Текст книги "Драма девяносто третьего года. Часть первая"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Они затеяли ссору с горожанами, не упуская ни одной возможности оскорбить их или избить.

Солдаты, в свой черед, встали на сторону горожан, своих друзей.

Офицеры не могли обнажить шпагу против собственных солдат, однако в городе и его окрестностях были опытные фехтовальщики, способные образумить этих смутьянов.

К примеру, в Меце имелся фехтовальщик, который был подкуплен офицерами и, переодетый ими то в горожанина, то в национального гвардейца, каждый вечер затевал две или три ссоры, а на другой день доводил их до конца; в этих неравных дуэлях были убиты три или четыре солдата. Тем не менее всякий человек, носящий мундир, был вынужден требовать удовлетворения за полученное оскорбление или на другой день выслушивать в караульне насмешки, что было хуже смерти.

К счастью, солдаты быстро распознали ловушку, схватили наемного убийцу и вынудили его признаться в возложенном на него задании.

Они могли в свой черед убить его, и такая месть была бы справедливой. Однако они ограничились тем, что связали ему руки за спиной и водили его по городу, напялив ему на голову бумажный колпак, на котором было написано имя Иуда.

Затем они вывели негодяя за городские ворота и отпустили на свободу, призвав его повеситься там, где ему будет угодно.

Разоблаченные офицеры эмигрировали и поступили добровольцами в войска, которые Австрия направила в Брабант.

Между тем император Леопольд потребовал у Франции предоставить проход для австрийской армии, намеревавшейся усмирить Нидерланды.

Подобное уже случалось в прошлом: разве не потребовал по такой же причине Карл V прохода для себя у Франциска I и разве Франциск I не согласился предоставить ему проход?

Правда, тогда это был проход для человека, а не для армии.

Не разглядев в двух этих случаях никакого различия или разглядев его чересчур хорошо, Людовик XVI согласился предоставить проход австрийской армии.

Как нетрудно понять, это стало причиной сильного брожения в северо-восточных департаментах. Если австрийцы вступят в Мезьер или Живе, то выйдут ли они оттуда?

Не было ли тут повода пересказать королю на ушко басню «Сука и ее Товарка» славного Лафонтена?

Однако король притворился глухим; к счастью, Национальное собрание обладало тонким слухом.

В тот самый момент, когда население Арденн поставило под ружье тридцать тысяч человек, чтобы двинуться против австрийцев, если те под каким-либо предлогом вступят во Францию, Национальное собрание отказалось предоставить австрийской армии проход.

Крестьяне, готовившиеся дать отпор врагу, были правы, полагаясь только на себя. Армия, вследствие раздора, возникшего между солдатами и командирами, была полностью дезорганизована. Дуэли продолжались, а точнее, число их в Нанси пугающе возрастало; полторы тысячи солдат уже намеревались сражаться с полутора тысячами других, как вдруг красноречие одного из солдат, побуждавшее противников к братству, сумело заставить их вложить все эти сабли в ножны. С приближением австрийской армии офицеры стали использовать еще одну тактику: все еще продолжая верить, что проход императору Леопольду будет предоставлен, они давали увольнительные всем, кто об этом просил.

Правда, многие из этих увольнительных были не чем иным, как желтым отпускным билетом, какие выдавали разжалованным солдатам, то есть являлись позорным документом.

Между тем один из трех полков, находившихся в то время в Нанси, а именно пехотный полк Короля – двумя другими были кавалерийский полк Местр-де-Кампа и швейцарский полк Шатовьё, – так вот, повторяю, пехотный полк Короля потребовал у своих офицеров рассчитаться с солдатами.

Офицеры рассчитались с ними, выплатив каждому солдату по семьдесят три ливра и четыре су.

У солдат полка Шатовьё, счета которого были крайне запутанными, при виде этого потекли слюнки; бедный швейцарский полк считал себя французским и, будучи сыном республики, полагал, что может брать пример с сыновей монархии.

Так что швейцарцы отправили к солдатам полка Короля двух своих представителей, чтобы узнать, как те взялись за дело и добились своего.

Посланцы швейцарцев исполнили поручение, получили необходимые сведения и передали их своим товарищам.

Офицерам стало известно о том, что произошло, и прямо во время смотра они приказали двум солдатам выйти из строя и подвергли их наказанию шпицрутенами.

Французские офицеры были приглашены на это зрелище и аплодировали ему.

Однако с солдатами дело обстояло иначе: они понимали, что это им предназначались удары, исполосовавшие спины швейцарцев.

К тому же имелся давний повод для взаимной доброжелательности между нашими полками и швейцарским: когда 14 июля 1789 года, за год до описываемых событий, парижане захватили ружья в доме Инвалидов, именно полк Шатовьё стоял на Марсовом поле; швейцарцам приказали стрелять в народ, но они отказались делать это.

Кто знает, что произошло бы, если бы они подчинились, а не ответили отказом?

Следует отметить еще одно обстоятельство: полк Шатовьё был набран не в немецких кантонах, а во Французской Швейцарии: в Во, Лозанне и Женеве, а ведь это, по существу говоря, Франция, та Франция, которая дала нам Кальвина и Руссо.

Стало быть, это двух французов только что подвергли прилюдному бичеванию.

Подобная жестокость возмутила всех: офицеров подвергали оскорблениям за то, что они командовали этой расправой, а солдат освистывали за то, что они позволили осуществить ее.

Полк Местр-де-Кампа и полк Короля отправили депутацию в казармы швейцарцев.

Эта депутация вызывает волнение, солдаты поднимают бунт, высаживают ворота тюрьмы, выпускают из камер двух швейцарцев и с триумфом проводят их по городу; одному из них предоставляют убежище в рядах полка Короля, а другому – в рядах полка Местр-де-Кампа; неповиновение возрастает с каждым часом; достаточно одного дуновения на пламя, заставляющее кипеть этот гнев, и он хлынет через край.

Шестого августа, узнав одновременно о справедливости жалоб солдат и о нехватке средств в полковых кассах, Национальное собрание установило временный регламент; в этом регламенте была предпринята попытка согласовать то, как оно было обязано вести себя по отношению к солдатам, ибо каждый из них был человеком и гражданином, с военной дисциплиной и безопасностью государства; Национальное собрание распорядилось сохранять в силе прежний уклад в армии впредь до утверждения нового, которым оно обещало активно заниматься; оно признало недействительными все солдатские комитеты, несовместимые с повиновением, которое обязаны проявлять нижние чины; оно ввело некую форму денежных расчетов, способных успокоить солдат по части их прав; оно подчинило желтые отпускные билеты, то есть позорные документы, порядку, не оставлявшему никакой возможности для прихоти и произвола начальства; наконец, оно лишило все подобные отпускные билеты, выданные после 1 мая 1789 года, характера бесчестья, оставлявшего клеймо на тех, кто получил их при увольнении.

Офицеры приняли решение, что этот указ будет зачитан солдатам двух полков 12 августа в их казармах.

Несмотря на объявленный заранее распорядок дня солдаты полка Короля становятся под знамена, открывают ворота казарм и, с барабанщиком впереди, идут на Королевскую площадь, где через десять минут к ним присоединяются солдаты двух других полков.

Два швейцарца, наказанные шпицрутенами, находились в их рядах: один, как уже было сказано, среди солдат полка Короля, другой – среди солдат полка Местр-де-Кампа.

Что же послужило поводом к этому новому нарушению приказов, данных офицерами?

В руки солдат попало письмо г-на де Ну, коменданта гарнизона, написанное г-ну де Баливьеру, командиру полка Короля.

В этом послании г-н де Ну писал, что Национальное собрание приняло меры к тому, чтобы подавить разбой в войсках.

И солдаты стали под знамена, намереваясь потребовать удовлетворения.

Понимая, что его жизнь находится под угрозой, комендант гарнизона укрывается в ратуше и отдается под защиту городских властей.

Тем не менее после ряда переговоров солдаты заявляют, что коменданта они не тронут, однако требуют, чтобы он дал объяснения по поводу своего письма.

Положившись на это обещание, он спускается вниз вместе с руководителями департамента и городскими чиновниками, украшенными трехцветной перевязью.

В эту минуту из строя выходит солдат по имени Помье и вслух зачитывает письмо г-на де Ну.

В ответ г-н де Ну говорит, что он служил заместителем командира полка Короля, что он всегда был как нельзя более доволен солдатами этого полка и что невозможно даже предположить у него намерения употребить по отношению к ним выражение «разбойники»; напротив он всегда считал и будет считать их воинами, исполненными чести.

К несчастью, это объяснение весьма напоминало те, какие звучат на поле боя, когда один из противников выказывает слабость: они не устраивают ни тех, кто их дает, ни тех, кто их принимает.

Вот почему, хотя это объяснение было дано и принято, умонастроения у всех остались прежними, даже после того как был зачитан указ Национального собрания.

Затем солдаты нарушают строй и водят по улицам Нанси двух швейцарцев, подвергнутых наказанию; они вынуждают заместителя командира полка Шатовьё выдать каждому из них по шесть луидоров в качестве окончательного расчета и по сто луидоров в качестве возмещения за полученные удары; после чего их последовательно зачисляют в полк Короля, полк Местр-де-Кампа и национальную гвардию, и они пускаются в путь, запасшись отпускными билетами трех воинских соединений.

В тот же вечер офицеров полка Шатовьё подвергают домашнему аресту и берут под стражу собственные солдаты; на другой день их заставляют выплатить предварительную сумму в размере двадцати семи тысяч ливров, которую ссужает г-н де Вобекур и за которую они выступают поручителями; наконец, в тот же день кавалеристы полка Местр-де-Кампа требуют выплатить им деньги, захватывают квартирмейстера, выставляют охрану у полковой кассы и держат своих офицеров под арестом вплоть до 15 августа.

Пятнадцатого августа, потеряв терпение, офицеры соглашаются выплатить восемьдесят тысяч ливров, которые ссужают им городские власти.

Полк Короля, со своей стороны, продолжает требовать полагающихся ему выплат; полковник, испытывая опасения, просит выставить у полковой кассы жандармский пост для ее охраны; но это означает относиться к солдатам как к грабителям. Солдаты утрачивают сдержанность и заявляют, что если офицеры не доверяют им, то они куда более не доверяют офицерам и что офицеры охраняют с таким старанием кассу лишь для того, чтобы перейти вместе с ней к врагу, однако этому не бывать. В итоге двести солдат захватывают кассу, обнаруживают ее почти пустой и, удостоверив посредством протокола ее состояние и опечатав ее, относят вначале к майору, который отказывается принять ее, а затем в казарму, где она остается на хранении.

Дело приняло исключительно серьезный характер: снаружи – враг, внутри – неповиновение и бунт; в Национальное собрание отправляют курьера, и 16 августа депутаты издают указ следующего содержания:

«Единогласно постановлено, что, поскольку вооруженное нарушение войсками указов Национального собрания, одобренных королем, является в первую голову преступлением против нации, те, кто подстрекал к мятежу гарнизон Нанси, должны быть по требованию прокуратуры привлечены к ответственности и наказаны как виновные в этом преступлении, представ перед судами, наделенными посредством указов полномочиями привлекать к ответственности, подвергать допросам и наказывать за подобные преступления и правонарушения; что те, кто, приняв участие в этом мятеже, каким бы образом оно ни происходило, в течение двадцати четырех часов с момента обнародования настоящего указа не заявят своему начальству, причем даже письменно, если этого потребует названное начальство, о том, что они признают свои заблуждения и раскаиваются в них, по истечении срока указанной отсрочки также будут привлечены к ответственности и наказаны как зачинщики и участники преступления против нации».

Национальное собрание подтолкнул к этой жесткой мере Лафайет. Офицера в этом бывшем маркизе было намного больше, чем солдата.

Мирабо, напротив, предлагал единственно осуществимое средство: распустить армию и набрать ее заново.

Однако в итоге был издан тот указ, какой мы привели выше.

Через два дня после обнародования этого указа Лафайет пишет маркизу де Буйе, что необходимо нанести удар.

Стало быть, решение принято, и, что бы ни происходило, удар будет нанесен.

Бедняги, давшие вовлечь себя в этот неразумный бунт и продвинувшие его намного дальше, чем можно было предположить в тот момент, когда он только начинался, и сами понимали, в какое положение они себя поставили. Городское население, поддерживавшее бунтовщиков, пока вперед их толкал благородный порыв сочувствия к товарищам, было поражено их последним поступком и с удивлением, почти с ужасом, взирало на то, как солдаты уносили из канцелярии квартирмейстера полковую кассу, и молчание, сопутствовавшее этому конвою, было в глазах мятежников настолько красноречивым, что на другой день они вернули квартирмейстеру кассу в нетронутом виде, и это было засвидетельствовано самими офицерами.

Со своей стороны, солдаты швейцарского полка Шатовьё изъявляют раскаяние. Они приходят к офицерам, просят простить их, снова подчиняются дисциплине и повторно приносят присягу хранить верность королю, закону и нации.

Затем они образуют комитет из восьми членов, которые с согласия офицеров отправляются в Париж, получив на свою поездку три тысячи ливров.

Однако все это происходило в то время, когда бунтовщикам не было известно об указе Национального собрания.

Миссия посланцев была тем более опасной для них, что сами они не подозревали о нависшей над ними угрозе. Лафайет с помощью своего друга, депутата Эммери, взбудоражил Национальное собрание.

Военный министр, узнав, что посланцы взбунтовавшихся полков прибывают в Париж, требует у Байи приказа об их аресте. Байи, как всегда, уступает, и в то самое время, когда они преодолевают заставу, производится их арест.

Этот арест наделал много шума. Парижская национальная гвардия выказала готовность вступиться за мятежные полки. Она выступает посредником и побуждает их подписать изъявление покаяния и покорности, взывающее к снисхождению со стороны Национального собрания, которому оно будет подано депутацией национальных гвардейцев.

В итоге 21 августа в Нанси вместе с двумя солдатами из числа арестованных в Париже прибывает г-н Пешлош, офицер парижской национальной гвардии. Все со спокойствием ожидали возвращения посланцев национальной гвардии и надеялись, что, благодаря их вмешательству, на этом все и закончится.

Но нет. 24 августа в Нанси прибывает офицер по имени г-н де Мальсень; это человек, храбрый до безрассудства, вспыльчивый до безумия, склонный к действию, а не к размышлениям.

Едва приехав туда, он отправляется прямо в казарму швейцарцев, заседает вместе с их представителями, одобряет несколько положений из числа их требований, но оспаривает все прочие. Никакой возможности договориться с ним нет.

Стороны принимают решение, что г-н де Мальсень подготовит свою докладную записку министру, а Серизье, один из представителей швейцарцев, составит докладную записку от имени солдат. Расстаются они в еще более неприязненных отношениях, чем это было в начале встречи.

На другой день брожение в полку Шатовьё становится настолько сильным, что г-на де Мальсеня призывают провести очередное заседание в ратуше: существует опасность, причем реальная опасность; но коль скоро существует опасность, причем реальная опасность, то для г-на де Мальсеня это повод не считаться с ней.

Он отправляется в казарму, узнает, что докладная записка еще не готова, приходит в ярость и заявляет солдатам, что они недостойны носить мундир и есть хлеб короля.

Ропот становится всеобщим, весь полк чувствует себя оскорбленным. Господин де Мальсень направляется к двери, однако четыре солдата штыками преграждают генералу выход. Генерал выхватывает шпагу из ножен и ранит ею двоих. Шпага ломается у него в руках, он завладевает шпагой главного прево конно-полицейской стражи, с этим оружием расчищает себе проход и оказывается на улице.

Шестьдесят солдат выбегают из казармы и устремляются вдогонку за ним. Господин де Мальсень, все еще с обнаженной шпагой в руке и, ни на минуту не ускоряя шага, все еще обороняясь, достигает дома г-на де Ну, на крыльце которого г-н Пешлош, посланец парижской национальной гвардии, и офицеры полка Короля останавливают тех, кто преследует генерала.

Национальная гвардия, получив приказ, бросается на защиту генерала, и, под ее конвоем, г-н де Мальсень отправляется в ратушу.

Полк, со своей стороны, посылает туда в качестве депутатов по одному человеку от каждой роты. Депутаты излагают свои требования, но все эти требования оказываются отвергнутыми.

Ожесточение солдат становится настолько сильным, что приходится предоставить г-ну де Мальсеню охрану, чтобы ночью его не похитили. Эта охрана наполовину состоит из горожан и наполовину из солдат полка Короля.

На другой день г-н де Мальсень отдает швейцарцам приказ выступить в направлении Саарлуи; швейцарцы отказываются.

Составляется протокол, подтверждающий этот отказ, и в ту же ночь г-н Демотт, адъютант Лафайета, отправляет к национальным гвардейцам соседних с Нанси городов несколько курьеров с депешей, подписанной Лафайетом. Депеша является призывом к национальным гвардейцам оказать законной власти вооруженную поддержку.

Весь день 27 августа проходит в бесплодных переговорах; брожение продолжает нарастать; Мальсень повторяет приказ выступить на другой день в направлении Саарлуи.

Тем временем распространяется новость о том, что национальных гвардейцев окрестных городов вооружают и что они имеют приказ двинуться на Нанси. Возникают подозрения, что Мальсень – самозваный генерал, который состоит в сговоре с врагами нации и хочет удалить из города полк Шатовьё, чтобы австрийцам было легче осуществить проход. На улицах собираются толпы, что вынуждает городские власти ввести запрет на скопления народа. И тогда швейцарцы и солдаты полка Короля садятся в две наемные кареты, разрывают красные шторы и, размахивая ими из окон, разъезжают по городу.

Утром 28 августа подполковник и майор полка Шатовьё отправляются в казарму, чтобы выполнить приказ об отправке, полученный ими от г-на де Мальсеня.

– Заплатите нам жалованье, – заявляют им солдаты, – и мы пойдем за вами хоть на край света.

В полдень к г-ну де Мальсеню подходит капрал национальной гвардии и вполголоса говорит ему:

– Генерал, плохо дело: вас сговорились арестовать; солдаты полка Короля взялись за оружие или вот-вот возьмутся за него.

Это первое предупреждение не производит на г-на де Мальсеня особого впечатления, но капрал повторяет сказанное, проявляя еще большую настойчивость. И тогда, сославшись на прогулку, г-н де Мальсень берет с собой четырех кавалеристов и выезжает из города; на некотором расстоянии от Нанси он оставляет трех из них и, сопровождаемый только одним, по имени Канон, едет по дороге на Люневиль.

Как только новость о его отъезде распространяется в городе, крики о предательстве начинают звучать там еще громче, чем прежде: всем ясно, что г-н де Мальсень – агент Австрии. Сто кавалеристов полка Местр-де-Кампа садятся на лошадей и бросаются в погоню за генералом.

В этот самый момент в Нанси доставляют № 327 газеты «Патриотическая летопись», где сообщается, что правительство посылает в департаменты отъявленных шпионов, чтобы подкупить местные власти, разложить армию и отдать королевство во власть разбойников из лесов Саарбрюккена и пустошей Трира.

Сомнений больше нет: г-н де Мальсень был одним из этих посланцев.

Все бросаются к г-ну де Ну, который принимал г-на де Мальсеня и, несомненно, был его пособником, хватают коменданта, завязав для этого бой, в котором убивают и ранят несколько человек, а затем отбирают у него мундир, напяливают на него холщовую блузу и сажают его в тюремную камеру.

Тем временем к прежним поводам для негодования, настоящим и надуманным, добавляется новый.

Два кавалериста полка Короля задерживают у ворот Нотр-Дам кавалериста конно-полицейской стражи, который везет три письма, написанные г-ном Юэном, главным прево Нанси: одно из них адресовано г-ну де Буйе, а два других – главному прево Туля и главному прево Понт-а-Муссона; эти письма привозят в ратушу и вскрывают. Они содержат отданные конно-полицейской страже приказы выпроводить солдат полка Шатовьё за пределы королевства; эти письма подливают масла в огонь: стало быть, швейцарцев продали, Мальсень – изменник, который бежал, увидев, что его предательство раскрыто, и замысел контрреволюции налицо.

В разгар этого волнения, покрытые пылью и залитые кровью, во весь опор возвращаются два кавалериста полка Местр-де-Кампа из числа тех, что бросились в погоню за генералом; они возвращаются одни: остальные были ранены или взяты в плен карабинерами из Люневиля, порубившими их отряд по приказу г-на де Мальсеня.

Менее чем за десять минут три тысячи солдат собираются под знамена; исполненные ярости, они выступают в поход и уже в одиннадцать часов вечера встают лагерем в полутора льё от Люневиля, на высотах Фленваля.

Они намерены войти на рассвете в город и не выходить из него до тех пор, пока им не будет выдан Мальсень.

Ночь проходит в переговорах, и к утру было решено следующее:

г-н Мальсень вернется в Нанси, как только этого потребуют городские власти;

он вернется туда под конвоем из двенадцати карабинеров и двенадцати фузилеров, отобранных из всех трех полков гарнизона Нанси;

через три часа после его отъезда войско, пришедшее из Нанси, выступит в поход, чтобы вернуться туда, и не будет предпринято никаких покушений ни на жизнь, ни на свободу г-на де Мальсеня до тех пор, пока Национальное собрание не вынесет решения по поводу взаимных нареканий, которые привели к этому столкновению.

Господин де Мальсень отправился в путь.

У первого на дороге моста г-н де Борепер, командир роты карабинеров, которая следует позади, спрашивает у г-на де Мальсеня:

– Генерал, вы по доброй воле возвращаетесь в Нанси?

Господин де Мальсень отвечает «Да», но с таким выражением, что звучит это как «Нет».

Офицер возвращается к своей роте.

Чуть дальше какой-то карабинер отделяется от этой роты и, проходя рядом с г-ном де Мальсенем, тихо говорит ему:

– Генерал, пора.

– Не теряй меня из виду, – отвечает ему г-н де Мальсень.

Еще чуть дальше, на повороте дороги, г-н де Мальсень делает знак г-ну де Бореперу, берет в руку саблю, опускает голову на шею своей лошади, вонзает ей в брюхо шпоры и бросается в сторону.

Господин де Борепер назначает четырех карабинеров, которые должны сопровождать генерала, а с остальными солдатами прикрывает его отступление.

Вслед ему раздается мощный ружейный залп, и в завязавшейся схватке получают ранения и гибнут двадцать пять карабинеров. Господин де Мальсень, в буйволовой куртке которого застревает пуля, переправляется через реку, возвращается в Люневиль и снова оказывается среди карабинеров.

В ту же минуту становится понятно, какую опасность навлекает на полк возвращение генерала; командиры принимают решение вывести полк из Люневиля, разделив его на два отряда, но пятьдесят человек оставляют в замке охранять г-на де Мальсеня.

Тем временем ползут, распространяются и нарастают слухи о предательстве, которые и раньше преследовали Мальсеня; генерала окружают двадцать карабинеров, его берут под арест, помещают под охрану четырех часовых, сажают в карету и отправляют в Нанси.

Его сопровождает отряд карабинеров, но на этот раз не как генерала, а как заключенного.

Карабинеров солдаты гарнизона Нанси встречают с распростертыми объятиями, г-на де Мальсеня отводят вначале в казарму, а оттуда – в Консьержери.

Получив известие обо всех этих волнениях, г-н де Буйе выступает в поход.

Господин де Буйе – придворный до мозга костей; у него есть два сына – граф и виконт де Буйе; все трое дадут убить себя по одному слову короля; королевская власть – это их религия; преданность королевской власти делает их жестокими, фанатичными, безрассудными.

Позднее мы снова встретимся с ними в Варение.

Пока же, поскольку Лафайет заявил, что необходимо нанести удар, маркиз де Буйе готовится сделать это.

Он собрал три тысячи пехотинцев и тысячу четыреста кавалеристов, почти исключительно немцев; кроме того, как мы уже говорили, адъютант Лафайета обратился с призывом о поддержке к национальным гвардейцам.

Маркиз де Буйе отбывает из Меца 28 августа, 29-го находится в Туле, а 31-го – возле Нанси.

В разное время дня к нему приходят три депутации из города, чтобы узнать, какие условия он выдвигает.

Депутатами являются солдаты и национальные гвардейцы; они вынуждают отправиться вместе с ними городских чиновников, но, трепеща от страха при виде этого войска, несущего королевский гнев, чиновники переходят в лагерь Буйе и отдаются под его покровительство.

Условия, поставленные маркизом, таковы:

все полки гарнизона Нанси покинут город, возвратят г-на де Мальсеня, удерживаемого ими в качестве заложника, и выдадут зачинщиков, по четыре человека от каждого полка, которых будет по всей строгости закона судить Национальное собрание.

Согласимся, что это жестоко – требовать от французских солдат, чтобы они выдали своих товарищей.

Тем не менее полк Местр-де-Кампа и полк Короля согласились сделать это.

Оставался полк Шатовьё с двумя его батальонами.

Оставалось еще несколько храбрецов, из числа тех мужественных людей, которые дадут убить себя, сражаясь за неправое дело, если полагают, что обязаны отстаивать его, коль скоро они присоединились к нему.

Среди них было много национальных гвардейцев из предместий Нанси.

Швейцарцы пребывали в такой крайности, что им ничего не оставалось, как защищаться. Если бы со стороны Буйе было проявлено хоть немного милосердия, все еще могло бы наладиться; однако он отдал предпочтение дисциплине; возможно, это было вполне по-военному, но наверняка не по-христиански.

Как всегда, есть сомнение по поводу того, какая из сторон первой открыла огонь: Буйе говорил, что это сделал полк Шатовьё, а полк Шатовьё говорил, что это сделал Буйе.

Но зачем швейцарцам, находившимся в столь тяжелом положении, нужно было обострять его еще больше, провоцируя атаку?

Известно лишь, что они хотели выстрелить из пушки и что эта опасность стала причиной героического поступка. Молодой бретонец, офицер полка Короля, бросается на орудие, обхватывает его руками, цепляется за него все то время, пока солдаты г-на де Буйе идут вперед, и оставляет его, лишь изрешеченный штыками; имя этого офицера входит в историю: его зовут Дезиль.

Бой был долгим; полк Шатовьё, знавший, что его ожидало, сражался с мужеством отчаяния; к тому же ему отчасти помогали горожане, стреляя из окон. Слыша всю эту ружейную пальбу, оба французских полка впадают в ярость, хотят высадить двери казармы и, вырвавшись наружу, броситься на помощь своим несчастным товарищам. Однако у офицеров достало влияния удержать их.

К вечеру все было кончено; полк Шатовьё потерял сто человек, остальные были взяты в плен.

Двадцать двух солдат приговорили к смерти.

Двадцать одного повесили, двадцать второго колесовали. Зрелище ведь следовало немного разнообразить.

Пятьдесят других приговорили к каторге. Их отправили в Брест; они пересекли Францию, Париж и, возможно, Марсово поле, где незадолго до этого отказались стрелять в народ.

Национальное собрание проголосовало за объявление официальной благодарности маркизу де Буйе и назначило его командующим Северной армией. Что же касается Людовика XVI, то он в своем письме к маркизу заявил, что испытал «от этого прискорбного, но необходимого дела крайнее удовлетворение».

Решение Национального собрания было плохо встречено патриотами, а письмо короля произвело дурное впечатление на народ..

«Сегодня, – говорит Лустало по поводу наград, пожалованных маркизу де Буйе, – Национальное собрание голосует за объявление ему благодарности, а двор предоставляет ему командование армией, предназначенной для того, чтобы защищать границы с Германией! О свобода! О конституция! Что станет с вами в руках вашего злейшего врага?»

Он высказывается и по поводу письма короля, который испытывает «от этого прискорбного, но необходимого дела крайнее удовлетворение».

«О! – восклицает Лустало. – Это так не похоже на слова Августа, который при получении известия о пролитой крови бился головой о стену и повторял: „Вар, верни мне мои легионы!“»

Две недели спустя в газете «Парижские революции» Прюдома, главным редактором которой был Лустало, можно было прочитать:

«Господин Лустало, наш друг и один из самых достойных наших сотрудников, только что завершил свое жизненное поприще; он был отнят у родины и литературы в возрасте двадцати восьми лет, унеся с собой сожаления всех истинных друзей свободы».

Вероятно, кто-нибудь спросит, какую связь смерть Лустало может иметь с побоищем в Нанси.

Ответ на это дадут нам слова, произнесенные над его гробом:

«О тень, дорогая всем патриотичным сердцам! Покидая эту юдоль скорби и отправляясь в лоно Всевышнего, передай нашим братьям из полков Короля и Шатовьё, что на этом свете у них еще остаются друзья, оплакивающие их участь, и что их кровь будет отомщена».

Лустало умер от разбитого сердца! Побоище в Нанси внушило недоверие к двум силам, рожденным революцией и, следовательно, призванным поддерживать революцию.

Речь идет о национальной гвардии и городском самоуправлении.

Национальная гвардия действовала по приказам Буйе.

Городские власти Нанси отдались под его покровительство.

С тех пор король стал сомневаться в силе революции.

Последствия этих сомнений мы увидим в следующей главе.

Но прежде отметим тот факт, что при известии о страшном побоище в Нанси сорок тысяч горожан бросились к Тюильри и к Национальному собранию, в один голос требуя отставки министров.

Однако министры уже в то время усвоили удобную привычку притворяться глухими к подобным требованиям. Один лишь г-н Неккер услышал их и, устав от долгого администрирования, не приносившего приемлемых результатов, и с огорчением видя, как та огромная популярность, которая заставила произвести революцию в его пользу, улетучилась менее чем за полтора года, 4 сентября покинул Париж, не отчитавшись ни перед кем, но оставив в качестве залога за подотчетные суммы два миллиона, ссуженные им казне, а также свой дом и свое движимое имущество, оценивавшиеся еще в один миллион.