Текст книги "...Где отчий дом"
Автор книги: Александр Эбаноидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Жить по-нашему.
Я пожала плечами.
– Жизнь везде жизнь.
– Это верно...
Помолчал, поглядел на двор, на дом, на новые ворота, на свою машину посреди двора.
– А все-таки жаль,– вздохнул.
– Чего жаль?
– Нет той деревни, что раньше была. Последние дни доживает, Вроде моей матери...
– Тебе бы любоваться, а нам жить. Иной раз в грозу свет выключат, тычемся в потемках, тоска. И как люди жили?..
– Я эту тоску помню. Особенно в грозу... – опять присмотрелся к дому, словно не увидел чего-то, и оглянулся недовольно.– Поля! – говорит.– Помнится, у дверей отцовская шляпа на крючке висела.
– Соломенная, что ли?
– Да, с широкими полями. Он в ней летом в винограднике работал. Где она?
– Солома не железо, истлела шляпа, порвалась.
– И куда ты ее дела?
– Я-то?.. – переспрашиваю и смотрю на него. Уж больно серьезно он про шляпу спрашивает.– Вон, глянь, на краю виноградника видишь пугало? А на что она тебе?
Посмотрел он туда, где пугало в соломенной шляпе набекрейь лохмами размахивало, и нахмурился, в лице весь переменился.
Я и говорю:
– Невестушка, дорогая, что это твой мужик из-за соломенной шляпы убивается? На него даже и не похоже.
Додо приподнялась в гамаке, тоже на пугало глянула, а на него как раз сойка села.
– Хорош красавец! И как его птицы не боятся? – потом к мужу обратилась: – Джано, дай-ка сигарету! Покурю, пока дети не видят...
Под деревом возле гамака ягненок траву пощипывал.
– В младенчестве все прелесть,– глядя на ягненка, сказала Додо.– Это потом из ягнят вырастают бараны, из поросят свиньи, а из прелестных мальчуганов мужики вроде тебя! – Она качнулась в гамаке и кончиком вытянутой ноги ткнула Джано в бедро.
Тот обернулся и сильно шлепнул ее.
– А-а! – жеманно растянула она.– Больно!
Я подумала, что он иногда поколачивает женушку. Вернее, они дерутся, потому что такая не очень-то даст себя поколотить.
– Послушай, Поля, этот домострой начинает меня угнетать. Муженька твоего не видно, а я от голода или в обморок упаду, или с мужем подерусь.
– Твоя правда. Я тоже проголодалась.
– Доментий Гачечиладзе забрел куда-нибудь с дружками, а мы жди!
– Кто забрел? Доментий? Да никуда он с друзьями не заходит!
– Рассказывай!.. Я вашу породу знаю. Поедешь ты еще без меня на курорт! Думаешь, и рассказать некому про твои художества? У меня пол-Гагры знакомых. Да, да!.. Ты у меня весь месяц под колпаком был. Все твои похождения...
– Покорми ее, Поля, а то меня заест.
Я не знала, как быть, но, на мое счастье, стукнула калитка – пришел Доментий.
Что мне у грузин по душе, так это отношения между родственниками. Будь ты хоть седьмая вода на киселе, признают, обласкают, и не как-нибудь, а тепло, по-родственному. А тут родные братья встретились. Обнялись. Мы смотрим. Мне лицо Доментия из-за плеча братнина видно. Улыбается, и глаза такие, как будто у него боль в зубе унялась. Даже я, глядя на него, расплылась, как дурочка, про все забыла. А у него буханка хлеба под мышкой торчит, в руке сверток. Я спохватилась, забрала, высвободила ему руки. Джано брата по спине похлопывает, похохатывает, бубнит что-то. А мой только головой мотает,
– Нет,– говорит,– братец, не ездок я в город. Мать болеет, сам знаешь, и дети...
Додо не удержалась:
– Водой их, что ли, разливать?
Доментий наклонился к ней и чмокнул в щеку.
– Вот что я вам теперь скажу,– Додо насмешливо оглядела братьев.– Пусть ваша матушка на меня не обижается, но, видно, и она не без греха.
– Почему?
– Вы разной породы. Видел бы ты, как Джано твою уралочку лобзал и тискал. Только что ребеночка ей не сделал. А ты кольнул меня усами и... – она состроила потешную рожицу.
Доментий покраснел – вечно она его своими шуточками смущает, с виноватым видом оглянулся на нас и еще раз поцеловал Додо.
– Ну вот, это называется – выпросила.– Додо встала и пошла к дому.– Теперь остается обед выпросить.
Смотрю я на Доментия и удивляюсь: отчего люди при нем добрее делаются? Даже бабка моя Матрена никогда при нем не ругалась и не сквернословила, котом и хахалем его не называла.
Идет рядом с братом, и ростом повыше, и в плечах пошире, руки тяжело вдоль тела висят, косолапит, медведь, а поди ж ты, только калиткой стукнул, и все на место встало – не орда незваная на голову свалилась, а деверь с семьей заехал погостить. Всегда с ним все ясно и ладно. Такой человек! Я когда за грузина шла, подружки ахали: «Ой, Полька, неужели не страшно? Знаешь, какие они!..» А мне такой тихий достался. И слава богу!
Сели за стол. Я на братьев смотрю, до чего же разные! Джано в гостях, а распоряжается почище хозяина. А мой смотрит исподлобья, говорит как-то бережно, точно каждое слово к ранке прикладывает, и улыбка виноватая на лице. Хоть бы я поняла когда-нибудь, в чем он виноватится. В том, что лучше и добрее нас?
Напрасно я стол накрыла не в доме, а на веранде – по проселку мимо нашего двора возвращались с работы соседи. Доментий всех звал к столу. Соседи, отдуваясь, благодарили за приглашение и топали дальше в гору. «Спасибо, Доментий! С приездом Джано! В другой раз, ребята, в другой раз...»
Первым к нам присоединился Шалико. Вошел во двор, маленький, легонький, вроде выжаренный на солнце, с прутиком в руках, в огромных бахилах – ботинках. Ноги у него слегка заплетались – мешала тяжесть ботинок, но казалось, что именно она не дает ему упасть, держит стоймя, как Ваньку-встаньку. На заросшей физиономии Шалико блуждала чуточку виноватая хмельная улыбка.
– Здорово, сосед! – сиплым голосом гаркнул он, подходя к веранде, и дружелюбно улыбнулся.– Папироска найдется?
– Кого я вижу! – с преувеличенной радостью приветствовал его Джано.– Аробщику комтруда Шалико почет и уважение! Почему во дворе? Впустить его в дом! Распахните двери! Садись за стол, дорогой, будь гостем... Гость номер один!.. А он все не меняется! – обернулся к нам Джано.
Шалико считали дурачком, но мне всегда казалось, что он слышит насмешку в обращенных к нему словах и, стыдясь за наших шутников, подыгрывает им. Он облокотился на перила веранды. Была в нем какая-то птичья легкость, точно, сомневаясь в прочности предметов, он прикасался к ним с невесомостью пичуги.
– С приездом брата тебя, Доментий!
– Заходи,– хмуро буркнул Доментий.– Присядь к столу.– Доментий никогда не насмешничал над Шалико.
Шалико ступил на веранду, и мы опять, теперь уже вблизи, увидели, какой он маленький и легонький, пропеченный солнцем, просоленный и прокуренный стареющий мужчина ростом с подростка с расплющенной сзади маленькой головой и с седоватой щетиной на обветренном лице.
Его заметно пошатывало, и Джано произнес с насмешливым укором:
– Да он под бахусом пожаловал! Где успел, Шалико? Не вытерпела душа?
Шалико махнул рукой, мотнул головой и, весело ощерясь, пристроился к столу, дескать, шутите, шутите, я теперь при деле! Последний год он напивался почти ежедневно. Таскался по селу на скрипучей арбе, запряженной доходягами волами, такими же беспородными, как он сам. Кому муку подвезет, кому соль, кому медного купороса в ящике, кому плетень починит или дров нарубит, а кто и просто так пару стаканов вина поднесет. А потом в ночной тишине слышится по селу сиплый спотыкающийся голос – напевая или ругаясь впотьмах, Шалико бредет к своему дому.
– Где твоя арба, Шалико? В надежном месте? Не погуби, не оставь село без поддержки...
– Быки у меня всегда в надежном месте,– с обидой в голосе, невнятно бурчит под нос Шалико и мотает головой. За себя он никогда не обижается, но быков лучше не трогать.– Ежели я выпиваю, это мое дело и других не касается. А быки не должны страдать.– Он поднимает стакан с вином, нетвердо встает и, кое-как изобразив на лице сосредоточенную важность, сипит: – За твой приезд, земляк! За твою вторую половину, забыл, как ее по имени-отчеству. За твоих детей, пусть растут вам на радость...
– Э-э, нет! – качает головой Джано.– Что это ты всех в один стакан покидал? Так не пойдет, хитрец ты эдакий! Хочешь упоить нас и уйти трезвый, как стеклышко? За каждого в отдельности будешь пить!..
Шалико смотрит на Доментия и прикладывает руку к груди.
– Извиняюсь перед обществом. Если скажет тамада. Извини... – Он никогда не смеется, только ощеряется беззвучно, как стареющий пес.
Вторым к нашему застолью присоединяется бывший директор школы Григол. Когда он входит во двор, в белых брюках и в чесучовом кителе, похожий издали на капитана корабля из какого-то кинофильма, мужчины встают ему навстречу. Григол обнимает Джано, долго и с удовольствием целует ручку его жене, с быстрой улыбкой оглядывается на Шалико: этот уже здесь? Потом подмигивает мне и зычным крепким голосом спрашивает по-русски:
– Ну, как, Полина? На нашего молодца не жалуешься? – Вечно он со своими шутками!
А видать, хорош был в молодости! И сейчас-то залюбуешься. Даже кожаная повязка на глазу его не портит. Одним глазом лучше трех двуглазых видит. Особенно хорошо он видит женщин... Желтый быстрый глаз обегает весь стол, потом несколько раз перескакивает с Додо на меня и опять на Додо и наконец прикипает к стакану с вином. Губы Григола вздрагивают, пальцы трогают лезвие ножа.
– Что нового в городе, Джано? Ты там, как говорится, в сферах, а мы здесь навоз месим...
Джано с Григолом заводят речь о политике: Китай, Израиль, еще какие-то там названия. Мне неинтересно. Шут с ним, с Китаем. А Доментий мой слушает, смотрит, но не вмешивается – не нашего, дескать, ума дело. Обидно за него, робеет он как-то умных людей, умных разговоров избегает, а ведь не глупее других.
Мне забываться не ^годится, за столом следить надо: в кувшины вина долить, лобио в миски добавить, сыр и помидоры нарезать, хачапури разогреть...
Григол хоть и при одном глазе, а все замечает, от политики отвлекся, окинул меня быстрым взглядом и Доментия по плечу хлопнул.
– Огрузинил ты ее, Доментий! Совсем грузинка! Молодец!
Джано меня останавливает, за меня тост провозглашает. Слушаю краем уха. Умеет, артист! Прямо кружева языком плетет! И нашей с Доментием любви коснулся: там вдали от родины, где было ему холодно и одиноко; и первые дни после приезда вспомнил: прямо скажу, кое-кто из нас настороженно молодую встретил...
– Где все это теперь? Поля тнас победила, завоевала. А чем, спрашивается? Самым неотразимым оружием: женственностью, добротой, домовитостью.
– Тебя она, может, только сейчас победила, а я с первого взгляда сражен,– пророкотал Григол. И, сверкнув единственным глазом, улыбнулся мне.Я выслушала всех, потупившись, скромненько улыбаясь, поблагодарила, как полагается, пригубила стакан – выучилась наконец. Потом наклонилась к Додо и шепнула: в хлев надо сходить, корову подоить, присмотри тут, дескать, без меня. Она чмокнула меня в щеку.
– Иди уж, иди, образцовая хозяйка...
Уходя с веранды, услышала, как учитель Григол обратился к Шалико:
– Шалико, парень, объясни, ради бога, какими органами ты застолье чуешь? Куда ни придешь, он тут как тут!
Шалико с довольной ухмылкой пробурчал что-то под нос.
– Я читал где-то, что пчелы наделены феноменальным обонянием,– продолжал Григол.– Может, и он вроде той пчелы? Может, у нас под носом феномен живет? Надо бы нам его обследовать для науки. А, Шалико? Что ты на это скажешь? Согласен для науки? А?
Вот ведь умный человек, а тоже удержаться не может. Дался им этот Шалико...
По крутой тропинке поднялась в хлев, кликнула Петьку, чтобы теленка подержал. За Петькой пришлепали мальчишки, вошли цепочкой, выстроились за моей спиной, сопят тихонько, перешептываются.
В хлеву приятная духота распаренного жарой навоза и молодого сена, сохнущего под крышей. У входа рыжий бычок привязан, недели две как на ноги встал.
Сначала мы подпустили теленка к корове и смотрели, как он сосет, а корова осторожно обмахивается хвостом и косится на нас. Потом Петька оттащил теленка. Тот пытался вырваться, Петька пыхтел, обняв его за шею, приговаривал:
– Стой, да стой ты! Ох, и сильный стал, ма...
А кто-то из ребятишек тоненько поскуливал. Я оглянулась, за моей спиной пританцовывал на месте и скулил Буба.
– Ты чего? – спросила я.– По-маленькому хочешь?
Он затряс головой.
– А что с тобой?
– Теленочка жалко...
– Ничего, сейчас кончу и опять ему дам...
Когда тугое вымя размякло под пальцами, я забрала подойник и сказала Петьке:
– Отпускай!..
Теленок с разгону потерял вымя, потом нашел и стал тыкаться, поддавать, находя и теряя губами соски, а Буба, присев возле него на корточки, переживал и глотал слюнку.
Я накрыла ведро марлей, велела Пете отнести его в погреб, а сама заглянула к свиньям. Огромная тучная матка лежала на деревянном настиле, а у ее живота, налезая друг на друга, толкались и повизгивали десятидневные поросята. Беленькие, пузатенькие, с чистой сухой щетинкой и лихо закрученными хвостиками, они были до того хороши, что я позвала ребятишек:
– Мальчишки, полюбуйтесь-ка на них!
Буба прямо обмер у высокого порога.
Поросята по очереди выбирались из кучи, отходили в сторонку и стояли, покачиваясь, точно пьяненькие, моргая черными глазками и подергивая розовыми пятачками, как будто уговаривая себя: «Может, хватит?» И каждый раз оказывалось, что нет, не хватит, хорошо бы еще поесть, и поросята снова лезли в кучу, расталкивали повизгивающую братву.
Вернулся Петя с пойлом для свиньи, наполнил корыто, но свинья не спешила встать. Я слышала, как ей трудно и больно.
Уходя, мы вывели теленка и привязали к частоколу. Он нежно и обиженно мыкнул, оглядываясь на хлев. На губах белеет молоко.
Я спустилась во двор. Смеркалось. За столом я увидела нового гостя – рядом с Шалико полыхал румянцем толстый, как бурдюк, мельник Гурам, наш сосед и дружок Доментия со школьных лет. Кажется, из их класса только они двое в селе и застряли.
Додо, не дождавшись моего возвращения, перебралась в гамак между двумя сливами.
– Ну, как они там? – спросила я, проходя мимо.– Ничего не надо?
– Черта лысого им надо! – с досадой отмахнулась Додо.– Видно, надолго засели.
Гурам поздоровался со мной:
– Добрый вечер, Поля! – и продолжал объяснять что-то Григолу.
Жаль, Гурам без жены пришел – подружка моя Этери засучила бы сейчас рукава, помогла бы, добрая душа. Что-то она реже стала к нам подниматься. Может, обиделась на что?
– Гурам, бессовестный, почему Этери дома оставил?
– У нее там стирка или что-то такое. Может, попозже поднимется.
– Ты же знаешь, не придет она без тебя, гостей постесняется.
– Если тебе помощь нужна, сейчас позову.
– Ну что ты! Просто соскучилась...
Я прошла на кухню, вымыла руки, заглянула к свекрови. Лежит тихая, благостная, светлым взглядом в полумрак комнаты уставилась, пальцами край одеяла теребит.
– Ничего не надо, мама?
– Ничего, дочка. За гостями присмотри, а обо мне не беспокойся. Кто там из соседей? Я что-то по голосам не признаю.
– Учитель Григол. И Гурам наш.
– Гурам заглянул ко мне, проведал. А Григола по голосу не признала. Надо же! Видно, совсем плохи мои дела.
– Еще Шалико пьяненький притащился.
– Этого слышу, этого ни с кем не спутаешь... Не обижайте его, дочка. Мой Георгий никогда его не обижал.
– Не бойся, не такие там люди собрались.
Вернулась я к столу. Когда мимо Джано проходила, он поймал меня за руки.
– Ох, парным молоком пахнешь, Полина!.. Сто лет этого запаха не чуял.
– Лучше всяких духов, верно? – вставил Григол.
Со стороны нашего сада донесся шум автомобильного мотора, потом протяжный, с надрывом сигнал и голос Нодара:
– Еду, Доментий, еду, приготовься!
– Чего ему надо? – Григол метнул на Доментия строгий взгляд.
– Не знаю,– пожал плечами Доментий.– Наверное, опять на охоту собрался.
– На что среди ночи-то охотиться?
– Зайцев из машины стреляет.
– Вот злодей!.. – хохотнул Григол.– Так прямо из машины и лупит?
Нодар уткнул свой самосвал в ворота и опять натужно посигналил.
– Ну, что, поехали?
– Не могу,– откликнулся Доментий.– Джано приехал.
– А мы и его возьмем. Он стрелок был, если не разучился. Айда, Джано, ГТО сдавать, я инструктор, у меня и документ имеется.
– Посиди с нами, Нодар. Заходи.
– Э-э, «посиди, посиди»! Чего сидеть в такой вечер?
– Ты не шуми, браконьер, не шуми! – с деланной строгостью вмещался Григол, в уголках его губ притаилась усмешка.– Лучше иди к столу, пока добром зовут.
Нодар шел по двору и приговаривал:
– Посидеть-то можно... А что в итоге? Напьешься, голова будет трещать... То ли дело зайцев погонять по полям... Тьфу, опять не вышло! Когда теперь еще соберусь. Я ведь тоже рабочий человек, и машина у меня казенная...
Косясь в сумерках на белеющую платьем Додо, он поднялся на веранду, расцеловался с Джано, всем остальным пожал руки и недовольно оглянулся на Шалико.
– Ты уже здесь? До чего прыткий! Хоть бы раз посидеть за столом без тебя!
– Чего тебе от меня надо? – Шалико оскалился, как довольный пес.
– А того и надо, что поставил арбу посреди дороги. Правила уличного движения тебя не касаются? Вот скажу бригадиру...
– Ладно, ладно!.. Арбу не трогай.
– А я уже тронулг думаю, не уцелела.
Шалико испытующе посмотрел на Нодара, улыбнулся неуверенно.
– Что ты сделал?
– Левым бортом хрястнул. По-моему, ей достаточно.
– Поклянись!
Нодар перекрестился.
– Ей-богу!
Шалико вскочил, обиженно скуля и подвывая, выбежал из-за стола, прогромыхал бахилами через двор, стукнул калиткой, а Нодар смотрел ему вслед и смеялся.
– Беги, беги, может, аккумуляторы спасешь!
Пока Нодар пил «штрафные» и отвечал на расспросы о ночной охоте на зайцев, вернулся Шалико. Бормоча что-то под нос и с довольной улыбкой поглядывая на Нодара, сел за стол.
– Ну, как, Шалико, цела твоя арба? – спросил Григол.
– Цела! – успокоенно проворчал Шалико.– Не такой он человек, чтобы мою арбу ломать. Верно, Нодар?
Нодар протянул ему руку через стол.
– Хочешь, научу машину водить?
Я спустилась в погреб, долила вино в кувшины, а вернувшись к гостям, застала жаркий спор – Нодар с Гурамом схватились. Нодар глаза недобро щурит, чубом трясет, руками размахивает; Гурам отвечает негромко, но без обычной мягкости, твердо, даже с вызовом. А Доментий мой все помалкивает, на спорщиков с интересом поглядывает. Села я рядом с мужем, кусок курятины получше подложила и сама к нему прислонилась. Спина широкая, теплая сквозь рубаху. Миленький ты мой! И когда эта говорильня кончится? Когда доберусь до тебя... Попробовала в спор вникнуть: о чем они так расшумелись, чего не поделили? Любят по пустякам шуметь, особенно Нодар всегда горячится. Футбол, погода, кино – обо всем спорит. И обидчивый такой: если своего не докажет, уйдет, калиткой хлопнет и целую неделю не показывается. Доментий у них как судья: чью сторону примет, тот и прав. Так по всей деревне повелось: пусть нас Доментий рассудит... О чем они сейчас?
– Вот у вашего отца отобрали виноградник? – говорит Гурам.– Отобрали. И что? Через пять лет в том винограднике и пяти пудов не наскребли. А сейчас, где лоза росла, даже не споткнешься, хоть в футбол играй. Раз в три года колхоз там кукурузу сеет, но она даже початка не дает.
– А ты чего хочешь? Куда гнешь? – горячится Нодар.– Чтоб опять всем землю в частное владение раздали, да? Правильно я тебя понимаю? Нет, ты не темни, прямо говори, так?!
– Лоза, мой дорогой, это не кукуруза и не лобио. Сам знаешь, сколько в нее труда вкладываем. Ей настоящий хозяин нужен. В наших горах технику не приспособишь, даже купоросом опрыскивать и то вручную приходится. Аппарат на спину и ходишь с утра до ночи. Так что, чьи руки работают, тот и хозяин.
– Ай, какой умный! Не голова, а Дом правительства! Дорогуша, ты министра из себя не строй, мельником был, мельником и останешься. Не для того мы кулаков раскулачивали, чтобы опять разводить.
– Какие кулаки, Нодар! – возмущенно сверкнув глазом, вмешивается Григол и даже ладонью по столу пристукивает.– Не мели глупостей! Будь сейчас у Доментия тот виноградник, он бы лишних двадцать тонн государству сдал. По государственной цене, между прочим. Верно, Доментий?
Наскучил мне этот разговор. Я голову Доментию на плечо положила, шепчу:
– Все в порядке, батюшка; корову подоила, теленка привязала, свинью покормила... – И вдруг спохватилась: куры-то не заперты!
Вскочила, побежала. Курятник далеко от дома^под тутовым деревом, и в нем темным-темно и сухо, пахнет пометом и пухом. На жердочках куры расселись, поквохтывают сонно, устраиваются. Глаза привыкли к темноте, пересчитала – пятерых не досчиталась.
– Петька, лезь на дерево! Опять эти дуры там!
В сумерках над головой тяжкое хлопанье крыльев, перепуганное кудахтанье, паника, беготня. Наконец затихли, стали к курятнику подбираться. Перескочили через порог, и Петька дверь захлопнул.
– Все! – обернулся к ребятам.– Спокойной ночи.
За дощатой дверью возня, куриная перебранка; видать, тесно на жердочке. Но вот все смолкло, лишь тихое попискивание, будто не куры там, а махонькие цыплята.
Звук, как пухом, окутан теплыми душистыми сумерками, дрожит и копошится в них. Как я люблю этот дремотный уют и покой! Видно, по природе я не гулена, а домашняя баба, квочка. Наседка с цыплятами.
Вечер. Тишина. Благодать. Теперь бы отдохнуть немножко, да и в постельку. Но сегодня не удастся лечь пораньше. Когда гости разойдутся! С ихним вином можно просидеть хоть до рассвета...
Вернулась во двор. Додо все также белеет платьем в сумерках. Гамака почти не видать, и кажется, что она тихо покачивается в воздухе.
Подхожу к веранде и слышу, как Джано недовольно спрашивает:
– Что-то я не разберусь, кто из вас эту мельницу восстанавливает, ты или он?
Ах, вот отчего сыр-бор разгорелся. Мельницу Доментия вспомнили. Я и сама сколько раз из-за нее ругалась. Кому она нужна в наши дни, старая водяная мельница!
А Гурам простодушно растолковывает.
– Идея,– говорит,– Доментия. И исполнение его. Он работает, а я ему помогаю в свободное время: ну, там бункера установить или стену слегой подпереть. Одному с таким делом не управиться.
– Понятно. А ради чего вы хлопочете? – Джано выжидающе смотрит на Доментия, брови на лоб поползли.– Другого развлечения не нашли? Или доход с нее получить надеетесь?
– Да какой доход! —Гурам с улыбкой оглядывает всех.– Просто буду три раза в неделю запускать по утрам для своего удовольствия. Из некоторых деревень туда ведь ближе, чем ко мне, на электрическую. Не всякому охота лишних два километра чапать, особенно зимой. Да и мельница хороша. Неужели забыл? Мы плотину и желоба подновили, стены подперли и...
– Вам кто-нибудь оплатит работу? – прервал его Джано.
– Кто оплатит? – недовольно буркнул Григол.– Самодеятельность в чистом виде. Сельсовет о ней даже не знает.
– Ну, какое-нибудь общество по охране старины... Сельсовету такие реставрационные работы не по карману.– Моя бабушка им оплатит,– хохотнул Нодар.– Упокой, господи, ее душу...
– Никто нам ничего не платит,– сказал Гурам,– все только удивляются и посмеиваются вроде тебя. Ну, ничего, мы не обидчивые. Верно, Доментий?
– Тебя я еще могу понять,– говорит ему Джано.– Тебе это и выгодно, и удобно: разгрузишься от мешков. А этот-то куда лезет? – он недовольно оглядывается на Доментия.– Ему-то что за прок от твоей мельницы? Слышишь, молчун, тебе говорю! Чего ты там пропадаешь целыми днями?
Доментий с виноватой улыбкой пожимает плечами. Его улыбка окончательно выводит Джано из себя.
– Он еще улыбается! В прошлый мой приезд в церкви крышу починял: стропила, говорит, прогнили, черепица осыпается... Тебе-то что от той черепипы? Еле стащил его оттуда. Теперь и того лучше! Можно подумать, что у него хозяйство как часы отлажено и делать ничего не надо. Вот Поля,– кивнул он на меня.– Думаешь, ей не хочется хоть телевизор в доме иметь, посмотреть иногда, что на белом свете делается? О ней ты подумал, о детях своих подумал? Мальчишкой тебе все с рук сходило, а жизнь – она не папа с мамой.
– Я же тебе толковал, Джано,– виноватым тоном пробубнил Доментий.– У нас телевизор не работает.
– Это еще почему?! Зуб, что ли, на тебя имеет?
– Тут мертвая зона,– вмешивается в разговор Гурам.– Впадина между горами. Нужна очень высокая антенна.
– Ну, так установите высокую антенну. Вместо того чтоб никому не нужную прогнившую мельницу восстанавливать. Тоже мне, любители старины! Каждому в жизни свое, и нечего в чужую колею лезть.
– Ты неправ, Джано,– твердо вступает в разговор Григол.– Посмотри на меня, я похож на верующего?
Джано усмехается и качает головой.
– Пожалуй, что нет.
– То-то! А когда Доментий нашу церковь подремонтировал, я его на людях расцеловал. Ты скажешь, что церковь исторической ценности не представляет, иконостас нашими отцами из Кутаиси привезен. В масштабе всей Грузии, может, и не представляет, а для нас святое место: там наших родителей крестили-отйевали. Правильно я говорю? Если б не Доментий, лежать ей сейчас в развалинах. Какую снежную зиму выстояла L
– Я не против, Григол, пусть делает что хочет, он человек самостоятельный, отец семейства. Только сначала надо свой дом устроить, в хозяйстве порядок навести. Я так понимаю.
Тут я не выдержала, вмешалась.
– А что у нас не в порядке? – говорю.– Чем не угодили?
Джано на меня удивленно оглянулся. А со двора Додо голос подала, даже из гамака вылезла.
– Он же твои интересы защищает, Поля!..
– Никто его не просил мои интересы защищать.
Подошла к веранде, на крыльцо поднялась.
– Почему ты горячишься, не понимаю? По-моему, Джано ничего обидного не сказал. Теперь люди и в деревнях по-человечески жить хотят, на городской лад устраиваются. Вот спроси у Джано, мои старики в поселке живут, а удобств побольше, чем у нас в Тбилиси.
Ишь, удобств им мало! Можно подумать, что мы их посулами заманивали и недодали чего-то...
– Нам,– говорю,– наших удобств вполне хватает.
– А я, к примеру, освежиться хотела с дороги,– говорит Додо и на меня в упор вызывающе пялится.– Залезла в вашу, извините за выражение, душевную, а там бак растрескался, пауки по стенам ползают.
– Сама знаешь, тот бак в дождь наполняется, а сейчас засуха. Могла и на речку пойти.
– Спасибо, дорогая! Про это самое Джано и говорит. И нечего вам обижаться. Лучше слушайте да на ус мотайте. Между прочим, мы в этом доме не посторонние. Нам не все равно, что с домом будет. Права я или нет, Доментий?
– Права,– Доментий кивнул и потупился.
– Ну что ты все глаза опускаешь, мой хороший!—Додо пробралась вдоль стенки к Доментию, обняла сзади за шею, навалилась грудью.– Чего тебе всю жизнь не хватает, так это нахальства. Ей-богу, будь нахальство чем-то материальным, отрезала бы у Джано кусок побольше и тебе бы подарила.
– Лучше от себя отрежь,– усмехнулась я.
– И от себя добавлю.– Засмеялась и Доментия в ухо чмокнула,
– Не надо его ничем одаривать, нам он и такой подходит,– заступился за друга Гурам.– Пусть хоть один такой будет.
– Что верно, то верно,– подхватил Нодар.– Этого добра ему не надо.
– А какого надо? – недовольно спросил Джано.– Я не из-за трех бочонков «саперави» разболтался. Спасибо друзьям,, вина мне и без Доментия хватает. Дело не в интересе, а в принципе. Он один из нашего дома здесь остался, и не хочу я, чтобы моего брата с Шалико– аробщиком стали путать.
– Ну, ты даешь! – возмутился Нодар.
– Да, да, Нодар! Я деревню не хуже твоего знаю. Представляю, как соседи над ним за глаза потешаются,.. Да за такое его и отец по головке бы не погладил.
– Почему ты так думаешь? – заинтересовался Гурам.
– Потому что старик терпеть не мог бестолковщины. Поживи он еще два-три года, в доме и газ горел бы, и телевизор бы прекрасно работал.
– И душевой можно было бы в любой момент воспользоваться,– добавила Додо.
Это ж надо, как согласно запели вдвоем! Обозлилась я не на шутку, хотела им все выложить, но тут Джано перегнулся через стал и щелкнул выключателем. Стало темно, а он уселся на место и говорит:
– Ну вот, теперь все довольны. Этого вы хотите?
Я говорю:
– Ладно, не дури. Включи свет.
А он:
– Зачем, Поля? Посидим так. Можешь свечку принести или лучину. У вас, наверное, лучину жгли...
А Нодар ему с вызовом:
– А что? Совсем неплохо. Глянь, оказывается, светлячки появились, а я и не видел. А звезды-то, ух, ты-ы! Ты нас тьмой не стращай, Джано. Привык по проспекту под фонарями...
– Я не стращаю, мой дорогой. Старую деревню я не меньше вашего люблю. Из Гагры куда забрался, только бы порыбачить, как в детстве. Но нет той деревни. Все! Кончилась! Нравится или нет, жизнь дальше катится. А братец уперся и назад глядит. И ведь бульдозером не сдвинешь. Силушки слишком много, вот и слушает вполуха.
– Благодари бога, что он свою силушку против тебя не применяет,– рассмеялся Нодар.
– Пусть попробует.
Я подошла к выключателю, свет включила. Все зажмурились, руками заслонились.
Григол с усилием нацелился на кувшин, налил себе вина.
– Прошу прощения, друзья... Мы в доме Большого Георгия, и прошу этого не забывать.– Все сразу притихли и приосанились.—Негоже ученикам видеть учителя пьяным. Оставайтесь, вкушайте хлеб– соль этого дома, спорьте, ищите истину, только без меня. Но перед уходом вот мое слово.– Григол посмотрел на Доментия, на этот раз пронзительный взгляд его единственного глаза был смягчен лаской.– Мы тут и пошумели, и повздорили, и поговорили, а голос вот этого человека почти не слышали. Такой уж он у нас... Джано, алаверды к тебе! – Григол перевел взгляд на Джано; теперь его движения были не так быстры, как в начале застолья.– Не думай, что тут хмель и вино. Как старшему брату хочу тебе сказать, мы любим Доментия. Многие его считают чудаком, а я вам скажу, как это чудачество называется^– золотое сердце!
– Трудно с таким сердцем,– покачал головой Джано.
– Согласен! – резко кивнул Григол.– Согласен. Но что стало бы с нами без таких людей? Дай я тебя поцелую, сынок! – Он обнял Доментия, потом озорно подмигнул.– Помни, парень, каждую ночь помни – ты честь нации защищаешь! – и на меня, смеясь, оглянулся. Черт старый! Никак не уймется...
Я вошла в дом. Свекровь услыхала мои шаги, позвала, попросила вскипятить воду, посуду, дескать, помою, хоть чем-нибудь помогу.
– Нечего, мать, у Джано вон девки вымахали и жена здоровее нас с тобой, пусть они и моют.
– Они гости, дочка. А я все равно без дела извожусь, нервы не выдерживают.
– Ты только постель зальешь. Больше хлопот.
Поспорили, пошушукались – уломала старая. Неужели у нас наконец на лад пойдет? Хоть последние дни в мире поживем...
Подбросила я дров в каминг огонь раздула, ведро закопченное на треногу поставила. Хворост сперва затрещал, занялся, потом пламя обиженно забубнило, забормотало что-то. Я вспомнила, у многих в деревне газовые плиты стоят, и каждый месяц им газ в баллонах развозят, оповещают охотничьим рожком. И досада меня взяла на моего благоверного. Прав Джано, чем на стороне глупостями заниматься, хозяйство бы наладил, мне бы жизнь облегчил. У него только и обязанностей, что виноградник опрыскать. Мотыжит и опрыскивает все лето. А потом что?.. Живем, как в каменном веке! И я же еще за него заступилась, дура! Пусть бы старший брат мозги ему вправил...
