Текст книги "Феникс"

Автор книги: Александр Громовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Вообще-то я местный, свой... – говорил Георга, протягивая бумаги.

– Свой, говоришь... – пробормотал милиционер, разглядывая печати и фотографию Георга и сравнивая ее с оригиналом.

Второй милиционер поманил к себе оставшуюся группу беженцев. Те подошли и стали перед его настороженным взором. Первый милиционер сразу потерял интерес к Георгу, вернул ему документы и воззрился на Ингу. Его руки потянулись к ней. "Если он коснется ее груди своими вонючими лапами..." подумал Георг, бледнея, и докончил фразу не словами, а яркими образами: он срывает с плеча милиционера небрежно висящий АКМ. Две коротки очереди, враги падают, конвульсивно дергаясь под пулями. Потом длинная очередь по сияющему окну... И – гранату туда, где визжат голоса и бьются падающие на пол бутылки. Хер-р-р-рак!!! И все разлетается к чертовой матери...

Георг шумно перевел дух. Нет, на самом деле будет все не так, все будет проделано крайне неловко, ведь он морально не готов убивать людей... А потом с ним расправятся. Очень больно и очень жестоко. И в конце – смерть.

– Скажите, пожалуйста, – сказал Георг, отвлекая милиционера от Инги, что за заварушка случилась?

– А хрен его знает. Тарелочки гребаные опять поналетели... – сказал живой милиционер, и, так и не притронувшись к вожделенным женским формам, махнул рукой: – Ладно, топайте отсюда по-скорому...

Женщина в платке вытащила пальцы из ушей мальчика, которыми она перекрывала слух ребенку, пока говорили взрослые дяди, рассыпалась пред стражами в любезности. "Звините, ребятки, – говорила она, – звините, что потревожили... Но там такое творилось..."

– Так им и надо, паразитам, – сказал первый страж, похохатывая.

– Верно, – согласился второй, – пускай этих блядских буржуев потрясет маленько, а то больно гордые стали...

И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

С благосклонного разрешения представителей власти, группа беженцев взошла на самый верхний ярус набережной и углубилась на территорию Леберли. Георг, можно сказать, был у себя дома. Куда направятся женщина с мальчиком, его как-то не заботило, но, прощаясь с ними, Георг счел нужным сказать ребенку, державшему свою чудовищную книгу подмышкой.

– Ты читал о приключениях Буратино?

– Нет, – сказал мальчик.

– Я так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя буддийская ахинея.

– А вы знаете, что такое "Лепидодендрология"? – задал вопрос мальчик, без запинки произнеся последнее слово.

Георг смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.

– Я так и думал, – не без ехидства сделал вывод пацан. – Это раздел ботаники. Почитайте, наверняка вам пригодится, когда начнутся ваши приключения.

– Какие еще приключения?

– Кармические.

– А-а, ты опять за свое...

Георг понял, что форма сознания этого ребенка уже отлита и затвердела. Перевоспитывать его поздно.

– Звините нас, – говорила тетка, прощаясь, и уже в отдалении слышался ее голос: "Вот отдеру тебя ремнем, будешь знать, как со взрослыми разговаривать..."

– Ну что, идем ко мне? – сказал Георг преувеличенно бодрым голосом, чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность ее лица поразила его.

– А куда?

– На вторую вышку...

– С ума сойти, слишком далеко. Я устала.

– Хорошо, давай присядем на лавочку – отдохнем, дождемся, пока не пойдет транспорт.

– Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.

Перспектива для Георга была мало прельстительна, но более разумна: в такой час сидеть на набережной – опасно.

Они вошли почти в такой же сквер, что и на правом берегу, только этот был шире и не так ухожен. В одном месте уже бесполезно горел фонарь и бледный его свет был особенно унылый. Проходя через его тусклую ауру, туман обращался в бисер дождя.

По безмолвным аллеям, меж древних стволов кленов и лиственниц, двигались они, как тени. Инга старалась не стучать каблучками по бетонным плиткам. Художник даже в эту минуту примечал краски кленовых листьев на палитре мокрой дорожки.

В одном месте на набережной стоял танк, замаскированный под памятник танку. Инга и Георг с опаской обошли его стороной, продираясь через жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.

Наша парочка перебежала улицу, через всю ширину которой протянулся надутый узким парусом транспарант. "Любовь – это орудие совершенствования расы" было написано на нем за подписью Голощекова, хотя это была цитата из П. Успенского. И вот с левой стороны уже потянулась длинная чугунная ограда, за которой виднелся Успенский собор Русской Православной Церкви, чьи купола были неумело укрыты маскировочной сетью. Возле расписных врат стоял молодой поп в черной рясе и в черной же джинсовой курточке. С тревогой он озирал немилостивые небеса. Инга на ходу перекрестилась, чем несколько удивила Георга. "Ты разве православная? – спросил он, но ответа не получил. Инга шла молча, глядя через ограду, за которой теперь виднелись деревянные и металлические кресты, каменные надгробья и другие памятники, увенчанные увядшими венками. Это было старое русское кладбище.

Георг оглянулся, выискивая глазами знакомый памятник одному человеку, но понял, что он остался позади. Тот человек лежит почти у самого входа в Успенскую церковь под овальным могильным камнем, с высоким каменным же крестом, покосившимся от времени. На могильном камне вырезано: "Статскиiй совьтникъ, Александръ Федоровичъ КЕРМИКЪ, бывшiй управляющимъ Каузинасскаго государственнаго банка".

Последние годы Георг завел привычку: по весне, каждое 9-е мая, вместе с колонной русскоязычных демонстрантов посещать этот старый некрополь при Успенской церкви. Пройдя скорбной кипарисовой аллеей, сначала побыть на митинге у подножия монумента "Скорбящая мать", где похоронены русские солдаты, павшие во время освобождение Каузинаса от немецко-фашистских захватчиков; после чего обязательно минут пяток постоять у могилы бывшего управляющим банка. Даже попытался как-то раз выправить тяжелый крест, но это оказалось выше человеческих сил, во всяком случае, выше его, Георга, сил.

Причина притягательности могилы Кермика для Георга была ему понятна, не стоит ничего искать здесь таинственно-магического. Просто младший брат Георга, Андрей, тоже служил в этом банке, но уже в наше время, естественно. Служил инкассатором. И как-то в один препакостный ноябрьский вечерок взял да и покончил все счеты со своей жизнью, причем сделал это именно в здании банка. И что позорнее всего – в туалете. Эту деталь Георг никогда не упоминал, если доводилось сообщать знакомым о смерти брата, а, бывая в правобережном Каузинасе, проходя мимо здания банка, старался не смотреть на пыльное, никогда не мытое окно ЭТОЙ КОМНАТЫ. Оно было одно такое среди ряда чистых окон второго этажа. И эта грязь ложилась единственным темным пятном на светлый образ брата.

Андрей не оставил никакой предсмертной записки, где объяснялись бы мотивы, побудившие его сделать ЭТО. С тех пор минуло более десятка лет, но для матери Андрея поступок сына так и остался навсегда необъяснимым. Георг же полагал, что знает причину, вернее совокупность причин. Они на поверхности: всевозрастающая тяга к алкоголю, вечная нехватка денег, настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной жизни, надвигающаяся старость (ему уже было 28!), а он всегда хотел быть молодым. И, конечно, неудовлетворенные амбиции. Время уходит, а он все бегает с пистолетиком, красуется в джинсовом костюмчике (этакий ковбой!) перед девочками-кассирами. Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы, теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто – и таких немало – в его годы уже получили солидные должности: кто – управляющего, кто – зама, кто зав. отделом, на худой конец, – начальника смены; а он все тот же мальчик на побегушках. Стыдно, горько и обидно.

А главное, нет любви! Любви с большой буквы, о которой он мечтал... о которой тайно писал стихи... И уже ясно просматривается финишная прямая: лысина в 30 лет, семейные скандалы, становящиеся день ото дня все истеричнее, и осознание полной своей несостоятельности. В самом широком смысле этого слова (Служба в ракетных войсках не проходит бесследно для мужского организма). Сам Андрей свои неурядицы сводил к одному: "Они зажимают меня по национальному признаку, расисты поганые...", говорил он в пьяном виде, и просил у тетки Эммы одолжить ему немного денег.

Могилу Андрея Георг посещал редко. Она находилась в 30 километрах от города, за рекой Калмой, на Северном кладбище. И потому так повелось: раз в год посещал расположенное близко от левобережного центра города успенское кладбище с праздничной толпой русскоязычных демонстрантов. Георг мысленно беседовал с бывшим управляющим государственного банка, почитая его как бы за начальника своего бедного брата. Может быть, думалось Георгу, они ТАМ встречаются... Так уж вы, ваше высокоблагородие, не сочтите за труд, передайте привет от меня моему братцу... В счастливое время вы умерли, господин статский советник, в конце 90-х годов XIX века. За сто с лишним лет до нас, не увидев ни революций, ни войн, ни прочих прелестей социализма и постперестроечной мерзости запущения. Вам повезло... В жизни главное вовремя умереть!

Помаячила и растворились во мгле ушедших эпох бледная тень Кермика, ненадолго воскрешенная мыслью Георга, пока он шел с подругой вдоль ограды русского погоста. Скорбная же тень брата всегда сопровождала его, как своя собственная. От этого призрака никуда не денешься. Некий укор совести всегда будет колоть душу, тяжелым крестом довлеть над ним. Вероятно, ему можно было как-то помочь? Главной своей виной Георг считал то, что именно он сманил брата, позвал в эту чужую страну, когда брат, будучи в армии, с ним переписывался. Возможно, ДОМА этого бы с ним не случилось...

Вскоре с удобной песчаной тропинки Инге понадобилось свернуть в места нехоженые, на диковатый пустырь. Поддерживая друг друга, они пошли по осклизлой, размытой от дождя глине, имевшей сверху какой-то зеленый налет, похожий на тину. Впереди маячил характерный для левобережья пейзаж: не то стройка, не то развалины.

Наконец они вышли к жилому строению, окруженному деревьями. Очередное привидение: очаровательный уголок, кусочек старого мира, осколок серебряного века.

ДОМ

Что за странный дом,

Что за люди в нем....

Образа и те перекошены...

В. Высоцкий

1

Дом находился в глубине обширного двора, обнесенного старинной оградой – снизу каменной, сверху чугунной. Внутри, вдоль ограды, высились деревья, и никакие-нибудь там дурные тополя, а благородные липы. Особняк в два этажа по виду был старинным, дореволюционной постройки, с фальшивыми колоннами по фасаду. За свою долгую жизнь этот дом тоже видывал многое. В советскую эпоху кому-то показалось, что высокие полуовальные сверху окна слишком велики. Проемы заложили кирпичом и вставили рамы по тогдашнему стандарту, от чего казалось, будто дом близоруко прищуривается.

За темными стеклами колебались огни свечей.

Они взошли на низкое скрипучее крыльцо, на котором некогда, быть может, топтался какой-нибудь титулярный советник, не решаясь тронуть бронзовую ручку дверного молотка. Ручка позеленела от времени, "это уже был труп ручки, но когда-то она несомненно щегольски блестела на солнце, радуясь жизни". Вещи, как люди, стареют и умирают.

Инга толкнула незапертую дверь. Коридор. Тьма египетская. Потом блуждающие огни приплыли из глубины дома. Кто-то нес подсвечник с тремя горящими свечами. "Ах, Инга! Как я рада!.. – чмок, чмок. – А я вас еще в окно увидела..." – "Марго, это – Георг, он художник... Маргарита Евграфовна, моя подруга..." – "Очень рад встрече..." – "Для меня большая честь, принять человека художественного дарования! Не смущайтесь... Однако пойдемте же... Я приношу свои извинения за темноту. Представьте, у нас отключилась электроэнергия. Я звоню в электрическую компанию и предъявляю им претензии, а они отвечают – война. Я говорю им: меня не касается – война там у вас или мир. Я исправно плачу по счетам, извольте и вы выполнять свои обязательства. Скажите, я не права?" – "Безусловно, вы правы, мадам, это неслыханное безобразие". – "Вы очень милы, ну пойдемте же, я вас представлю гостям..." "Ни в коем случае! Не люблю китайских церемоний, желаю оставаться инкогнито...". – "Ну, как знаете, прошу..."

И они двинулись по темному коридору в круге неверного света. Под руки, расставленные на всякий случай, все время лезли чьи-то плащи, висевшие на вешалках вдоль стены, под ногами иногда звякали пустые бутылки. Георг наступил на что-то мягкое, показавшееся крысой, гадливо отдернул ногу и чуть не упал. Однако в метущемся пламени свечей он успел разглядеть, что это был всего лишь домашний шлепанец. Георга поддержали и направили в ту сторону, откуда пахло спиртным, пряным дымком американских сигарет и слышалась русская речь.

Георга за руки ввели в комнаты. Наконец-то можно было расслабиться и не беспокоиться за свой лоб или получить травму ноги. В разных местах большой гостиной стояли антикварные канделябры с зажженными свечами. Отблески живого огня придавали лицам собравшихся здесь людей некую волнующую, магическую недосказанность. Публика была самая разношерстная. Мужчины в добротных костюмах от местных именитых портных. Дамы полусвета в туалетах, весьма приятных для глаз, сияли бриллиантами и красотой. И тут же находилась парочка не разбери какого пола в джинсово-металлическом прикиде панков.

Большинство расположились на диванах или в креслах, и еще какие-то странного вида типы обезьяньей походкой слонялись по углам. Богема, не богема... или нувориши? Черт его знает, что их связывает вместе? Все перемешалось в этом собрании, безусловно претендующим называться благородным. Прямо-таки салон Анны Шерер, не иначе. Эта Марго с любовью изображала некую grande precieuse – хозяйку светского салона, как говорят французы, "царящую в золоченой гостиной и блеском ума чарующую поэтов, вельмож, паломников".

У дальней стены гостиной стоял большой раздвижной стол с расположенными вокруг него стульями с высокими спинками. На столе красовалась разнообразная закуска и выпивка, наверняка привезенная контрабандой из России. За столом сидела только одна персона – женщина солидных габаритов. Волосы ее, крашенные перекисью водорода, были коротко острижены и мелко завиты. С энтузиазмом людей, любящих хорошо поесть, она поглощала разнообразную снедь, хищно поблескивая золотой фиксой. Другие люди, как уже было сказано, предпочитали более комфортные, интимные места, чему способствовало наличие возле диванов одного, а иногда и двух журнальных столиков, которые могли использоваться, и использовались как трапезные. Кстати о еде, в столь неопределенный час суток, даже Остап Бендер, наверное, не смог бы определить – поздний ли это ужин или ранний завтрак.

Невольно оказавшись в центре внимания, Георг ощутил себя человеком, пришедшим в баню, у которой раздевалка – через дорогу. По своей природной нелюбви к обязательной, шумной и фальшиво-любезной процедуре представления новичка хозяевам квартиры и гостям, он мечтал сейчас только об одном скользнуть на диванный уголок в наиболее темной части гостиной. Вот хотя бы туда, где на мощной тумбе, закрытый вышитой скатеркой, покоился огромный допотопный телевизор. На его плоской крыше, игнорируя светскую суетню, дремал жирный черный котяра, свесившийся хвост делил мертвый экран пополам.

Гость с облегчением вздохнул, когда Инга сказала:

– Мы посплетничаем с Марго, так что я оставлю тебя минут на десять, а ты посиди пока...

– Да, располагайтесь, голубчик, где вам будет удобно, – хозяйским жестом Марго обвела комнату рукой.

Георг устремился к выбранному месту, ступая по мягкому ковру. Тут он на секунду замешкался, решая вопрос: снимают здесь обувь или нет? Но, увидев, что все сидят в обуви по европейскому обычаю, быстро пошел к выбранному месту, слегка пригибаясь, как будто пробирался по рядам в полутемном зале кинематографа. К счастью, никто не обратил на него внимания, за исключением субъекта, что оказался рядом. Это был крепкого сложения, некогда красивый мужчина неопределенных лет, со светлыми волосами, которые слегка курчавились возле шеи – признак физической силы. У него были холодные, нордические глаза, крепкий подбородок, но довольно вялый рот, словно перезрелая малина. Прибалтийская бородка с пшеничными усами, несомненно предмет его особой гордости, обрамляла неестественно красные губы.

На лице бородача была написана тайна, может быть даже государственная. Бывают, знаете ли, такие люди с загадочным выражением лица, словно им известно нечто такое, о чем все остальное человечество узнает лишь спустя столетия, когда рассекретят некие архивы. Или в самом примитивном варианте такие люди прячут скелет в шкафу.

Вот и хорошо, подумал Георг, по крайней мере, такие типы в большинстве своем – молчуны и философы. "Давно знаком с ней?" – неожиданно подал голос бородач и кивнул головой в сторону двери, через которую удалилась Инга с хозяйкой дома. Он говорил тонким, надтреснутым голосом, с тембром, никак не характерным для его комплекции. "С кем?" – вскинулся гость. "С Ингой", уточнил бородач. Георг ответил, что недавно. "Ну и как она, как баба?" "Мне нравится", – ответил Георг, чувствуя нарастающее в себе раздражение и неловкость от обсуждаемой темы. Все-таки расспросов избежать не удалось, молчун оказался болтуном. Да еще и фамильярным.

"Она всем нравится, – сказал бородач, криво, с ленцой, ухмыляясь. Только не обольщайся на ее счет. Непостоянна. Сегодня у ней одно на уме, завтра – другое, а послезавтра вообще несусветное что-нибудь выкинет. К тому же, она совершенно не разбирается в людях".

"Откуда вы это знаете?" – В голосе Георга прозвучала обида и вызов за эту явно двусмысленную характеристику. "Ну, мне ли не знать своей жены...", – он налил себе в рюмку коньяку, смачно выпил и потянулся к закуске. Под тонкой тканью рукава его дорогого костюма перекатился напряженный бицепс.

Так... только этого мне не хватало, подумал Георг, холодея. Дрянь, провокаторша... На кой ляд она притащила меня сюда?!

Он не стал прятать глаза и прямо посмотрел в пьяное лицо ЕЕ мужа ("Если бы ты знал, какой он гад!") и сказал спокойным голосом: "Это у вас мода такая – знакомить любовника с мужем?" – "Как тебе сказать... давно устоявшийся модус вивенди, – ответил тот, вкусно закусывая. – Заметь, я веду себя цивилизованно..."

Он говорил это в небрежно-ленивой манере, с улыбочкой, которая создавала впечатление, что он либо презирает вас, либо просто высмеивает. Губы его лоснились от жира. Георг представил, как эти пухлые красные губы целуют Ингу, и его замутило.

– Что-то я не расслышал твоего имени... – сказал муж Инги, возвысив голос.

– Мы с вами уже на ты?

– А разве нет, о названный брат мой по общей постели?

Грузным корпусом он вторгся в личное пространство Георга и выжидательно приподнял бровь. От него пахнуло, кроме спиртного, дорогим одеколоном и натуральной кожей с легким запахом креозота, хотя ничего кожаного на нем не было, кроме начищенных до блеска черных туфель.

Георг хотел было послать непрошеного собеседника куда подальше, чтобы он там поучился вежливости. Но, во-первых, у бородача довольно нагло оттопыривался борт пиджака, что свидетельствовало о наличии у него в перепревшей подмышечной кобуре "Тульского Токарева". ТОГО САМОГО! А во-вторых, как ни крути, а Георг крепко перед ним виноват. Каким бы плохим ни был бородач, но он – законный муж Инги. Стало быть, имеет право на сатисфакцию, хотя бы в виде ответов на свои вопросы. Георг сквозь зубы буркнул свое имя.

– А позвольте полюбопытствовать, о Вашей национальной принадлежности? подчеркнул бородач и машинально вытер нос жестом известного лидера известной в России партии и помахал из стороны в сторону указательным пальцем у себя перед глазами, будто разгоняя чертиков. Несомненно, у него была легкая форма синдрома Туретта.

Конечно, подумал Георг, теперь это самый важный вопрос, вопрос жизни и смерти.

– По отцу и по паспорту я – русский, а по матери – болгарин, – ответил Георг, вынужденный пуститься в объяснения. – Славянин в общем, но себя считаю русским.

– Каким же ветром вас занесло в мою Прибалтику?

– Сюда приехал... как бы это сказать... в поисках европейской свободы. Мода такая была в семидесятых – жить в Прибалтике. Почти что заграница! Так и прожил здесь двадцать с лишним лет...

– Неплохо бы вам сейчас завести моду – жить в России... – сказал муж Инги, доставая из кармана пачку сигарет "Винстон". – А почему такое странное имя для русского – Георг?

– Вовсе не странное. Европейский вариант имени Георгий. Здешние друзья так стали меня звать, вот и привык...

– Я неплохо разбираюсь в психологии своих соотечественников. – Одним резким движением он выбил сигарету из синего цвета пачки. – Друзья здесь ни причем. Пытались мимикрировать?..

Бородач прикуривал, ехидно улыбаясь этой своей гаденькой улыбочкой.

– А может, вы русский шпион? Из России?..

– Ну, знаете ли... – прыснул невеселым смешком Георг. – Я ведь не спрашиваю вас, что делает почти стопроцентный литавец в обществе "этих проклятых русских оккупантов".

– "Почти", – с сарказмом повторил бородач. – Вы, я вижу, обо мне хорошо осведомлены.

Георг прикусил язык. Вот такие мелкие проколы с головой выдают ваш круг общения и темы разговоров. Так опытный разведчик собирает информацию о противнике.

Муж Инги глубоко затянулся сигаретой и продолжил разговор, неожиданно перейдя на официальный тон, к которому, очевидно, имел привычку, отчего любопытство его приобрело казенный оттенок, а беседа стала больше походить на допрос.

– Стало быть, Георг... Помню, помню такое имя... А фамилия ваша, случайно, не Колосов?

– Так точно, – почему-то по-армейски ответил Георг, чувствуя себя подследственным, и задал наивный вопрос подследственного: – А откуда вы знаете?

– Мы внимательно читаем прессу, – ответил бородач и не стал уточнять, кто такие "мы". – Ведь это ваша статейка была напечатана в газете "Комсомолец Прибалтики" за 89-й, кажется, год. Вы там призывали снести памятник вождю мирового пролетариата в Каузинасе и на освободившееся место водрузить статую Сальвадору Дали – якобы основателю сюрреализма.

– Почему "якобы", он действительно...

– Да хрен с ним... статейка-то ваша или нет?

– Ну, моя... – ответил Георг, упрямо наклоняя голову.

– Молодец. Смелый парень, – сказал бородач, съезжая с официальной колеи, но подтекст остался не ясен: то ли он одобряет, то ли порицает.

Георг решился, наконец, спросить бывшего кагэбешника, с какой целью он ворошит угасшие уголья, какого рожна ему, бородачу, надо... но вдруг расфокусировал взгляд и через голову этого надоедливого типа и через открытую дверь в смежную комнату увидел там стоящий у стены гроб, обтянутый черной материей с белыми рюшками. У них, оказывается, похороны, подумал Георг, а я... Я тут, как пятое колесо в телеге...

Но поведение гостей вовсе не напоминало поведения людей, пекущихся об уважении к памяти покойного. Сквозь туман сигаретного дыма слышались чивиканье поцелуев, которым предавалась джинсовая пара. В противоположном углу гостиной кто-то ржал, как ишак: "и-а-иа-ха-ха-ха!" Тренькала гитара. Человек с лошадиным лицом и соответствующими зубами играл и очень плохим голосом пел что-то – то ли из раннего Розенбаума, то ли из позднего Галича. "А может, хозяйка чудит, – предположил Георг, – спит в этом гробу, как Сара Бернар..."

Из комнаты с гробом доносились весьма двусмысленные звуки: прерывистое дыхание, громкий шепот, возня какая-то. "Ну, скоро ты?.." – спросил женский голос недовольным тоном. В ответ раздалось уханье, похожее на совиное.

– Может быть, вас интересует один вопрос? – произнес Ланард на ухо Георгу так, что тот от неожиданности вздрогнул.

– К-какой вопрос?

– Зачем я копаюсь в старом, никому уже не нужном дерьме, вроде памятника Ленину?..

– Ну так зачем же вы копаетесь? – раздраженно спросил Георг.

– Тогда, в 89-м, в Москве, вами всерьез заинтересовались, я имею в виду КГБ СССР. Ваше предложение наделало много шуму, подняло волну читательских откликов самого противоречивого толка. Стоило вам только шевельнуть пальцем, и вы могли бы возглавить общественное движение. Но вы вякнули и замолчали. Однако на Старой площади переполошились. Ведь вы замахнулись на их самое святое... Они ведь там не знали, что вы просто балабол. Они там все принимали всерьез, потому что глупей их надо было еще поискать на улице... Ретрограды из ЦК КПСС до судорог боялись всех вдруг оттаявших диссидентов, всех этих немытых писателей, припадочных художников, обкуренных музыкантов, а пуще всего – певцов... Ну так вот. В наше управление на вас пришла ориентировка, а мне поручили это дело разрабатывать.

Ланард, вновь переживая прошлое, весь словно бы засветился изнутри, так преображается верующий, прикоснувшись к святым мощам.

– Был поставлен вопрос о вашей ликвидации. И вопрос этот был решен в положительном аспекте...

Георг весь взмок, словно оказался в сауне.

– Угадайте, кому поручили исполнить приказ о ликвидации?..

– Судя по вашей довольной физиономии – вам... верно?

– Угу. – Муж Инги победоносно взглянул на конфидента. После чего затушил докуренную сигарету в пепельнице, словно раздавил гадкое насекомое. – Ну, потом начались события, которые всем нам хорошо известны... Кстати, Игорю Талькову в этом отношении повезло значительно меньше... Ведь он жил в метрополии и, в отличие от вас, продолжал петь. И еще как петь!.. Н-да... Но самое забавное в этой истории не это.

Ланард выдержал драматическую паузу, как в телевизионной игре на миллион, паузу, от которой можно было упасть в обморок от недостатка кислорода.

– Самое забавное здесь то, что приказ о вашей ликвидации не был отменен.

Георг весь замерз, словно голый вышел на мороз.

– Это какой-то идиотизм... махровый вздор! – Художник от возмущения с трудом подбирал слова. – Уже нет той страны, которая отдавала преступные приказы, и уже не существует той организации, их исполнявшей!..

– Но я-то еще существую! – злобно прошипел Ланард. – Или вы полагаете, что слово офицера, офицерская честь уже ничего не значат?!

– Послушайте, вы нездоровы...

– Но заметьте, веду себя цивилизованно.

– Мне действительно повезло, – сказал Георг.

В комнатке с гробом кто-то ухал все громче и громче и, наконец, замолчал после долгого протяжного стона. Заскрипели пружины кровати, из комнаты вышла и направилась в ванную тощая рыжая девица в одной комбинации, надетой на голое тело.

Притончик еще тот, подумал Георг, сгорая от стыда. Сборище психопатов и развратником. Он встал с дивана, выискивая глазами Ингу, с намерением дать понять ей, что уходит. "Мужней жены" нигде видно не было, и он вновь один пересек гостиную, стараясь ни на кого не глядеть и держать голову прямо. Тут, возле двери, ведущей в коридор, они его и поймали.

Марго и Инга схватили гостя под локотки с двух сторон и, несмотря на неудовольствие, выражаемое им, потащили его к столу. Их энергичными стараниями он был посажен за стол, после чего они стали усиленно его кормить и поить. А, черт с ними, все равно идти рано, подумал Георг, когда тепло от выпитых подряд двух рюмок водки разлилось по телу. Горячая нога Инги прижалась к его ноге, и ему стало совсем хорошо.

Из комнаты с гробом вышел, пошатываясь, некий типус лет сорока отроду, с брюшком. Он был небрит и неопрятен. Весь его наряд состоял из черной майки с фотопортретом Че Гевары и легкомысленных трусов типа "бермуды", спускавшихся ниже колен. Огладив брюшко и пегие свои волосы, тип уселся за стол, к счастью, за противоположный от Георга край.

– А, Кодя! проснулся, филин ты наш!.. – заржал человек с лошадиным лицом, бросая гитару, музыкально загудевшую от удара. – Ты всегда так ухаешь?

– Нет... – тряхнул пегими патлами новый персонаж этого паноптикума, наливая себе в рюмку прозрачной жидкости из импортной бутылки, – только когда... воспаряю на крыльях любви... хы-гы-гы... глоп-глоп... уф! – Он шумными глотками выпил рюмку и с урчащим мяуканьем отправил в рот сочный, отливающий жемчужным блеском кусок семги.

– Вот погоди, узнает про эти твои воспарения разлюбезная твоя Лариса, она те крылышки-то обкорнает... – шутливо пригрозил гитарист длинным кривым пальцем.

– У! мегера... – поморщился тип и тоже погрозил пальцем – толстой волосатой сосиской. – Ты смотри... ты человек божий или хрен в рогоже?..

– Ну ты, беспарточный... – заржал гитарист, опять хватая гитару, и дребезжаще брякнул басовой струной в до-мажорной тональности.

Рыжая девица вышла из ванной, вновь продефилировала под носом у гостей в своей черной комбинации, скрылась в гробовой комнате, через малое время вышла оттуда и уселась на диване против стола. Она посмотрела на Георга пристальным птичьим взглядом. Левый уголок ее тонкогубого рта то ли презрительно, то ли иронически приподнялся и стал подрагивать. Рыжая закурила черную сигарету "More" и весьма демонстративно закинула ногу на ногу (довольно-таки стройную). Георг спокойно оглядел ее с тем же вызовом, отметил, что рыжая надела трусики, но бюстгальтер не нашла или вообще его не носила, по причине почти полного отсутствия бюста. Поглядев на девицу вторично, Георг понял, что ошибся: на рыжей была надета не комбинация, а новомодное платье, которое, впрочем, ничем от нижнего белья не отличалось. "Рыжие бабы блудливы как козы", – изрек он про себя избитую истину. Чтобы не нарваться на вполне вероятный хамский выпад со стороны тонкогубой или на столь же возможный адюльтер, Георг запретил себе смотреть в ее сторону.

Оплывшие свечи заменили на новые, и в гостиной прибавилось свету. Ярко заблестели серебро и хрусталь посуды. Некий лощеный молодой человек в черном смокинге с белым галстуком и с полотенцем, перекинутом через руку, вынес из кухни огромное стальное блюдо, на котором громоздилось нечто на первый взгляд мало аппетитное. Гости завизжали от восторга, когда блюдо приземлилось в центре стола. Оказывается, это были великолепные, целиком сваренные в котле, огромные, устрашающего вида дальневосточные крабы, все в каких-то шипах, крючках и пупырышках. Людская стая, что находилась в комнате, урча, набросилась на бедных крабов и стала с хрустом выворачивать и отрывать их многочисленные ноги и клешни.

2

Океанских крабов запивали баночным пивом. Покончив с деликатесом и выпивкой, некоторые из гостей отдыхали за чашкой кофе. Таким образом, можно считать, что поздний ужин плавно перетек в ранний завтрак. Георг перекочевал от стола на один из диванов, подальше от ингиного мужа, с его ущемленной офицерской честью, и поближе к самой Инге. Временно, по закону семерки, общество распалось на группки. Женщины стали судачить о том, удался ли благотворительный бал в пользу детей-сирот, который намедни давала первая леди государства – Ева Голощекова. "Крендельков рассказывал, – говорила молодая красивая дама с бриллиантовыми серьгами, – собрался весь свет: магнаты Миллер-Мельницкий, заводчик Пуповой – в кармане золото, на морде нахальство, живет en grand – на широкую ногу... От новых дворян присутствовал граф Ложкомойников." – "Этот Крендельков – моветон, – вставила Марго с обидой в голосе, – человек дурного тона. Ведет себя неприлично, форменная свинья. Изображает из себя фрондера. Приволок свою, довольно гадкую статейку о нашем президенте и просил дать о ней отзыв, я отказала ему от дома". – "Да, он бестактен. Не имеет в душе внутреннего цензора". "Нынче этого недостаточно, – сказал кто-то из мужчин. – При теперешней ситуации, у каждого пищущего в душе должна быть внутренняя Лубянка". – "Ах, перестаньте о политике... Аделина, голубушка, скажите: чем на бале угощали публику?" – "Порция икры, говорят, стоила 2 орла".