Текст книги "Ожерелье королевы"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Если ваше величество желает, я остановлюсь или хотя бы поеду медленнее.
– Нет, нет! – воскликнула королева с той пылкостью, которую вкладывала как в работу, так и в развлечения. – Мне не страшно, можете еще быстрее, если угодно.
– О, тем лучше, благодарю за позволение, государыня. Я держу вас крепко, положитесь на меня.
И он вновь схватившись сильной рукой за спинку саней, толкнул их столь мощно, что они задрожали.
Казалось, он вот-вот поднимет сани на вытянутой руке. Но тут Филипп пустил в ход вторую руку, что считал до этого излишним, и в его стальной хватке сани стали походить на детскую игрушку.
Теперь он пересекал каждый круг Сен-Жоржа еще более широким кругом. Сани двигались, словно ловкий человек круто поворачивая то туда, то сюда, как будто были поставлены на такие же коньки, какими Сен-Жорж бороздил лед. Несмотря на большой вес и размеры, сани королевы скользили на полозьях, как живые, они летали и кружились не хуже заправского танцора.
Сен-Жорж, выписывавший свои кривые более изящно и точно, вскоре забеспокоился. Он катался уже почти час: Филипп заметив, что соперник весь покрыт испариной и ноги у него начинают дрожать, решил победить Сен-Жоржа за счет своей выносливости.
Он сменил тактику: отказавшись от поворотов, заставлявших его всякий раз приподнимать сани, он изо всех сил пустил их по прямой.
Сани полетели стрелою.
Сен-Жорж одним размашистым шагом уже почти настиг его, однако Филипп улучил миг и, оттолкнувшись несколько раз подряд, послал сани по еще нетронутому льду с такой стремительностью, что соперник остался позади.
Сен-Жорж бросился догонять, но Филипп, искусно скользя на носках коньков, собрал все силы, поистине геркулесовым рывком развернул сани и покатил в обратном направлении, тогда как Сен-Жорж, которому не удалось повторить сей неожиданный маневр, проехал по инерции дальше и остался далеко позади.
Возгласы всеобщего одобрения заставили Филиппа покраснеть от смущения.
Однако к его удивлению, королева, похлопав в ладоши, повернулась к нему и, задыхаясь от восторга, воскликнула:
– Победа господин де Таверне, победа уже ваша! Теперь помилосердствуйте, а то вы меня убьете!
10. Искуситель
Услышав этот приказ или, вернее, просьбу королевы, Филипп напряг мускулы ног, и сани резко встали, словно арабский скакун в песках пустыни.
– А теперь отдохните, – сказала королева, на дрожащих ногах вылезая из саней. – Никогда бы не поверила, что можно так захмелеть от скорости, я чуть не сошла с ума.
Не в силах сдержать трепета, она оперлась на руку Филиппа. Удивленный ропот, донесшийся со стороны раззолоченной пестрой толпы, дал ей понять, что она вновь погрешила против этикета; в глазах завистников и рабов прегрешение это было огромным.
Что же до Филиппа, то он, потрясенный столь неслыханной честью, испытывал больший трепет и стыд, чем если бы государыня выбранила его при всем народе.
Он опустил глаза, сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Сильное волнение – из-за быстрой езды, разумеется, – овладело и королевой. Она тут же отдернула руку, оперлась о плечо мадемуазель де Таверне и заявила, что хочет сесть.
Ей подали складной стул.
– Извините меня, господин де Таверне, – обратилась она к Филиппу, после чего порывисто воскликнула: – Господи, какое несчастье постоянно находиться среди любопытных… и дураков, – добавила она совсем тихо.
Дворяне и придворные дамы, окружив королеву, пожирали глазами Филиппа, который, чтобы скрыть смущение, принялся отвязывать коньки.
Сняв их, он отошел в сторону и уступил место придворным. Королева несколько минут сидела задумавшись, потом подняла голову и проговорила:
– Нет, если сидеть без движения, недолго и замерзнуть. Нужно покататься еще.
С этими словами она снова села в сани.
Филипп ждал приказа, но тщетно.
Тогда к саням подскочили десятка два дворян.
– Нет, господа, благодарю вас. Меня повезут гайдуки.
Когда слуга заняли свои места, королева приказала:
– Потихоньку, только потихоньку.
И, закрыв глаза, отдалась своим мыслям.
Сани неспешно удалились, сопровождаемые толпой алчущих, любопытных и завистников.
Оставшись один, Филипп утер пот со лба.
Он принялся искать взглядом Сен-Жоржа, чтобы утешить его каким-нибудь искренним комплиментом.
Но тот, получив записку от герцога Орлеанского, своего покровителя, покинул поле битвы.
Слегка опечаленный, усталый и несколько напуганный происшедшим, Филипп стоял и провожал взглядом удаляющиеся сани, но вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за рукав.
Он обернулся и увидел отца.
Маленький старичок, весь сморщенный, словно персонаж Гофмана, и закутанный в меха, словно самоед, толкнул сына локтем, чтобы не вынимать рук из муфты, которая висела у него на шее.
Взгляд его, блестевший то ли от холода, то ли от радости, показался Филиппу горящим.
– Не хотите ли обнять меня, сын мой? – осведомился он.
Старик произнес эти слова тоном, каким отец греческого атлета мог бы поблагодарить сына за одержанную на арене победу.
– От всего сердца, дорогой отец! – ответил Филипп.
Однако было слышно, что выражение, с каким были сказаны эти слова, никак не соответствует их содержанию.
– Но полно, полно. А теперь, когда мы обнялись, пойдемте, и поскорее.
И старичок поспешил вперед.
– Куда вы меня ведете, сударь? – спросил Филипп.
– Туда – куда ж еще, черт возьми!
– Туда?
– Нуда, поближе к королеве.
– О нет, отец, благодарю вас.
– Как это нет? Что значит благодарю? Вы с ума сошли? Видали его – он не хочет подойти к королеве!
– Нет-нет, это невозможно, и не помышляйте об этом, дорогой отец.
– Что значит невозможно? Невозможно подойти к королеве, которая вас ждет?
– Меня? Ждет?
– Ну разумеется, ждет и даже жаждет.
– Королева меня жаждет?
И молодой человек пристально посмотрел на барона.
– Ей-богу, отец, мне кажется, вы забываетесь, – холодно проговорил он.
– Удивительный человек, честное слово! – воскликнул старик, выпрямившись и топнув ногою. – Ну вот что, Филипп, доставьте мне удовольствие и напомните, откуда вы приехали.
– Сударь, – печально ответил Филипп, – одного я никак не возьму в толк, и это меня весьма тревожит.
– Что?
– То ли вы смеетесь надо мною, то ли…
– Толи?..
– То ли, простите, сходите с ума.
Старик схватил сына за руку столь резко и сильно, что тот поморщился от боли.
– Послушайте, господин Филипп, – проговорил старик. – Америка очень далеко от Франции, это мне известно…
– Да, отец, очень далеко, – подтвердил Филипп. – Но я не понимаю, что вы хотите этим сказать. Объясните, прошу вас.
– Это страна, где нет ни короля, ни королевы.
– Ни подданных.
– Очень хорошо: ни подданных, господин философ. Я этого не отрицаю, но этот вопрос меня не интересует, он мне совершенно безразличен. Но мне не безразлично, меня беспокоит и даже унижает кое-что, чего я тоже никак не возьму в толк.
– Что же это, отец? Как бы там ни было, я полагаю, что мы с вами толкуем о разных вещах.
– Я никак не пойму, глупец вы или нет, сын мой. Для такого молодца, как вы, это совершенно непозволительно. Взгляните, да взгляните же вон туда!
– Смотрю, сударь.
– Видите? Королева обернулась – и это уже в третий раз. Да, сударь, королева обернулась три – нет, постойте! – уже четыре раза. Кого она ищет, как вы думаете, господин глупец, господин пуританин, господин из Америки?
И старичок закусил, но не зубами, а деснами, серую замшевую перчатку, которая сидела у него на руке как влитая.
– Сударь, даже если она кого-то ищет, что само по себе сомнительно, что дает вам право утверждать, будто она ищет меня?
– Господи! – воскликнул старик и снова топнул ногой. – Он говорит: «Даже если»! Да в этом человеке нет ни капли моей крови, никакой он не Таверне!
– У меня действительно не ваша кровь, – согласился Филипп и, возведя глаза к небу, шепотом добавил: – И слава Богу.
– Сударь, – не унимался старик, – говорю вам: королеве нужны вы, королева ищет вас.
– У вас неплохое зрение, отец, – сухо парировал Филипп.
– Послушай, – начал старик уже мягче, пытаясь сдержать раздражение. – Послушай, позволь, я тебе все объясню. Я понимаю, у тебя есть свои причины, зато у меня есть опыт. Скажи, милый мой Филипп, мужчина ты или нет?
Филипп молча пожал плечами.
Поняв, что ответа ему не дождаться, старик скорее из чувства презрения, чем по необходимости, решил взглянуть сыну в глаза и увидел полную достоинства, непроницаемую сдержанность и необоримую волю, так, увы, ярко горевшие в них.
Подавив в себе неудовольствие, барон ласково провел муфтой по красному кончику своего носа и сладко, словно Орфей на Фессалийских скалах, пропел:
– Филипп, друг мой, ну послушай же меня.
– Последние четверть часа я, кажется, только это и делаю, – ответил молодой человек.
«О, – подумал старик, – я свалю тебя с высоты твоего величия, господин американец. И у тебя есть слабая сторона, колосс, дай только мне вцепиться в нее моими старыми когтями, и ты увидишь».
После этого он спросил:
– Неужели ты ничего не заметил?
– А что я должен был заметить?
– Ну раз не заметил, это делает честь твоей наивности.
– Да говорите же, сударь.
– Все очень просто. Ты вернулся из Америки, куда уехал в то время, когда здесь был один король и ни одной королевы, если не считать таковой госпожу Дюбарри, не очень-то достойную этого титула. Теперь ты возвратился, увидел королеву и считаешь, что ее нужно чтить.
– Естественно.
– Бедное дитя! – заметил старик, пытаясь с помощью муфты скрыть душивший его смех.
– Как! – удивился Филипп. – Вы, сударь, недовольны тем, что я чту королевскую власть, – это вы-то, Таверне де Мезон-Руж, один из знатнейших дворян Франции?
– Погоди, я говорю не о королевской власти, а о королеве.
– Но разве тут есть разница?
– Проклятье! Что такое королевская власть, милый мой? Это корона, и прикасаться к ней нельзя, черт возьми! А что такое королева? Это женщина. А женщина – это совсем другое дело, к ней можно и прикоснуться.
– Прикоснуться? – побагровев от гнева и негодования, воскликнул Филипп и сделал столь величественный жест, что у любой женщины он вызвал бы приязнь, а у любой королевы – даже восхищение.
– Ты так не считаешь? – с бесстыдной улыбкой свирепо прошипел барон. – Что ж, полюбопытствуй у господина де Куаньи, или у господина де Лозена, или у господина де Водрейля[35]35
Вельможи из окружения Марии Антуанетты: Франсуа де Франкетот, маркиз де Куаньи (1737–1821); герцог де Лозен (Арман Луи де Гонто, герцог де Бирон) (1743–1793); Жозеф Франсуа де Поль, граф де Водрейль (1740–1817).
[Закрыть].
– Замолчите! Замолчите, отец! – глухо отозвался Филипп. – Я не могу трижды проткнуть вас шпагой за это тройное кощунство, но, клянусь вам, я проткну себя, немедленно и безжалостно.
Таверне отступил назад, сделал пируэт, какие любил выделывать тридцатилетний Ришелье, и, помахав в воздухе муфтой, проговорил:
– Ну и глуп же этот парень! Рысак оказался ослом, орел – гусем, петух – каплуном. Спокойной ночи, ты меня порадовал. Я-то думал, что по старости могу претендовать лишь на роль Кассандра, а я, оказывается, Валер, Адонис, Аполлон[36]36
Кассандр – персонаж итальянской комедии масок, глупый и болтливый старикашка; Валер, Адонис, Аполлон – здесь: молодой красавец.
[Закрыть].
И старик снова крутанулся на каблуках. Филипп помрачнел и остановил отца на середине пируэта.
– Вы сказали все это в шутку, не правда ли, отец? – заговорил он. – Ведь столь благородный дворянин, как вы, не станет распространять клевету, измышленную врагами не только о женщине и о королеве, но и о самой королевской власти.
– Он еще сомневается! Вот тупица! – вскричал барон.
– Стало быть, вы сказали бы это и перед лицом Господа?
– Так оно и есть.
– Господа, к которому вас приближает каждый прожитый день?
Филипп продолжил разговор, только что прерванный им самим с таким презрением, – со стороны барона это был успех, и старик подошел к сыну.
– Мне кажется, – заметил он, – что я еще хоть немного, но дворянин, сударь, и поэтому не лгу… иногда.
Это «иногда» было смехотворно, но Филипп не засмеялся.
– Значит, вы полагаете, у королевы есть любовники? – осведомился он.
– Это не новость.
– Те, кого вы назвали?
– Есть и другие. Откуда мне знать? Расспросите в городе и при дворе. Нужно вернуться из Америки, чтобы не знать, о чем все говорят.
– Кто говорит? Гнусные памфлетисты?
– Не причисляете ли вы и меня, случаем, к газетчикам?
– Нет, и очень плохо, что такие люди, как вы, повторяют подобные низости, которые без этого сами растаяли бы без следа, словно ядовитые испарения, затмевающие порою яркое солнце. А вы и вам подобные, повторяя клевету, продлеваете срок ее жизни. О, сударь, будьте же благочестивы, не повторяйте подобные мерзости!
– И тем не менее я стою на своем.
– Но почему же? – топнув ногой, вскричал молодой человек.
– Да потому, – отвечал старик, схватив сына за руку и глядя ему в лицо с демонической усмешкой, – что хочу доказать тебе, что я был прав, когда говорил: «Филипп, королева оборачивается, Филипп, королева ищет, Филипп, королева жаждет, беги же, Филипп, королева ждет!»
– Силы небесные! – закрыв лицо руками, вскричал Филипп, – замолчите, отец, вы сводите меня с ума!
– Ей-богу, Филипп, я тебя не понимаю, – отозвался старик. – Разве любить – это преступление? Это просто-напросто значит иметь сердце, а разве в глазах этой женщины, в ее голосе, в ее поведении не чувствуется, какое у нее сердце? Говорю тебе, она любит, любит, но ведь ты – философ, пуританин, квакер, ты – человек из Америки и никого не любишь. Что ж, пусть она смотрит, оборачивается, ждет; оскорбляй же ее, презирай, отталкивай, Филипп, то есть Иосиф де Таверне![37]37
Библейский персонаж Иосиф, будучи продан в Египет в дом одного из вельмож фараона, отверг ухаживания его жены.
[Закрыть]
С убийственной иронией произнеся эти слова и видя произведенный ими эффект, старик счел за нужное удалиться, словно искуситель, впервые намекнувший человеку на возможность совершить преступление.
Филипп остался один. Сердце его сжималось, в голове царил сумбур. Он даже не заметил, что уже полчаса не двигается с места и что королева, сделав круг по льду пруда, вернулась, смотрит на него и кричит, окруженная кортежем:
– Вы хорошо отдохнули, господин де Таверне? Идите же сюда, только вы умеете катать королеву по-королевски. Посторонитесь, господа.
Ничего не замечая вокруг, потрясенный и хмельной от радости Филипп подбежал к ней.
Он положил ладони на спинку саней и почувствовал, что пылает: королева беспечно откинулась назад, и волосы ее прикоснулись к пальцам офицера.
11. «Сюфрен»
Вопреки обычаям двора Людовик XVI и граф д'Артуа хранили полное молчание.
Никто не знал, в котором часу и как должен прибыть г-н де Сюфрен.
На вечер король назначил игру.
В семь вечера он вышел вместе со всей августейшей семьей. Королева появилась, держа за руку свою старшую, семилетнюю дочь.
Собрание было многолюдным и блестящим.
Пока шли приготовления и все занимали места, граф д'Артуа тихонько подошел к королеве и сказал:
– Сестрица, посмотрите хорошенько вокруг.
– Ну, смотрю.
– И что вы видите?
Королева обвела глазами зал, вглядываясь в скопления придворных, проникая взором в незаполненные его места: всюду друзья, всюду люди, готовые служить, и среди них Андреа с братом.
– Вижу приятные лица, главным образом – друзей.
– Не смотрите на тех, кто здесь, сестрица, взгляните-ка лучше, кого нет.
– Вот это верно! – вскричала королева.
Граф д'Артуа рассмеялся.
– Опять его нет, – продолжала королева. – Неужто он так и будет от меня бегать?
– Нет, – ответил граф д'Артуа, – просто шутка продолжается. Наш братец отправился встречать байи де Сюфрена к заставе.
– Если так, то я не понимаю, чему вы смеетесь, братец мой.
– Не понимаете?
– Конечно, нет. Ведь если наш братец ждет байи де Сюфрена у заставы, значит, он хитрее нас: он увидит его первым и, следовательно, поздравит с возвращением раньше всех.
– Да полно вам, сестрица, – улыбнувшись, ответил молодой принц. – Слишком уж вы низкого мнения о нашей с вами дипломатии. Граф Прованский отправился встречать командора к заставе Фонтенбло, это верно, однако наш человек поджидает его на почтовой станции в Вильжюифе.
– Да ну?
– И в результате, – продолжал граф д'Артуа, – наш сеньор так и будет торчать в одиночестве у заставы, а господин де Сюфрен по приказу короля минует Париж и направится прямиком в Версаль, где поджидаем его мы.
– Прекрасно придумано!
– Неплохо, я собою доволен. Можете играть спокойно, сестрица.
В зале для игры собралось человек сто самых высокопоставленных особ: Конде, Пантьевр, де ла Гремуйль, принцессы крови.
Однако то, что граф д'Артуа рассмешил королеву, заметил один король и, чтобы показать себя тоже участником заговора, послал им полный скрытого значения взгляд.
Как мы уже говорили, новость о прибытии командора де Сюфрена осталась в тайне, и тем не менее над головами собравшихся витало что-то вроде предчувствия.
Каждый ощущал, что нечто тайное вскоре станет явным, что вот-вот обнаружится какая-то новость. Предвкушение чего-то захватило всех обитателей этого мирка, где любое малейшее событие приобретало значительность, стоило только властелину неодобрительно нахмуриться или растянуть губы в улыбке.
Король, имевший обыкновение делать ставку не более одного шестиливрового экю, чтобы умерить азарт принцев и придворных вельмож, не обратил внимания на то, что на этот раз выложил на стол все золото, которое у него было при себе.
Заметив это, королева решила отвлечь внимание присутствующих и с напускным жаром принялась за игру.
Филипп, тоже приглашенный к столу и сидевший напротив сестры, полностью отдался во власть небывалого, ошеломляющего ощущения, которое вызвала в нем эта неожиданная милость.
Тем не менее он все время мысленно возвращался к словам отца. Филипп спрашивал себя: быть может, отец, на памяти которого было несколько фаворитов, лучше него разбирается во временах и нравах?
Он недоумевал: а вдруг его пуританство, следствие чуть ли не религиозного обожания, – просто нелепость, которую он вывез из дальних стран?
Неужто королева, такая поэтичная, прекрасная и добрая к нему, – просто бездушная кокетка, желающая лишь присовокупить к своим воспоминаниям еще одну разбуженную ею страсть и напоминающая тем самым энтомолога, что помещает под стекло еще одно насекомое или бабочку, ничуть не заботясь о муках создания, сердце которого проткнуто булавкой.
А между тем королеву никак нельзя было отнести к женщинам заурядным или пошлым. Взгляд ее всегда что-либо означает, она никогда не бросает его, не оценив предварительно его силу.
«Куаньи, Водрейль, – размышлял Филипп, – любят королеву и любимы ею. Ну почему же, почему клевета эта столь мрачна, почему ни единый луч света не промелькнет в пучине, что зовется женским сердцем, пучине еще более глубокой от того, что это сердце королевы?»
На все лады повторяя про себя эти два имени, Филипп взглянул на дальний конец стола, где по капризу случая сидели рядом гг. де Куаньи и де Водрейль, казавшиеся беззаботными, если уже не забывчивыми, и не смотревшие в сторону королевы.
Глядя на них, молодой человек решил: невозможно, чтобы эти люди любили и пребывали в таком спокойствии, невозможно, чтобы они были любимы и вместе с тем столь забывчивы. О, если королева полюбит его, он обезумеет от счастья, а если после этого забудет – он покончит с собой от отчаяния.
С гг. де Куаньи и де Водрейля Филипп перевел взгляд на Марию Антуанетту.
Все еще витая в облаках, он вопрошал ее ясный лоб, властный рот, величественный взор; наслаждаясь красотой женщины, он пытался проникнуть в тайну королевы.
«О нет, это клевета, клевета, – думал он. – Это лишь неясные слухи, поддерживаемые корыстолюбцами, ненавистниками или интриганами!»
Филипп все еще предавался подобным размышлениям, когда часы в кордегардии пробили без четверти восемь. В ту же секунду послышался громкий шум.
В зале раздались чьи-то торопливые шаги. Приклады ружей ударили в пол. Гомон голосов, проникший сквозь приоткрытую дверь, привлек внимание короля, который обернулся, чтобы лучше слышать, и сделал знак королеве.
Та поняла и немедленно объявила, что игра закончена.
Игроки, собирая лежавшие перед ними монеты, пытались разгадать намерения королевы.
Мария Антуанетта направилась в большой зал для приемов. Король последовал за нею.
Адъютант г-на де Кастри, морского министра, подошел к королю и что-то шепнул ему на ухо.
– Прекрасно, – ответил тот, – ступайте. Затем повернулся к королеве и добавил:
– Все идет как надо.
Собравшиеся обменивались вопросительными взглядами, недоумевая, что означают эти слова.
Внезапно в зал вошел маршал де Кастри и громко обратился к королю:
– Ваше величество, не соблаговолите ли вы принять господина байи де Сюфрена, прибывшего из Тулона?
Когда прозвучало это имя, радостно и торжественно произнесенное в полный голос, зал загудел.
– Конечно, сударь, – ответил король, – с радостью.
Г-н де Кастри вышел.
Собравшиеся как один подались вперед, к двери, за которой скрылся г-н де Кастри.
Чтобы объяснить, почему г-н де Сюфрен пользовался у французов такой симпатией, почему король, королева и принцы крови стремились встретить его первыми, достаточно будет нескольких слов. Имя Сюфрена принадлежит всей Франции, так же как имена Тюренна, Катина и Жана Барта[38]38
Тюренн, Анри де Латур д'Овернь (1611–1675) – виконт, маршал Франции, одержавший множество побед. Катина, Никола де (1637–1712) – маршал Франции, известный военачальник. Барт, Жан (1651–1702) – французский моряк, корсар, оказавший Франции значительные услуга в борьбе с Голландией.
[Закрыть].
За время войны с Англией, вернее, за ее последний период, предшествовавший заключению мира, г-н командор де Сюфрен одержал победу в семи крупных морских сражениях, взял Тринкомали[39]39
Город на о. Цейлон.
[Закрыть] и Гваделор[40]40
Форт под городом Мадрас в Индии.
[Закрыть], укрепил французские владения, очистил от англичан моря и убедил набоба Хайдара Али[41]41
Хайдар Али (1722–1782) – правитель индийского княжества Майсур, организатор сопротивления английским завоевателям в Южной Индии.
[Закрыть] в том, что Франция – первая держава в Европе. С профессией моряка он сочетал дипломатию тонкого и честного негоцианта, отвагу и тактическое учение солдата с ловкостью мудрого администратора. Смелый, неутомимый и гордый, когда речь шла о французском флаге, он так измучил англичан на суше и на море, что этим надменным мореплавателям ни разу не удалось завершить дело победой или напасть на Сюфрена, когда лев показывал зубы.
После баталии – а в них Сюфрен не щадил жизни не хуже любого матроса – он всегда был полон человечности, благородства и сочувствия. Это был тип подлинного моряка, несколько позабытый после Жана Барта и Дюге-Труэна[42]42
Дюге-Труэн, Рене (1673–1736) – прославленный французский моряк и корсар, пользовавшийся любовью офицеров и матросов.
[Закрыть] и вновь нашедший свое воплощение в Сюфрене.
Мы не беремся описать суматоху и энтузиазм, которые вызвало его появление в Версале среди дворян, присутствовавших на приеме.
Сюфрен был пятидесятишестилетний низенький толстяк с огненным взглядом, благородными и приятными манерами, проворный, несмотря на тучность, и величественный, несмотря на мягкость, он гордо нес свою прическу, вернее, пышную гриву: как человек, привычный ко всякого рода неудобствам, он нашел способ как следует одеться и причесаться еще в почтовой карете.
На нем был голубой, шитый золотом кафтан, красный камзол и голубые штаны. Его могучий подбородок покоился на воротнике военного покроя, словно пьедестал для его громадной головы.
Едва он появился в кордегардии, кто-то тут же доложил об этом г-ну де Кастри, нетерпеливо расхаживавшему взад и вперед, и тот выкрикнул:
– Господин де Сюфрен!
Схватив мушкетоны, караул выстроился, словно для встречи короля; когда же байи прошел, солдаты образовали позади него эскорт в виде колонны по четыре.
Сюфрен пожал руку г-ну де Кастри и потянулся вперед, желая его поцеловать.
Но морской министр легонько оттолкнул героя.
– Нет, нет, сударь, – проговорил он, – я не хочу лишать удовольствия поцеловать вас первым кое-кого, кто достоин этого более, чем я.
И он повел г-на де Сюфрена прямо к Людовику XVI.
– Господин байи! – просияв, воскликнул король. Моряк увидел его, и Людовик продолжал: – Добро пожаловать в Версаль! Вы принесли сюда славу, принесли все, что герои дарят своим современникам. О будущем я не говорю, оно принадлежит вам. Поцелуйте меня, господин байи!
Г-н Сюфрен преклонил было колени, но король поднял его и расцеловал столь сердечно, что по собравшимся пробежала дрожь радости и триумфа.
Забыв на секунду о короле, все разразились приветственными кликами.
Король повернулся к королеве.
– Сударыня, – проговорил он, – это господин де Сюфрен, победитель при Тринкемали и Гваделоре, бич наших соседей-англичан, мой собственный Жан Барт.
– Сударь, – обратилась к моряку королева, – расхваливать вас я не стану. Знайте лишь одно: всякий раз, что вы стреляли из пушек во славу Франции, сердце мое замирало от восхищения и признательности.
Едва королева договорила, как подошел граф д'Артуа со своим сыном, герцогом Ангулемским.
– Сын мой, – сказал он, – вы видите перед собой героя. Посмотрите хорошенько, нынче это большая редкость.
– Ваше высочество, – ответил отцу юный принц, – только недавно я читал о великих людях у Плутарха, но ни одного из них не видел. Благодарю вас за то, что вы показали мне господина де Сюфрена.
По шепоту, пробежавшему вокруг, мальчик мог понять, что слова его запомнятся надолго.
Король взял г-на де Сюфрена под руку и собрался отвести к себе в кабинет, чтобы побеседовать о маршрутах его путешествий.
Однако г-н де Сюфрен оказал почтительное сопротивление.
– Государь, – попросил он, – вы ко мне так добры, что, быть может, позволите…
– О, у вас есть просьба, господин де Сюфрен? – воскликнул король.
– Государь, один из моих офицеров совершил столь серьезный дисциплинарный проступок, что, по моему мнению, только ваше величество может быть ему судьей.
– Надеюсь, господин де Сюфрен, – заметил король, – что ваша первая просьба будет о снисхождении, а не о наказании.
– Я так ему и сказал, ваше величество, но судить вам.
– Я слушаю.
– В последнем сражении офицер, о котором я имел честь говорить вашему величеству, находился на «Строгом».
– Ах, это то самое судно, что спустило флаг? – нахмурившись, осведомился король.
– Государь, командир «Строгого» действительно спустил флаг, – поклонившись, ответил г-н де Сюфрен, – и сэр Хьюз, английский адмирал, уже послал шлюпку, чтобы захватить приз, однако лейтенант, командовавший батареями на нижней палубе, заметив, что огонь прекратился, и получив приказ не стрелять, поднялся на верхнюю палубу и увидел, что флаг спущен и командир готов к сдаче корабля. Прошу меня извинить, государь, но при виде этой картины его французская кровь вскипела. Он взял лежавший неподалеку флаг, схватил молоток и, приказав возобновить огонь, прибил флаг под вымпелом. Благодаря этому, государь, «Строгий» был сохранен для вашего величества.
– Прекрасный поступок! – воскликнул король.
– Очень смело! – поддержала королева.
– Да, государь, да, сударыня, но это – серьезное нарушение дисциплины. Командир отдал приказ, и лейтенант обязан был повиноваться. Я прошу вас простить этого офицера, государь, тем более что он – мой племянник.
– Ваш племянник! – воскликнул король. – Но вы мне об этом не говорили.
– Вам, государь, не говорил, но имел честь доложить господину морскому министру и попросил его ничего не сообщать вашему величеству, пока я не добьюсь помилования для виновного.
– Согласен, согласен, – вскричал король. – И заранее обещаю свое покровительство любому нарушителю дисциплины, который будет таким образом спасать честь короля и Франции. Но вы должны представить мне этого офицера, господин байи.
– Он здесь, – ответил г-н де Сюфрен, – и раз ваше величество позволяет…
Он обернулся и приказал:
– Подойдите сюда, господин де Шарни.
Королева вздрогнула. Это имя вызвало у нее в памяти воспоминание слишком недавнее, чтобы оно могло стереться из памяти.
От группы людей, сопровождавших г-на де Сюфрена, отделился молодой офицер и предстал перед королем.
Королева, в восторге от прекрасного поступка молодого офицера, хотела было подойти к нему сама.
Но, услыхав его имя, увидев, кого г-н де Сюфрен представляет королю, она остановилась, побледнела и что-то пробормотала.
Мадемуазель де Таверне тоже побледнела и с беспокойством взглянула на королеву.
Что же касается г-на де Шарни, то он, ничего не замечая, ни на кого не глядя, с выражением почтения на лице поклонился королю, который протянул ему руку для поцелуя. Затем, держась скромно и даже трепетно под взорами собравшихся, он вернулся в кружок офицеров, которые бросились к нему с шумными поздравлениями и объятиями.
В последовавшие после этого несколько секунд всеобщего молчания и растроганности король сиял, королева нерешительно улыбалась, г-н де Шарни стоял, потупя взор, а Филипп, от которого не укрылось волнение королевы, всем своим видом выражал тревогу и недоумение.
– Пойдемте же, господин де Сюфрен, – проговорил наконец король, – пойдемте побеседуем. Я умираю от желания послушать ваши рассказы и доказать, что я много думал о вас.
– Вы столь добры, государь…
– О, вы увидите мои карты, господин байи, увидите, с какою тщательностью я наносил на них каждый этап вашей экспедиции, предвиденный или угаданный мною. Пойдемте же.
Однако сделав вместе с г-ном де Сюфреном несколько шагов, король внезапно повернулся к королеве.
– Кстати, сударыня, – сказал он, – как вам известно, я заказал стопушечный корабль и теперь изменил свое мнение относительно его названия. Вместо того чтобы назвать его, как мы с вами решили, не лучше ли…
Мария Антуанетта, уже пришедшая в себя, схватила мысль короля на лету.
– Ну, разумеется, – ответила она, – мы назовем его «Сюфрен», и я вместе с господином байи окрещу его.
И тут вырвались наружу сдерживаемые доселе крики:
– Да здравствует король! Да здравствует королева!
– И да здравствует «Сюфрен»! – исключительно тонко добавил король: в его присутствии никто не мог воскликнуть: «Да здравствует господин Сюфрен!» – тогда как даже самым ревностным блюстителем этикета ничто не мешало кричать: «Да здравствует корабль его величества!»
– Да здравствует «Сюфрен»! – с энтузиазмом подхватили собравшиеся.
Король знаком поблагодарил всех за то, что его мысль была столь хорошо понята, и увлек байи за собой.
