Текст книги "Роман женщины"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

III

Увольнение де Бриона наделало много шума и удивляло Париж. Каждый ломал себе голову, отыскивая причины такого внезапного события, как вдруг «Монитер» напечатал следующее:

«Г-н де Брион, пэр Франции, выехал из Парижа, послав прежде королю просьбу об увольнении. Он положительно оставляет политическое поприще, чтоб иметь возможность сопровождать в Италию свою супругу, здоровье которой очень расстроено».

Это известие было сообщено министром, главным агентом которого была Юлия. Однако, несмотря на то, что любовь Эмануила к жене была всем известна, никто не верил такой внезапной перемене в состоянии здоровья г-жи де Брион, и поэтому-то начали появляться различные комментарии на это событие.

Одна Юлия знала истину. Прежде всего ее удивило уже то, что Мари не отвечала ей на письмо, которое должно было спасти бедную женщину.

«Вот, все они таковы, – подумала она с досадой, почти даже с раскаянием. – Она не боится меня более и потому не находит нужным быть мне благодарной за мое великодушие».

На другой день она отправилась к г-же де Брион, но ей сказали, что Мари еще вчера уехала за город. Так по крайней мере говорил граф д’Ерми. Но когда дошла до нее весть об отъезде де Бриона и когда, отправившись к нему еще раз, она узнала, что пакет, посланный ею на имя Мари, был отдан Эмануилу, – то Юлия уже не сомневалась более в истине.

«Она погибла, – хотя я и не хотела этого, – подумала Юлия, – и если я не могу спасти ее, то надо воспользоваться ее падением».

Я уже говорил вам, что Юлия была умная женщина.

– Впрочем, тем лучше! – сказала она, пораздумав немного.

Потом, взяв некоторые бумаги, она отправилась к министру.

– Довольны ли вы мной теперь, г-н министр? – спросила она.

– Доволен, милая Юлия, очень доволен.

– Знаете ли, кому вы обязаны этим событием?

– Вам, без сомнения.

– И точно, мне.

– Вы необыкновенная женщина, Юлия.

– Я сама это знаю.

– Но как это было устроено?

– Очень просто: я знала, что де Гриж, которого вы считали совершенно ничтожным, влюблен в г-жу де Брион, и вот я сделалась любовницей маркиза именно в том убеждении, что со временем та, которую он любит, уступит его желаниям.

– Так вот какое мнение вы имеете о женщинах?

– О, Боже мой, да! Вот и она уступила ему, потом стала писать письма; я же, подождав, чтоб их скопилось побольше, отправилась к Леону, взяла их и отослала Эмануилу. Что ж? Обыкновенное мщение женщины, которое оправдают все, если я объясню и мою страсть к Леону, и мою ревность к нему, – продолжала она, заливаясь смехом. – Булавкой я разрушила колосса и удержала маленьким колесиком быстрый бег колесницы; но вы не думали, что я избавлю вас так легко и скоро от де Бриона? Теперь будьте покойны; он не опасен больше.

О, если бы знали, от каких причин зависят иногда великие изменения в мире, не надивились бы! И между тем, никто из современных историков не знает этого! А все это было весьма интересно, хотя и показалось бы неправдоподобным читателю.

– Юлия, – сказал серьезно министр, – вы нам оказали важную, весьма важную услугу.

– Кому это вы говорите?

– Хотите вы, я окончательно устрою ваше состояние?

– Об этом нечего и спрашивать.

– Вас ничего особенно не привязывает к Парижу?

– Ничего.

– Следовательно, вы согласны уехать?

– Хоть сейчас же, если хотите; особенно если еще с политической целью.

– Вы угадали.

– И вы рады, что избавляетесь от меня? – спросила Юлия.

– Как это можно…

– Не шутя, вы прекрасно делаете, удаляя меня; со временем я могу сделаться опасным союзником, особенно если те, которым я служу, будут долго держать меня возле себя. Подумайте – я все-таки женщина, и следовательно, в минуту увлечения, так свойственную нам, я могу выдать государственные тайны и сделать этим более зла правительству, нежели принесла ему пользы. Какой позор был бы для него, если б знали все то, что я знаю!

Министр, слушая Юлию, понимал, что ее слова были сказаны вовсе не без цели, а чтоб дать ему почувствовать всю необходимость приберечь ее, или если уж он собирался удалить ее, то чтоб он предоставил ей все выгоды исключительного положения.

– Не беспокойтесь, – сказал он, – вам не на что будет жаловаться, приняв мое предложение.

– Вы поняли меня, г-н министр, – продолжала она. – Когда же я уезжаю?

– Когда вам угодно.

– Я буду готова через неделю.

– И прекрасно.

– Завтра я приеду за последними наставлениями.

– Хорошо. Итак, до завтра, Юлия.

– До завтра, г-н министр.

«Итак, я уезжаю, – подумала Ловели, садясь в свою карету. – Право, я довольна этим отъездом – ведь не знаешь, что может случиться».

Она приказала ехать на Елисейские поля и ехала туда с намерением, во-первых, объявить о своем отъезде друзьям, которых надеялась встретить там; а во-вторых, ей хотелось первою возвестить Парижу настоящую причину отставки Эмануила.

На круглой площадке она встретила старого графа Камюля, которого мы видели один раз в ее ложе в опере.

– Здравствуйте, милая, – сказал престарелый волокита, – как я рад вас видеть.

– Я тоже в восторге от этой встречи, – отвечала она. – Куда вы торопитесь, любезный граф?

– Я иду к де Бриону, хочу узнать, уехал ли он.

– Напрасный труд: его давно уж нет в Париже.

– Что бы значил этот внезапный отъезд, особенно после его поездки в К***, которая имела бы непременно последствием государственную реформу?

– Право? – спросила Юлия с видом удивления.

– Да, да; в провинциях разделяли его идеи; это был сильный человек. Но что значит его отставка? Не подкупили ли уж и его? Начинают что-то поговаривать об этом.

– В этом нет ни на волос правды, – отвечала Юлия.

– А вы знаете что-нибудь более вероятное?

– Я все знаю.

– Так поделитесь со мною вашими сведениями.

– Приходите ко мне сегодня вечером.

– В котором часу?

– После оперы.

– Можно прийти с бароном?

– С кем вам угодно.

– А Леон будет у вас?

– Он уехал.

– Вот что! Кажется, все разъезжаются!

– Похоже на то. Впрочем, тут целая история.

– Вы подстрекаете мое любопытство, ведь Леон так любил вас.

– До вечера, граф; я вижу кое-кого, с кем бы мне хотелось поговорить.

– До свиданья, милая Юлия! Предупреждаю, барон все еще влюблен в вас, и, если я возьму его с собою, он будет с вами любезничать по-прежнему.

– Он потеряет только время; ибо через три дня я уезжаю.

– Ну это уж слишком! И вы точно оставляете нас?

– Говорю вам, что да. До свиданья.

После этого она знаком подозвала к себе проходившего мимо молодого человека.

Это была одна из очень обыкновенных личностей, немного похожая на де Грижа, только более его промотавшаяся; к тому же это был самый рьяный разносчик новостей. Юлия, не занимая еще политической роли, которая дала ей состояние, весьма часто нуждалась в деньгах и не выбирала средств, чтобы достать их. Следовательно, нечего удивляться, если она сохранила короткость отношений со всеми разорившимися из-за нее молодыми людьми, хотя им и нет места в нашей истории, где они не играют никакой роли.

– Скажи, пожалуйста, Гастон, – сказала она подъехавшему на ее зов молодому человеку, – куда ты едешь?

– По поручению матушки.

– То есть?

– То есть узнать, точно ли де Брион уехал.

– Я уже встретила графа Камюля, который идет к нему с тою же целью.

– Да ведь это важная новость.

– Так я скажу тебе, как и графу, что де Брион давно уехал.

– Ты знаешь наверно?

– Знаю и даже могу рассказать тебе кой-какие подробности, не лишенные интереса, если ты вздумаешь прийти ко мне сегодня вечером.

– С удовольствием. Ну, что Леон?

– Леон уехал тоже.

– А, вот что! – произнес Гастон значительно.

– Что поделывает твой друг Эрнест?

– Сегодня утром он получил смертельный удар шпагою в грудь, я был его секундантом.

– С кем и за что он дрался?

– С Карлом Д***, с тем маленьким Карлом, который заступился за любимую женщину и убил моего друга.

– Жалею его! Так до свиданья!

– До свиданья.

На обратном пути Юлия встретила еще одну личность, с розовыми щеками, и черными бакенбардами, с голубоватым подбородком; это был настоящий биржевой тип, откормленный трюфелями и вспоенный бургонским, физиономию которого всегда озаряла улыбка, как человека неизменно счастливого в делах.

Юлия остановилась и закричала: «Жирар!»

– А, это вы, моя прекрасная Юлия! Как поживаете?

– Какой язык, милый Жирар; так говорят только водевильные львенки.

Жирар засмеялся: он смеялся всегда, когда не мог найти слов для ответа.

– Приходите ко мне сегодня вечером, – сказала Юлия.

– У вас будет игра? – спросил он.

– Разве она была у меня когда-нибудь?

– Я и сам играю только на бирже, – отвечал он, самодовольно улыбаясь и выпуская струю дыма.

Наконец, Ловели приехала домой; вечером она была в опере.

Барон де Бэ не изменил своей привычке, но только теперь была другая женщина, в ложе которой он расточал свои любезности.

В 11 часов Юлия была уже дома.

«Я расскажу эту историю, – думала она, – хотя, может быть, было бы лучше, если бы я молчала. Гм! Я сделала только то, что должна была сделать! Зачем г-жа де Брион обманула своего мужа? Это не моя вина».

Вскоре Флорентин, поступивший теперь к ней в услужение, доложил ей о приезде графа Камюля и барона **. Послушаем, с какой точностью Ловели рассказала им об отставке Эмануила.

– Милая Юлия, – сказал граф Камюль, поправляя перед зеркалом свои выкрашенные волосы, – вы видите, я сдержал слово и привез с собою барона.

– Надеюсь, – подхватила Юлия, обращаясь к последнему, – что вы все еще влюблены в меня?

– Как и прежде.

– В добрый час! Я дозволяю вам это, но только с условием, чтобы вы никогда мне не говорили о своих чувствах.

– Ах, ах, бедный барон, – заметил граф, – а он именно затем и хотел вас видеть.

– В таком случае он напрасно приехал. Впрочем, это часто случается.

– Это случилось сегодня со мною, – сказал граф, поправляя жилетку. – Несмотря на ваши слова, я отправился к де Бриону – и мне сказали, что он уехал в Поату. В «Монитер» было напечатано, что он уехал в Италию, а секретарь министра сказал мне, что он, придя за паспортом, сам не знал, куда взять его.

– Как кажется, я одна знаю тайную причину его отъезда.

– И вы нам сообщите ее?

– Всеконечно, да!

– А также и причину отъезда маркиза де Грижа?

– Разумеется.

– Знаете ли, я думал, что Леон помешался; потому что, когда я видел его недавно в клубе…

– А что он там делал?

– Дня три-четыре тому назад он пришел туда совершенно расстроенным, сел играть в вист со мною и еще двумя лицами, вдруг в середине игры встал, взял шпагу и ушел, не сказав нам ни слова. Да и во время игры казался взволнованным, беспокойным. С тех пор мы о нем не слыхали.

– Вероятно, он торопился на свидание, – заметила Юлия.

– К вам? – спросил барон.

– Нет.

– И действительно, быть может, торопился, – прибавил рассеянно граф и, вынув гребенку, принялся расчесывать баки.

– Все это может быть, – сказал барон, – но знаете ли вы, что у него была сестра?

– Сестра? – спросил с удивлением граф.

– Да, сестра, с которой он и уехал.

– Я наверное знаю, что у де Грижа не было сестры, – возразил граф.

В эту минуту вошли Гастон и Жирар.

– Добро пожаловать, господа, – сказала им Юлия, – мы вас только и ждали.

– Тем лучше, – возразил Жирар, – но в чем же дело?

– А вот надо объяснить графу, каким образом Леон уехал с сестрою, когда таковой у него не было.

– Что ж, это нетрудно, – сказал Гастон, – он просто увез женщину, имя которой не хотел открыть, а потому и назвал ее своей сестрой.

– А знаете ли вы, кто эта женщина? – спросила Юлия.

– Нет.

– Так я вам скажу, кто она такая, – проговорила Ловели. – Вы знаете, – продолжала она, – мы часто виделись с Леоном; но с некоторого времени я заметила, что де Гриж является ко мне все реже и реже и остается весьма недолго; наконец, совсем почти перестал навещать меня. Умные люди не покидают друг друга, потому что любовь их оставляет после себя дружбу; к тому же кое-кто вскружил мне голову, да и в сердце Леона запало более серьезное чувство. Как бы то ни было, но мы скоро высказали друг другу наше взаимное положение. Леон открыл мне, что он должен обмануть меня завтра, я призналась, что обманула его вчера. После этого мы стали друзьями, в полном смысле слова, т. е. он говорил мне о своем счастье, разумеется, не называя лица; я тоже не скрывала от него своих успехов. С этой минуты мы обожали один другого, и, когда бывали вместе, нашей веселости не было пределов. Я знала, что женщина, любимая Леоном, принадлежала высшему кругу; но этого мне было недостаточно, я хотела знать, кто именно.

– Так вы любите его еще?

– Нет, я скучала.

– А кое-кто?..

– Он очень богат, и только.

– Следовательно…

– Я хотела обмануть его для…

– Того, который только хорош собою?

– Вы правы.

– И так хорош, что вы сожалели…

– Нет, так что я желала… но не мешайте же мне рассказывать. Итак, мне хотелось знать, где бывает Леон. Я знала, что он посещает свою таинственную волшебницу от двух до трех часов, потому что по вечерам он бывал в театре, а ночи, как вам известно, проводил в клубе.

– Ну, не все, – заметил, улыбаясь и поглядывая на Юлию, банкир.

– Вы опять прерываете меня. Однажды, чтоб убить время до минуты свидания со своей возлюбленной, Леон зашел ко мне; он беспрестанно поглядывал на часы, едва дождался двух часов и отправился, это убедило меня в моем предположении. На другой день я велела моей горничной спросить кучера Леона, который не отказывал ей ни в чем, куда он отвез своего господина. Кучер сказал ей куда, – и она тотчас же передала мне это сведение.

– И этот адрес?..

– Погодите еще, мы не так близки к развязке. На другой день, в шесть часов вечера, я приказала отвезти себя по этому адресу. Дом, к которому я приехала, стоял отдельно от других; я позвонила, вошла и спросила привратника, точно ли этот дом продается. Он отвечал мне отрицательно. Тогда я спросила имя владельца, уверяя, что, не желая беспокоить его во время обеда, я предпочитаю написать ему. Нечего и говорить, что привратник удовлетворил мое любопытство.

– И это имя?..

– Наутро, – продолжала Юлия, – я несколько раз проехала по этой улице в те часы, когда, по моим соображениям, Леон должен был появиться на ней. И действительно, около 3 часов его карета остановилась перед этим домом. Я думала, что Леон влюблен до безумия, но вы знали, что на него более всего имела влияние привычка… А уже с давних пор он приобрел ее во мне, и потому, как только прошел первый пыл страсти, он возымел желание обратиться к прежней жизни; к несчастью, на это я не согласилась. Я слишком любила его, чтобы могла решиться возобновить наши отношения. Мое сердце не так гостеприимно, и он, поняв это, не требовал от меня невозможного. Но то, в чем я отказала ему, дала другая. Она-то и сообщила мне все подробности, которые вы сейчас узнаете, а между тем, не зная его связи с нашей незнакомкой, она имела глупость влюбиться не на шутку в этого человека. Отправившись однажды к Леону, она нашла у него письма, адресованные ему этой дамой; узнала ее имя и то, что муж ее находится в отсутствии, взяла эти письма, запечатала их в пакет и отправила обманутому супругу. Теперь не хотите ли отгадать последствия?

– Продолжай, продолжай, – заговорил Гастон, как будто он имел еще какое-то право над Юлией, – твой рассказ меня занимает.

– Подруга моя уведомила, впрочем, эту даму о своем поступке.

– Как это великодушно!

– Моя подруга очень добрая женщина.

– Это и видно.

– Но здесь-то начинается необыкновенное. Вечером как-то я была одна дома, вдруг мне докладывают о приезде… угадайте кого?

– Нельзя ли без загадок!..

– Вы узнаете имя этой дамы только в конце повествования.

– Да будет ли он когда-нибудь? – спросил Гастон.

– Любезный Гастон, вы, кажется, лучше других должны знать, что есть конец всему; нотариус сказал вам это еще прежде меня.

– Недурно сказано, сознаюсь в этом; продолжай, однако.

– Итак, – начала Юлия, – мне доложили о приезде дамы, и дамы большого света. Бедная женщина, получив уведомление моей приятельницы, пришла в отчаяние; не знаю, каким образом она узнала о моей связи с Леоном, но, воображая, что связь наша еще продолжается и что это я послала ей записку, она и приехала удостовериться, точно ли я решилась на такую подлость, в которой, к счастью, я положительно невинна. Мне не случалось видеть, чтобы когда-нибудь женщина страдала так, как страдала моя посетительница, которую можно было принять за ребенка по ее свежести и молодости. Я, разумеется, разуверила ее относительно себя, хотя и не открыла ей настоящую виновницу ее бедствий, и потом посоветовала ей бежать с Леоном.

– Хорош совет, нечего сказать!

– Что же оставалось ей делать?

– Конечно, остаться.

– А муж?

– Он простил бы ее, как всегда прощают умные мужья.

– Другой, может быть, и точно простил бы ее, – возразила Юлия, – но этот, казалось, слишком любил ее, чтобы можно было рассчитывать на его снисхождение; а главное, был любим ею так, что она более всего боялась его упреков.

– Зачем же она обманула своего мужа, если обожала его? – спросил Гастон.

– Вы знаете, что слово «зачем» всегда применимо к женщине, зато «оттого» – не имеет в отношении них ни малейшего смысла.

– Ну что же, наконец?

– Наконец, я утешила несчастное дитя, насколько могла; потому что ее отчаяние раздирало мою душу. Она оставила меня после полуночи, а наутро уехала в сопровождении Леона.

– Хорошо! Но какое же отношение имеет это похождение Леона к отставке де Бриона? – спросил Жирар.

– Как вы думаете?

Жирар поглядел на остальных слушателей, как будто искал у них подтверждения своему замечанию.

– И то правда, – сказали остальные.

– Так вы не догадываетесь? – спросила Юлия.

– О чем?

– Кто были действующие лица этой мелодрамы?

Общество смотрело друг на друга с удивлением.

– Эта женщина… – сказал граф Камюль. – О, Боже мой!.. Г-жа де Брион!

– Де Брион! – воскликнули все в один голос.

– Ну теперь понятно вам, отчего де Брион вышел в отставку и отчего он уехал?

– И вы убеждены в истине этого происшествия, Юлия? – спросил барон.

– Вполне; но только прошу вас, господа, сохранить в тайне все эти подробности ради самого Эмануила, которого вы все знаете и который заслуживает уважение.

– Будьте уверены в нас, – возразил граф.

– Какой случай! – воскликнул барон.

– Кто бы мог это подумать! – сказал банкир.

– Счастливец Леон! – проговорил Гастон.

– Вы думаете? – спросила Юлия.

– Кто же из нас отказался бы быть на его месте?

– И полагаете, быть может, – продолжала она, – что де Брион уехал без цели.

– Он должен был уехать, чтоб избежать огласки, потому что рано или поздно, а история эта сделается известна всем.

– Держу пари, что он отправится в погоню за женою и Леоном. И если в частной жизни он владеет тем же характером, с каким действовал на политическом поприще, то я жалею маркиза.

– Что же? Мы услышим драматическую развязку, – прибавил Гастон, потирая руки.

– Ужин подан, сударыня, – сказал слуга Юлии, отворив двери столовой.

– Если хотите, господа, то милости просим.

– Я не на шутку голоден, – проговорил граф, оглядывая себя с самодовольным видом.

Барон взял под руку Юлию – и все отправились в столовую. За ужином толковали об этом происшествии; назавтра оно было рассказано в клубе, из клуба рассказ пошел по гостиным, перешел в будуары, оттуда в прихожие, а оттуда в журнальные статейки. Так что не прошло и недели, как рассказ этот можно было встретить во всех почти ежедневных изданиях, которые хватаются с жадностью за всякое безнравственное приключение и, развивая подробности, бросают грязь на все, что должно быть благородно и священно.

Вследствие этого, Эмануил не успел еще переехать границы, как его позор, который он хотел скрыть ради своей дочери, был уже известен всему Парижу.

Вскоре после этого и Юлия отправилась со своим дипломатическим поручением.

IV

Посмотрим теперь, что сталось с Мари, Леоном и Эмануилом.

Де Гриж и Мари прибыли во Флоренцию.

Во всю дорогу г-жа де Брион не произнесла ни слова. Бледная и холодная как мрамор, она неподвижно сидела в глубине кареты и только по временам поглядывала на Марианну. Видя ее в этом положении, можно было подумать, что она давно перестала жить и что теперь перевозят ее из одной могилы в другую. Леон не спускал с нее глаз, и иногда взор его выражал такое страдание, что она, как только замечала это, из сожаления протягивала ему руку. Но что происходило в ее душе – этого мы не беремся описывать: легче измерить дно океана, чем глубину подобных мучений. Мари не спрашивала даже, куда везут ее; казалось, все, что было чуждо ее раскаянию, не имело для нее никакого значения. По ночам тени ее матери, отца, Эмануила проносились перед ее глазами, и она плакала так, что Леон понял, наконец, что увозит не отдавшуюся ему женщину, а несчастную жертву своей страсти.

Приехав во Флоренцию, он занял две отдельные квартиры: одну себе, другую для г-жи де Брион и Марианны, а между тем, предполагал купить где-нибудь домик для приличного их помещения. Мари села на стул в первой комнате, куда ввели ее, осмотрелась вокруг себя и заплакала такими горячими слезами, какие, казалось, не лились еще из глаз ни одной женщины. Много было похищений, но ни одно из них не походило на рассказываемое нами.

– Считаю лишним просить тебя заботиться о г-же де Брион, – сказал де Гриж Марианне, – я отправляюсь к себе. Когда же захочет она меня видеть, пусть пошлет за мною. «Итак, – подумал он потом, – жизнь моя навсегда связана с жизнью этой бедной женщины; но она не любит меня, между тем, я – я люблю ее больше всего на свете!»

И после этого он с грустью уселся у окна в своей комнате.

Какие странные и различные результаты имеет любовь, после того как женщина уступает влечению этого чувства.

Вот перед нами четыре различных экземпляра прекрасной половины рода человеческого.

Первый из них – графиня д’Ерми, для которой любовь служила только развлечением, не оставляя ни в ней, ни на ней никаких следов. И свет знал ее страсти, но не требовал у нее отчета за них, хотя она имела и мужа, и дочь, и громкое имя.

Второй – Юлия Ловели. Для нее любовь была занятием, расчетом, профессией, и люди дали ей взамен богатство, известность и даже некоторое влияние. Любовь для нее была средством существования, как труд работнику, с тою только разницей, что она была далеко счастливее каждого из них.

Третий – Клементина Дюбоа, в любви к мужу которой мы видим только братскую привязанность, одно чувство дружбы без восторженности, без измены, без опасностей; она уверена в своем сердце, потому что в нем нет страсти. Из всех четырех она самая счастливая, потому что уделом ее будет то душевное спокойствие, которое называют чистою совестью – как следствие добродетели.

Наконец – Мари; она одна из них испытала на себе всю силу настоящей любви, любви, которая гнетет ее еще и теперь и которая сгубила ее; ибо до того сильно запала в ее душу, что возбудила даже ревность к внушившему ей это чувство. Ревнуя мужа, она обманула его. И за этот единственный проступок она будет несчастнее Юлии и более наказанною светом, чем графиня; потому что не будет иметь ни бесстыдства первой, ни беспечности характера своей матери.

Мари однажды в жизни отдалась человеку, не имевшему над ней прав мужа, и эта минута забвения разбила все ее существование, опозорила ее имя, разрушила счастье отца и будущность любимого ею человека, которого, несмотря на то, что она уже принадлежит другому, все еще любит более всего на свете.

Да, она будет наказана, потому что увлеклась и не умела лгать. Сделавшись жертвою игры роковой страсти, она, запятнанная только одним мгновением, послужит ступенью к благосостоянию женщины, вся жизнь которой была неразрывной цепью злых деяний и которая, не успев сделать вовремя единственного, может быть, доброго дела, успела очернить до конца даже память о своем благом намерении.

Отчего же это? Отчего существо, едва достигшее 20 лет, существо неопытное и слабое, за минутное увлечение осуждается на вечное раскаяние и осуждается обществом, которое само по себе, может быть, не нравственнее того, кого оно осуждает? Неужели притворство должно служить стражем жизни? И только потому, что проступок или преступление покрыты мраком тайны, можно рассчитывать на извинение? Разве общество, зараженное пороками, взяв на себя право осуждать проступки, может только карать за них, как будто налагаемое им наказание может служить оправданием его собственной испорченности?

Итак, значит, прегрешившей нет отпущения, если она не обретет его в лоне милосердного Бога или пострадавшие в силу ее проступка не простят ее? Свет же, которому не должно было бы принимать в этом прямого участия, не простит ее ни за что и, мало того, еще будет выставлять напоказ ее пятно, которое сумеет превратить в глубокую язву. Да, все зло общества заключается в том, что оно само подает повод ко злу и не исправляет его, когда оно уже сделано. Женщина не жалеет падшую сестру свою, но отталкивает ее от себя, приготовляя себе таким образом репутацию, которая могла бы оградить ее от нареканий, когда с ней случится то же самое. Встречаются, однако, и такие, которые, хотя и приобрели себе репутацию добродетельных, но принимают у себя сбившихся с этого пути, но только тогда, когда падения последних не сделались предметом общественного порицания. И это делают они с тем намерением, чтоб еще яснее высказать свою добродетель и чтоб иметь право взять кого-нибудь под свою защиту и покровительство. И уверяю вас, на десять тысяч таких защитниц падших не будет и одной, которая могла бы откровенно сказать: «Я принимаю у себя эту женщину, потому что она прощена своим мужем, потому что, будучи на ее месте, я поступила бы, быть может, точно так же; потому что только безгрешный может бросить камень в грешника; потому что не знаю, что готовит для меня будущее».

На каком же основании люди прощают ребенка, совершившего убийство, говоря, что он не ведал что творил, и не прощают сердцу, этому вечному ребенку, которое не всегда знает, что делает? И то же общество, поднимая бурю, говорит, что ведет путем прогресса свое существование, а между тем, оставляет без внимания важный вопрос нравственного своего усовершенствования: утопая в грязи порока – увлекает за собою туда же и честь супругов, и счастье жен, и спокойствие семейств, и будущность потомства! Природа же, не имеющая иной цели, кроме вечного воспроизведения существ, сама соединяет молодые страсти, которые помогают ей в достижении этой цели; но свет же следует ее законам и, живя по указанию своих прихотей, интересов и предрассудков, клеймит позором детей за проступок матери, бесчестит мужа за проступок жены и возлагает ответственность на целое семейство за ошибку одного из его членов; он, как судья, строго требует отчета в действиях каждого, и если исключает виновного из среды своей, то на каждом шагу старается дать почувствовать ему, что он всегда вправе это сделать. Неужели так будет всегда? Неужели общество удовольствуется, сказав своим членам: «Вот добро, с одной стороны, вот зло, с другой, – выбирайте любое; но, делая первое, ждите себе вознаграждения; за второе же вас ожидает наше презрение, особенно в том случае, когда вы, преступив законы приличия, не сумеете скрыть это. Составьте о себе доброе мнение – и мы не станем под него подкапываться»?

О, если бы женщины знали, каким беспредельным уважением пользуются те из них, которые считаются добродетельными, то, наверное, каждая возымела бы желание попасть в это число, чтобы только заслужить это уважение. Кстати, продолжим наше отступление и скажем несколько слов по поводу несовершенной организации того же общества, которое не могло избежать зла даже в учреждениях, созданных им с целью чисто благотворительной.

Так, например, в Париже существуют два института для воспитания девиц: Сен-Дениский дом и Сен-Жерменские ложи, в которых небогатые молодые девушки вместе с дочерьми лучших и богатейших фамилий Франции получают действительно превосходное образование. Но, дав им это образование, общество считает свою задачу совершенно оконченною, основываясь на том, что наука есть источник всякого благосостояния. Парадокс, к несчастью, общепринятый, потому что в действительности многие истинно ученые умерли голодной смертью.

Какая же судьба ожидает тех молодых девушек, которые не имеют никакого состояния; но, достигнув 17– или 18-летнего возраста, принуждены оставить заведение?

Увы! Многие из них слишком образованны, слишком воспитанны, слишком насмотрелись на роскошь и счастье других, чтобы решиться выйти замуж за честного ремесленника, который далеко не подходит им ни по образованию, ни по образу жизни и труд которого никогда не будет в состоянии удовлетворить всей взыскательности, привитой им воспитанием. С другой стороны, они не имеют достаточного состояния, чтоб сделаться женою человека, которого звание и общественное положение соответствовали бы этому образованию, данному им как залог их будущего обеспечения.

По этим двум причинам, соединенным также с леностью, гордостью и жаждой наслаждений, словом, со всеми страстями, волнующими женщину, получается так, что эти молодые девушки делаются известными женщинами, число которых каждодневно увеличивается, но среди которых, к удивлению, встречаются одаренные и умом, и талантами. Будь эта поддержка со стороны общества несколько продолжительнее, и эти падшие могли бы быть его полезными деятелями; но без нее – они осуждены на далеко не почетный конец своей жизни. Можно было бы написать преинтересную и прелюбопытную книгу о роковых следствиях воспитания не по состоянию.

Между тем, Эмануил продолжал свой путь, не останавливаясь ни на минуту. Не сомневаясь, что Леон и Мари едут на почтовых, он на каждой станции собирал сведения о беглецах и до Марселя ехал по одной с ними дороге; здесь он сел на пароход, отправляющийся в Ливорно. Во время всего пути он говорил только то, что необходимо было сказать, чтобы ехать дальше, и ел, чтобы только не умереть с голоду. Никогда тоска не отражалась в чертах человека более осязательным образом.

Из Ливорно он отправился во Флоренцию, куда и прибыл к вечеру того же дня.