Текст книги "Ожерелье королевы"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
22. Несколько слов об Опере
Опера, этот парижский храм развлечений, сгорела в июне 1781 года.
Под обломками погибло двадцать человек; поскольку подобное несчастье за последние восемнадцать лет произошло уже во второй раз, место, где помещалась Опера, то есть Пале-Рояль, сочли несчастливым для этого источника веселья парижан и по указу короля ее перенесли в другой, расположенный подальше от центра квартал.
Для людей, живших по соседству, этот город из холста и некрашеного дерева всегда составлял предмет беспокойства. Опера, живая и невредимая, воспламеняла сердца финансистов и знати, двигала состояниями и званиями. Загоревшаяся Опера могла погубить квартал, даже целый город. Все дело решал порыв ветра.
Место для новой Оперы было выбрано у заставы Сен-Мартен. Король, огорченный тем, что его славному городу Парижу придется так долго обходиться без Оперы, предался печали, что с ним случалось всякий раз, когда в город не подвозили зерно или когда хлеб дорожал до семи су за четыре фунта.
Нужно было видеть, как пожилая знать и молодая адвокатура, военные и финансисты были выбиты из колеи этой, так сказать, послеобеденной пустотой; нужно было видеть, как блуждают по бульварам бесприютные божества – от статиста до примадонны.
Чтобы утешить короля и отчасти королеву, к их величествам привели архитектора г-на Ленуара, который посулил им, что создаст диво дивное.
Этот добрый малый разработал новую систему переходов и коридоров – столь совершенную, что в случае пожара все находящиеся в театре люди могли спастись. Он спроектировал восемь запасных выходов, не считая пяти широких окон на втором этаже, помещенных так низко, что самый малодушный человек мог выпрыгнуть на бульвар, рискуя в худшем случае растянуть себе ногу.
Взамен красивого зала, построенного по эскизам Моро и расписанного Дюрамо, г-н Ленуар задумал построить здание длиною 96 футов с фасадом, выходящим на бульвар. Восемь колонн с кариатидами обрамляли три входные двери; восемь же колонн были оперты на цокольный этаж; кроме того, над их капителями помещался барельеф, а еще выше – фонарь с тремя окнами, украшенными наличниками.
Сцена имела в глубину 36 футов, зрительный зал – 72 фута в длину и 84 в ширину, от стены до стены.
Под оркестром г-н Ленуар устроил пространство во всю ширину зала и длиною двенадцать футов; в нем помещался огромный резервуар и два комплекта насосов, обслуживать которые должны были двадцать гвардейцев.
В довершение всего архитектор попросил на постройку театра семьдесят пять дней и ночей – ни больше, ни меньше.
Последнее его заявление показалось бахвальством, над ним сперва очень потешались, однако король произвел вместе с г-ном Ленуаром необходимые расчеты и согласился.
Г-н Ленуар принялся за дело и сдержал слово. Театр был закончен в условленный срок.
Однако беспокойная публика, на которую никогда не угодишь, решила: раз здание построено быстро, на скорую руку, то есть кое-как, значит, новая Опера небезопасна. И несмотря на то, что парижане столько вздыхали по новому театру, ежедневно приходили смотреть, как балка за балкой он поднимается вверх, и заранее облюбовывали себе в нем местечко, теперь, когда он был наконец построен, никто не хотел в него идти. Самые отважные и безрассудные, правда, не сдали билетов на первое представление оперы Пиччини «Адель из Понтье», однако запаслись завещаниями. Увидев это, архитектор в отчаянии побежал к королю, и тот дал ему совет.
– Во Франции к трусам относятся все те, кто платит деньги, – сказал его величество. – Они лучше дадут вам десять тысяч ливров ренты и будут задушены прессой, но не станут подвергать себя опасности задохнуться под обвалившимся потолком. Предоставьте их мне и пригласите тех, кто не платит денег. Королева подарила мне дофина, и весь город вне себя от радости. Вот вы и объявите, что в честь рождения моего сына Опера откроется бесплатным спектаклем. И если двух тысяч пятисот человек, то есть трехсот тысяч фунтов веса, вам не хватит, чтобы проверить прочность вашей постройки, попросите этих молодцов немного попрыгать – ведь вам известно, господин Ленуар, что вес, падающий с высоты в четыре дюйма, дает нагрузку в пять раз большую, чем когда он неподвижен. Ваши две с половиной тысячи смельчаков, если вы заставите их танцевать, создадут нагрузку в полтора миллиона фунтов. Так что устройте после представления бал.
– Благодарю вас, сударь, – ответил архитектор.
– Но прежде хорошенько подумайте, вашему зданию придется нелегко.
– Государь, я ручаюсь за свою работу и сам пойду на бал.
– А я, – ответил король, – обещаю вам присутствовать на втором спектакле.
Архитектор последовал совету короля. Перед тремя тысячами зрителей из простонародья была дана «Адель из Понтье», и они рукоплескали восторженнее, чем любые короли. Зрители были не прочь поплясать после представления и веселились во всю мочь. Нагрузку на перекрытия увеличили не в пять, а в целых десять раз. Здание не дрогнуло.
Если и нужно было опасаться несчастья, то лишь на следующих спектаклях, когда благородные трусы набивались в зал, как сельди в бочке, – в тот самый зал, куда тремя годами позже отправились на бал кардинал де Роган и г-жа де Ламотт.
Такова преамбула, которую мы сочли нужным дать читателям, а теперь вернемся к нашим героям.
23. Бал в Опере
Праздник был уже в самом разгаре, когда кардинал Луи де Роган и г-жа де Ламотт украдкой – прелат во всяком случае – проскользнули в зал и смешались с тысячами самых разнообразных домино и масок. Вскоре они потерялись в толпе: так порой гуляющий по берегу реки видит, как небольшие завихрения, подхваченные течением, исчезают в водовороте. Два домино – насколько им позволяла сумятица – старались двигаться рядом и общими усилиями держаться друг за друга, однако, видя, что это им не удается, решили искать убежища подле ложи королевы, где было несколько свободнее и можно было прислониться к стене.
Черное домино и белое, одно – высокого роста, другое – среднего, под одним скрывался мужчина, под другим – женщина, одно размахивало руками, другое вертело во все стороны головой.
Эти домино оживленно беседовали. Послушаем.
– Говорю вам, Олива, вы кого-то ждете, – говорил высокий мужчина. – Ваша голова уже превратилась во флюгер и крутится вслед каждому встречному.
Ну и что?
– Как это – ну и что?
– А что удивительного в том, что я кручу головой? Разве я не для этого сюда пришла?
– Да, но если вы еще и кружите головы другим…
– Скажите, сударь, почему люди ходят в Оперу?
– По тысяче разных причин.
– Мужчины – да, но женщины ходят сюда только по одной причине.
– По какой же?
– По той, что вы назвали, – чтобы вскружить как можно больше голов. Вы привезли меня на бал в Оперу, я здесь, теперь терпите.
– Мадемуазель Олива!
– Не рычите, я вас не боюсь. И воздержитесь называть меня по имени. Вам ведь прекрасно известно, что это дурной тон – называть человека по имени на балу в Опере.
Черное домино гневно замахнулось рукой, но внезапно было остановлено откуда-то взявшимся голубым домино – дородным, высоким, приятной наружности.
– Легче, сударь, легче, – посоветовал вновь прибывший, – оставьте даму в покое, пусть развлекается, как хочет. Какого черта! Середина поста случается не каждый день, да и не во всякую середину поста можно пойти на бал в Оперу.
– Не суйтесь не в свое дело! – грубо парировало черное домино.
– Вот что, сударь, – отозвалось голубое, – запомните раз и навсегда: немного учтивости еще никогда никому не повредило.
– Да я вас не знаю, – ответствовало черное домино, – так какого дьявола мне с вами церемониться!
– Вы меня не знаете, пусть так, но…
– Что – но?
– Но я-то вас знаю, господин Босир.
При звуке своего имени черное домино, так свободно произносившее чужие имена, вздрогнуло, что было хорошо заметно по трепетанию его шелкового капюшона.
– Да не пугайтесь вы, господин Босир, – продолжала маска, – я вовсе не тот, о ком вы подумали.
– А что я, по-вашему, подумал, черт возьми? Вы ведь так легко угадываете имена – так, пожалуй, считаете, что можете угадывать и мысли? А почему бы нет?
– Тогда догадайтесь, о чем я думаю. Я никогда еще не видел волшебников и буду весьма рад познакомиться с ним из них.
– Ну, то, о чем вы просите, слишком просто и не заслуживает титула, которым вы меня наградили.
– Все равно, скажите.
– Нет, придумайте что-нибудь потруднее.
– Этого мне достаточно. Говорите.
– Вы и вправду этого хотите?
– Да.
– Тогда слушайте: вы приняли меня за человека господина де Крона.
– Господина де Крона?
– Ну да, вы же его знаете, черт побери! Господина де Крона, начальника полиции.
– Сударь…
– Полегче, дорогой господин Босир, можно подумать, вы пытаетесь нашарить на боку шпагу.
– Конечно, пытаюсь!
– Что за воинственная натура! Полно, дорогой господин Босир, вы оставили шпагу дома и правильно сделали. Поговорим о другом. Вы не позволите взять вашу даму под руку?
– Мою даму? Под руку?
– Вот-вот. По-моему, на балу в Опере это принято, или я попал сюда из Индии?
– Да, сударь, принято, если это устраивает ее кавалера.
– Иногда достаточно, дорогой господин Босир, чтобы это устраивало даму.
– И долго вы собираетесь ходить с ней под руку?
– Ах, дорогой господин Босир, вы слишком любопытны. Может, минут десять, может, час, может, всю ночь.
– Довольно, сударь, вы надо мною смеетесь!
– Вот что, любезный, отвечайте: да или нет?
– Нет.
– Ну, хватит, хватит, не изображайте из себя злюку.
– Что вы этим хотите сказать?
– У вас ведь уже есть маска, и надевать вторую вам ни к чему.
– Силы небесные! Сударь!..
– Ну вот вы уже и сердитесь, хотя недавно были так нежны.
– Где это?
– На улице Дофины.
– На улице Дофины? – повторил ошеломленный Босир.
Олива расхохоталась.
– Замолчите, сударыня! – проскрипело черное домино. Затем, повернувшись к голубому, продолжало: – Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, сударь. Угодно вам сбивать меня с толку – ради Бога, но только честно, если можете…
– Сударь мой, мне кажется, что нет ничего честнее, чем правда, не так ли, мадемуазель Олива?
– Так вы знаете и меня? – удивилась та.
– Разве этот господин не назвал вас недавно по имени, причем громко?
– А правда, – возвращаясь к прерванному разговору, заявил Босир, – правда в том, что…
– Правда в том, что, когда вы собирались убить эту несчастную даму – а с тех пор не прошло и часа, – вы были остановлены звоном двадцати луидоров.
– Довольно, сударь.
– Согласен. Дайте мне руку вашей дамы, раз вам уже довольно.
– О, я вижу, что вы с ней… – пробормотал Босир.
– Что мы с ней?
– Сговорились.
– Клянусь, нет.
– Вот еще! – воскликнула Олива.
– И к тому же… – добавило голубое домино.
– Что – к тому же?
– Даже если мы и сговорились, то только для вашей пользы.
– Для моей пользы?
– Безусловно.
– Такие вещи нужно доказывать, – развязно заметил Босир.
– Охотно.
– Любопытно будет послушать.
– Я докажу, – продолжало голубое домино, – что ваше присутствие здесь настолько же вредно для вас, насколько полезно будет ваше отсутствие.
– Полезно для меня?
– Да, для вас.
– Чем же, хотелось бы узнать?
– Мы ведь являемся членами некой академии, не так ли?
– Я?
– Ох, да не сердитесь вы так, дорогой господин Босир, я же говорю не о Французской Академии[61]61
Объединение видных представителей французской культуры, науки и политики, основана в 1635 г.
[Закрыть].
– Академия… Академия… – бормотал кавалер Оливы.
– Улица По-де-Фер, подвальный этаж – это ведь там, дорогой господин Босир?
– Тс-с!
– Вот те на!
– Да тише вы! До чего вы все-таки неприятный человек, сударь.
– Не нужно так говорить.
– Почему же?
– Да потому, черт возьми, что вы сами в это не верите. Впрочем, вернемся к академии.
– Ну?
Голубое домино достало часы – прелестные часы, украшенные бриллиантами. Глаза Босира, словно две сверкающие линзы, повернулись в их сторону.
– Ну? – повторил он.
– Ну вот, через четверть часа в вашей академии на улице По-де-Фер, дорогой господин Босир, будет обсуждаться вопрос касательно распределения барыша размером в два миллиона среди двенадцати действительных членов, одним из которых являетесь вы, господин Босир.
– А вы – другим, если только…
– Договаривайте.
– Если только вы не полицейский шпион.
– Ей-богу, я считал вас умным человеком, господин Босир, но с болью убеждаюсь, что вы глупец. Будь я из полиции, вас уже схватили бы раз двадцать, причем за дела менее почетные, нежели эта двухмиллионная спекуляция, которая будет через несколько минут обсуждаться в академии.
Босир задумался.
– Проклятье! – наконец проговорил он. – Быть может, вы и правы.
Затем вдруг спохватился:
– А, сударь, так вы посылаете меня на улицу По-де-Фер?
– Да, на улицу По-де-Фер.
– Я знаю, почему вы это делаете.
– Почему же?
– Вы хотите, чтобы меня там сцапали. Нашли дурака!
– Еще одна глупость.
– Сударь!
– Ну, конечно! Если бы в моей власти было сделать то, о чем вы говорите, если бы я обладал еще большей властью, чтобы узнать, что там затевается, в вашей академии, разве стал бы я просить у вас позволения побеседовать с дамой? Нет. Я тут же приказал бы вас арестовать, и мы с мадемуазель избавились бы от вас. Я же, напротив, действую только лаской и убеждением, дорогой господин Босир, таков мой девиз.
– Погодите-ка! – вдруг вскричал Босир, отпуская руку Оливы. – Это вы два часа назад сидели на софе у этой дамы? А ну, отвечайте!
– На какой еще софе? – спросило голубое домино, которого Олива слегка ущипнула за мизинец. – Что касается софы, то на этот предмет мне известен лишь роман господина Кребийона-младшего[62]62
Кребийон, Клод Проспер (1707–1777) – французский писатель, автор скабрезных романов, один из которых называется «Софа».
[Закрыть].
– Впрочем, мне это все равно, – заявил Босир, – ваши доводы убедительны, а мне только это и нужно. Да что я говорю «убедительны» – они превосходны! Итак, берите даму под руку, и, если вы втравили благородного человека в скверную историю, пусть вам будет стыдно.
Услышав эпитет «благородный», которым столь щедро наградил себя Босир, голубое домино расхохоталось и, похлопав его по плечу, объяснило:
– Можете спать спокойно: посылая вас в академию, я делаю вам подарок примерно в сто тысяч ливров. Не пойди вы по заведенному вами обычаю сегодня вечером, вас исключили бы при дележе, тогда как, отправившись…
– Ладно, была не была, – пробормотал Босир. И, вместо поклона изобразив пируэт, удалился.
Голубое домино тут же завладело рукой мадемуазель Оливы, благодаря уходу Босира оказавшейся свободной.
– Ну, вот мы и вдвоем, – сказала она. – Я позволила вам привести в замешательство беднягу Босира, но предупреждаю: меня сбить с толку не удастся, я вас уже знаю. И если вы хотите продолжать беседы, найдите что-нибудь поинтереснее, иначе…
– Я не знаю ничего интереснее, чем ваша история, милая мадемуазель Николь, – проговорил незнакомец и пожал округлую ручку молодой женщины, которая, услышав слова, что прошептал ей в ухо собеседник, испустила сдавленный крик.
Однако она тут же пришла в себя, как человек, не привыкший к тому, чтобы его заставали врасплох.
– Боже! Что за имя вы произнесли? – удивилась она. – Николь! Вы имеете в виду меня? Не хотите ли вы, случаем, называть меня этим именем? В таком разе вы потерпите кораблекрушение, едва выйдя из порта, сядете на первую же мель. Меня зовут иначе.
– Теперь да, я знаю, теперь вас зовут Олива. Николь слишком уж отдавала провинцией. Я понимаю, в вас заключены две женщины – Олива и Николь. Потом мы поговорим об Оливе, но сначала – о Николь. Неужели вы забыли то время, когда отзывались на это имя? Думаю, нет. Ах, дитя мое, раз вы девочкой носили это имя, оно навсегда останется с вами, хотя бы в глубине сердца – какое бы другое имя вам ни пришлось взять, чтобы заставить всех позабыть первое. Бедная Олива! Счастливица Николь!
В этот миг гурьба масок, словно волною, захлестнула прогуливавшихся бок о бок собеседников, и Николь, то бишь Олива, была вынуждена теснее прижаться к спутнику.
– Видите эту пеструю толпу? – заговорил он. – Видите этих людей, которые наклоняют свои капюшоны поближе друг к другу, чтобы жадно впитывать слова ухаживания или любви? Видите эти группы, которые сходятся и расходятся – одни со смехом, другие с упреками? Все они знают, наверное, столько же имен, что и вы, и я удивил бы многих из них, назвав им имена, которые они тут же вспомнят, хотя считали их позабытыми.
– Вы сказали: «Бедная Олива»?
– Да.
– Значит, вы считаете, что я несчастлива?
– Трудно быть счастливой рядом с таким человеком, как Босир.
Олива вздохнула.
– Так оно и есть! – призналась она.
– И все же вы его любите?
– В разумных пределах.
– Если нет, то лучше бросьте его.
– Не брошу.
– Почему?
– Потому что я не успею его бросить, как уже буду жалеть.
– Будете жалеть?
– Боюсь, что да.
– Стоит ли жалеть пьяницу, игрока, человека, который вас бьет, мошенника, которого когда-нибудь колесуют на Гревской площади?
– Вы, наверное, не поняли, что я имела в виду.
– Ну, объясните.
– Я буду жалеть, что никто не создает вокруг меня шум.
– Я должен был догадаться. Вот что значит провести молодость с молчаливыми людьми.
– Вы знаете, как прошла моя молодость?
Очень хорошо.
– Ах, сударь мой, – воскликнула Олива и рассмеялась, недоверчиво качая головой.
– Вы сомневаетесь?
– Не сомневаюсь – уверена.
– Тогда поговорим о вашей молодости, мадемуазель Николь.
– Поговорим, только предупреждаю, что отвечать я не буду.
– О, в этом нет необходимости.
– Итак, я жду.
Я не буду говорить о детстве, которое не в счет, а начну с вашей юности, с того момента, когда вы заметили, что Господь дал вам сердце для того, чтобы любить.
– Чтобы кого любить?
– Чтобы любить Жильбера.
При этом слове, этом имени по жилам молодой женщины пробежала дрожь, не ускользнувшая от внимания голубого домино.
– Боже, откуда вы знаете? – пролепетала она.
Внезапно она остановилась, и сквозь прорези маски незнакомец увидел устремленный на него полный волнения взгляд.
Но голубое домино промолчало.
Олива, то бишь Николь, вздохнула.
– Ах, сударь, – проговорила она, не стремясь более к сопротивлению, – вы произнесли имя, с которым у меня связано столько воспоминаний! Так вы знаете Жильбера?
– Знаю, раз говорю о нем.
– Увы!
– Клянусь честью, очаровательный мальчик! Вы его любили?
– Он был красив… Нет, не так… Это я считала его красивым. Он был умен и ровня мне по рождению… Нет, я ошиблась. Ровня – нет, никогда. Когда Жильбер того хотел, никакая женщина не была ему ровней.
– Даже…
– Даже кто?
– Даже мадемуазель де Та…?
– О, я знаю, кого вы имеете в виду, – перебила Николь – Как вижу, вы хорошо осведомлены, сударь! Да, в своей любви он метил выше бедной Николь.
– Но я не договорил.
– Да, да, вам известны страшные тайны, сударь, – задрожав, сказала Олива. – Теперь…
Она посмотрела на незнакомца, словно могла видеть выражение его лица сквозь маску.
– Что же с ним стало теперь? – спросила Олива.
– Я думаю, вам это известно лучше, чем кому бы то было.
– Господи, почему?
– Потому что если вы проследовали с Таверне до Парижа, то должны были проследовать и дальше – из Парижа до Трианона.
– Вы правы, но это было так давно, а я говорю не об этом. Я говорю, что с тех пор, как я сбежала, а он исчез, прошло целых десять лет. За это время столько могло пройти!
Голубое домино хранило молчание.
– Прошу вас, – настаивала, почти умоляла Николь. – Скажите, что стало с Жильбером? Молчите? Отворачиваетесь? Должно быть, эти воспоминания вам неприятны, они вас печалят?
В сущности, незнакомец не отвернулся, а лишь опустил голову, словно тяжесть воспоминаний была для него слишком велика.
– Раз Жильбер любил мадемуазель де Таверне… – снова начала Олива.
– Не называйте имена так громко, – ответило голубое домино. – Разве вы не заметили, что я вообще обхожусь без имен?
– Он был так влюблен, – продолжала со вздохом Олива, – что в Трианоне каждое дерево знало о его любви.
– Что же, вы его больше не любите?
– Напротив, еще сильнее, чем раньше, и эта любовь меня погубила. Я красива, горда, могу, если захочу, быть дерзкой. Я готова дать голову на отсечение, только бы победить эту любовь, только бы не говорили, что я покорилась.
– А вы – не робкого десятка, Николь.
– Да, была когда-то, – вздохнув, ответила молодая женщина.
– Этот разговор вас печалит?
– Напротив, мне приятно вернуться к годам своей молодости. Жизнь у меня похожа на реку, бурную реку с чистыми истоками. Продолжайте, не обращайте внимания на случайный вздох, который вырвался у меня из груди.
– О вас, о Жильбере и еще об одной особе, – промолвило голубое домино, и легкое колыхание маски выдало расцветшую под нею улыбку, – я знаю все, мое бедное дитя, все, что вы могли бы знать и сами.
– Тогда скажите, – воскликнула Олива, – почему Жильбер сбежал из Трианона? Если вы мне это скажете…
– То вы будете убеждены в чем-то? Так вот: я вам этого не скажу, а вы будете убеждены еще сильнее.
– Как так?
– Спросив у меня, почему Жильбер покинул Трианон, вы не хотели найти в моем ответе подтверждение истины, вам лишь нужно было услышать кое-что, чего вы не знаете, но хотите узнать.
– Это верно.
Внезапно Николь вздрогнула еще сильнее, чем прежде, и судорожно схватила незнакомца за руки.
– Боже мой! Боже! – воскликнула она.
– Что случилось?
Но Николь, казалось, уже отбросила мысль, вызвавшую у нее эту вспышку.
– Ничего.
– Вот и ладно. Однако вы хотели меня о чем-то спросить?
– Да. Скажите откровенно: что стало с Жильбером?
– А разве до вас не доходили слухи о его смерти?
– Доходили, но…
– Никаких «но». Он умер.
– Умер? – с сомнением переспросила Николь. Затем она снова вздрогнула и попросила:
– Умоляю, сударь, сделайте мне одолжение!
– Хоть два, хоть десять – сколько захотите, милая Николь.
– Я видела вас у себя дома два часа назад, не так ли? Ведь это были вы?
– Разумеется.
– Два часа назад вы от меня не прятались.
– Конечно, нет. И даже напротив, мне хотелось, чтобы получше меня разглядели.
– Ох, ну что я за дура! Так долго смотреть на вас! Дура, глупая женщина! Женщина – и этим все сказано, как говорил Жильбер.
– Ну полно, полно, оставьте в покое свои чудесные волосы. Пощадите их!
– Нет, я хочу наказать себя за то, что смотрела на вас и не видела.
– Не понимаю.
– Знаете, о чем я хочу вас попросить?
– Попросите.
– Снимите маску.
– Здесь? Это невозможно.
– О нет, вы боитесь не чужих взглядов, а моего. Здесь за колонной, в тени галереи, вас никто, кроме меня, не видит.
– Почему же тогда, по-вашему, я отказываюсь?
– Вы боитесь, что я вас узнаю.
– Меня?
– И закричу: «Это вы, Жильбер!»
– Да, насчет глупой женщины – это вы правильно заметили.
– Снимите маску.
– Ладно, но при одном условии.
– Заранее согласна.
– Я хочу, чтобы и вы сняли маску.
– Сниму. А если нет, вы сами ее сорвете.
Голубое домино не пришлось долго упрашивать: зайдя в темный уголок, указанный молодой женщиной, незнакомец снял маску и повернулся к Оливе, которая с минуту пожирала его взглядом.
– Увы, нет! – воскликнула она, топнув ногой и царапая ладони ногтями. – Увы! Это не Жильбер!
– Кто же я в таком случае?
– Какая разница, главное, вы – не Жильбер.
– А если бы перед вами оказался Жильбер? – спросил незнакомец, вновь надевая маску.
– О, если бы это оказался Жильбер! – страстно воскликнула молодая женщина.
– Что было бы тогда?
– Если бы он сказал мне: «Николь, вспомни Таверне-Мезон-Руж…» О, тогда…
– Ну-ну?
– Тогда Босир исчез бы, понимаете?
– Но я же сказал вам, милое дитя, что Жильбер умер.
– Что ж, быть может, оно и к лучшему, – вздохнула Олива.
– Да, при всей вашей красоте Жильбер бы вас не полюбил.
– Вы хотите сказать, что он меня презирал?
– Нет, скорее боялся.
– Возможно. Он был в моей власти и знал, что я могу нагнать на него страху.
– Значит, говорите, это к лучшему – что Жильбер умер?
– Зачем повторять мои слова? Слышать их от вас мне неприятно. Скажите, почему его смерть к лучшему?
– Потому что сегодня, моя милая Олива – вы заметили, я не сказал «Николь», – потому что сегодня у вас есть надежда на счастливое, обеспеченное, блестящее будущее.
– Вы так думаете?
– Да, если вы готовы пойти на все, чтобы достичь обещанной мною цели.
– Об этом не беспокойтесь.
– Только не нужно вздыхать, как вы делали только что.
– Ладно. Я вздыхала по Жильберу, а так как он умер и его больше нет, то я и вздыхать перестану.
– Жильбер был молод и обладал всеми достоинствами и недостатками, присущими молодости. Сегодня…
– Сегодня Жильбер так же молод, как десять лет назад.
– Вы не правы, он же мертв.
– Правильно, мертв, но такие, как Жильбер, не стареют, они умирают.
– О молодость, отвага, красота – вечные семена любви, героизма и преданности! – воскликнул незнакомец. – Тот, кто теряет их, теряет, как правило, и жизнь. Молодость – это небо, рай, это все! То, что Господь дарует вам после, – это лишь печальное вознаграждение за молодость. Чем больше Господь дает человеку, когда молодость его прошла, тем большим он считает свой долг по отношению к этому человеку. Но, великий Боже, ничто не может сравниться с сокровищами, которые дарит человеку молодость!
– Жильбер, наверное, думал точно так же, – отозвалась Олива. – Но довольно об этом.
– Да, давайте лучше поговорим о вас.
– О чем вам будет угодно.
– Почему вы сбежали с Босиром?
– Потому что хотела покинуть Трианон. Нужно же было с кем-то убежать. Я больше не могла оставаться для Жильбера женщиной на крайний случай.
– Десять лет хранить верность из одной только гордости! – заметил человек в голубом домино. – Дорого же вы заплатили за свою суетность!
Олива рассмеялась.
– О, я знаю, чему вы смеетесь, – серьезно проговорил незнакомец. – Тому, что человек, полагающий себя всезнайкой, обвиняет вас в десятилетней верности, тогда как вы и не думали, что вам можно вменить в вину подобную ерунду. О Боже, если вы имеете в виду верность телесную, то я знаю, о чем вы думаете. Да, мне известно, что вы были с Босиром в Португалии, прожили там два года, оттуда отправились в Индию, уже не с Босиром, а с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и оставил в Чандернагоре[63]63
Французская торговая фактория в Индии, близ Калькутты.
[Закрыть], когда собирался возвращаться в Европу. Я знаю, что в вашем распоряжении было два миллиона рупий, когда вы жили в доме у набоба, который держал вас за тремя решетками. Знаю, что вы сбежали оттуда, перепрыгнув через решетки с помощью раба, подставившего вам свою спину. Знаю и то, что, уже будучи богатой, так как вы взяли у набоба два прекрасных жемчужных браслета, два алмаза и три больших рубина, вы вернулись во Францию, в Брест, где в порту вас настиг ваш злой гений – сойдя с судна, вы наткнулись на Босира, который чуть не упал в обморок, узнав вас, загорелую и похудевшую изгнанницу.
– Господи, да кто же вы? – воскликнула Николь. – Откуда вам все это известно?
– Я знаю, что Босир забрал вас с собой, уверил в том, что вас любит, продал ваши камни, и вы снова очутились в нищете. Знаю, что вы его любите – так, по крайней мере, вы говорите, а поскольку любовь – источник всего доброго, то вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.
Олива повесила голову, закрыла лицо рукой, и меж пальцев у нее потекли слезы. Эти жидкие жемчужины, быть может, даже более дорогие, чем те, что были в браслете, но которые, увы, никто не выражал желания купить у Босира.
– И такую гордую и счастливую женщину, – прошептала она, – вы купили сегодня вечером за пятьдесят луидоров.
– Знаю, сударыня, это слишком дешево, – ответил незнакомец с тем непередаваемым изяществом и безукоризненной галантностью, которые никогда не покидают благородного человека, пусть даже в беседе с самым недостойным придворным.
– Напротив, сударь, это слишком дорого. Меня даже удивило, клянусь вам, что женщина вроде меня может стоить пятьдесят луидоров.
– Вы стоите гораздо больше, и я вам это докажу. Нет, нет, не отвечайте, потому что вы ничего не понимаете, и к тому же… – добавил незнакомец, слегка склонившись в сторону.
– И к тому же?
– К тому же сейчас мне нужно все мое внимание.
– Тогда я молчу.
– Нет, почему же, беседуйте со мной.
– О чем?
– Да, Господи, о чем угодно! Говорите самые пустые вещи, это неважно, главное, чтобы мы выглядели поглощенными беседой.
– Хорошо. Все же вы странный человек.
– Дайте руку и пойдем.
Они двинулись по залу среди толпы. Олива расправила плечи, изящество ее головки и гибкость шеи были заметны, несмотря даже на маскарадный костюм; все вокруг оборачивались: в те времена – времена удалых волокит – каждый пришедший на бал в Оперу следил за проходящей мимо женщиной с не меньшим любопытством, чем ныне любители скачек наблюдают за бегом породистого скакуна.
Через несколько минут Олива осмелилась задать какой-то вопрос.
– Молчите! – бросил незнакомец. – Впрочем, говорите, если вам угодно, но не заставляйте меня отвечать. И если будете говорить, то измените голос, держите голову прямо и постукивайте веером по своему воротнику.
Она не посмела ослушаться.
Через несколько секунд наши герои поравнялись с кучкой людей, буквально расточавшей благоухание. В центре этой группы стоял изящный стройный мужчина, непринужденно беседовавший с тремя спутниками, которые слушали его с большим почтением.
– Кто этот молодой человек? – осведомилась Олива. – Вон тот, в прелестном жемчужно-сером домино?
– Граф д'Артуа, – ответил незнакомец. – Но больше ни звука, заклинаю вас!