват, что кто-то нанес на карте линию будущего прошпекта и что линия сея будет проходить через меня! Как хоть она будет называться, чтобы знать, за что страдаю? "Торговой"? А потом "Сибирской"? А потом – улица "Карла Маркса"? А потом... Спасибо Господи, теперь я знаю, за что отдаю Тебе свою душу!

Силы покидали меня, уже темнело в глазах и замирал мой мыслительный процесс. И когда они вынули пилу из моего тела и толкнули меня жердью, как ненужную падаль, я стал падать, теряя сознание. Мои друзья хотели помочь мне, пытаясь удержать мертвеющее мое тело, но лишь поломали свои хрупкие руки. С ужасным грохотом рухнул я на землю. В последний момент перед ударом я попытался прихватить с собой в небытие одного из своих обидчиков, но не тут-то было – слишком они увертливы. И тогда я понял: их ничем не остановишь. И это была последняя мысль в моей кудрявой башке...

ПРОРЫВ

Влюбленные не должны расставаться.

Мэри Шелли (Годвин)

Георг вздрогнул и открыл глаза.

– Просыпайтесь, милорд! – сказал веселым голосом водитель. Мы уже в виду неприятельских позиций.

– Разве я заснул? – произнес Георг, зевая и садясь в кресле прямо. Пытался медитировать, но в машине трудно сосредоточится – укачивает.

– Это у вас на нервной почве, – авторитетно заявил Владлен. – Так бывает, когда с женщинами свяжешься... Вот глядите – звездолеты! Который из них вам нужен?

Вопрос растерянно повис в воздухе. Они ехали по открытому полю, и на том конце обширного природного стола, покрытого бурой скатертью высохшей травы, стояли гигантские посудины – целый сервиз! – космические корабли в виде тарелок, поставленных одна на другую, как обычно делала тетка Георга, накрывая кашу или другое кушанье, чтоб оно не остыло. Впрочем, не все корабли имели классическую "тарелочную" внешность, выделялись аппараты и других конструкций: в виде шара, а некоторые можно было принять за дирижабли... Очертания чудо-кораблей были слегка размыты дальностью расстояния и все равно размеры их поражали воображение. Космические дирижабли покоились на многочисленных опорах, казавшимися слишком хлипкими, чтобы надежно удерживать столь чудовищную массу, несомненно, – металла. Бока звездолетов тускло отблескивали на солнце. Внизу, под опорами, копошились люди-муравьи. Ползали неторопливо машины-жуки. В небе с опаской кружили три вертолета-стрекозы. Вертолеты (скорее всего ооновские) были военными, но приказа атаковать, очевидно, не имели. Издали это напоминало сценки из жизни насекомых, и суть этой жизни была страшной.

Их "Нива" проехала мимо разбитого, брошенного, с пятнами ржавчины, бэтээра – с распахнутыми люками и обгорелыми шинами. Покореженный пулемет мертвым зрачком уставился в землю. Бронированное чудовище сдохло, очевидно, в тот весенний день, когда летающие блюдца в первый раз попытались захватить этот, старый, еще построенный немцами, аэродром, а леберлийцы пытались этому помешать, имея на него свои виды.

В трехстах метрах от ближайшего звездолета (казалось, облако присело отдохнуть) их остановил леберлийский милицейский кордон. Дальше следовало идти пешком. Цепь милицейских машин с включенными цветными мигалками на крышах, имела не менее сюрреалистический вид, чем окружающая действительность. Но присутствие милиции хоть как-то сдерживало людей и вносило в этот бедлам относительный порядок. А людей было очень много и все они были возбуждены и агрессивно настроены. Там и сям змеились многочисленные хвосты очередей. Таких очередей Георг не видел, пожалуй, со времен табачного бунта, Лигачевского полусухого закона и всеобщей нехватки продуктов питания. Те времена давно минули, но бывшие советские граждане быстро вспомнили все прелести тесного единения: единая цель, единый порыв, единая злость. Полное равенство и отсутствие индивидуального сознания.

– Вы бы лучше остались в машине, – сказал Георг Владлену, вдруг обнаружившемуся под локтем. – Зачем вам тут толкаться.

– Ничего, я тоже пройдусь, разомну ноги, – ответил водитель, заталкивая что-то за пояс ремня и закрывая это что-то олимпийкой на выпуск. Он по-мужски – локтями – поддернул штаны и пошел к ближайшему тарелкообразному – кораблю, на два шага отставая от Георга, словно прикрывая его тыл.

Георг достал из кармана куртки слегка помятую визитку Марго с выпиской данных из "билета" Инги. "Рейс 015, Гамма Водолея, палуба No2, каюта 328, место 1216", – с трудом прочел он свои каракули, еще не до конца осознавая реальности происходящего. Ему все еще казалось, что это какая-то игра, спектакль или съемки фильма, и сейчас вот-вот объявят, что съемки закончены и массовка может быть свободна. Но спектакль все не кончался, и он, Георг, вынужден был продолжать играть свою роль серьезно и со всей ответственностью.

Чем ближе они подходили к толпе, тем с большей силой волнение охватывало их и меньше становилось самостоятельных мыслей в голове. Георг сделал несколько неудачных попыток узнать номер рейса – никто ему не ответил толком. Тысячеголовое чудовище толпы заглатывало его постепенно, ломая об колено его индивидуальную волю, присоединяя к этим копошащимся существам, в коих превратились люди. Не разумом руководствовались они, но лишь животными инстинктами.

Его грубо толкали со всех сторон, крыли матом, а он еще кое о чем пытался спрашивать, не слыша собственного голоса. Он наступил на кем-то потерянные очки, и ему показалось, что вместе со сломанными стеклами, он втоптал в землю чью-то жизнь. Его зажали с боков и понесли. Из совершенно нелепого в данный момент озорства, Георг поджал ноги и к своему удивлению обнаружил, что ничего не изменилось, – он по-прежнему продолжал двигаться в тесном единении с толпой. На секунду натиск тел ослаб перед очередным напором, и ему пришлось встать на ноги. Чтобы не задохнуться, уткнувшись в чью-нибудь спину, Георг резким движением корпуса развернулся и стал боком к движению. Толпа вновь надавила, но уже на плечи, грудь была свободной можно было дышать. Его вновь поволокло к невидимой ему цели. Он автоматически перебирал ногами, двигаясь боком, точно краб.

Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, в током же положении был зажат относительно молодой, небольшого роста мужичонка. У него было толстощекое, красное от натуги лицо, сплошь заросшее недельной щетиной. Мужичок был почему-то в облезлой зимней шапке и демисезонном пальто, тоже ужасно грязном. Мешковатые черные замызганные штаны, должно быть, сползшие с пояса, гармошкой накрывали старенькие ботинки. Ноги мужичонки не доставали до земли – он передвигался тем же способом, что и Георг минуту назад. Но видно было, что двигался он таким образом вовсе не из озорства, а по нужде. Правая рука его была поднята и неестественно согнута наподобие гусиной шеи. Лицо его (правильнее назвать – мурло) было серьезным, ему явно было не до озорства.

Георг вспомнил, что неоднократно видел этого бомжеватого вида мужика раньше. Тот часто побирался возле центрального гастронома, а потом, вероятно в свой "обеденный перерыв", на втором этаже в кафетерии пил кофе с пирожным. В кафетерии в это время собиралось много шарамыжек. Но в отличие от многих мнимых инвалидов-побирушек, мужик этот и в самом деле имел увечность. Он был из тех инвалидов, кого за глаза, а то и не скрываясь, называют "шлеп-нога". Правая рука его и одна нога были частично парализованы.

Шлеп-нога сосредоточенным взглядом смотрел на Георга и, стиснув коричневые осколки зубов, тяжело выдыхал воздух через нос. Ни стона, ни крика не выдавила пока что толпа из его груди. "Устоит ли он на своих хилых ногах, когда людская масса перестанет его поддерживать?" – подумал Георг и протянул руку.

– Держи! – крикнул он шлеп-ноге, но дотянуться до него не смог, а тот не в силах был пошевелить своими слабыми конечностями.

Толпа напирала, и Георгу понадобилось согнуть в локтях руки и напрячь их так, чтобы людская Сцилла и Харибда совсем не раздавила его. Шутки кончились, резко запахло свежими человеческими экскрементами. Он бросил взгляд на сползшие штаны мужичонки и подумал, что это, наверное, из него выдавили говно. Георг брезгливо подался назад, в сторону от запаха, и попал в другой гольфстрим человеческих тел. Он ударился головой обо что-то железное, и тотчас его притиснули к какой-то шершавой стенке, распластали на холодной округлой поверхности. Георг понял, что это был борт звездолета, точнее, часть конструкции днища, которая достигала почти до земли. Ноги, скользя по траве, ушли под днище. Там спасение. Но пока он туда заберется, из него выдавят все кишки.

– А-а-а! – закричал он, напрягая руки, ноги и все тело, чтобы отжать себя от стенки, и ему это удалось. Он, откинув голову, лег спиной на чьи-то тела, подтянул ноги повыше к груди и оттолкнулся чудовищным напряжением сил, чувствуя, как опасно напряглись связки спины. – А! Ходынка, мать твою ети!

Он толчками стал продвигаться вправо, туда, где, казалось, было меньше народа. Кто-то вцепился в его руку и стал выдергивать его из водоворота тел. Еще раз трахнувшись лбом о борт корабля, так, что, очевидно, вскочит шишка, Георг упал на четвереньки. Прополз еще метр и тут ему вновь помогли, чьи-то цепкие, сильные руки, схватив за подмышки, окончательно вырвали его из толпы.

В мутном поле зрения Георг увидел, что за руку его держит Владлен, с мокрым от пота лбом, изрядно попорченной прической и ссадиной на подбородке, медленно наливающейся кровью.

– Как вы, шеф, в порядке? – заботливо спросил верный его спутник, помогая изрядно помятому Георгу усесться на траву.

У того шумело в голове от удара, но постепенно сознание прояснилось и даже вернулось чувство юмора.

– Эта шишка, – сказал он, поглаживая рукой горячую на ощупь выпуклость на лбу, – может служить весьма веским аргументом в пользу материальности НЛО.

– Боюсь, что скептиков, не верящих в НЛО, теперь уже не осталось, заметил Владлен. – Как и времени для дискуссий... Уже пятнадцать минут двенадцатого.

– Черт подери! – Георг вскочил на ноги, как ужаленный. – Скорее, надо узнать у кого-нибудь, который из кораблей летит рейсом 015... до Гаммы Водолея.

Название звезды Георг выдавил из себя через силу и с некоторым смущением. Непривычно было пока говорить вот так о звездах как о месте прибытия пассажиров, словно речь шла о тривиальном рейсе до Адлера. Очевидно, надо привыкать. Ведь когда-то и авиаперелет в соседний город тоже был делом необычным и удивительным.

Владлен взял на себя труд проверить два дальних корабля, а Георг должен был узнать о маршруте звездолета, уже успевшего его приласкать.

– Только постарайтесь не лезть в толпу, – посоветовал неожиданный помощник и зашагал по пыльной траве широким мужским шагом в сторону дальних "дирижаблей".

Георг, с опаской уже ученого человека, обогнул толпу и приблизился к входному люку корабля с другой стороны. Здесь было спокойнее. Какой-то инвалид с деревянным протезом ноги, с бандитской рожей, похожей на Сильвера, сидя на траве, самозабвенно играл на гармонике слезно-возвышенный марш "Прощание славянки". Что он тут делает? Кого провожает? Или надеется получить милостыню? Впрочем, тут-то как раз и должны подать – щедро, от души, на долгую память.

"Славянка" еще больше встревожила душу. Георг прошел вперед сколько можно было. Но все равно до врат, ведущих в рай, было далековато. Люк корабля был огромен. При желании, туда можно было заехать на "КАМАЗе", тем боле, что широкий язык наклонного трапа позволял это сделать без труда. Да и всю эту толпу можно было в короткое время запихнуть через входной проем, границы которого четко обозначались, сияя голубым мертвенным светом, если бы люди соблюдали хотя бы минимум дисциплинированности. Но, как всегда бывает у русских, собственная бестолковость, невоздержанность и сохранившаяся у нас в генах со времен 1-й гражданской войны боязнь опоздать, потерять место или вообще не попасть на спасительный транспорт (а ведь другого не будет), приводили к тому, что культурные (с виду) люди превращались в стадо баранов, причем, баранов обезумевших, потерявших вожака. Все это предвидели служащие компании "Переселение Inc.". Поэтому люк и трап были огорожены высокими, сваренными из толстых железных прутьев, решетками десятиметровой длинны. В общих чертах это была П-образная сварная конструкция с воротами. Учитывая особенности национального характера пассажиров, верх также был закрыт решеткой. В распахнутые ворота и ломились пассажиры, словно за спиной у них уже разверзался ад. Прорвавшиеся счастливчики, поправляя остатки одежд, весело улыбаясь – кто прихрамывая, кто бегом, а кто уже спокойным шагом – по решетчатому коридору направлялись к трапу, предъявляли чудом сохранившиеся билеты двум мордоворотам, стоявшим в проеме люка, и, взглянув последний раз на родной пейзаж: небо, солнце, облака – уходили в полутень тамбура, чтобы исчезнуть с глаз долой навсегда.