Текст книги "Бун-Тур"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Погоня

После сбора вечером мы с Буном дверь ремонтировали. Не думали, а пришлось – неудобно стало. Идем из школы домой, а какой-то старик горелый почтовый ящик в нашем коридоре заменяет. Бун и говорит:

– Давай вставим стекло? Хоть и дворничиха его выдавила, а все-таки… У нас есть кусок.

Примерили – как раз. Вынули из пазов осколки старого стекла, прилаживаем новое.

– И чего им вздумалось? – говорю. – Этим ослам, которые подожгли. Никакого интереса в этом нету. Идиоты!

– Я про тебя то же самое подумал, – признался Бун. – Увидел, как горит, – идиот, думаю, совсем круглый!

– Такой уж я бессмысленный? – спрашиваю с обидой.

– А они? У них ведь тоже какой-то смысл был. Навредить, может, хотели.

– Кому?

– Не знаю.

– Вредители, – говорю, – еще до войны вывелись, а идиоты пока имеются.

– Полно́! – согласился Бун. – Та же дворничиха!.. Одной рукой за шиворот тащит, а другой колет. Ударить боится, а пальцем, как гвоздем, мою спину буравит!

Я не раз замечал: скажешь про кого-нибудь, а он и идет, точно его позвали. Сказал Бун про дворничиху, а она и вошла со двора на лестницу. Как завопит притворно-сладким голоском:

– Ай да молодцы! Ай да умницы!

– Быстро, – говорю я, – мы из хулиганов в молодцов превратились!

А она еще слаще:

– Да разве я по прихоти своей? От государства, от его выгоды законной!.. Если и обругала, дак я же на службе, за общее дело болею! За добро народное! Тут и погорячиться не грех!

– Болеете? – переспрашиваю я. – Температура очень высокая? Может, вам бюллетень выписать за то, что вы Буну всю спину до синяков пальцем истыкали?

Ей бы хотелось опять басом на меня рявкнуть, но побоялась.

– И неправда! И не было! Сам майор товарищ Лобов видел, что не было! Это не я! Мальчик сам метлой укололся! Метлой! – визгнула она погромче, чтобы услышал старик, заменявший почтовый ящик, и, сунув руки под передник, выкатилась обратно во двор.

Все настроение она нам испортила. Есть же люди! Противные, как жаба за пазухой. Только от жабы, говорят, польза, а от них один вред.

А Бун смеется:

– И не придерешься? Государство! Общее дело! Добро народное… Знаешь, как трудно против этих слов спорить?.. Я бы постановление вынес: кто такое слово большое скажет не к месту, того штрафовать на месячную зарплату!

– Пожалуй, загнул! – говорю. – Месячную многовато!

– Ничего не загнул! Это же спекуляция, а за спекуляцию судят и в тюрьму сажают!.. Такие слова внутри жить должны, а не на языке!

Бун начал со смехом, а закончил сердито, да еще и на меня уставился, будто я и есть тот самый словесный спекулянт, которого штрафовать надо.

– Чего ты на меня взъелся? – спрашиваю. – Я же согласен! Только уменьши штраф, а то многие без зарплаты останутся…

Долго возились мы со стеклом. Старик раньше с ящиком справился, а потом уж и мы закончили. Бун сильно хлопнул дверью, чтобы проверить, как держится наше стеклышко. Ничего – не выскочило и даже не задребезжало. Значит, крепко держится. Полный порядок! Хотели идти по домам, вдруг Бун схватил меня за руку, а сам на входную дверь смотрит. За дверью кто-то шепчется. Голоса мальчишек.

– Подожди! – говорит один. – Пусть та тетка с сумкой пройдет.

– Подождем! – согласился другой. – Все равно ты проиграл – больше трех ящиков не сгорело. Придется тебе Тамарке Сысоевой пальто красить!

– Посмотрим!

Мы с Буном приготовились. Как они войдут в коридор, так мы их, этих поджигателей, и зацапаем! Придвинулись к двери, но я наступил на осколок стёкла, поскользнулся и, чтобы не грохнуться, вцепился в дверную ручку. Дверь и открылась. Мальчишки побежали. Мы – за ними. Они – в парк, и мы туда же. Сначала они неслись, как спринтеры на Олимпийских играх, а потом сдавать стали.

– Бун! – кричу. – Жми! Сейчас мы их догоним!

А они – еще тише. Впереди яма какая-то выкопана. Добежали они до ямы и совсем остановились. Смотрят на нас и подленько улыбаются. Удивительно даже! А удивляться-то было нечему. Заманили они нас в ловушку. Зашевелились кусты, и мы с Буном оказались в кольце. Мы вдвоем – в центре, а вокруг человек десять.

Что делать? Встали с Буном плечом к плечу. Драться так драться. Только бы сзади не набросились!

– Кто в спину ударит, – говорю, – тот подлец и пусть потом не плачет!

А они не торопятся. Рассматривают нас, как букашек, улыбаются. Только улыбки у них не живые, резиновые какие-то. Невесело от таких улыбок.

Один из парней постарше, класса так из девятого, вздохнул и лениво слова цедит:

– Могилка готова… Вас с почестями хоронить или как?

Смотрю я на парня, и такая у него хамская, поганая рожа, что так бы и врезал! Глаза нахальные, и ничего за ними нету – пустота, как у невидимки.

Чувствую: Бун тоже закаменел. И страха у нас уже поменьше осталось.

– А тебя, – говорит Бун, – под свист закопают!

Но пустоту словами не прошибешь! Слова не доходят. Парень подмигнул мальчишкам и сказал:

– Взялись, что ли?

Я только два раза успел влепить кому-то по хуку слева и справа и… полетел вниз. Брызги – во все стороны. Воды в яме по колено. Я в одном углу стою, Бун – в другом. Весь он мокрый, но не трусит. Смотрит вверх, и по глазам видно: хоть стреляй в него сейчас – он и не моргнет!

Поднял голову и я. До верхнего края ямы – полметра, а вокруг – лица перевернутые. Рты открыты – хохочут. Нашел я пустые глаза того парня.

– Покажись, – говорю, – получше, чтобы запомнить!

Лиц вокруг ямы стало поменьше – испугались, а он плюнул сверху и цедит сквозь зубы:

– Хочешь сфотографировать для милиции?

Я увидел над головой подметку его ботинка. Каблук уперся в землю, и на меня грязь посыпалась.

– Мы сами госбезопасность! – крикнул парень и спустил на меня большой ком мокрой глины.

Потом мы с Буном услышали свист. Головы мальчишек исчезли. Кто-то их спугнул. Я пригнулся, подставил Буну спину.

– Лезь быстрей, пока не вернулись!

Он, чудак, отказывается.

– Ноги, – говорит, – грязные.

Мне смешно стало. Оба мы мокрые и по самую макушку в глине вымазаны, а он запачкать меня боится!

– Лезь! – кричу. – Некогда спорить!

А сверху чей-то голос знакомый:

– Марафонский заплыв? Старт или уже финиш?

Смотрим, а это Арнольд Викторович, наш учитель по физкультуре. Крупно нам повезло с Буном!

– Стартуем! – говорю весело.

– А не пора ли финишировать? – спрашивает он и руку вниз тянет.

Выволок нас наверх.

– Кости целы?

– Целы! – ответил Бун.

– Дрались?

– Не дрались! – говорю. – В засаду попали.

Арнольд Викторович вытащил секундомер.

– До вашего дома – четыреста метров. Даю одну минуту, чтоб не простыли. Если не уложитесь, зачета в этой четверти не поставлю.

Он засек время, а мы рванулись к дому и бежали так, как не бегали ни на одном уроке физкультуры. Только брызги на асфальт летели.

Добровольцы

Олухи же мы были дремучие. Сколько уже раз за нашу жизнь выбирали председателя совета отряда. А как? Да очень просто – кого попало. Чью фамилию первую выкрикнут, за того и голосовали, лишь бы поскорее закончить сбор. Только в последний раз обдуманно голоснули – за Ваську Лобова. И не ошиблись.

Мы с Буном ни за что бы Борьке Шилову не рассказали про то, как нас чуть не похоронили. Незачем! Он бы обязательно спросил, как мы рассказываем: просто как однокласснику или как председателю? Если как однокласснику, он бы сказал: «Дураки! Вам бы голову проломить могли!» Если как председателю, он бы другое загнул: «Не пионерский поступок! Мы не должны драться с хулиганами! Никому больше не говорите, чтобы не запятнать честь отряда!»

Вот и решайте, был ли смысл рассказывать Борьке Шилову.

А Ваське Лобову мы все выложили.

Он долго не раздумывал – вскочил на парту и объявил на весь класс:

– Люди! Сбор сегодня! Внеочередной! Специальный! Экстренный! Но кому некогда – может не оставаться! Взыскивать не будем!

Его спрашивают: что такое, зачем, какой вопрос на повестке дня?

– Узнаете, – говорит, – после уроков!

Мы с Буном не очень этому сбору обрадовались. Не хотелось, чтобы мальчишки и девчонки про нашу грязевую ванну узнали, но делать было нечего.

На сбор остались все. Ни у кого в тот день дядя не болел и тетя никуда не уезжала. И тишину Ваське не пришлось устанавливать. Когда он занял председательское место, все сами замолчали. Ждут, что он скажет. В это время в класс заглянул Борис Борисович – наш чертежник.

– Что у вас – сбор? – спрашивает. – Тогда почему так тихо? Или я помешал?

Васька не растерялся.

– Нет, – говорит, – не помешали. Наоборот! Хорошо, если бы вы могли остаться.

И зачем Ваське это понадобилось? Может, дипломатию разводит: надеется, что Борис Борисович не останется, потому и приглашает для вежливости?

Но Борис Борисович остался. Сел за последнюю парту, реденькую бородку в кулак зажал и в жгут ее сворачивает. А Васька хоть бы что! Будто с пеленок в председателях ходил! И открыл он свой первый сбор легко и просто, по-человечески.

– Добровольцы, – говорит, – нужны! И не простые, а следопыты и сыщики!

И рассказал он, как мы гнались за мальчишками, как в засаду попали, а закончил так:

– Бун и Тур начали хорошее дело, но им одним не справиться. Нужны добровольцы, чтобы выследить и поймать этих самых поджигателей!

Добровольцев нашлось много – весь наш класс. Борька Шилов тоже руку поднял. Все уже опустили, а он свою держит.

– Тебе чего? – спрашивает Васька.

– Не пионерское, – говорит Борька, – это дело. Задачи пионерской организации, насколько мне помнится, совсем другие!

– Мысль повторе́нная есть ложь!

Это Борис Борисович с задней парты изрек свою любимую поговорку. Я уже говорил: боимся мы этой «повторенной мысли» больше двойки. Борька оглянулся, покраснел, а Васька спрашивает:

– Ты, значит, против и в добровольцы записываться не хочешь?

– Почему? Записываюсь! – заторопился Борька. – Я могу добровольно заявление в милицию составить, пусть только мне приметы тех мальчишек дадут.

Смеялись все, даже Борис Борисович. А Васька, конечно, не пропустил случая и здорово подъел нашего экс-председателя.

– Сколько, – говорит, – живу, а еще ни разу не слышал, чтобы писари-добровольцы требовались. Писарей и так всегда хватает!

Посмеялись, а потом стали обсуждать план операции и ничего толкового придумать не могли. Дежурить у ямы – глупо. Они к той яме, может, целый год не подойдут. Караулить у школ, но их много в нашем районе. И к тому же караулить можем только мы с Буном. Остальные не знают тех мальчишек.

Еще было предложение: устроить в нашем доме у почтовых ящиков секретный пост, но зайдут ли мальчишки в коридор еще раз?

– Зайдут! – уверяет Бун. – У них же спор! Им надо узнать, сколько ящиков сгорело!

Решили после уроков караулить у ящиков. Начали очередь устанавливать, кому с какого часа в секрете сидеть. Васька записывает добровольцев, а сам, хитрюга, все на Бориса Борисовича поглядывает, будто ждет от него чего-то. И дождался.

– А на что они спорили? – спрашивает Борис Борисович.

– Кто проиграет, – ответил Бун, – тот должен пальто какой-то Тамарке покрасить.

– Какой Тамарке?

Бун повернулся ко мне.

– Не помнишь?.. Они, кажется, называли фамилию…

– Не помню! А ты?

Долго мы смотрели друг на друга. Весь класс ждал. Крутится у меня в голове что-то, вертится, а никак не вспомнить. И у Буна тоже.

– Помоги! – просит. – Подскажи чуть-чуть, я и вспомню!

– Колбаса, – говорю, – такая была или конфеты…

И посыпалось отовсюду: краковская, медовые, чесночная, ликерные, телячья, языковая… Настоящая лошадиная фамилия получилась!

– Почему, – спрашивает Борис Борисович, – и конфеты и колбаса сразу?

А я откуда знаю? Пришло в голову – вот и болтнул!

– Соевые? – снова спрашивает он.

И ведь отгадал! Я подскочил.

– Точно! – говорю. – Головой ручаюсь! Сысоева она! Тамарка Сысоева!.. Спасибо, Борис Борисович! Не зря вы детективы на уроках читаете!

И зачем только я это выпалил! Я ведь без всякой насмешки, от радости, а вышло плохо! Язык бы себе откусил по самый корень! Встанет, думаю, и уйдет сейчас!.. А он ничего, только бородку свою совсем в винт вогнал.

– Ты, – говорит, – довольно наблюдательный. И ассоциации в тебе шевелятся… Ну, хорошо – выяснили: Сысоева она, Тамара, а что дальше?

Все молчат. А Васька Лобов опять схитрил: откашлялся и со всей торжественностью объявил:

– Слово для предложения имеет Борис Борисович! Пожалуйста, Борис Борисович!..

Пришлось ему встать. Выпустил он из руки бородку и предложил первыми направить в разведку добровольцев-девчонок. Пусть поищут по школам Тамару Сысоеву.

Ничего не скажешь – предложение что надо! Одобрили его. Катюшу Крылову назначили самой главной над нашими разведчицами. Ей будут передавать сведения о всех Сысоевых нашего района.

Когда расходились, Борис Борисович подошел ко мне.

– Ты не торопишься, Данилов?

Ну, думаю, придется расплачиваться за детективы. Что поделаешь – заслужил! Хорошо, что хоть без свидетелей.

– Нет, – говорю. – Не тороплюсь… Вы ведь ненадолго?

– На часик.

Ничего себе, думаю, попилит он мои косточки! Но вида не подаю.

– Останусь, – говорю. – Где? Здесь или…

– Пойдем в пионерскую комнату, – предлагает он.

Идем по коридору. Все нас обгоняют. На меня сочувственно смотрят. И Бун обогнал. Прошептал на ходу:

– Извинись, язычник! Я тебя подожду!

Вошли мы в комнату, и мне сразу полегчало – никого нету. А Борис Борисович достал из шкафа шахматную доску.

– Помнишь, – говорит, – мы договаривались сразиться?

– Помню! – отвечаю. – Вы мне тогда еще четверку за ту… за ладью поставили. Вид сверху и сбоку.

– Есть сегодня желание? – спрашивает Борис Борисович и бренчит фигурами.

А я все не верю. Длинная, думаю, у него увертюра! Начинал бы уж проработку поскорей!

А он не начинает. Сели мы напротив друг друга. У меня белые, у него черные. Разыграл я ферзевой гамбит. Об игре не думаю. Переставляю фигуры по памяти. Ходов по двадцать сделали, а он про детективы так и не вспоминает. Играет молча, серьезно. И я начал по-серьезному. Стараюсь хода на три вперед заглянуть. Только поздно я взялся. Зажал он меня прилично, и есть у него в запасе страшный ход, от которого вся моя оборона развалится. Что бы такое сделать? Отвлечь чем-нибудь, чтобы прозевал он этот выигрышный ход? Двинул я свою фигуру и спрашиваю:

– Борис Борисович! Объясните, пожалуйста, что значит: мысль повторенная есть ложь?

Он бороду рукой кверху задрал.

– Тебе не понятно?

– Понять, – говорю, – можно… Но есть и другая пословица: повторенье – мать ученья. Которая правильная?

– Обе! – отвечает. – Повторил – изучил – усвоил! А что дальше? Опять повторять? На месте топтаться?

И делает Борис Борисович тот выигрышный ход, которого я боялся. Не помогла моя хитрость. Горит мой ферзь без дыма голубым огнем. Махнул я рукой.

– Заметили! – говорю. – Сдаюсь!

Он бородкой трясет – не соглашается.

– Рано сдаешься! Ферзевой гамбит ты изучил, а дальше не двинулся… Я этот ход нарочно сделал, чтобы тебя проверить. Многие сдаются в такой позиции. А ты не повторяй их ошибку. Смотри!

Борис Борисович стал играть моими фигурами. Пожертвовал ферзя, двинул пешку, коня и поставил черным мат.

– Красотища! – говорю.

Он доволен. Сияет. Я и признался:

– Я думал, вы отчитать меня хотите за детективы… Вы уж не сердитесь!.. Сорвалось!

– Не за что, – говорит, – сердиться… Я с детства собираю коллекцию детективов… Люблю! Глупо, может быть… И коллекция, может быть, глупая, никому не нужная… Скажи, здорово надо мной в классе смеются?

– Да что вы! – Я чуть его по плечу не хлопнул, чтобы успокоить. – Да ни одной хохмы про вас! Мы же вас уважаем по-настоящему!.. Я и сам запоем детективы глотаю!

Борис Борисович улыбнулся.

– Не заливай! У тебя другая страсть!

Полез он в карман, вытащил конверт и мне протягивает. Заглянул я, а там – марки!.. Мне бы спасибо сказать, а я, как дурак, спрашиваю:

– Откуда вы знаете?

– А я вроде тебя – наблюдательный. Бери и… и беги – друг тебя заждался. Еще минуту – и носом стекло выдавит!

Посмотрел я на окно, а за стеклом лицо Буна торчит: нос приплюснут, глаза недоуменно хлопают.

– Завидую, – говорит Борис Борисович, – вашей дружбе. Беги, не заставляй ждать.

Выскочил я на улицу.

– Что у вас было? – спрашивает Бун. – Никак в шахматы играли?

А я и сам толком не пойму, что было.

– И в шахматы… И про мысль повторенную говорили… И мат красивый видел… И про детективы разговор был… И марки получил… Сам ничего не понимаю! Знаю только одно: нам бы такого пионервожатого!..

Ответный визит

Не думал, что Катюша такая скрытная. Целую неделю мы не знали, что творится у девчонок. Катюша даже Буну ни словечка не сказала. Но что-то наши разведчицы делали. Это видно было. На переменах девчонки часто уходили в самый конец школьного коридора и о чем-то совещались.

Нам, мальчишкам, надоела такая таинственность, которая мимо нас проходит, и пристали мы к Ваське Лобову: ты председатель – ты и кончай эту игру в прятки! Мы тоже хотим в поиске участвовать!

Васька нас быстренько одернул.

– Не рыпайтесь! – говорит. – Девчонки дело знают! Я в курсе!.. По секрету могу сказать: Сысоеву уже нашли! И знаете как? По пальто! Слух прошел, что у кого-то в школе на вешалке пальто испортили – меховой воротник чернилами облили. Наши разведчицы – туда! Покрутились, поговорили и узнали: у Сысоевой, у Тамарки! Сегодня с ней личный контакт установят. Если подтвердится – двинем мужскую гвардию!

Васька так на нас посмотрел, что все мы почувствовали себя настоящими гвардейцами.

В четверг Катюша на сборе отчиталась о работе. Девчонки узнали, в какой школе учится Сысоева, и разговаривали с ней, даже испорченный воротник видели, но больше ничего разведать не смогли. Сысоева никого не подозревала. Врагов у нее не было. Кому помешало пальто – полная загадка.

Васька решил всю гвардию пока не двигать. На кого ее двигать? Противника еще не видно. Двинули нас с Буном и назвали эту операцию, как в детективе, «Ответный визит».

В пятницу у нас пять уроков. Портфели мы Катюше отдали, а сами – в троллейбус и едем к той школе, где Сысоева учится. Вышли, как нам девчонки сказали, на пятой остановке и сразу же школу заметили. Новенькая. За окнами первого этажа видны перекладины шведской стенки. Значит, и зал физкультурный есть. А у нас его еще только строят. Не строят, а пристраивают. Внутри школы его сделать негде. Его снаружи отдельным домом к школе подводят, а потом объединят одной крышей.

Сели мы с Буном на скамейку в школьном садике, ждем, когда шестой урок закончится. Бун мне кусок сахара сует.

– Съешь! – говорит. – Я где-то читал: от сахара глаза лучше видят.

Сидим хрустим.

– А ты их, – спрашиваю, – представляешь?

– Тех двоих – не очень, а который побольше, того помню.

Я сам попробовал представить мальчишек, за которыми мы гнались, и не получилось. Как представишь, если мы их спины видели. А когда они у ямы лицом повернулись, нам уж не до них было.

Просидели мы минут десять. Слышим – звонок. Кончились уроки. Дверь открылась, и посыпались мальчишки и девчонки, как из автобуса в часы пик.

– Смотри в оба! – предупредил я Буна. – Рано ты сахар дал, сейчас бы его сосать!

Но сахару не потребовалось. Мы одновременно увидели того парня, который на девятиклассника тянет. Ничего в нем приметного нету, а запомнился он нам обоим. Пустой он какой-то. И держится так, будто и вокруг него пусто. Прошел по школьному двору. Насвистывает что-то под нос и смотрит только перед собой. За таким следить – легче легкого! Я бы за ним вообще не следил. Мы с Буном вполне выдать ему смогли бы. Справились бы, хоть он и старше. Но Васька Лобов предупредил и даже кулаком погрозил, когда отправлял нас в разведку:

– Никого не трогать и ни с кем не заговаривать! Все испортите! Выследить и доложить!

А что за этим парнем следить? Не интересно! Идет себе, ни от кого не прячется и никого не боится, а мы в пяти шагах сзади за ним топаем. Хоть бы раз обернулся! Ни разу! Так и дошли до его дома. Дверь ногой распахнул и зашаркал подметками вверх по лестнице. Мы чуть-чуть подождали и тоже вошли в дом. Остановились на нижней площадке, а он где-то между вторым и третьим этажами подымается. Дверь чья-то хлопнула. Кто-то поздоровался с нашим парнем:

– Привет, старик! Отломал азбуку?

– Отлома-ал! – отвечает он сонным голосом.

– Ну, ломай, ломай, да про мемку не забывай!

– Будет.

– Когда?

– Получишь. Завтра в пять репетушка назначена.

Они вдвоем стали подниматься еще выше. До самого верха дошли – до пятого этажа, а мы с Буном на троллейбусе обратно уехали.

– Что это, – спрашиваю, – за мемка?

– Это, – говорит Бун, – блатное что-нибудь или сокращенное… Какой-нибудь мебельно-мыльный комбинат.

– А репетушка?

– Репетиция, наверно.

– Что же он – в драмкружке занимается? Не верится что-то.

– Не знаю, – говорит Бун.