355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Дюма » Ожерелье королевы » Текст книги (страница 16)
Ожерелье королевы
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:29

Текст книги "Ожерелье королевы"


Автор книги: Александр Дюма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

22. Несколько слов об Опере

Опера, этот парижский храм развлечений, сгорела в июне 1781 года.

Под обломками погибло двадцать человек; поскольку подобное несчастье за последние восемнадцать лет произошло уже во второй раз, место, где помещалась Опера, то есть Пале-Рояль, сочли несчастливым для этого источника веселья парижан и по указу короля ее перенесли в другой, расположенный подальше от центра квартал.

Для людей, живших по соседству, этот город из холста и некрашеного дерева всегда составлял предмет беспокойства. Опера, живая и невредимая, воспламеняла сердца финансистов и знати, двигала состояниями и званиями. Загоревшаяся Опера могла погубить квартал, даже целый город. Все дело решал порыв ветра.

Место для новой Оперы было выбрано у заставы Сен-Мартен. Король, огорченный тем, что его славному городу Парижу придется так долго обходиться без Оперы, предался печали, что с ним случалось всякий раз, когда в город не подвозили зерно или когда хлеб дорожал до семи су за четыре фунта.

Нужно было видеть, как пожилая знать и молодая адвокатура, военные и финансисты были выбиты из колеи этой, так сказать, послеобеденной пустотой; нужно было видеть, как блуждают по бульварам бесприютные божества – от статиста до примадонны.

Чтобы утешить короля и отчасти королеву, к их величествам привели архитектора г-на Ленуара, который посулил им, что создаст диво дивное.

Этот добрый малый разработал новую систему переходов и коридоров – столь совершенную, что в случае пожара все находящиеся в театре люди могли спастись. Он спроектировал восемь запасных выходов, не считая пяти широких окон на втором этаже, помещенных так низко, что самый малодушный человек мог выпрыгнуть на бульвар, рискуя в худшем случае растянуть себе ногу.

Взамен красивого зала, построенного по эскизам Моро и расписанного Дюрамо, г-н Ленуар задумал построить здание длиною 96 футов с фасадом, выходящим на бульвар. Восемь колонн с кариатидами обрамляли три входные двери; восемь же колонн были оперты на цокольный этаж; кроме того, над их капителями помещался барельеф, а еще выше – фонарь с тремя окнами, украшенными наличниками.

Сцена имела в глубину 36 футов, зрительный зал – 72 фута в длину и 84 в ширину, от стены до стены.

Под оркестром г-н Ленуар устроил пространство во всю ширину зала и длиною двенадцать футов; в нем помещался огромный резервуар и два комплекта насосов, обслуживать которые должны были двадцать гвардейцев.

В довершение всего архитектор попросил на постройку театра семьдесят пять дней и ночей – ни больше, ни меньше.

Последнее его заявление показалось бахвальством, над ним сперва очень потешались, однако король произвел вместе с г-ном Ленуаром необходимые расчеты и согласился.

Г-н Ленуар принялся за дело и сдержал слово. Театр был закончен в условленный срок.

Однако беспокойная публика, на которую никогда не угодишь, решила: раз здание построено быстро, на скорую руку, то есть кое-как, значит, новая Опера небезопасна. И несмотря на то, что парижане столько вздыхали по новому театру, ежедневно приходили смотреть, как балка за балкой он поднимается вверх, и заранее облюбовывали себе в нем местечко, теперь, когда он был наконец построен, никто не хотел в него идти. Самые отважные и безрассудные, правда, не сдали билетов на первое представление оперы Пиччини «Адель из Понтье», однако запаслись завещаниями. Увидев это, архитектор в отчаянии побежал к королю, и тот дал ему совет.

– Во Франции к трусам относятся все те, кто платит деньги, – сказал его величество. – Они лучше дадут вам десять тысяч ливров ренты и будут задушены прессой, но не станут подвергать себя опасности задохнуться под обвалившимся потолком. Предоставьте их мне и пригласите тех, кто не платит денег. Королева подарила мне дофина, и весь город вне себя от радости. Вот вы и объявите, что в честь рождения моего сына Опера откроется бесплатным спектаклем. И если двух тысяч пятисот человек, то есть трехсот тысяч фунтов веса, вам не хватит, чтобы проверить прочность вашей постройки, попросите этих молодцов немного попрыгать – ведь вам известно, господин Ленуар, что вес, падающий с высоты в четыре дюйма, дает нагрузку в пять раз большую, чем когда он неподвижен. Ваши две с половиной тысячи смельчаков, если вы заставите их танцевать, создадут нагрузку в полтора миллиона фунтов. Так что устройте после представления бал.

– Благодарю вас, сударь, – ответил архитектор.

– Но прежде хорошенько подумайте, вашему зданию придется нелегко.

– Государь, я ручаюсь за свою работу и сам пойду на бал.

– А я, – ответил король, – обещаю вам присутствовать на втором спектакле.

Архитектор последовал совету короля. Перед тремя тысячами зрителей из простонародья была дана «Адель из Понтье», и они рукоплескали восторженнее, чем любые короли. Зрители были не прочь поплясать после представления и веселились во всю мочь. Нагрузку на перекрытия увеличили не в пять, а в целых десять раз. Здание не дрогнуло.

Если и нужно было опасаться несчастья, то лишь на следующих спектаклях, когда благородные трусы набивались в зал, как сельди в бочке, – в тот самый зал, куда тремя годами позже отправились на бал кардинал де Роган и г-жа де Ламотт.

Такова преамбула, которую мы сочли нужным дать читателям, а теперь вернемся к нашим героям.

23. Бал в Опере

Праздник был уже в самом разгаре, когда кардинал Луи де Роган и г-жа де Ламотт украдкой – прелат во всяком случае – проскользнули в зал и смешались с тысячами самых разнообразных домино и масок. Вскоре они потерялись в толпе: так порой гуляющий по берегу реки видит, как небольшие завихрения, подхваченные течением, исчезают в водовороте. Два домино – насколько им позволяла сумятица – старались двигаться рядом и общими усилиями держаться друг за друга, однако, видя, что это им не удается, решили искать убежища подле ложи королевы, где было несколько свободнее и можно было прислониться к стене.

Черное домино и белое, одно – высокого роста, другое – среднего, под одним скрывался мужчина, под другим – женщина, одно размахивало руками, другое вертело во все стороны головой.

Эти домино оживленно беседовали. Послушаем.

– Говорю вам, Олива, вы кого-то ждете, – говорил высокий мужчина. – Ваша голова уже превратилась во флюгер и крутится вслед каждому встречному.

Ну и что?

– Как это – ну и что?

– А что удивительного в том, что я кручу головой? Разве я не для этого сюда пришла?

– Да, но если вы еще и кружите головы другим…

– Скажите, сударь, почему люди ходят в Оперу?

– По тысяче разных причин.

– Мужчины – да, но женщины ходят сюда только по одной причине.

– По какой же?

– По той, что вы назвали, – чтобы вскружить как можно больше голов. Вы привезли меня на бал в Оперу, я здесь, теперь терпите.

– Мадемуазель Олива!

– Не рычите, я вас не боюсь. И воздержитесь называть меня по имени. Вам ведь прекрасно известно, что это дурной тон – называть человека по имени на балу в Опере.

Черное домино гневно замахнулось рукой, но внезапно было остановлено откуда-то взявшимся голубым домино – дородным, высоким, приятной наружности.

– Легче, сударь, легче, – посоветовал вновь прибывший, – оставьте даму в покое, пусть развлекается, как хочет. Какого черта! Середина поста случается не каждый день, да и не во всякую середину поста можно пойти на бал в Оперу.

– Не суйтесь не в свое дело! – грубо парировало черное домино.

– Вот что, сударь, – отозвалось голубое, – запомните раз и навсегда: немного учтивости еще никогда никому не повредило.

– Да я вас не знаю, – ответствовало черное домино, – так какого дьявола мне с вами церемониться!

– Вы меня не знаете, пусть так, но…

– Что – но?

– Но я-то вас знаю, господин Босир.

При звуке своего имени черное домино, так свободно произносившее чужие имена, вздрогнуло, что было хорошо заметно по трепетанию его шелкового капюшона.

– Да не пугайтесь вы, господин Босир, – продолжала маска, – я вовсе не тот, о ком вы подумали.

– А что я, по-вашему, подумал, черт возьми? Вы ведь так легко угадываете имена – так, пожалуй, считаете, что можете угадывать и мысли? А почему бы нет?

– Тогда догадайтесь, о чем я думаю. Я никогда еще не видел волшебников и буду весьма рад познакомиться с ним из них.

– Ну, то, о чем вы просите, слишком просто и не заслуживает титула, которым вы меня наградили.

– Все равно, скажите.

– Нет, придумайте что-нибудь потруднее.

– Этого мне достаточно. Говорите.

– Вы и вправду этого хотите?

– Да.

– Тогда слушайте: вы приняли меня за человека господина де Крона.

– Господина де Крона?

– Ну да, вы же его знаете, черт побери! Господина де Крона, начальника полиции.

– Сударь…

– Полегче, дорогой господин Босир, можно подумать, вы пытаетесь нашарить на боку шпагу.

– Конечно, пытаюсь!

– Что за воинственная натура! Полно, дорогой господин Босир, вы оставили шпагу дома и правильно сделали. Поговорим о другом. Вы не позволите взять вашу даму под руку?

– Мою даму? Под руку?

– Вот-вот. По-моему, на балу в Опере это принято, или я попал сюда из Индии?

– Да, сударь, принято, если это устраивает ее кавалера.

– Иногда достаточно, дорогой господин Босир, чтобы это устраивало даму.

– И долго вы собираетесь ходить с ней под руку?

– Ах, дорогой господин Босир, вы слишком любопытны. Может, минут десять, может, час, может, всю ночь.

– Довольно, сударь, вы надо мною смеетесь!

– Вот что, любезный, отвечайте: да или нет?

– Нет.

– Ну, хватит, хватит, не изображайте из себя злюку.

– Что вы этим хотите сказать?

– У вас ведь уже есть маска, и надевать вторую вам ни к чему.

– Силы небесные! Сударь!..

– Ну вот вы уже и сердитесь, хотя недавно были так нежны.

– Где это?

– На улице Дофины.

– На улице Дофины? – повторил ошеломленный Босир.

Олива расхохоталась.

– Замолчите, сударыня! – проскрипело черное домино. Затем, повернувшись к голубому, продолжало: – Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, сударь. Угодно вам сбивать меня с толку – ради Бога, но только честно, если можете…

– Сударь мой, мне кажется, что нет ничего честнее, чем правда, не так ли, мадемуазель Олива?

– Так вы знаете и меня? – удивилась та.

– Разве этот господин не назвал вас недавно по имени, причем громко?

– А правда, – возвращаясь к прерванному разговору, заявил Босир, – правда в том, что…

– Правда в том, что, когда вы собирались убить эту несчастную даму – а с тех пор не прошло и часа, – вы были остановлены звоном двадцати луидоров.

– Довольно, сударь.

– Согласен. Дайте мне руку вашей дамы, раз вам уже довольно.

– О, я вижу, что вы с ней… – пробормотал Босир.

– Что мы с ней?

– Сговорились.

– Клянусь, нет.

– Вот еще! – воскликнула Олива.

– И к тому же… – добавило голубое домино.

– Что – к тому же?

– Даже если мы и сговорились, то только для вашей пользы.

– Для моей пользы?

– Безусловно.

– Такие вещи нужно доказывать, – развязно заметил Босир.

– Охотно.

– Любопытно будет послушать.

– Я докажу, – продолжало голубое домино, – что ваше присутствие здесь настолько же вредно для вас, насколько полезно будет ваше отсутствие.

– Полезно для меня?

– Да, для вас.

– Чем же, хотелось бы узнать?

– Мы ведь являемся членами некой академии, не так ли?

– Я?

– Ох, да не сердитесь вы так, дорогой господин Босир, я же говорю не о Французской Академии[61]61
  Объединение видных представителей французской культуры, науки и политики, основана в 1635 г.


[Закрыть]
.

– Академия… Академия… – бормотал кавалер Оливы.

– Улица По-де-Фер, подвальный этаж – это ведь там, дорогой господин Босир?

– Тс-с!

– Вот те на!

– Да тише вы! До чего вы все-таки неприятный человек, сударь.

– Не нужно так говорить.

– Почему же?

– Да потому, черт возьми, что вы сами в это не верите. Впрочем, вернемся к академии.

– Ну?

Голубое домино достало часы – прелестные часы, украшенные бриллиантами. Глаза Босира, словно две сверкающие линзы, повернулись в их сторону.

– Ну? – повторил он.

– Ну вот, через четверть часа в вашей академии на улице По-де-Фер, дорогой господин Босир, будет обсуждаться вопрос касательно распределения барыша размером в два миллиона среди двенадцати действительных членов, одним из которых являетесь вы, господин Босир.

– А вы – другим, если только…

– Договаривайте.

– Если только вы не полицейский шпион.

– Ей-богу, я считал вас умным человеком, господин Босир, но с болью убеждаюсь, что вы глупец. Будь я из полиции, вас уже схватили бы раз двадцать, причем за дела менее почетные, нежели эта двухмиллионная спекуляция, которая будет через несколько минут обсуждаться в академии.

Босир задумался.

– Проклятье! – наконец проговорил он. – Быть может, вы и правы.

Затем вдруг спохватился:

– А, сударь, так вы посылаете меня на улицу По-де-Фер?

– Да, на улицу По-де-Фер.

– Я знаю, почему вы это делаете.

– Почему же?

– Вы хотите, чтобы меня там сцапали. Нашли дурака!

– Еще одна глупость.

– Сударь!

– Ну, конечно! Если бы в моей власти было сделать то, о чем вы говорите, если бы я обладал еще большей властью, чтобы узнать, что там затевается, в вашей академии, разве стал бы я просить у вас позволения побеседовать с дамой? Нет. Я тут же приказал бы вас арестовать, и мы с мадемуазель избавились бы от вас. Я же, напротив, действую только лаской и убеждением, дорогой господин Босир, таков мой девиз.

– Погодите-ка! – вдруг вскричал Босир, отпуская руку Оливы. – Это вы два часа назад сидели на софе у этой дамы? А ну, отвечайте!

– На какой еще софе? – спросило голубое домино, которого Олива слегка ущипнула за мизинец. – Что касается софы, то на этот предмет мне известен лишь роман господина Кребийона-младшего[62]62
  Кребийон, Клод Проспер (1707–1777) – французский писатель, автор скабрезных романов, один из которых называется «Софа».


[Закрыть]
.

– Впрочем, мне это все равно, – заявил Босир, – ваши доводы убедительны, а мне только это и нужно. Да что я говорю «убедительны» – они превосходны! Итак, берите даму под руку, и, если вы втравили благородного человека в скверную историю, пусть вам будет стыдно.

Услышав эпитет «благородный», которым столь щедро наградил себя Босир, голубое домино расхохоталось и, похлопав его по плечу, объяснило:

– Можете спать спокойно: посылая вас в академию, я делаю вам подарок примерно в сто тысяч ливров. Не пойди вы по заведенному вами обычаю сегодня вечером, вас исключили бы при дележе, тогда как, отправившись…

– Ладно, была не была, – пробормотал Босир. И, вместо поклона изобразив пируэт, удалился.

Голубое домино тут же завладело рукой мадемуазель Оливы, благодаря уходу Босира оказавшейся свободной.

– Ну, вот мы и вдвоем, – сказала она. – Я позволила вам привести в замешательство беднягу Босира, но предупреждаю: меня сбить с толку не удастся, я вас уже знаю. И если вы хотите продолжать беседы, найдите что-нибудь поинтереснее, иначе…

– Я не знаю ничего интереснее, чем ваша история, милая мадемуазель Николь, – проговорил незнакомец и пожал округлую ручку молодой женщины, которая, услышав слова, что прошептал ей в ухо собеседник, испустила сдавленный крик.

Однако она тут же пришла в себя, как человек, не привыкший к тому, чтобы его заставали врасплох.

– Боже! Что за имя вы произнесли? – удивилась она. – Николь! Вы имеете в виду меня? Не хотите ли вы, случаем, называть меня этим именем? В таком разе вы потерпите кораблекрушение, едва выйдя из порта, сядете на первую же мель. Меня зовут иначе.

– Теперь да, я знаю, теперь вас зовут Олива. Николь слишком уж отдавала провинцией. Я понимаю, в вас заключены две женщины – Олива и Николь. Потом мы поговорим об Оливе, но сначала – о Николь. Неужели вы забыли то время, когда отзывались на это имя? Думаю, нет. Ах, дитя мое, раз вы девочкой носили это имя, оно навсегда останется с вами, хотя бы в глубине сердца – какое бы другое имя вам ни пришлось взять, чтобы заставить всех позабыть первое. Бедная Олива! Счастливица Николь!

В этот миг гурьба масок, словно волною, захлестнула прогуливавшихся бок о бок собеседников, и Николь, то бишь Олива, была вынуждена теснее прижаться к спутнику.

– Видите эту пеструю толпу? – заговорил он. – Видите этих людей, которые наклоняют свои капюшоны поближе друг к другу, чтобы жадно впитывать слова ухаживания или любви? Видите эти группы, которые сходятся и расходятся – одни со смехом, другие с упреками? Все они знают, наверное, столько же имен, что и вы, и я удивил бы многих из них, назвав им имена, которые они тут же вспомнят, хотя считали их позабытыми.

– Вы сказали: «Бедная Олива»?

– Да.

– Значит, вы считаете, что я несчастлива?

– Трудно быть счастливой рядом с таким человеком, как Босир.

Олива вздохнула.

– Так оно и есть! – призналась она.

– И все же вы его любите?

– В разумных пределах.

– Если нет, то лучше бросьте его.

– Не брошу.

– Почему?

– Потому что я не успею его бросить, как уже буду жалеть.

– Будете жалеть?

– Боюсь, что да.

– Стоит ли жалеть пьяницу, игрока, человека, который вас бьет, мошенника, которого когда-нибудь колесуют на Гревской площади?

– Вы, наверное, не поняли, что я имела в виду.

– Ну, объясните.

– Я буду жалеть, что никто не создает вокруг меня шум.

– Я должен был догадаться. Вот что значит провести молодость с молчаливыми людьми.

– Вы знаете, как прошла моя молодость?

Очень хорошо.

– Ах, сударь мой, – воскликнула Олива и рассмеялась, недоверчиво качая головой.

– Вы сомневаетесь?

– Не сомневаюсь – уверена.

– Тогда поговорим о вашей молодости, мадемуазель Николь.

– Поговорим, только предупреждаю, что отвечать я не буду.

– О, в этом нет необходимости.

– Итак, я жду.

Я не буду говорить о детстве, которое не в счет, а начну с вашей юности, с того момента, когда вы заметили, что Господь дал вам сердце для того, чтобы любить.

– Чтобы кого любить?

– Чтобы любить Жильбера.

При этом слове, этом имени по жилам молодой женщины пробежала дрожь, не ускользнувшая от внимания голубого домино.

– Боже, откуда вы знаете? – пролепетала она.

Внезапно она остановилась, и сквозь прорези маски незнакомец увидел устремленный на него полный волнения взгляд.

Но голубое домино промолчало.

Олива, то бишь Николь, вздохнула.

– Ах, сударь, – проговорила она, не стремясь более к сопротивлению, – вы произнесли имя, с которым у меня связано столько воспоминаний! Так вы знаете Жильбера?

– Знаю, раз говорю о нем.

– Увы!

– Клянусь честью, очаровательный мальчик! Вы его любили?

– Он был красив… Нет, не так… Это я считала его красивым. Он был умен и ровня мне по рождению… Нет, я ошиблась. Ровня – нет, никогда. Когда Жильбер того хотел, никакая женщина не была ему ровней.

– Даже…

– Даже кто?

– Даже мадемуазель де Та…?

– О, я знаю, кого вы имеете в виду, – перебила Николь – Как вижу, вы хорошо осведомлены, сударь! Да, в своей любви он метил выше бедной Николь.

– Но я не договорил.

– Да, да, вам известны страшные тайны, сударь, – задрожав, сказала Олива. – Теперь…

Она посмотрела на незнакомца, словно могла видеть выражение его лица сквозь маску.

– Что же с ним стало теперь? – спросила Олива.

– Я думаю, вам это известно лучше, чем кому бы то было.

– Господи, почему?

– Потому что если вы проследовали с Таверне до Парижа, то должны были проследовать и дальше – из Парижа до Трианона.

– Вы правы, но это было так давно, а я говорю не об этом. Я говорю, что с тех пор, как я сбежала, а он исчез, прошло целых десять лет. За это время столько могло пройти!

Голубое домино хранило молчание.

– Прошу вас, – настаивала, почти умоляла Николь. – Скажите, что стало с Жильбером? Молчите? Отворачиваетесь? Должно быть, эти воспоминания вам неприятны, они вас печалят?

В сущности, незнакомец не отвернулся, а лишь опустил голову, словно тяжесть воспоминаний была для него слишком велика.

– Раз Жильбер любил мадемуазель де Таверне… – снова начала Олива.

– Не называйте имена так громко, – ответило голубое домино. – Разве вы не заметили, что я вообще обхожусь без имен?

– Он был так влюблен, – продолжала со вздохом Олива, – что в Трианоне каждое дерево знало о его любви.

– Что же, вы его больше не любите?

– Напротив, еще сильнее, чем раньше, и эта любовь меня погубила. Я красива, горда, могу, если захочу, быть дерзкой. Я готова дать голову на отсечение, только бы победить эту любовь, только бы не говорили, что я покорилась.

– А вы – не робкого десятка, Николь.

– Да, была когда-то, – вздохнув, ответила молодая женщина.

– Этот разговор вас печалит?

– Напротив, мне приятно вернуться к годам своей молодости. Жизнь у меня похожа на реку, бурную реку с чистыми истоками. Продолжайте, не обращайте внимания на случайный вздох, который вырвался у меня из груди.

– О вас, о Жильбере и еще об одной особе, – промолвило голубое домино, и легкое колыхание маски выдало расцветшую под нею улыбку, – я знаю все, мое бедное дитя, все, что вы могли бы знать и сами.

– Тогда скажите, – воскликнула Олива, – почему Жильбер сбежал из Трианона? Если вы мне это скажете…

– То вы будете убеждены в чем-то? Так вот: я вам этого не скажу, а вы будете убеждены еще сильнее.

– Как так?

– Спросив у меня, почему Жильбер покинул Трианон, вы не хотели найти в моем ответе подтверждение истины, вам лишь нужно было услышать кое-что, чего вы не знаете, но хотите узнать.

– Это верно.

Внезапно Николь вздрогнула еще сильнее, чем прежде, и судорожно схватила незнакомца за руки.

– Боже мой! Боже! – воскликнула она.

– Что случилось?

Но Николь, казалось, уже отбросила мысль, вызвавшую у нее эту вспышку.

– Ничего.

– Вот и ладно. Однако вы хотели меня о чем-то спросить?

– Да. Скажите откровенно: что стало с Жильбером?

– А разве до вас не доходили слухи о его смерти?

– Доходили, но…

– Никаких «но». Он умер.

– Умер? – с сомнением переспросила Николь. Затем она снова вздрогнула и попросила:

– Умоляю, сударь, сделайте мне одолжение!

– Хоть два, хоть десять – сколько захотите, милая Николь.

– Я видела вас у себя дома два часа назад, не так ли? Ведь это были вы?

– Разумеется.

– Два часа назад вы от меня не прятались.

– Конечно, нет. И даже напротив, мне хотелось, чтобы получше меня разглядели.

– Ох, ну что я за дура! Так долго смотреть на вас! Дура, глупая женщина! Женщина – и этим все сказано, как говорил Жильбер.

– Ну полно, полно, оставьте в покое свои чудесные волосы. Пощадите их!

– Нет, я хочу наказать себя за то, что смотрела на вас и не видела.

– Не понимаю.

– Знаете, о чем я хочу вас попросить?

– Попросите.

– Снимите маску.

– Здесь? Это невозможно.

– О нет, вы боитесь не чужих взглядов, а моего. Здесь за колонной, в тени галереи, вас никто, кроме меня, не видит.

– Почему же тогда, по-вашему, я отказываюсь?

– Вы боитесь, что я вас узнаю.

– Меня?

– И закричу: «Это вы, Жильбер!»

– Да, насчет глупой женщины – это вы правильно заметили.

– Снимите маску.

– Ладно, но при одном условии.

– Заранее согласна.

– Я хочу, чтобы и вы сняли маску.

– Сниму. А если нет, вы сами ее сорвете.

Голубое домино не пришлось долго упрашивать: зайдя в темный уголок, указанный молодой женщиной, незнакомец снял маску и повернулся к Оливе, которая с минуту пожирала его взглядом.

– Увы, нет! – воскликнула она, топнув ногой и царапая ладони ногтями. – Увы! Это не Жильбер!

– Кто же я в таком случае?

– Какая разница, главное, вы – не Жильбер.

– А если бы перед вами оказался Жильбер? – спросил незнакомец, вновь надевая маску.

– О, если бы это оказался Жильбер! – страстно воскликнула молодая женщина.

– Что было бы тогда?

– Если бы он сказал мне: «Николь, вспомни Таверне-Мезон-Руж…» О, тогда…

– Ну-ну?

– Тогда Босир исчез бы, понимаете?

– Но я же сказал вам, милое дитя, что Жильбер умер.

– Что ж, быть может, оно и к лучшему, – вздохнула Олива.

– Да, при всей вашей красоте Жильбер бы вас не полюбил.

– Вы хотите сказать, что он меня презирал?

– Нет, скорее боялся.

– Возможно. Он был в моей власти и знал, что я могу нагнать на него страху.

– Значит, говорите, это к лучшему – что Жильбер умер?

– Зачем повторять мои слова? Слышать их от вас мне неприятно. Скажите, почему его смерть к лучшему?

– Потому что сегодня, моя милая Олива – вы заметили, я не сказал «Николь», – потому что сегодня у вас есть надежда на счастливое, обеспеченное, блестящее будущее.

– Вы так думаете?

– Да, если вы готовы пойти на все, чтобы достичь обещанной мною цели.

– Об этом не беспокойтесь.

– Только не нужно вздыхать, как вы делали только что.

– Ладно. Я вздыхала по Жильберу, а так как он умер и его больше нет, то я и вздыхать перестану.

– Жильбер был молод и обладал всеми достоинствами и недостатками, присущими молодости. Сегодня…

– Сегодня Жильбер так же молод, как десять лет назад.

– Вы не правы, он же мертв.

– Правильно, мертв, но такие, как Жильбер, не стареют, они умирают.

– О молодость, отвага, красота – вечные семена любви, героизма и преданности! – воскликнул незнакомец. – Тот, кто теряет их, теряет, как правило, и жизнь. Молодость – это небо, рай, это все! То, что Господь дарует вам после, – это лишь печальное вознаграждение за молодость. Чем больше Господь дает человеку, когда молодость его прошла, тем большим он считает свой долг по отношению к этому человеку. Но, великий Боже, ничто не может сравниться с сокровищами, которые дарит человеку молодость!

– Жильбер, наверное, думал точно так же, – отозвалась Олива. – Но довольно об этом.

– Да, давайте лучше поговорим о вас.

– О чем вам будет угодно.

– Почему вы сбежали с Босиром?

– Потому что хотела покинуть Трианон. Нужно же было с кем-то убежать. Я больше не могла оставаться для Жильбера женщиной на крайний случай.

– Десять лет хранить верность из одной только гордости! – заметил человек в голубом домино. – Дорого же вы заплатили за свою суетность!

Олива рассмеялась.

– О, я знаю, чему вы смеетесь, – серьезно проговорил незнакомец. – Тому, что человек, полагающий себя всезнайкой, обвиняет вас в десятилетней верности, тогда как вы и не думали, что вам можно вменить в вину подобную ерунду. О Боже, если вы имеете в виду верность телесную, то я знаю, о чем вы думаете. Да, мне известно, что вы были с Босиром в Португалии, прожили там два года, оттуда отправились в Индию, уже не с Босиром, а с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и оставил в Чандернагоре[63]63
  Французская торговая фактория в Индии, близ Калькутты.


[Закрыть]
, когда собирался возвращаться в Европу. Я знаю, что в вашем распоряжении было два миллиона рупий, когда вы жили в доме у набоба, который держал вас за тремя решетками. Знаю, что вы сбежали оттуда, перепрыгнув через решетки с помощью раба, подставившего вам свою спину. Знаю и то, что, уже будучи богатой, так как вы взяли у набоба два прекрасных жемчужных браслета, два алмаза и три больших рубина, вы вернулись во Францию, в Брест, где в порту вас настиг ваш злой гений – сойдя с судна, вы наткнулись на Босира, который чуть не упал в обморок, узнав вас, загорелую и похудевшую изгнанницу.

– Господи, да кто же вы? – воскликнула Николь. – Откуда вам все это известно?

– Я знаю, что Босир забрал вас с собой, уверил в том, что вас любит, продал ваши камни, и вы снова очутились в нищете. Знаю, что вы его любите – так, по крайней мере, вы говорите, а поскольку любовь – источник всего доброго, то вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.

Олива повесила голову, закрыла лицо рукой, и меж пальцев у нее потекли слезы. Эти жидкие жемчужины, быть может, даже более дорогие, чем те, что были в браслете, но которые, увы, никто не выражал желания купить у Босира.

– И такую гордую и счастливую женщину, – прошептала она, – вы купили сегодня вечером за пятьдесят луидоров.

– Знаю, сударыня, это слишком дешево, – ответил незнакомец с тем непередаваемым изяществом и безукоризненной галантностью, которые никогда не покидают благородного человека, пусть даже в беседе с самым недостойным придворным.

– Напротив, сударь, это слишком дорого. Меня даже удивило, клянусь вам, что женщина вроде меня может стоить пятьдесят луидоров.

– Вы стоите гораздо больше, и я вам это докажу. Нет, нет, не отвечайте, потому что вы ничего не понимаете, и к тому же… – добавил незнакомец, слегка склонившись в сторону.

– И к тому же?

– К тому же сейчас мне нужно все мое внимание.

– Тогда я молчу.

– Нет, почему же, беседуйте со мной.

– О чем?

– Да, Господи, о чем угодно! Говорите самые пустые вещи, это неважно, главное, чтобы мы выглядели поглощенными беседой.

– Хорошо. Все же вы странный человек.

– Дайте руку и пойдем.

Они двинулись по залу среди толпы. Олива расправила плечи, изящество ее головки и гибкость шеи были заметны, несмотря даже на маскарадный костюм; все вокруг оборачивались: в те времена – времена удалых волокит – каждый пришедший на бал в Оперу следил за проходящей мимо женщиной с не меньшим любопытством, чем ныне любители скачек наблюдают за бегом породистого скакуна.

Через несколько минут Олива осмелилась задать какой-то вопрос.

– Молчите! – бросил незнакомец. – Впрочем, говорите, если вам угодно, но не заставляйте меня отвечать. И если будете говорить, то измените голос, держите голову прямо и постукивайте веером по своему воротнику.

Она не посмела ослушаться.

Через несколько секунд наши герои поравнялись с кучкой людей, буквально расточавшей благоухание. В центре этой группы стоял изящный стройный мужчина, непринужденно беседовавший с тремя спутниками, которые слушали его с большим почтением.

– Кто этот молодой человек? – осведомилась Олива. – Вон тот, в прелестном жемчужно-сером домино?

– Граф д'Артуа, – ответил незнакомец. – Но больше ни звука, заклинаю вас!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю