Текст книги "Бун-Тур"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Злое чудо

Произошло оно в воскресенье. Встретились мы с Буном на дворе. У обоих – задание: сходить в магазин. Мне – за маслом, ему – за молоком.

– Тебе, – спрашиваю, – срочно приказали?

– Нет, – говорит. – К обеду.

Меня мама тоже без сигнала пожарной тревоги за маслом послала.

– Зайдем, – предлагаю, – в гости к чистильщику? Нехорошо оставлять его без воскресного визита.

Бун проголосовал за, и мы пошли. Дело уже привычное. Идем и о чистильщике не думаем. Толкуем про лето.

– У меня, – говорю, – про лето никакой ясности. Пап-с-мамой должны в экспедицию ехать, но не знают, что со мной делать. Нету дедули!..

– Я тоже про лето думал, – отвечает Бун. – Даже со своими советовался… В общем, Тур, как ты скажешь, так и будет!

Я не совсем его понял. Вернее, не ожидал этого. Мы с ним как братья, но чтобы такое!.. Это уж не знаю, как и назвать!

Бун видит, что не дошло до меня, и начинает объяснять:

– Летом мы – вместе. Это решено?

– Решено! – говорю.

– А где? – спрашивает и сам же отвечает: – Можно вдвоем к моей бабке в деревню поехать. Папа и мама согласны тебя со мной отправить…

Я растрогался до того, что вцепился в Буна двумя руками.

– Здо́рово! Мои наверняка согласятся и еще спасибо скажут!

– А можно, – продолжает он, – втроем на три срока в пионерлагерь.

– С ней? – спрашиваю.

– С Катюшей… Тебе выбирать. Как скажешь, так и будет!

– Бун! – говорю. – Дружище! Чего тут выбирать? Я со всей школы промокашки съесть могу, лишь бы тебе приятно было!.. Втроем – так втроем! Она мне не мешает!

Так мы и дошли до чистильщика очень довольные друг другом. У меня все поет внутри и у Буна – тоже. И транзистор где-то подпевает. И солнышко…

– Может, – спрашиваю, – прекратим? Пусть живет вакса черная!

– Верно! – говорит Бун. – Сегодня неохота. Пройдем мимо – и все!

Поравнялись мы с будкой и даже не смотрим на чистильщика. А тут троллейбус подошел. Толчея на тротуаре. Мы подождали, когда народ схлынет, и пошли дальше. Троллейбус тоже тронулся.

Вот тогда-то и произошло это чудо.

Сначала вопль раздался. Коллективный! Оглянулись мы с Буном и сами чуть не заорали от страха. Что там какой-нибудь Вий! Почище Вия! У Гоголя, правда, гроб с ведьмой летал, но зато там сказка, а здесь – быль! Будка чистильщика сдернулась с места и к нам, как нечистая сила, по асфальту едет. И все быстрей! Тут заорешь! Но я оглох и никаких криков больше не слышал. Видел только широко распахнутый рот чистильщика и будку, которая нас догоняла.

И как только мы с Буном седыми не стали! Сам удивляюсь! Может быть, потому, что заметили трубку – ту самую, которая от газировки осталась. Эта трубка вырвалась из асфальта и пошла людям ноги подкашивать. Хорошо, стариков там не было. Трубка летит по воздуху над тротуаром. Мужчины и женщины прыг-прыг через нее, точно в скакалку играют.

А будка с обомлевшим чистильщиком, как гроб с ведьмой, все едет к нам с Буном, но не прямо, а наискосок – к краю тротуара. Люди от нее шарахаются. Мы с Буном все еще стоим столбами замороженными. Ни словечка друг другу не успели сказать, но оба уже поняли, что нечистая сила ни при чем. Через трубку стальной тросик был продернут. Один конец вокруг будки чистильщика внизу мертвой петлей завязан, а на другом конце – крючок. И этот крючок сзади троллейбуса на железную лесенку закинут. Тронулся троллейбус – и будка поехала.

Рассказываю я долго, а это чудо быстро произошло. Будка со скрипом и звоном дотащилась до края тротуара, накренилась, брякнулась на мостовую и рассыпалась с таким грохотом, что водитель услышал – остановил троллейбус.

Вокруг кричат. Монеты и коробки с ваксой по всей улице катятся. На перекрестке свистит милиционер. Окна в домах пооткрывались, люди высунулись: смотрят на бесплатное цирковое представление. Машины тормозят и сигналят тревожно, будто катастрофа или бедствие какое!

Нам с Буном смешно стало. А когда чистильщик выбрался из-под обломков своей конуры и закричал: «Карау-у-ул!», мы захохотали во все горло. И дураки! Думать надо, прежде чем рот разевать!

Все на нас посмотрели: хоть и небольшое, а все-таки несчастье – что за идиоты над несчастьем смеются?

– Это они! Они! – заорал чистильщик. – Держите их! Держите!

Мы захлопнули рты, похолодели, а вокруг нас уже кольцо. И милиционер скрипит новенькими ремнями – плечи разминает, голос пробует:

– Спокойно, граждане! Спокойно! Разберемся!.. Не толпитесь – прошу вас! Не мешайте вести расследование!

Это словечко пришибло нас с Буном. Не помню – что, но что-то мы залепетали дуэтом. А милиционер как дунет в свисток. Оглушил совсем! Из парка в ответ два свистка раздалось: держись, мол, спешим на помощь! А помогать-то нам надо, а не ему. Мы и так солнышка не видим. Стоим в толпе похороненные. Милиционер нас за руки держит. И чего держит – сам не знает: не убежим – очень уж толпа густая и шумная.

А чистильщик трясется от ярости и что-то лопочет, то мне, то Буну в лицо слюной брызжет. Шнурки от ботинок с плеч свисают и тоже трясутся, как эполеты у царского генерала.

Потом подоспели два парковых милиционера. Наш, наверно, был старший. Этих двух он оставил восстанавливать порядок на улице, а мы вчетвером оказались в милиции…

Комната просторная, светлая. Мы опять солнце увидели. Разгорожена она барьером. По ту сторону за столом – лейтенант с черными усиками. А по эту – я с Буном, милиционер, который нас привел, и чистильщик. Он первый бросился в психическую атаку – еще с порога. И такое понес, такое, что нам минимум лет по пятнадцать присудить надо!

– Врет он!

Это Бун сказал. У него в критические моменты голос особый появляется. И взгляд – тоже. Редко это бывает, но зато как он взглянет, как скажет этим голосом, так все мальчишки верят ему на сто десять процентов. Лейтенант не Васька, конечно, не Борька и не кто-нибудь другой из нашего класса. Но вижу, и на него подействовало. Он внимательно Буну в глаза посмотрел, взглянул на чистильщика, ладонь вперед выставил и застопорил его на всем ходу, как машину, нарушившую правила уличного движения. Потом к милиционеру обратился:

– Слушаю вас, старшина.

Тот и доложил. Честно доложил. Не прибавил ни слова! Картина вполне объективная. И сам я вижу: со стороны можно думать, что это чудо с будкой сотворили мы с Буном.

– Так было? – спрашивает лейтенант у Буна.

– Так, – отвечает Бун, и я головой киваю.

Лейтенант отпустил старшину и долго слушал чистильщика. Я несколько раз пытался вмешаться, но натыкался на ладонь лейтенанта. Она, как милицейский жезл на перекрестке, язык мой останавливала.

А чистильщик насыпал на нас такую гору чепухи всякой, что удивляюсь, как мы не лопнули под этой тяжестью. Во-первых, мы, оказывается, целыми днями вертелись вокруг его будки – высматривали, где лежат деньги. Во-вторых, по ночам мы пробовали сломать замок. В-третьих, нацарапали на дверце нехорошее слово. Он его закрасил, а мы еще хуже написали. В-четвертых, в-пятых, в-шестых – и с каждым пунктом голос чистильщика все крепчал и превратился бы, наверно, в ультразвук. Но лейтенант погладил усики, припечатал ладонь к столу, будто штамп поставил, и прервал его:

– Ясно! Вы свободны, гражданин!

Чистильщик навалился на барьер.

– Как свободен?

– Вы не довольны? – улыбнулся лейтенант.

– Не уйду, пока…

– Советую уйти, – сказал лейтенант многозначительно.

– А эти? – чистильщик пробуравил нас взглядом.

– Виновные будут наказаны.

– А будка?

– Ее заменят… Идите, гражданин! Надо будет – вызовем.

Чистильщик снова навалился на барьер, но лейтенант повторил: «Идите!», и мы остались втроем. Сидим, переглядываемся с Буном. Рта не раскрываем, но страх уже прошел, потому что чувствуем: этот лейтенант разберется, поймет. А он и спрашивает:

– Почему не плачете? Или привыкли в милиции сидеть?

– В первый раз, – говорит Бун.

– В первый! – подтвердил и я. – А плакать нам нечего! Интересно даже – экскурсия настоящая! По детективам милицию не очень-то узнаешь.

– Любите? – спросил лейтенант.

– Милицию? – усмехнулся я.

– Детективы.

– Один у нас любил! – говорю.

– Ну и что дальше?

– Ну и ушел!

– Куда?

– Да в милицию вашу работать.

– Ученик?

– Зачем ученик? Ученика бы не взяли!..

В это время в комнату вошел толстый, вроде Жаботинского, майор. Спросил:

– Готово?

Лейтенант подал ему какой-то лист.

– Пожалуйста!

Майор пробежал его глазами, потом на нас уставился. Взгляд у него хмурый, колкий, точно он из этого листа вычитал, что мы с Буном семерых ограбили и троих зарезали. Но лейтенант еще ничего про нас не написал, ни единого слова.

– Кто такие? – насмотревшись на нас, спросил майор.

– Любители детективов! – отрапортовал лейтенант.

Майор совсем хмурый стал.

– Начитались и?..

Это он, значит, узнать хочет, что мы натворили после детективов.

– Ничего не начитались! – крикнул я. – И совсем не мы детективы любим!

– А кто же? – спросил майор таким тоном, будто читать детективы – самое страшное преступление перед всем человечеством.

Я даже засомневался, сказать про нашего чертежника или не открывать его тайну. Смотрю на Буна вопросительно. А он взял и сказал:

– Это наш учитель по черчению. Это он после детективов в милицию пошел работать.

– Учитель? – глаза у майора совсем под брови заползли. – Лысый такой? Бритый?

Чувствую, что после этих хитреньких слов меня заносить стало.

– На такие, – говорю, – наводящие вопросики с ловушкой ни один уважающий себя шпион не клюнет! Давно известно: отвечать надо наоборот!.. И не лысый, и не бритый, а с бородой!

Мы с Буном не ожидали, что толстый сердитый майор может смеяться как ребенок. Положил лист на барьер и заливается! Даже заколыхался весь! И лейтенант подхихикивает, но не очень громко, чтобы не обидеть начальника, которого я перехитрил.

Майор глаза руками вытер, взял лист с барьера, опять на нас уставился.

– Кто же это, – спрашивает, – научил вас такой премудрости? Не Борис ли Борисович?

Настала наша очередь удивляться. Что ни говори, а в милиции многое знают!

Пошел майор к двери и напоследок сказал лейтенанту:

– Прижмите этих хитрецов покрепче!

Но в голосе у него не все еще смешинки выветрились, и лейтенант, хоть и ответил: «Есть прижать покрепче!» – но тоже шутливо.

– Задавать вопросов не стану, – сказал он. – Боюсь, что вы наоборот отвечать будете. Рассказывайте все сами. И лучше, если это сделаешь ты.

Лейтенант посмотрел на Буна и уселся поудобнее – приготовился слушать. Бун и начал: и про экскаватор, и про глину, и про ботинки, и про последние пять копеек, и про Катюшин рубль, который пришлось отдать, и даже про то, как мы настроение чистильщику портили.

Зазвонил телефон. Лейтенант ладонью остановил Буна и снял трубку. Ну и разговорчик был – закачаешься! Я подсчитал: он семь раз произнес «да», три раза «нет», девять – «так», два – «есть» и один раз «слушаюсь». Никаких других слов сказано не было. Хоть в сто ушей подслушивай – ничего не поймешь!

Встал лейтенант и говорит:

– Дело о разрушении будки чистильщика передается другому работнику – вашему Борису Борисовичу.

– Он здесь? – вырвалось у меня.

– Он занимается на курсах. Это расследование поручается ему в порядке практики.

Лейтенант записал фамилии и адреса и отпустил нас. А на прощанье подмигнул:

– Спите спокойно!

– Да, – говорю, – спокойно! А сами, наверно, письмо в школу или родителям пошлете?

Он улыбнулся.

– Не задавай вопросов с ловушкой! Я тоже ученый – обязательно наоборот отвечу!

Вышли мы на улицу, как после воспаления легких: ноги еще дрожат, а настроение прямо первомайское!

– Вот это люди! – говорит Бун уважительно.

– Еще какие! – отвечаю. – А майор-то, майор какой!.. Это ведь он позвонил лейтенанту!.. Но кто же все-таки с чистильщиком начудил?

– Не вспоминай про него! – попросил Бун. – Противно!

Мы даже на другую сторону перешли, чтобы с чистильщиком не встретиться. Но его уже не было на нашей улице. У стены дома кучкой лежали обломки старой конуры, а на мостовой – словно амазонскую анаконду раздавили. На асфальте – длиннущая лоснящаяся черная полоса. Банка с ваксой, наверно, под колеса попала. Машины ее и разъездили, размазали метров на пятнадцать.

Чтобы закончить с будкой, скажу, что недели через две на том месте выросла другая. Но ее собачьей конурой не назовешь: вся из пластика и стекла. И чистильщик другой – совсем старый, с добрыми глазами. А на стекле надпись: «Производственный комбинат «Невские зори»… Вакса, шнурки, подковки – и вдруг «зори», да еще «невские»! Не очень хорошо, но в сто раз лучше, чем конура с грязной надписью «Чистка обуви».

А Борис Борисович долго не появлялся и, как нам казалось, никакого расследования не вел. Но это только так казалось…

Один

Прощались мы у «рафика». Это – маленький автобус человек на десять. Он заехал утром за пап-с-мамой и негромко прогудел у нашего дома.

Папа взял меня за плечи, к животу прижал, поцеловал в затылок и в волосы мне дышит – шепчет:

– Будь умным, Саня! Это тебе экзамен на мужество и зрелость…

– А ты там, – отвечаю, – за мамой приглядывай. С ногой чтоб опять не случилось!

Папа еще раз вдавил меня в живот и передал маме. А она плачет. Целует меня и плачет. Слезы соленые-соленые! У меня даже губы от них защипало, а потом и глаза.

– Сашенька!.. Сашенька!..

Больше ничего ей и не произнести от волнения.

– Мама! Это ты, – говорю, – едешь к белым медведям! Я дома остаюсь – не беспокойся! Все будет по-твоему: и дверь не забуду запирать, и газ в кухню не напущу, и мыться буду по субботам в ванне!..

А папа уже с родителями Буна прощается. Отец у него электрик – моторы у троллейбусов чинит, а мать водит эти самые троллейбусы.

– Если что, – говорит папа, – прошу вас – срочную телеграмму…

– Телеграммы не будет! – успокаивает его отец Буна. – Не допустим никаких аварий! Сами, если что, ремонтик проведем – хоть текущий, хоть капитальный!

Говорит, а сам широкий ремень на брюках поглаживает. Но я-то знаю: он даже Буна ни разу пальцем не щелкнул…

Мама на груди у мамы Буна слезы льет.

– И зачем я только геологом стала!..

Моя мама маленькая, тоненькая, как девчонка. А у Буна мама – женщина солидная. Что ей троллейбус! Она и с паровозом, и с танком, наверно, справилась бы не хуже мужчины. Но транспорт никак на ее характере не отразился. Ласковая она, и голос у нее теплый.

– Милочка вы моя! – говорит она. – Да что вы так убиваетесь? Да все хорошо будет!.. Как встанет – сразу вниз, к нам, чай пить. После школы – обедик. Ну и ужин обязательно… А уж к ночи я сама подымусь, не поленюсь, и проверю: дома ли, спит ли?..

Водителю «рафика» эта сцена поднадоела. Он вежливо напомнил о себе: коротко погудел вполголоса. И все заторопились. Папа втащил в машину вещмешки – свой и мамин. Мама еще раз переобнимала всех, включая Буна, и всех просила относиться ко мне ласково и строго.

Бун пошутил:

– Я ему спуску не дам: голову оторву, если слушаться не будет!

Лицо у мамы стало жалким и испуганным. Шутки до нее в ту минуту не доходили.

– Ой! – сказала она. – Не надо…

Папа легонько подсадил ее в «рафик». Мы стояли и руками махали, пока машина не завернула за угол – точь-в-точь как и в прошлом году. Только тогда рядом со мной был дедушка. Помню, как он сказал:

– Разведка двинулась. А наше с тобой дело – тылы укреплять. Идем-ка, Санька, переводить хозяйство на холостяцкие рельсы!

Мне весело с ним было! А сегодня почему-то тоскливо стало. Бун зовет к себе, а мне домой охота.

– Убрать, – говорю, – надо кое-что…

Убирать в квартире нечего. Пап-с-мамой все вылизали перед отъездом. Идеальная чистота. И пусто до гулкости. Я своих шагов никогда раньше не слышал. А теперь брожу из комнаты в комнату – и шаги по всей квартире раздаются. Зачем только дедуля умер?..

Присел я к окну, чтобы шагов своих не слышать. В парк смотрю. Деревья будто в дымке зеленой. Почки, наверно, набухать начали. Никогда я раньше этого зеленого тумана в парке не замечал. Может, глаза лучше видят, когда один остаешься? Значит, полезно иногда посидеть одному, подумать.

Вдруг – дзинь! Звонок! «Неужели, – думаю, – вернулись? Что, если экспедицию отменили?» Отгадайте, рад я был бы или не доволен?.. Рад! Еще как рад! Это только болтовня одна про самостоятельную жизнь! Я без пап-с-мамой уже полчаса прожил и никакого удовольствия не почувствовал!

Бегу к двери. А это – Бун и Васька Лобов… Наверно, кислый я был, потому что Васька подбородок поскреб и сказал Буну:

– Нас явно не ждали… Зайдем попозже!

– Брось ломаться! – говорю. – Человек уборкой занимался, потому и не ждал!

Васька прихожую осмотрел, пальцем по двери провел – нет ли пыли, подмигнул Буну.

– Человек хорошо поработал!.. Скажем, раз уж он такой прилежный?

Я сразу смекнул: припасли они для меня какой-то сюрпризик, и не из плохих. Васька Лобов – тот небывало торжественный, а Бун – радостно-смущенный.

Сел я на стул. Жду. Любопытство распирает.

– А ты, – говорит Васька, – встань! Такие вещи сидя не слушают. И не как-нибудь встань, а по стойке смирно!

Бун тоже сказал:

– Встань, Тур! Встань!

Что за ерунда?.. Но встал я, и уже не любопытно мне, а тревожно. Но пока держусь, за шуточку прячусь:

– Не тяните – поджилки трясутся!

– Сегодня совет дружины заседал, – сказал Васька. – Семиклассников рассматривали… И есть такое мнение, что из нашего класса можно кой-кого в комсомол рекомендовать… Я назвал тебя, Буна и Костю Сажина.

Бун потом рассказывал, что видик у меня был не геройский. Помню, сел я и опять вскочил. Что-то сказать нужно, а ничего не говорится. С трудом губы расклеил.

– Дед бы, – говорю, – рявкнул: «Служу Советскому Союзу!»

Васька смеется:

– Это дед, а ты что скажешь, товарищ Данилов?

– Лучше, – говорю, – деда не скажешь… Служу Советскому Союзу!.. Только зачем так неожиданно?.. И что делать теперь надо? Готовиться?

– Теперь не приготовишься! – смеется Васька. – У тебя четырнадцать лет в запасе было. Либо ты уже готов, либо нет! Вот ты и ответь, честно ответь, откровенно: готов ты или нет?

Смотрю на Буна.

– А ты готов?

Вижу, и ему ответить трудно. Он в таком же положении: заявить, что готов – неудобно, сказать, что не готов – глупо! И всякая к тому же чепуха вспоминается: про дворничиху, которая на нас орала, про милицию, куда нас из-за чистильщика притащили… Может, комсомольцы не должны попадать в такие истории?

– Ладно! – сжалился над нами Васька. – Не мучайтесь! Я с ребятами советовался. Пионерская рекомендация вам обеспечена, а вторую, от комсомольца, поищите сами. Принимать вас будут в конце июня, когда экзамены в школе закончатся.

Васька побежал к Сажину, а мы остались вдвоем. Друг на друга смотрим и про одно и то же думаем.

– Чего, – говорю, – сомневаться? Мы не хуже других!

– А твой дедушка, – спрашивает Бун, – дал бы нам рекомендацию?

– Наверно бы, дал…

– А может, и нет!.. Он меня ревизионистом обозвал. Это тебе похуже хулигана будет!

– Ревизором! – поправил я его.

– Какая разница!

Мы заспорили, а тут опять – дзинь! И кто бы вы думаете?.. Борис Борисович – наш бывший чертежник! Только без бороды. Подбородок белый-белый, как приставленный. И совсем не в милицейской форме – в том же плаще, что и в школу ходил.

– Здесь, – спрашивает, – рецидивисты живут, которые по будкам с ваксой специализируются?

Я плащ у него взял, повесил и на белый подбородок ехидно поглядываю.

– А кто прав оказался? С бородкой-то пришлось расстаться… Здравствуйте, Борис Борисович!

Он смеется.

– Заметная очень. Два раза по одной улице пройду – и все меня знают!

– А что страшного? – спрашиваю. – Вам же не воровать, а наоборот! Пусть знают!

– Ты все такой же!

– Бун, – говорю, – тоже не изменился!.. Проходите, Борис Борисович!

Сели втроем на диван: мы по бокам, Борис Борисович – в середке. Меня так и подмывает.

– Как ваше расследование, Борис Борисович? Оно вам, кажется, в порядке практики поручено… Двоечку не заработаете?

Он отшучивается:

– Пятерка обеспечена! Сейчас актик на вас настрочу – и вся практика! Пять с плюсом!

– Актик – на нас?

– На вас!.. Кто же, кроме вас, виноват?

– Мысль повторенная, – говорит Бун, – есть ложь!

Похохотали мы, а он и спрашивает у меня:

– Проводил своих?

– Проводил!.. А откуда…

– Оттуда! – говорит Борис Борисович, не дослушав вопроса. – Хорошо иметь таких друзей!

Это он про Буна. Видно, все знает: и про моих пап-с-мамой, и про то, что я под надзор родителей Буна оставлен.

Обнял он нас по-дружески, посмотрел на меня, на Буна и перешел к делу.

– Память мне ваша нужна… Это очень важно!.. Вы в плен одного парня когда-то захватили… Постарайтесь теперь припомнить все жаргонные словечки, которые он произносил. Особенно те, которых вы не знаете или не поняли.

Это была задачка похуже бассейна с двумя трубами. Мы ведь только на уроках за чистоту русского языка боремся, а дома или на улице мы и сами так жаргоним, что прохожие оборачиваются. Не думаю, что есть хотя бы одно нелитературное словечко, которое мы не знаем. Может, это и плохо, а что сделаешь! Знаем – и все! Их же из головы не выбросишь!

Смотрю на Буна.

– Вспомнил что-нибудь?

– Компаха, – говорит. – Репетушка…

– Еще! – просит Борис Борисович. – Какие-нибудь непонятные слова.

– Ругательства? – спрашиваю.

– Нет. Их повторять не надо.

– Тогда, – говорю, – не было, Борис Борисович, таких слов! У меня память зверская! Как бритва! Захочу – и как в кино, могу всю ленту прокрутить про этого парня.

– Захоти, пожалуйста!

Я и начал:

– Мы его у школы встретили… Шел, молчал… Дошел до своего дома. По лестнице протопал. Встретился с кем-то наверху. Разговор был короткий, а слова такие: «привет, старик», «отломал азбуку», про немку…

– Про немку? – спросил Борис Борисович. – Про какую?

– Школьный жаргон! – говорю. – Так всех учительниц по немецкому языку называют.

– Ой ли? – произнес Борис Борисович и по привычке в бороду свою хотел вцепиться, но нету бороды-то – сбрита, а то бы он опять ее в винт скрутил.

– Точно! – говорит Бун. – Мы проверили. Он в самодеятельности занимается на немецком языке.

– Как же вы проверили?

– Он сам сказал.

– А вы поверили?.. И напрасно. О немке и речи не было!

Тут я и догадался.

– Есть! – говорю. – Нашел! Не немка, а мемка! Мы потом решили, что это немка, а вначале я точно слышал – мемка! У меня слух зверский!.. Это словечко вам требовалось?

– Допустим, – согласился Борис Борисович. – А что такое мемка?

Ни Бун, ни я никакой мемки не знали. Борис Борисович объяснил и такую нарисовал картинку – жуть одна!

Сейчас новых домов в городе строится – прямо миллион целый! Телефонов не хватает. Автоматы на улицах есть, а по квартирам не сразу ставят. Заболел человек – приступ у него. Кто-нибудь бежит к автомату, чтобы врача вызвать, а телефон не работает: трубка срезана! Он – к другому! И там нету трубки!

Больному плохо! Укол бы ему! А врача никак не вызвать… Пока такси найдут, пока доедут до «неотложки» – умер человек!

– Это же убийство! – говорит Бун.

Я тоже, разгорячился.

– Расстреливать таких надо!

– Прежде всего, – сказал Борис Борисович, – нужно поймать этих охотников за трубками. Они их мемками называют. Вероятно, от слова мембрана.

Из-за этой истории с автоматами мы с Буном про свое дело забыли. Хорошо, что я вспомнил.

– Поймать, – говорю, – надо их обязательно! Хотите, даже поможем вам. Но мы ведь и сами вроде подсудимых! Вам же нас расследовать поручили! Вы уж нас в первую очередь, Борис Борисович! Постарайтесь, пожалуйста, а то нас и в комсомол не примут. Как раз сегодня…

– Знаю! – улыбнулся Борис Борисович.

– Могу спорить – не знаете!

– Проспоришь!

– Ну, что сегодня было?

– Приходил Вася Лобов. Так?.. И сегодня же совет дружины заседал. Так?.. И вынес одно решение. Так?..

Я только рукой махнул. С ним лучше не спорить. Вот тебе и школьный чертежник!

– Поздравлять пока не буду! – говорит Борис Борисович. – Рано… Но уверен – все будет хорошо!.. А с будкой чистильщика… С тем случаем – не беспокойтесь. Я уже оправдал вас. Дело еще не закончено, но вы в нем участвуете только как свидетели.

– Кто же, спрашиваю, – вытворил эту штуковину с будкой? Или еще не знаете?

Борис Борисович встал с дивана и огорошил нас:

– Зато вы знаете и сегодня покажете его. Жду вас в семь часов у центрального входа в парк…