Текст книги "Ожерелье королевы"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
8. Утренний выход королевы
Едва король ушел, как королева встала и подошла к окну вдохнуть бодрящего и студеного утреннего воздуха.
День обещал быть ясным и полным той прелести, какую придает порой апрельским дням приближение весны: за ночными заморозками последовало нежное, но вполне ощутимое солнечное тепло, за ночь ветер переменил направление с северного на западное.
Если бы так пошло и дальше, страшная зима 1784 года была бы, можно считать, позади.
И действительно, на розовом горизонте уже вставал сероватый туман. Это под действием солнечных лучей земля испаряла влагу.
В садах деревья мало-помалу освобождались от инея; птички уже садились на ветви, усыпанные нежными набухающими почками.
Апрельские цветы – желтые левкои, склонившиеся было под напором стужи, подобно тем бедным цветам, о которых говорит Данте, начали поднимать свои темные головки с подтаявшего снега, а меж листьями фиалки – толстыми, сильными и крупными – из продолговатого бутона этого таинственного цветка уже показались два овальных лепестка, предвестники цветения и аромата.
Со статуй в аллеях, с прутьев решеток кусочки льда соскальзывали юркими алмазами: это была еще не вода, но уже и не лед.
Все говорило о незримой борьбе весны с холодами и предвещало скорое поражение зимы.
– Если мы хотим воспользоваться льдом, – воскликнула королева, увидев, какая стоит погода, – нам следует поспешить. Не правда ли, госпожа де Мизери? – добавила она, отворачиваясь от окна. – Весна близится.
– Ваше величество, вы уже давно собираетесь покататься по Швейцарскому пруду, – ответила первая камеристка.
– Ну так сегодня же и покатаемся, потому что завтра уже может быть поздно, – решила королева.
– К которому часу прикажете готовить туалет для вашего величества?
– Прямо сейчас. Я съем легкий завтрак и выйду.
– Больше приказов не будет, ваше величество?
– Узнайте, встала ли мадемуазель де Таверне, и скажите ей, что я хочу ее видеть.
– Мадемуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, – доложила камеристка.
– Уже? – удивилась королева, знавшая лучше, чем кто бы то ни было, когда легла Андреа.
– Она дожидается уже более двадцати минут, государыня.
– Пусть войдет.
Башенные часы в Мраморном дворе начали бить девять, и с первым их ударом Андреа вошла к королеве.
Тщательно одетая – придворные дамы не имели права появляться перед государыней в неглиже, – мадемуазель де Таверне, хоть и улыбалась, но выглядела несколько озабоченной.
Королева улыбнулась ей в ответ, и Андреа успокоилась.
– Ступайте, милая Мизери, – проговорила королева, – и пришлите ко мне Леонара и моего портного.
Затем, проследив глазами за г-жой де Мизери и убедившись, что дверь за нею закрылась, королева обратилась к Андреа:
– Все в порядке. Король был очарователен, он смеялся, он был обезоружен.
– Но он знает? – спросила Андреа.
– Вы же знаете, Андреа, что женщина не лжет, если ей не в чем себя упрекнуть и тем более если она – королева Франции.
– Это верно, ваше величество, – зардевшись, ответила Андреа.
– И к тому же, милая Андреа, похоже, мы с вами были не правы.
– Не правы, сударыня? – повторила Андреа. – И, быть может, даже во многом?
– Возможно, но вот первое, в чем мы были не правы: мы выслушали жалобы госпожи де Ламотт, а король ее не любит. А мне, признаться, она понравилась.
– Ваше величество слишком хорошо разбирается в людях, чтобы я смела оспаривать ваши суждения.
– Леонар, – объявила появившаяся в дверях г-жа де Мизери.
Королева устроилась перед туалетом из позолоченного серебра, и прославленный парикмахер приступил к своим обязанностям.
У королевы были роскошные волосы, и она любила, чтобы ими восхищались.
Леонар знал это, и вместо того, чтобы тут же приступить к делу, как поступил бы с любой другой женщиной, он дал королеве время самой полюбоваться ими.
В этот день Мария Антуанетта казалась довольной, даже радостной: она была красива. Оторвавшись от зеркала, она ласково взглянула на Андреа.
– Вообще-то вас следовало бы выбранить, – проговорила королева, – вы так независимы, горды и мудры, что внушаете всем вокруг опасения, словно Минерва.
– Я, государыня? – пролепетала Андреа.
– Да, вы, которая наводит уныние на всех придворных вертопрахов. Ах, Господи, какое счастье для вас, что вы девушка и, главное, что можете находить в этом счастье.
Андреа залилась краской и печально улыбнулась.
– Но я ведь дала обет, – пробормотала она.
– И не отступитесь от него, моя милая весталка? – спросила королева.
– Надеюсь.
– Да, кстати, – воскликнула королева, – я кое о чем вспомнила.
– О чем же, ваше величество?
– О том, что, хоть вы и не замужем, но со вчерашнего дня у вас появился повелитель.
– Повелитель, сударыня?
– Нуда, ваш дорогой братец. Как бишь его, Филипп, кажется?
– Да, государыня, Филипп.
– Он приехал?
– Еще вчера, как ваше величество изволили заметить.
– И вы еще с ним не виделись? Ну и эгоистка же я: потащила вас вчера с собою в Париж. Нет, это непростительно.
– О государыня, – улыбнулась Андреа, – я прощаю вам от всего сердца, и Филипп тоже.
– Это точно?
– Ну, разумеется.
– Вы говорите за себя?
– За себя и за него.
– Как он поживает?
– Все такой же красивый и добрый, государыня.
– Сколько ему теперь лет?
– Тридцать два.
– Бедный Филипп! Вам известно, что я знакома с ним уже четырнадцать лет и из них десять мы не виделись?
– Когда ваше величество изволит его принять, он будет счастлив уверить вас, что разлука никоим образом не ослабила чувства почтения и преданности, которые он питает к королеве.
– А могу я увидеть его сейчас?
– Если ваше величество позволит, он через четверть часа будет у ваших ног.
– Конечно, позволяю и даже хочу этого.
Едва королева произнесла последнее слово, как кто-то быстро и с шумом вошел, вернее, ворвался в туалетную и, встав на ковер, принялся разглядывать свое лукавое, смеющееся лицо в том же зеркале, в которое с улыбкой смотрелась Мария Антуанетта.
– Братец дАртуа, – проговорила королева, – как вы меня напугали!
– Добрый день, ваше величество, – поздоровался молодой принц. – Как ваше величество изволили провести ночь?
– Благодарю, братец, скверно.
– А утро?
Прекрасно.
– Это самое главное. Я только что сомневался, что все прошло успешно, поскольку встретил короля, который подарил меня восхитительной улыбкой. Вот что значит доверие!
Королева расхохоталась. Граф дАртуа, не знавший, в чем дело, тоже рассмеялся, но по другой причине.
– Думаю, что я все же очень легкомыслен, – заявил он, – так как не расспросил мадемуазель де Таверне о том, что она намерена сегодня делать.
Королева перевела взгляд на зеркало, благодаря которому могла видеть все, что происходит в комнате.
Леонар как раз закончил работу, и она, скинув пеньюар из индийского муслина, облачилась в утреннее платье. Дверь отворилась.
– Погодите-ка, – обратилась она к графу д'Артуа, – вы хотели справиться насчет Андреа? Пожалуйста.
В будуар вошла Андреа, держа за руку смуглого мужчину с печатью благородства и печали в черных глазах: у него была суровая наружность солдата и умное лицо, напоминающее чем-то портреты кисти Куапеля[31]31
Куапель, Антуан (1661–1722) – французский художник, главный живописец Людовика XV.
[Закрыть] или Гейнсборо[32]32
Гейнсборо, Томас (1727–1788) – английский портретист и пейзажист.
[Закрыть].
Филипп де Таверне был одет в темно-серый камзол с серебряной вышивкой, однако серый цвет казался черным, а серебро – сталью: белый галстук и светлое жабо, резко выделяющиеся на темном фоне одежды, а также пудра на волосах подчеркивали мужественные черты Филиппа и его смуглоту.
Он приблизился, не выпуская из одной руки руку сестры, в другой изящно держа шляпу.
– Ваше величество, – сказала Андреа, присев в почтительном реверансе, – вот мой брат.
Филипп отвесил серьезный неторопливый поклон.
Когда он поднял голову, королева все еще гляделась в зеркало. Правда, она видела при этом происходящее не хуже, чем если бы смотрела прямо в лицо Филиппу.
– Добрый день, господин де Таверне, – проговорила королева.
С этими словами она повернулась.
Она сияла тою королевской красотой, которая приводила в смущение друзей монаршей власти и обожателей женщин, толпившихся вокруг ее трона, она была величественно прекрасна и – да простит нам читатель подобную инверсию! – прекрасно величественна.
Увидев, что она улыбается, ощутив на себе ясный взгляд ее гордых и вместе с тем мягких глаз, Филипп побледнел; по всему его облику было видно, что он очень взволнован.
– Кажется, господин де Таверне, – продолжала королева, – вы впервые наносите нам визит. Благодарю.
– Ваше величество изволили забыть, что это я должен благодарить, – ответил Филипп.
– Сколько лет, – сказала королева, – сколько времени прошло с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз, – лучшего времени жизни, увы!
– Для меня – да, сударыня, но не для вашего величества: для вас все дни прекрасны.
– Значит, вам так понравилась Америка, господин де Таверне, что вы предпочли остаться там, когда все вернулись?
– Сударыня, – ответил Филипп, – господину де Лафайету, когда он покидал Новый Свет, понадобился надежный офицер, на которого он мог бы возложить командование вспомогательными войсками. Господин де Лафайет предложил мою кандидатуру генералу Вашингтону, и тот изволил назначить меня на эту должность.
– Кажется, – продолжала королева, – из Нового Света, о котором вы говорите, мы вернулись героями?
– Ваше величество, разумеется, имели в виду не меня, – улыбнувшись, ответил Филипп.
– А почему бы и нет? – осведомилась королева и, повернувшись к графу д'Артуа, заметила: – Взгляните-ка, братец, какой бравый и воинственный вид у господина де Таверне.
Филипп, увидев, что ему дают случай представиться графу д'Артуа, с которым он не был знаком, шагнул вперед, испрашивая тем самым у принца позволения поздороваться с ним.
Граф сделал знак рукой, и Филипп поклонился.
– Какой прекрасный офицер и благородный дворянин! – воскликнул молодой принц. – Счастлив с вами познакомиться. Что вы намереваетесь делать во Франции?
Филипп взглянул на сестру и проговорил:
– Ваше высочество, интересы моей сестры для меня выше моих собственных: что она захочет, то я и стану делать.
– Но есть ведь еще, если не ошибаюсь, и господин де Таверне-отец? – спросил принц.
– Да, ваше высочество, наш отец, к счастью, еще жив, – ответил Филипп.
– Но это неважно, – с живостью вмешалась королева. – Предпочитаю, чтобы Андреа была под покровительством брата, а он – под вашим, граф. Вы ведь возьмете господина де Таверне под свое крыло, не так ли?
Граф д'Артуа в знак согласия кивнул.
– Знаете, граф, – продолжала королева, – нас с ним связывают весьма тесные узы.
– Весьма тесные узы, сестрица? О, расскажите, прошу вас.
– Господин де Таверне был первым французом, которого я увидела по прибытии во Францию, а я искренне обещала себе сделать счастливым первого француза, которого встречу.
Филипп почувствовал, как лицо его заливается краской. Он кусал губы, чтобы оставаться невозмутимым.
Андреа взглянула на него и опустила голову.
Марию Антуанетту удивил взгляд, которым обменялись брат с сестрою, но откуда ей было догадаться, сколько скрытого горя таилось в этом взгляде!
Мария Антуанетта ничего не знала о событиях, которые были предметом первой части этой истории.
Явную печаль, которую королева заметила во взгляде Филиппа, она приписала иной причине. В 1774 году в дофину влюбилось столько людей, что почему бы и г-ну де Таверне было не подвергнуться этому охватившему французов поветрию страсти к дочери Марии Терезии?
Никаких причин считать подобное предположение невероятным не было, это подтверждало и зеркало, отразившее прекрасную королеву и супругу, бывшую когда-то очаровательной девушкой.
Поэтому Мария Антуанетта и отнесла вздох Филиппа на счет какого-нибудь признания в этом роде, сделанного братом сестре. Королева улыбнулась брату и обласкала сестру самым любезным взглядом: она не вполне догадалась обо всем, но и не совсем ошиблась, а в подобном невинном кокетстве нет вреда. Королева всегда оставалась женщиной и гордилась тем, что вызывала любовь. Некоторые люди всегда стремятся завоевать симпатии окружающих, причем это не самые лишенные благородства люди на свете.
Но увы! Придет миг, бедная королева, когда эту улыбку, за которую тебя упрекают те, кто любит, ты будешь вотще слать тем, кто тебя разлюбит.
Пока королева советовалась с Андреа относительно отделки охотничьего наряда, граф д'Артуа подошел к Филиппу.
– А что, – полюбопытствовал он, – господин Вашингтон и вправду дельный генерал?
– Это великий человек, ваше высочество.
– А как там показали себя французы?
– Так, что англичанам пришлось несладко.
– Ну, ладно. Вы поборник новых идей, мой дорогой господин Филипп де Таверне, но скажите, приходилось ли вам задумываться над одной вещью?
– Какой, ваше высочество? Должен признаться, что там, на траве военных лагерей, среди саванн и на берегах Великих озер, у меня было время поразмыслить много над чем.
– Задумывались ли вы над тем, что, ведя в Америке войну, вы вели ее не против индейцев или англичан?
– Тогда против кого же, ваше высочество?
– Против самих себя.
– Да, ваше высочество, не стану лгать, это вполне вероятно.
– Так вы признаете?..
– Я признаю, что у события, благодаря которому была спасена монархия, могут быть скверные последствия.
– Да, и притом смертельные для тех, кто по счастливой случайности уцелел.
– Совершенно верно, ваше высочество.
– Потому-то я, не в пример прочим, полагаю, что победы господина Вашингтона и маркиза де Лафайета не такая уж удача. Я утверждаю это из эгоизма, но – уж поверьте! – не только из собственного эгоизма.
– Понимаю, ваше высочество.
– А знаете, почему я стану поддерживать вас изо всех сил?
– Какова бы ни была причина этого, я чрезвычайно признателен вашему королевскому высочеству.
– А потому, дорогой мой господин де Таверне, что вы не из тех, кому трубят славу на каждом перекрестке, вы честно несли свою службу, но фанфары вас не привлекают. В Париже вас не знают, поэтому я вас и люблю, но только… ах, господин де Таверне, но только я эгоист, понимаете ли.
Принц с улыбкой поцеловал королеве руку, поклонился Андреа приветливо и с большим почтением, нежели обычно кланялся дамам, отворил дверь и исчез.
Королева, резко прервав разговор, который вела с Андреа, повернулась к Филиппу и спросила:
– Вы уже виделись с отцом, сударь?
– Идя сюда, я встретился с ним у вас в прихожей – сестра предупредила его.
– Но почему же вы не повидались с ним раньше?
– Я послал к нему своего слугу, сударыня, с моими скудными пожитками, но господин де Таверне отправил мальчишку назад и передал через него, чтобы я сначала явился к королю или к вашему величеству.
– И вы послушались?
– С радостью, государыня: таким образом я смог обнять сестру.
– Какая чудная погода! – вдруг радостно вскричала королева. – Госпожа де Мизери, завтра лед растает, велите сейчас же закладывать сани.
Первая камеристка вышла, чтобы сделать необходимые распоряжения.
– И мой шоколад сюда! – крикнула ей вдогонку королева.
– Ваше величество не будут завтракать? – спросила г-жа де Мизери. – Ох, а вчера ваше величество не поужинали.
– Вот тут вы ошибаетесь, моя дорогая Мизери, вчера мы отужинали, спросите у мадемуазель де Таверне.
– И превосходно, – подтвердила Андреа.
– Но это не помешает мне выпить шоколад, – добавила королева. – Скорее, скорее, милая Мизери, я хочу на солнце: на Швейцарском пруду должно быть много народу.
– Ваше величество решили покататься на коньках? – спросил Филипп.
– Ах, вы будете смеяться над нами, господин американец, – воскликнула королева. – Вы же преодолевали громадные озера, в которых больше лье, чем в нашем пруду шагов.
– Сударыня, – отозвался Филипп, – здесь холод и расстояния вас забавляют, а там они убивают.
– А, вот и шоколад. Андреа, возьмите чашечку тоже.
Андреа зарделась от удовольствия и поклонилась.
– Вот видите, господин де Таверне, я все та же, этикет внушает мне такой же ужас, как и прежде. А вы, господин Филипп, изменились с тех пор?
Эти слова проникли в самое сердце молодого человека: своими сожалениями женщины часто ранят, словно кинжалом, тех, кому они небезразличны.
– Нет, государыня, – отрывисто ответил он, – я не изменился, по крайней мере в душе.
– Ну, раз душа у вас осталась та же, – игриво сказала королева, – а была она доброй, мы вознаградим вас за это по-своему. Госпожа де Мизери, чашку для господина де Таверне.
– О ваше величество, – взволнованно воскликнул Филипп, – это такая честь для бедного безвестного солдата вроде меня…
– Вы – старый друг, и все тут, – ответила королева. – Сегодня в голову мне ударили все ароматы юности, сегодня я свободна, счастлива, горда и сумасбродна!.. Сегодняшний день напомнил о моих первых проделках в милом Трианоне, о наших с Андреа шалостях. Ах, мои розы, земляника, вербена, мои птицы, которых я старалась запомнить, гуляя по саду, мои милые садовники, чьи добрые лица всегда означали появление нового цветка или вкусного плода, господин де Жюсье и этот оригинал Руссо, которого уже нет в живых! Сегодня… Говорю вам, сегодняшний день сводит меня с ума! Но что с вами, Андреа, почему вы так покраснели? А что с вами, господин Филипп, вы так бледны?
На лицах брата и сестры и в самом деле отразилась боль, причиненная жестокими воспоминаниями.
Однако с первыми же словами королевы они призвали на помощь все свое мужество.
– Я обожгла себе нёбо, – ответила Андреа, – простите меня, государыня.
– А я, государыня, – объяснил Филипп, – никакие могу привыкнуть к мысли, что ваше величество оказали мне честь, словно знатному сеньору.
– Ну полно, полно, – перебила Мария Антуанетта, сама наливая шоколад в чашку Филиппа, – вы же солдат, и, следовательно, к огню вам не привыкать. Проявите поэтому доблесть и обжигайтесь шоколадом, мне ждать некогда.
И королева расхохоталась. Однако Филипп воспринял все совершенно серьезно, словно деревенский житель, с тою лишь разницей, что он сделал из героизма то, что тот сделал бы от смущения.
Это не укрылось от взгляда королевы, и она захохотала пуще прежнего.
– У вас замечательный характер, – заметила она.
С этими словами королева встала.
Горничные тут же подали ей премилую шляпку, горностаевую накидку и перчатки.
Столь же проворно был завершен и туалет Андреа.
Филипп взял шляпу под мышку и последовал за дамами.
– Господин де Таверне, я не хочу, чтобы вы уходили, – заявила королева, – и из политических соображений намерена похитить вас, нашего американца. Станьте с правой стороны, господин де Таверне.
Филипп послушно сделал то, что ему велели. Андреа заняла место слева от королевы.
Когда они стали спускаться по главной лестнице, когда барабаны загремели поход, когда звуки рожков королевского конвоя и стук берущегося на караул оружия прокатились по дворцу вплоть до вестибюлей, вся эта королевская пышность, это всеобщее почтение и преклонение, которое встречало королеву, а заодно и Таверне, короче, весь этот триумф закружил голову и без того смущенного Филиппа.
Пот, как при лихорадке, выступил у него на лбу, шаг молодого человека стал нетвердым. И если бы не ледяной вихрь, остудивший его глаза и губы, он, несомненно, потерял бы сознание.
Для гордого сердца Филиппа, проведшего столько мрачных и печальных дней в изгнании, такой возврат к радостям жизни был слишком внезапным.
Когда королева, блистая красотой, проходила по залам, а перед нею склонялись головы и поднималось вверх оружие, среди придворных можно было заметить невысокого старичка, который был столь озабочен, что позабыл об этикете.
Он стоял с высоко поднятой головой, устремив взор на королеву и Таверне, вместо того чтобы согнуться в поклоне и опустить глаза.
Королева скрылась, и старичок, нарушив стройную шеренгу придворных, пробился вперед и побежал настолько быстро, насколько позволяли ему затянутые в белые лосины ножки семидесятилетнего человека.
9. Швейцарский пруд
Кто не знает этот прямоугольный водоем, сине-зеленый и переливчатый летом, белый и неровный зимой, который до сих пор носит название Швейцарского пруда?
Аллеи, обсаженные липами, которые радостно протягивают солнцу свои коричневатые ветви, окаймляют берега пруда; в аллеях этих полно гуляющих всех возрастов и рангов, пришедших полюбоваться на сани и конькобежцев.
Туалеты дам представляют собою пеструю смесь несколько церемонной роскоши старого двора и несколько прихотливой непринужденности новой моды.
Высокие прически, накидки, оттеняющие молодые лица, матерчатые в большинстве своем шапочки, меховые плащи и шелковые платья с громадными воланами причудливо сочетаются с красными камзолами, небесно-голубыми рединготами, желтыми ливреями и длинными белыми сюртуками.
Синие и красные ливреи лакеев просвечивают сквозь эту толпу, словно васильки и маки на волнующемся поле ржи или клевера.
Порою в толпе раздаются восхищенные возгласы. Это отчаянный конькобежец Сен-Жорж выписал столь безукоризненный круг, что никакой геометр не нашел бы в нем заметного изъяна.
Если берега пруда сплошь усеяны зрителями, не ощущающими холода в толпе, и выглядят издали, как разноцветный ковер, над которым в морозном воздухе клубится пар от дыхания множества людей, то сам пруд, похожий на толстое ледяное зеркало, выглядит более разнообразно и живо.
Там, по льду, летят сани, запряженные тремя здоровенными собаками на манер русской тройки.
Псы, одетые в бархатные попоны с гербами и с развевающимися плюмажами на головах, напоминают чудовищных животных, сошедших с бесовских фантазий Калло[33]33
Калло, Жак (1592–1635) – французский график, автор причудливых, фантастических офортов.
[Закрыть] или колдовских наваждений Гойи.
Их кучер, г-н де Лозен, непринужденно свесившись набок с саней, устланных тигровой шкурой, пытается отдышаться, но тщетно: ветер бьет ему прямо в лицо.
Тут и там видны неторопливо едущие сани – они ищут уединения. Дама в маске, которую она надела явно для того, чтобы предохранить себя от стужи, садится в одни из таких саней, а красивый конькобежец в широком бархатном плаще с петлицами, отороченными золотом, нагнулся к задку саней и толкает их, стараясь разогнать побыстрее.
Дама в маске и конькобежец в бархатном плаще обмениваются чуть слышными словами, но кто станет осуждать их за это тайное свидание под сводом небес, на виду у всего Версаля?
Другие не слышат, что они говорят, но это и не важно – главное, они их видят, а тем двоим не важно, что их видят, – главное, их никто не слышит. Несомненно, они живут среди всех этих людей своею жизнью, проносятся сквозь толпу, словно две перелетные птицы. Куда спешат они? В тот неведомый мир, который пытается найти любой, называя его счастьем.
Внезапно среди скользящих по льду сильфов возникает движение, поднимается суматоха.
Это на берегу Швейцарского пруда появилась королева, и каждый, узнав ее, готовится уступить ей место, но она показывает рукой, чтобы все продолжали развлекаться.
Раздается крик: «Да здравствует королева!» – и конькобежцы, и сани, словно повинуясь единому порыву, окружают место, где остановилась августейшая особа.
К ней приковано всеобщее внимание.
Мужчины с помощью хитроумных маневров начинают приближаться к королеве, женщины почтительно и скромно оправляют свои наряды, и всякий старается затесаться в кучку дворян и офицеров высоких рангов, которые подходят приветствовать ее величество.
Но один из участников этого представления выделяется своим странным поведением: вместо того чтобы подойти к королеве, он, узнав ее туалет и окружение, оставляет сани и бросается в поперечную аллею, где и исчезает вместе со своей свитой.
Граф д'Артуа, относящийся к числу самых изящных и искусных конькобежцев, в числе первых преодолел расстояние, отделявшее его от невестки, и, наклонившись, чтобы поцеловать ей руку, негромко заметил:
– Видите, как мой братец, граф Прованский, вас избегает?
С этими словами он указал на его королевское высочество, который быстрыми шагами огибал пруд, направляясь к своей карете.
– Он не желает выслушивать мои упреки, – ответила королева.
– О, что касается упреков, то они должны относиться, скорее, ко мне. Он боится вас вовсе не из-за них.
– Ну, значит, ему совестно, – весело предположила королева.
– Дело и не в этом, сестрица.
– Так в чем же?
– Сейчас объясню. Он только что узнал, что сегодня вечером приезжает славный победитель господин де Сюфрен[34]34
Сюфрен, Пьер Андре (прозванный «байи» – здесь: кавалер большого креста Мальтийского ордена) (1726–1788) – французский адмирал, неоднократный победитель англичан.
[Закрыть], и желает, чтобы вы оставались в неведении относительно столь важной новости.
Королева огляделась и заметила несколько любопытствующих, чье почтение к ней не простиралось настолько, чтобы заставить их отойти за пределы слышимости.
– Господин де Таверне, – попросила она, – будьте так любезны, займитесь моими санками, прошу вас. И если ваш отец здесь, обнимите его, я отпускаю вас на четверть часа.
Молодой человек поклонился и начал пробиваться сквозь толпу, чтобы выполнить распоряжение королевы.
Толпа тоже все поняла – порою она обладает превосходным инстинктом – и отступила назад, так что королева и граф д'Артуа смогли говорить свободнее.
– Братец, объясните мне, – попросила королева, – какая графу Прованскому польза от того, что я не буду знать о приезде господина де Сюфрена?
– О сестрица, возможно ли, чтобы вы, женщина, королева и его враг, не разгадали бы тотчас же этого коварного политического хода? Господин де Сюфрен приезжает, но никому при дворе об этом не известно. Господин де Сюфрен – герой индийских морей и имеет поэтому право на пышный прием в Версале. Итак, господин де Сюфрен приезжает; король об этом не знает и по неведению, а следственно, невольно ничего не предпринимает; вы, сестрица, – тоже. Граф же Прованский, зная о его прибытии, принимает мореплавателя, улыбается ему, обласкивает его, сочиняет для него четверостишия и таким образом, вертясь вокруг героя Индии, становится героем Франции.
– Теперь ясно, – проговорила королева.
– Еще бы, черт возьми! – заметил граф.
– Вы забыли лишь об одном, мой милый сплетник.
– О чем же?
– Откуда вы узнали о столь тонких планах нашего брата и деверя?
– Откуда, откуда – да оттуда, откуда я узнаю обо всем. Это просто: заметив, что граф Прованский старается вызнать все, что я делаю, я стал платить людям, чтобы они сообщали мне обо всем, что делает он. Это небесполезно и для меня, и для вас, сестрица.
– Благодарю за союзничество, братец, но что же король?
– Он предупрежден.
– Вами?
– Отнюдь: морским министром, которого я к нему послал. Вы же понимаете, что все это меня не касается: я слишком вздорен, распутен и глуп, чтобы заниматься столь важными материями.
– А морской министр тоже не знал о прибытии господина де Сюфрена во Францию?
– Господи, сестрица, будучи четырнадцать лет дофиной, а потом королевой Франции, вы должны были узнать министров достаточно хорошо, чтобы понять: эти господа всегда не в курсе самых важных событий. Я предупредил его, и он в восторге.
– Я думаю!
– Вы же понимаете, милая сестрица, что теперь этот человек будет признателен мне всю жизнь, а в его признательности я очень нуждаюсь.
– Почему?
– Чтобы он дал мне в долг.
– Вечно он все испортит! – рассмеялась королева.
– Сестрица, – с серьезным видом сказал граф д'Артуа, – вам скоро понадобятся деньги, слово сына короля Франции! Я готов отдать вам половину суммы, которую добуду.
– Ох, братец, осторожней! – воскликнула Мария Антуанетта. – Сейчас я ни в чем не нуждаюсь.
– Проклятье! Лучше не тяните с согласием на мое предложение.
– Почему же?
– Потому что, если вы будете медлить, я не смогу сдержать обещание.
– Что ж, в таком случае я тоже постараюсь вызнать какую-нибудь государственную тайну.
– Смотрите, сестрица, вы замерзли, у вас щеки побелели, – предупредил принц.
– А вот и господин де Таверне с моими санками.
– Так я вам больше не нужен, сестрица?
Нет.
– В таком случае прогоните меня, прошу вас.
– Зачем? Уж не думаете ли вы, что чем-нибудь меня стесняете?
– О нет, напротив, это мне нужна свобода.
– Тогда прощайте.
– До свидания, милая сестрица.
– Когда?
– Сегодня вечером.
– А что намечается на вечер?
– Пока ничего, но будет намечено.
– А что будет намечено?
– На королевскую игру соберется весь свет.
– Это почему же?
– Потому что сегодня вечером министр приведет господина де Сюфрена.
– Прекрасно, значит, до вечера.
Молодой принц откланялся со свойственной ему милой учтивостью и скрылся в толпе.
Когда Филипп де Таверне отошел от королевы и занялся ее санями, его отец не спускал с него глаз.
Но вскоре его настороженный взгляд вернулся к королеве. Оживленная беседа Марии Антуанетты с деверем вселяла в него известное беспокойство, так как нарушила ее непринужденный разговор с его сыном.
Поэтому, когда Филипп, закончив готовить сани к отъезду и желая выполнить наказ королевы, подошел к отцу, которого не видел десять лет, чтобы его обнять, старик лишь дружески махнул ему рукой и проговорил:
– Потом, потом. Когда королева тебя отпустит, тогда и поговорим.
Филипп ушел, и барон с удовольствием увидел, что граф д'Артуа откланивается.
Королева села в сани, посадила рядом с собою Андреа, но, завидя двух рослых гайдуков, приготовившихся толкать ледовый экипаж, сказала:
– Нет, нет, так я не хочу. Вы умеете кататься на коньках, господин де Таверне?
– Умел когда-то, государыня, – ответил Филипп.
– Дайте кавалеру коньки, – приказала королева и, повернувшись к нему, добавила: – Не знаю почему, но мне кажется, что вы катаетесь не хуже Сен-Жоржа.
– В свое время, – заметила Андреа, – Филипп катался весьма недурно.
– А теперь не имеете соперников, не так ли, господин де Таверне?
– Коль скоро ваше величество так в меня верит, я буду стараться изо всех сил.
Когда Филипп произносил эти слова, у него на ногах уже были остро наточенные коньки.
Он встал за санями, толкнул их одной рукой, и катание началось.
Спектакль был действительно достоин внимания.
Сен-Жорж, король гимнастов, изящный мулат, бывший в ту пору в большой моде, человек, не имевший равных во всем, что касалось физических упражнений, угадал соперника в молодом человеке, который осмелился проехать по льду мимо него.
Он тут же принялся раскатывать вокруг королевских санок с такими почтительными и полными очарования поклонами, что ни один придворный не смог бы выглядеть столь же обворожительно даже на версальском паркете. Он описывал вокруг саней быстрые безукоризненные круги, один за другим, так что поворачивал всякий раз прямо перед санями; после этого они его обгоняли, но он делал очередной мощный толчок и по плавной дуге наверстывал упущенное расстояние.
Повторить подобный маневр был никто не в силах, все следили за Сен-Жоржем, не скрывая восхищения и даже изумления.
Однако Филипп не удержался и отважно вступил в предложенную ему игру: он так разогнал сани, что Сен-Жорж дважды завершил свой круг не впереди, а позади них. Сани мчались с такой быстротой, что послышались крики испуга, и Филипп обратился к королеве:
