Текст книги "Бун-Тур"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

ПРЕПРАКЛЮФ

Я заметил: если слово кончается на «ист», то оно всегда какое-то широкое. Его можно целый день объяснять и так и не объяснишь до конца. Легче эти слова разделить на хорошие и плохие, но и то не все. Коммунист – это хорошо, капиталист – плохо. А идеалист? Кто его знает? Пожалуй, не так плохо, но и не очень чтобы хорошо.

Кирилл Петрович такое знание слов называет пассивным и старается, чтобы побольше слов перешло в наш актив. А одно слово мы и сами в наш актив перевели: формалист.

Мы его часто слышали и знали, что это плохо. Формалистов по радио и в газетах клеймят позором чуть не каждый день. Но попроси нас растолковать, что это такое – запутались бы.

Вообще задал нам Васька задачку! Не я один – все, наверно, ломали голову, как стать формалистами, чтобы по-формальному относиться к Борьке Шилову. И не придумали бы, но уж очень злы мы на него были, потому и получилось все-таки, хоть и не сразу. Пришлось нам для этого организовать тайком от Шилова КЛЮФ. Могу спорить – не расшифруете! Но уж ладно – помогу! КЛЮФ – это Клуб юных формалистов.

Как только мы его организовали, так этот самый формализм и зашевелился – дал о себе знать. Как по рельсам покатился!

Какой же клуб без правления? Выбрали мы правление – получился ПРАКЛЮФ. Но ведь ни одно правление не бывает без председателя! По совместительству назначили Ваську Лобова председателем. Вот вам и ПРЕПРАКЛЮФ! Новая должность.

Все наши предложения стекались в КЛЮФ, а там их сортировали и отбирали те, от которых пахло формализмом. И еще была одна забота: запрещать очень ядовитые и обидные предложения. Хотя теперь-то нам ясно: любой формализм ядовит, как сок мухомора.

Дождались мы того дня, когда Борька Шилов дежурил по классу. Обязанности дежурного простые: чистота, конечно, чтобы доска вытерта была, мел и тряпка на месте, чтобы на перемене проветривать класс. Но форточки редко кто из дежурных открывал. Зачем возиться даром – у нас же не курят. Борька тоже форточки не открыл.

Начался урок – английский язык. Сидят девчонки – разомлевшие совсем, как после горячей ванны. Платочками обмахиваются. У мальчишек платков ни у кого нету. Мы учебниками, как веером, работаем. Отфыркиваемся, точно в тропиках. А англичанка у нас странная: ее легко в чем хочешь убедить можно. Посмотрела она на нас, воздух понюхала и говорит:

– Да! Жарко в классе, душно.

– А кто сегодня дежурный? – спросил кто-то распаренным голосом. – Наверно, форточку не открывал?

– Да-да! – подхватила англичанка. – Кто дежурный?

Борька Шилов встал.

– Вот видишь! – упрекнула его англичанка. – Из-за твоей небрежности страдают твои же товарищи! И у меня голова начинает побаливать…

Скажете, мы нехорошо поступили? Извините! Дежурный должен открывать форточки? Должен! Так что – все правильно! К нам не придерешься!..

И еще один спектакль мы на уроке по английскому провернули. На других уроках нельзя. Другие учителя сразу бы раскусили нашу хитрость…

Самописка – вещь хорошая, когда пишет. Но часто в самый важный момент она перестает писать. Что с ней делать? Не разбирать же по частям на уроке! Почти все встряхивают ее, как градусник, чтобы чернила на перо выползли. А когда чернил много, то они не только на перо, и на пол летят.

Сидим, значит, на английском, записываем под диктовку вопросы, на которые нужно дома ответить. Видим, Борька свою самописку встряхивает.

– Шилов! – громко говорю я. – Не надо! Нельзя!

– Что случилось? – спрашивает англичанка.

– Он школьный пол, – говорю, – чернилами пачкает.

– Шилов! – с укором произносит англичанка. – Что сегодня с тобой?

– Разрешите? – встает Катюша.

Берет она с доски мокрую тряпку и старательно вытирает пол около парты Борьки Шилова.

– Спасибо! – говорит ей англичанка. – А тебе, Шилов, стыдно!

А Борьке не стыдно, а страшно. Он на эту тряпицу в Катюшиной руке, как на змею, смотрит.

Тоже, скажете, нехорошо? А я у вас спрошу: дома вы чернилами пол пачкаете? Нет? А в школе, выходит, можно? Нельзя! Так что не придирайтесь!.. Все точненько!..

Мы еще в пятом классе два решения вынесли. Если спор какой-нибудь идет или что-нибудь очень заинтересовало, мы выбираем того, кто хоть капельку в этом вопросе разбирается, и даем ему задание: выяснить все, почитать, расспросить и потом доложить на сборе. Здорово получалось, потому что за дело брался тот, кому это интересно.

А второе решение такое: каждому в день рождения дарить большую фотографию всего класса с именинником в центре – в круглом окошечке. У меня уже три таких фотографии – из пятого, из шестого и седьмого класса. Но не думайте, что мы каждый год по двадцать семь раз фотографировались всем классом. Мы снимаемся один раз в начале учебного года. Заказываем двадцать семь карточек с круглым пустым окошечком в центре. Все они хранятся в школе. Когда наступает день рождения, именинник приносит из дома какую-нибудь свою фотографию. Мы ее обрезаем и вклеиваем в пустое окошечко. Каждый получается на карточке в двух видах: маленький – со всеми и крупный – в центре.

Оба эти решения очень нам нравились. А вот что получилось, когда их начал выполнять КЛЮФ…

Весна. Журналы весенние советы печатают. Вычитала Катюша в журнале «Здоровье» про сморчки и строчки. Уж очень эти грибы расхваливают! Они садовые первые растут – в мае и даже в апреле. Пришла Катюша в школу и спрашивает:

– Кто сморчки ел?.. Говорят, оч-ч-чарованье!

Никто, оказывается, не едал ни сморчков, ни строчков. Даже Костя Сажин их не нюхал, а уж он-то известный грибник! Многие и не слыхали про такие грибы, а кому-то отец говорил, что это и не грибы, а поганки и есть их нельзя.

Заспорили. Тут Васька Лобов и предложил дать поручение: разведать все про эти спорные грибы, а еще лучше – достать хоть один и показать нам в живом виде. Все, конечно, про Костю Сажина подумали. Но кто-то из правления КЛЮФа крикнул:

– Поручить Борису Шилову!

– Почему мне? – возразил Борька. – Я даже белые ни собирать, ни есть не люблю! А Костя – знаток этого дела!

– Что ж! – говорит Васька. – Есть два предложения: Шилов и Сажин. Будем голосовать в порядке их поступления. Кто за Шилова?

Все проголосовали, кроме самого Борьки.

– Явное большинство! – объявил Васька и руками развел. – Ничего не поделаешь! Таково мнение коллектива… Сколько тебе дней на подготовку надо?

– Неделю! – буркнул Борька.

Спорить он побоялся. Понял: эти грибы – из той же оперы, что и форточка, и чернила. Значит, ничего не докажешь, никого не переубедишь, а выговор схлопотать можно. И формулировочка готова: за отказ выполнить поручение. И не отвертишься! Отказ налицо? Налицо! Получай выговорок! Формализм – штука гибкая!..

Представляю, как Борька готовился к этому сбору. Все, наверно, книги про грибы вызубрил! Если он их просто не любил раньше, то теперь ненавидеть должен! Но это его дело, а задание – заданием: вынь и положи!

Но он сделал такое, чего никто не ожидал. Он купил на рынке и принес на сбор в газете три сморчка и три строчка. Выложил на стол и смотрит, довольный, на нас. Хотел удивить и удивил, конечно: и я и многие другие первый раз в жизни такие грибы видели. Но у нас формализм был отрепетирован. И хотя случай с живыми грибами не предусматривался в программе, мы нашли правильный ход. Любопытство спрятали и так небрежненько взглянули на его грибы. Катюша нос сморщила. Кто-то подошел к столу, колупнул коричневую шляпку сморчка и отвернулся.

– Ясно! – говорит. – Напрасно ты стол выпачкал!

– Не ясно! – загорячился Борька. – Я сейчас расскажу вам, тогда ясно будет!.. Это интересные грибы!

По классу шумок пополз: «У-у-у-у…» Не надо, мол! Надоело! Время дорого! Нечего его на пустяки тратить!

Встал Васька, спрашивает:

– Чего заукали? Не хотите, что ли?

– Не хотим!

– Ну их – грибы эти!

– Есть темы и поважнее!

Борьку даже затрясло, а Васька его по плечу похлопал, похвалил:

– Молодчина! Я отмечу у себя, что задание ты выполнил с честью! По-пионерски!.. Сбор объявляю закрытым!

Мы к дверям потянулись. На стол с грибами больше никто не посмотрел и ни одного слова про грибы не было сказано.

Борька как сморчок сморщился.

– Что же мне, – спрашивает, – делать с ними?

– Выкинь ты их в помойку! – советует Васька. – Заверни и выбрось, когда из школы выйдешь. А галочку напротив твоей фамилии, не бойся, я обязательно поставлю! Жирную!..

За неделю до Борькиного дня рождения, как и у всех перед именинами, мы попросили у него карточку. Зачем – вы знаете: чтобы поместить ее в центре большой общей фотографии. Борька обрадовался. Он думал, что мы нарочно не вспомним про его день рождения. А мы вспомнили. Доволен был страшно: надеялся, что нам надоело играть в формализм. Но рано он радовался.

У нас так заведено: в день чьего-нибудь рождения все приходят в школу за полчаса до начала занятий. Имениннику торжественно вручается дарственная фотокарточка и пустой альбом. Каждый дает ему еще конверт без марки, а в нем – листок с пожеланием. Читать до уроков эти пожелания некогда – полчаса пролетают за секунду. Именинник читает их на уроках. Он садится отдельно – за пустую заднюю парту и наслаждается дружескими посланиями.

И все учителя уже знают: раз сидит кто-то сзади и праздничный он, раскрасневшийся, и глаза у него блестят, – значит, именинник там сидит и лучше его в этот день не вызывать к доске. Ему многое в этот день прощается. Иногда он читает, читает письма – их ведь двадцать шесть – и как захихикает в тишине. Смешное что-то ему написали. И весь класс – ха-ха-ха! А учитель или учительница понимающе улыбнется и ведет урок дальше.

Да, я про альбом забыл, про пустой. Он почему пустой – чтобы потом все наши пожелания в него вклеить и хранить вечно. У меня их тоже три – столько, сколько и фотографий. Жалко, что не с самого начала – не с первого класса мы их придумали. Не альбомы это, а волшебные зеркала: видно, кто и как к тебе относится. И хотя все пожелания, конечно, хорошие, но прочтешь и сразу чувствуешь: от души написано или просто так, для приличия. А еще бывает видно, с кем ты раздружился за год, с кем сошелся, кому из девчонок понравился, а которая и видеть тебя не может. И себя в этом зеркале разглядеть не трудно. Если в трех или четырех записках пожелают одно и то же, к примеру, не задирать нос – так и знай, что тебя считают задавалой.

В Борькин день рождения все пришли за полчаса до звонка. Васька торжественно вручает ему альбом, фотографию, а мы кладем перед ним запечатанные конверты с пожеланиями. Все идет, как положено: и улыбки, и шутки.

Посмотрел Борька на фотографию и видит: в центре, в круглом окошечке – не он, а какой-то незнакомый парень. И потух Борька сразу, как костер от ведра воды.

– Это, – говорит, – не я… не моя…

Заглянул Васька на фотографию, за голову схватился.

– Ай! Надо же!.. Это мы перепутали – не тебя засунули! Как мы не доглядели!.. Но ничего! Ты уж потерпи – завтра на тебя обменяем!

Борька сел за парту, уложил конверты в стопу, выровнял их.

– Я, – говорит, – ребята, больше не могу… Не железный… Хотите – перейду в другую школу?

– Нет! Не хотим! – ответил Васька и объявил: – КЛЮФ с этой минуты распускается! Навсегда!

Он взял карточку с чужим парнем, разорвал ее и вытащил из портфеля другую – с Борькой в центре.

– Теперь, – говорит, – поздравим нашего именинника по-настоящему!

Все, кто смог, дотянулись до Борькиных ушей и по команде легонько дернули за них четырнадцать раз – ему четырнадцать лет стукнуло. А на уроках он сидел за пустой задней партой и читал наши пожелания. Всякое там было, но все от души. Не знаю, вклеит ли он их в альбом, но помнить будет долго. Да и мы этот КЛЮФ на всю жизнь запомним. Страшное это дело – формализм. Он не хуже кирпича голову проломить может!..

Потери и находки

С нашим чертежником Борисом Борисовичем что-то произошло. Мы это сразу заметили. Шел шестой урок. Дал он задание. Мы чертим, а он к столу не сел и никакой детектив из портфеля не вынул. Неужели стесняется после нашего с ним разговора? Стоит у окна, задумался и бородкой стекло щекочет. Руки за спиной, и пальцы шевелятся.

Звонок прозвенел. Кто успел начертить, а кто и нет. В таких случаях Борис Борисович говорит, чтобы мы дома закончили. Но в тот день он на дом ничего не задал. Прошелся по проходу и, как обычно, без волокиты выставил отметки на всех чертежах, даже на незаконченных.

Неспроста это!.. Сидим, ждем.

Борис Борисович спрашивает:

– Деньги пришли?

Мы молчим, потому что не поняли, какие деньги.

– Забыли! – говорит Борис Борисович. – На почту и Сысоевой пришли деньги?

А ведь верно! Забыли мы проверить того парня!

– Сегодня же узнаем! – сказал Васька Лобов. – Катюша к Сысоевой сходит, а я – на почту… Но откуда… откуда, Борис Борисович, вам известно про это?

– Арнольду Викторовичу доверили свою тайну, а мне не доверяете? – пошутил Борис Борисович. – Он тогда рассказал на педсовете про ваш сбор, а мне поручили проверить, выполнен ли ваш наказ… Можете никуда не ходить: Сысоева нашла деньги у себя в кармане, в пальто, а начальнику почтового отделения они прислали три рубля в конверте.

Это была победа. Мы даже заорали от радости. Дело, конечно, не в деньгах, а в том, что подействовало. Наш отряд сильней их компахи! Сорвались мы с мест, но Борис Борисович остановил нас.

– Не все! – говорит. – Мне надо попрощаться с вами. Сегодня я последний раз ставил отметки. Ухожу. Меняю профессию. Буду работать в милиции.

Удивил он нас этой новостью. Замолчали мы, не знаем, что и сказать. Жалко, что он уходит, – хороший же человек! И потом как-то забавно: учитель и вдруг – в милиционеры! Свистеть в свисток будет! А с бородой как же? Что-то я ни одного бородатого милиционера не помню!

Борис Борисович погрозил нам пальцем. Отгадал, что мы думаем.

– Мысль повторенная есть ложь!

– Какие мысли! – произнес Васька скучным голосом. – Просто… просто жалко!

– Меня? – спросил Борис Борисович.

– Себя! – ответил Васька. – Пришлют какого-нибудь клюфовца!

– Кого?

– Ну, формалиста!.. Наплачешься!

Борису Борисовичу понравилось, что нам жалко с ним расставаться.

– Ничего! – говорит. – Хорошего пришлют… Он на уроках детективы читать не будет.

– А нам, – сказал я, – ваши детективы ничуть и не мешали! Хотя, конечно, вредные эти книжонки: начитались вы их – вот и уходите от нас в милицию! Только что вы с бородой будете делать? Ее сбрить придется.

– А я уж спрашивал, – говорит Борис Борисович. – Можно и с бородой.

Ничего он смешного не сказал – сами видите. А мы все рассмеялись. И он хохотал – бородкой тряс. И почему смеялись? Наверно, потому, что легко с хорошим человеком, весело – даже в не очень веселые минуты…

А на другой день Клавдия Корнеевна предупредила, что после уроков с нашим отрядом хочет познакомиться новый школьный пионервожатый. Это вместо Галины Аркадьевны. Какой-то он будет? Ничего о нем пока не известно. Знаем только, что это он, а не она.

Сидим после уроков, ждем. Входит в класс Клавдия Корнеевна, а за ней… Бун меня под партой коленом – тр-рах! А чего меня стукать! Я и сам не слепой! Вижу: за Клавдией Корнеевной идет Сеня Петрович – наш бывший отрядный вожатый из пионерлагеря. И ничуть не изменился. Черные очки из верхнего кармана торчат.

– Давайте знакомиться! – говорит. – Зовут меня…

– Сеня Петрович! – подсказал я с парты.

– Данилов! – одернула меня Клавдия Корнеевна.

А Сеня Петрович пригляделся, узнал и меня, и Буна и засиял, хотя нечему вроде радоваться. Мы ему немало нервов подергали. Не нарочно, а так уж получилось – сами знаете.

Подошел он к нам с Буном и говорит:

– Ну, бунтари, здравствуйте! Рад вас видеть!

– Не Бунтари, а Бун-Туры! – поправил я его. – Здравствуйте, Сеня Петрович!

А дальше… Дальше опять плохо. Я предчувствовал и, честное слово, прикусил его – язык свой! А он и сквозь зубы сумел просунуться. Да еще как! Спрашивает:

– Сеня Петрович! Можно вас поздравить?

– С чем?

– Женилась на вас та… забыл, как зовут… или нет?

Клавдия Корнеевна громче обычного произносит:

– Да-нилов!!

А я и сам знаю: сейчас Сеня Петрович нацепит чёрные очки – и лопнуло его ко мне уважение! И прав он будет! Сто тысяч раз прав!

Но он за очками не потянулся и говорит спокойно, озорно даже:

– Нет! Ольга Захаровна не женилась на мне.

– Жаль! – опять проскользнул сквозь зубы мой язык.

– Я на ней женился! – весело закончил Сеня Петрович. – А вы, Клавдия Корнеевна, не сердитесь на Данилова. Он имел право задать этот вопрос. Он помог устроить наше счастье. Я ему очень благодарен… Виноват, что не пригласил тебя на свадьбу! Прости!

Я онемел. А он мне руку протянул. С Буном поздоровался тоже за руку, а потом – со всем классом сразу. И все ему ответили дружно, охотно – приняли, значит, поняли, что жить с ним можно.

Клавдия Корнеевна успокоилась и оставила нас одних. В дверях пальцем мне погрозила. И не за прошлое, а вперед, чтоб не допускал больше безобразия. Я рот двумя руками прикрыл – показал ей, что буду как глухонемой.

Сеня Петрович поинтересовался планами нашей пионерской работы. Мы приуныли – все новенькие вожатые так начинали. Тем более, что плана в нашем отряде как раз и не было. При Борьке Шилове был, а Васька Лобов не успел сочинить.

– Тогда, – говорит Сеня Петрович, – давайте пофантазируем. Высказывайте самые нелепые, смешные, глупые – любые предложения. Мы сообща попытаемся из них вытяжку сделать. Это называется эвристический метод.

Оно всегда так. Глупость, когда не нужно, сама прет, а когда нужно, ее не так легко из себя выдавить. Со смехом – еще хуже. Вдобавок это была первая встреча с новым вожатым. Кому охота с самого начала глупцом показаться? Мы ведь все страшно умные и серьезные, когда не надо.

И повалили предложения одно умней другого. Что ни предложение – шедевр на уровне мирового класса. И я, конечно, подбросил мыслищу ничуть не хуже сократовской. Не отставать же от других!

Когда предложений накопилось столько, что хватило бы на всех пионеров страны, бывших и будущих, Васька Лобов подвел черту.

– Хорошо! – хвалит нас Сеня Петрович. – Очень хорошо!.. Мало только!

Мы ка-ак грохнем! Посмеялись вместе с ним, а он и предлагает:

– Теперь давайте в наши гениальные мысли катализатор впрыснем.

– Сеня Петрович! – спрашиваю я. – Вы – химик?

– Да, – говорит, – аналитик… А катализатор такой – хобби.

Это его страсть – словечки всякие выискивать.

– Думайте, – продолжает он, – над предложениями, которые с чьим-нибудь хобби связаны.

Тяну я руку. Васька Лобов дает мне слово.

– У Буна, – говорю, – есть коллекция жуков. Давайте устроим поход в лес и пополним его коллекцию, а то ему в это лето крупно не повезло с жуками!

Вы думаете, Сеня Петрович на меня через черные очки посмотрел? Ничуть не бывало! Улыбнулся и кивнул головой:

– Идея добрая!

Чувствую, что Бун за штаны меня дергает – предупреждает, чтобы не болтнул лишнего, но я решил до конца выяснить отношения. И словечко одно у меня в голове отыскалось – специально для Сени Петровича, заковыристое, из «Науки и жизни».

– Странно, – говорю. – В лагере Сеня Петрович таким жукофобом был!

Он руками развел и отвечает:

– Ничего похожего. Я жуков тоже люблю. И еще люблю дисциплину. Лагерные правила установлены не мной. А здесь у нас будут наши правила. Не забывайте: я сейчас в школе вроде фельдмаршала пионерского!

Этот ответ очень всем понравился. Сеня Петрович хоть и назвал себя фельдмаршалом, но ничуть не давил своими невидимыми погонами.

Составив гениальнейший план работы, мы расстались с новым старшим пионервожатым полными друзьями.

Бун превращается в барина

Точно не помню: «Фантомас» шел тогда или что-то другое из серии бей-стреляй-лови-дави, но все на эту картину ломились. Решили и мы с Буном после школы сходить в кино. Мы, как и раньше, ни одного фильма врозь не смотрели. Нас и Катюша не разлучила. Я им не мешаю, а они мне не надоедают, потому что не шушукаются, секретов не разводят. Просто счастливые оба до невозможности, но это их личное дело.

Договорились, что без пяти четыре Катюша придет к кинотеатру, а мы пошли пораньше, чтобы билеты достать.

После 8 Марта и я, и Бун, и Катюша надолго остались, как дедушка говорил, без резервов главного командования. Вытряс я карманные деньги на много дней вперед. Сидим на полной мели! Но на билеты мы с Буном наскребли медяков. Купили в третьем ряду. Время еще было в запасе. Двинулись по проспекту, потом на нашу улицу свернули, чтобы встретить Катюшу. Посмотрели, как экскаватор землю роет. Траншею там прокладывали для кабеля.

Подошел незнакомый парень и тоже на ковш уставился. На груди у парня на ремешке транзистор. Орет не громко, но противно. И не то чтоб музыка плохая, а не к месту она, не подходит к работяге-экскаватору. Он трясется от натуги, глыбы ворочает, а транзистор хихикает, будто насмехается.

Я перемахнул через траншею. Бун – за мной. А на той стороне комья мокрой глины валялись. Выпачкал Бун ботинки и какой-то невеселый стал. Идет, а сам все на ноги посматривает.

– Ушибся? – спрашиваю.

– Нет, – говорит. – Не любит она, понимаешь…

Я догадался: она – это Катюша-чистюля. Не хочет Бун показываться ей в грязных ботинках.

– Плюнь, – говорю. – Беда какая!.. Забыл, что ли?.. У нашей школы чистильщик сидит. Он из твоих ботинок мигом зеркало сделает!

– А деньги? – спрашивает Бун и лезет в карман.

Я тоже порылся у себя в карманах. У него три копейки нашлось, у меня – две. Задумались. Ни я, ни он еще никогда в жизни у чистильщика не чистились. Интересно, сколько стоит это удовольствие? Я прикинул: у нас – пять копеек.

– Хватит! – говорю. – Дело-то минутное. Он за минуту пять копеек заработает. В час – три рубля! Профессорская зарплата!.. Идем!

И мы пошли.

Будка с вывеской «Чистка обуви» стоит на углу большого дома на нашей улице. Рядом остановка троллейбуса. А следующий дом – наша школа. Мы миллион раз мимо этого чистильщика проходили. Он весь день сидит в своей конуре и всегда скучный, точно вчера похоронил кого-нибудь.

Подошли. Бун и спрашивает:

– Сколько вам платить нужно?

Чистильщик кисло взглянул на его глиняные ботинки, взял в руки по щетке, поплевал на них.

– С-садись.

Я подтолкнул Буна. Он бочком протиснулся в будку и сел на стул, как у зубного врача садятся. Стул у чистильщика вполне нормальный, а все-таки есть в этом стуле что-то нехорошее. Я, наверно, никогда на него не сяду. Вижу: – Буну тоже стыдно: сам сидит высоко, а у ног – человек, и приходится ему в нос грязный сапог подсовывать!

Я даже отвернулся. Стою, каблуком от нетерпенья по асфальту постукиваю. Под ногой трубка железная позвякивает. На месте будки чистильщика раньше газировку продавали. Ларек перенесли куда-то, а трубка для стока воды осталась.

Мимо прошел парень с транзистором. Голову задрал – в небо смотрит. Ну и, конечно, споткнулся о трубку. Сразу видно – не с нашей улицы. Все наши эту трубку давно знают. Привыкли, не споткнутся.

Слышу – кончил чистильщик по ботинкам Буна щетками тереть. Оглянулся – он тряпицей ботинки оглаживает. Кивнул головой на железную банку с монетами.

– Двадцать копеек.

Меня как кипятком с третьего этажа окатили.

– Как двадцать? – загробным голосом спросил Бун. – У меня только пять…

Чистильщик уныло и упрямо повторил:

– Двадцать.

Тут я подскочил к будке.

– За что, – говорю, – двадцать?.. Спекуляция какая-то!.. Отдай ему наш пятак и пошли!

Бун хотел встать со стула, но чистильщик схватил его за ногу, сдернул с нее ботинок и поднялся со скамейки.

– Барин вшивый! Выкладывай деньги, а то – милиционер рядом!

И сует он в глаза растерявшемуся Буну милицейский свисток.

Ничего себе – почистили ботиночки!

– Бун! – говорю. – Я побежал в школу! Достану у кого-нибудь пятнадцать копеек. Я мигом!

– Не пятнадцать, а рубль! За простой! – требует чистильщик и преспокойненько садится на свою скамейку. Папиросы достает из кармана, свистком милицейским поигрывает.

– Ладно! – говорю я сквозь зубы. – Принесу тебе и рубль! Не испугал, вымогатель!

– Никуда не ходи!

Это Бун приказал неожиданно. Смотрю на него, а он – серьезно. И с таким презрением глядит на чистильщика, что тому бы в самый раз раствориться и исчезнуть. А ему хоть бы что! Насовывает Буну на ногу старую рваную галошу, встает и выпихивает Буна из будки.

Что тут сделаешь? Не бежать же в чужой галоше? А вокруг уже любопытные собираются.

Чистильщик будку на замок запирает и приговаривает:

– Вместе пойдем. Директор школы разберется. Вы у меня ответите! И за оскорбление личности ответите, и за грабеж средь бела дня!

А народу все больше. И транзистор чей-то пиликает. Разбить бы его вдребезги!..

Я даже обрадовался, когда чистильщик запер, наконец, свою будку, и мы втроем пошли к школе. Там хоть все объяснить можно, а с чужой толпой не поговоришь. Толпа всегда наоборот понимает: если виноват, то обязательно адвокаты найдутся, защищать начнут. А если прав – держись от толпы подальше!

Идем невесело, как на каторгу. Бун прихрамывает, галошей шлепает, точно в ладоши на собрании. И все быстрей, быстрей, чтобы скорей до школы добраться. И вдруг остановился. Чуть за меня не спрятался. Навстречу – Катюша. Понял я Буна: не очень-то приятно в такой момент с ней встретиться. Он ведь сейчас на арестованное пугало похож в резиновой галоше! Смеху будет на целый год! Какая уж после этого любовь!

А она не засмеялась – испугалась. При всем народе бросилась к Буну.

– Что случилось? Что с ногой?

Бун только покраснел и сморщился. А я спрашиваю у Катюши:

– Деньги есть?.. Надо этому типу отдать – за чистку ботинок. Бун для тебя старался.

Она не сразу поняла, но раздумывать не стала.

– Есть, – говорит. – Мама на песок дала.

И достает рубль юбилейный – тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Я его чистильщику сунул.

– Гоните ботинок!

Взял он деньги и молча назад пошел – к будке. Мы – за ним. Бун хромает в галоше и глаз его совсем не видно – в землю смотрит. А Катюша довольна, щебечет без умолку:

– Ты знаешь, как я испугалась, когда галошу на твоей ноге увидела! Ужас! Чего только не подумала! И про машину, и про трамвай даже!

– После трамвая, – говорю, – не в галоше ходят, а на одной ноге или вообще без ног прыгают.

Катюша трижды поплевала через левое плечо и нас заставила. После этого нам немножко полегчало.

Чистильщик открыл будку и выкинул ботинок. Бун вернул ему галошу и сказал:

– Эх вы-ы!..

– Отвр-ратительный вы человек! – добавила Катюша.

– Вымогатель! – крикнул я.

И мы отчалили от будки.

Настроение, конечно, препаршивое. И Фантомас его не улучшил. Спасибо Катюше! Она нас веселила – и меня, и Буна. Буна – больше. Так уж положено.

А я и в кино думал, как же это получается: если, допустим, часы делают, хлеб пекут, самолет собирают, то как стараются! В часы – чтоб ни пылинки! Дышат даже в сторону, точно гриппом заразить их боятся. Хлеб с маслицем пекут, чтоб не подгорел! Мотор у самолета чуть не языком вылизывают! А до человека коснется – тут совсем другое! Не всегда, не спорю, но часто!.. А еще говорят: он с машиной, как с человеком, обращается! Высшая похвала! Да если бы с машиной, как сегодня с Буном и со мной обошлись, ее бы и в утиль не приняли! Рассыпалась бы она в труху!

Я бы тех, кто настроение людям портит, на остров бы на далекий увез. Пусть бы там друг друга кусали! Да разве увезешь хотя бы того же чистильщика? Он век просидит на углу дома в своей будке. На ботинки глянец наводит, а в душу ваксу черную запихивает. С такими бороться нужно их же способом. Надо каждый день портить им настроение!

Я ведь злой, если рассержусь по-настоящему! Заберет меня, и пошло! Поговорил на другой день с ребятами. Быстро дотолковались. После уроков идем домой. Маршируем мимо чистильщика и по одному здороваемся с ним:

– Привет, вымогатель!

– Здорово, скряга!

– Хэлло, спекулянт!

И так ежедневно, вместо физзарядки.

Дня три он молчал – ни слова в ответ, а вчера нервы сдали – запустил в меня щеткой…