Текст книги "Роман женщины"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

XII

Юлия разглядывала Мари: она сознавала свое преимущество, ей нечего было бояться, словом, она торжествовала. Однако чувство, понятное каждому, не позволяло ей первой прервать обоюдное молчание. К тому же с Мари она не могла быть так откровенна, как была с Леоном; она понимала необходимость убедить г-жу де Брион, что ее образ действий имеет за собою право, а следовательно, и оправдание, и чтобы последняя не могла винить никого, кроме себя, в последующем несчастье. Юлия была слишком умна, чтобы не войти в ту роль, которую готовилась разыгрывать; а между тем, она молчала и, обозревая молодую женщину, думала: «Как она прекрасна!»

Наконец Мари решилась заговорить.

– Мы одни? – спросила она.

– Совершенно.

– Точно ли вы Юлия Ловели?

– Я перед вами.

– Так это вы прислали мне записку час тому назад?

Юлия утвердительно кивнула.

– Знаете ли вы, что вы сделали?

– Знаю.

– Вы погубили меня! Вы отравили жизнь моего мужа, будущность моей дочери – все!

– Да.

– Вы знали все это и не остановились?

Юлия понимала, что следовало быть слишком жестокою, чтоб иметь хоть какое-нибудь оправдание.

– Да, – отвечала она в последний раз, подпирая голову рукой и глядя пристально на свою соперницу.

– Значит, ненависть ваша ко мне не имеет пределов?

– Вы правы, я ненавижу вас!

– За что? Что я вам сделала? – спрашивала Мари.

– Что сделала! Вы спрашиваете, что вы сделали? Судьба бросила вас на дороге моих желаний, надежд – вот ваша вина. Я принадлежала Эмануилу – он бросил меня для вас; я отдалась де Грижу – он влюбляется в вас, он становится вашим любовником, потому что выбор между нами затруднить никого не может: вы молоды, прекрасны, вы отдаете себя не за деньги… Вот за что я ненавижу вас, и вот зачем я хотела уничтожить все, что ставило вас выше меня, т. е. ваше имя, происхождение, чувство, добродетель. Чтоб опрокинуть статую, я разбиваю пьедестал.

– Боже мой, Боже мой! – воскликнула Мари. – Что будет со мною?

– То, что бывает с теми, кто обманывает мужа. О! Эмануил не принадлежит к разряду обыкновенных обманутых мужей, я знаю его и потому мщу. Я не понимаю, как, будучи любимою им, вы решились променять его на кого бы то ни было?

– Вы тоже принадлежите тому, для кого и я променяла его, не так ли?

– Какую вы честь делаете Мне, становясь со мною вровень. Как, добродетельная Мари де Брион и падшая Юлия Ловели отныне стоят друг друга! Я рассчитывала на победу, но, признаюсь, не ожидала, что она могла быть такой полною.

– О, как я несчастна! – говорила Мари, уничтоженная, истощенная, не имея сил собрать свои мысли и почти доведенная до сумасшествия.

– Да, я знаю, вы должны страдать, – сказала Юлия. – Кто бы подумал, – продолжала она, – что вы, рожденная наверху общественной лестницы, сойдете когда-нибудь на ее последнюю ступень, чтоб умолять меня, никогда не переступающую эту ступень, спасти вашу честь. Так недаром же я всегда презирала женщин вашего общества, которые отворачивают голову, когда им говорят иногда о нас бедных. Так я хорошо сделала, когда поклялась в вечной ненависти к вам и отомстила хоть один раз за все презрение, которое до сих пор было моим уделом! О, ваше приключение наделает в Париже много шуму.

– Именем неба, умоляю вас, скажите мне, что все это не более как тяжелый сон; что вы хотели только заставить меня страдать, но что теперь вы достигли цели? Уверьте меня, что вы хотели только посмеяться надо мною, но не погубить, тем более что зло, которое я вам сделала, не было умышленным? И я буду благословлять вас, я сделаюсь вашей рабой. О, если бы вы могли знать, как я страдала! Я потеряла мать, которую я так сильно любила! Этот человек был возле меня постоянно. Ради Бога, ради Эмануила, которого вы любили, ради моего отца, ради моей дочери, ради всего святого в этом мире, спасите меня, спасите!

– Итак, – возразила бесстрастно Юлия, облокачиваясь на кушетку и глядя на бедную Мари, стоящую перед ней на коленях, – итак, у вас есть драгоценное воспоминание о матери, у вас есть отец, который живет только вами, муж, которого вы сами избрали себе, дочь-ангел, называющий вас матерью, есть имя, богатство – и всем пренебрегли вы, бросили в грязь, а вам нет еще 20 лет! Как сильно должны вы любить того, кому пожертвовали этими сокровищами…

– Кто сказал вам, что я люблю его?

– Не любите?

– Нет.

– Не любите? – повторила Юлия, взор которой осветился какою-то дикою радостью. – Кого же вы любите? Мужа, быть может?

– Да, – отвечала Мари, рыдая.

– О!.. – воскликнула Юлия со злобным смехом. – Значит, вы развратнее меня! Прочь, сударыня! Знай я это, я оставила бы вас как жертву собственных ваших угрызений, я не поторопилась бы мстить. Так вы любите мужа? Где же после этого оправдание вашему поступку, и зачем вы просите меня спасти вас? А хотите ли знать, что оправдывает мой образ жизни, который клеймите презрением вы, женщины высшего круга? Я скажу вам, что моя мать умирала с голоду, отец мой бил ее, они поладили между собою только в ту минуту, когда продали меня с общего согласия. Мне было тогда 16 лет всего, и вы знаете, как я наказала их, хотя и имела право на это? Я заботилась о них, хотя и не любила; я обогатила их, я дала им счастье, с которым им тяжело было расстаться, когда смерть открыла им могилы. Вот мое детство, моя молодость, мое происхождение. Я не состарилась еще, но у меня уже была бездна любовников! Это гадко, не так ли? Но перед Богом, судящим нас, я менее преступна, чем вы. Я могу гордиться перед вами, могу презирать вас, как женщину, которая обесславила седины отца, сделала несчастным любимого мужа и положила вечное пятно на бедного невинного ребенка!

– Вы правы, – отвечала Мари. – Да, я наказана, слишком наказана, поверьте мне. Но что мне делать? Куда идти? – говорила она, опустив глаза на цветной ковер, расстилавшийся под ее ногами. – Я наскучила вам, сударыня, не так ли? Я – презреннейшая из женщин, как вы сказали, и сказали правду! В один миг я потеряла и имя, и счастье, и отца, и дочь, и мужа; но как это случилось, я не знаю; а я была так счастлива! О, матушка, матушка! Зачем умерла ты так рано!

Она говорила это голосом такой невыразимой тоски, что сердце Юлии сжалось.

– Итак, все кончено! – продолжала г-жа де Брион, вставая. – Простите же мне те страдания, которые я невольно причинила вам; я не знала, что вы любили де Грижа, который для меня перестал вас видеть, потому что вы так прекрасны и, может быть, добры. Я одна виновата во всем – и потому прошу у вас прощения.

Сказав это, Мари протянула Юлии руку, но та не смела взять ее.

– Да, величайшее несчастье будет, без сомнения, прямым следствием всего, – говорила Мари, – но умоляю вас, не упрекайте себя в этом. Я навлекла его сама и еще раз прошу у вас прощения; прощайте!

И неверными шагами г-жа де Брион пошла из комнаты. Юлия видела, что обессиленная, несчастная женщина едва в состоянии дойти до дверей, и она невольно протянула руку, чтобы поддержать ее.

Мари, заметив это движение, поблагодарила ее взглядом.

Этот взгляд, прекрасный и полный тоски, пробудил в душе Юлии раскаяние и сожаление о своем поступке. Да и трудно было встретить более трогательное выражение отчаяния.

– О, если б у меня были еще письма, я бы возвратила их вам; но, к несчастью, они отосланы.

– Благодарю вас за доброе намерение. Пусть будет что будет!

И Мари взялась за ручку двери. Но как ни испорчена была Юлия, все-таки она была женщина, а сердцу женщины всегда доступно чувство сожаления. В эту минуту она действительно готова была отдать все на свете, чтобы спасти Мари.

– Есть еще средство, – сказала Юлия с некоторой нерешительностью; ибо, кроме того что она сама предлагала это средство, она понимала, что оно слишком унизительно для бедной Мари.

– Какое? – спросила последняя.

– Поезжайте, не теряя ни минуты, в К*** и получите пакет, посланный на имя вашего мужа.

– Правда, это можно сделать, – отвечала Мари, чувствуя все унижение предлагаемого средства. – Но только я не решусь на такой поступок. Обманывать еще, обманывать всегда – к чему? Не лучше ли теперь, тотчас же прекратить жизнь? Благодарю, однако, и за это, умирая, я буду жалеть, что пренебрегла вашим советом.

И, растворив двери, она вышла. Чтобы не упасть с лестницы, Мари должна была держаться за перила; однако же кое-как она добралась до кареты, села в нее и поехала домой, не обращая внимания на фиакр, который следовал за нею.

Юлия, оставшись одна, не могла не содрогнуться от внутреннего ужаса, возбужденного своими деяниями. По совести, она чувствовала всю их гнусность, для которой не было ни оправдания, ни прощения.

– Надо забыться, – проговорила она и позвонила. – Стакан рому! – сказала она вошедшей Генриетте.

– Сударыня… – начала было последняя, как бы желая открыть что-то своей госпоже.

– Слушай, что я говорю, и исполняй скорее, – возразила та.

– Что-то случилось у нас, госпожа тоскует, – говорила Генриетта Жану, – она требует рому.

Час спустя после этого Юлия, растянувшись на кровати, спала тяжелым и лихорадочным сном.

Генриетта, войдя на цыпочках в спальню своей госпожи, увидев ее в таком положении, решилась завтра сказать ей истину.

XIII

Мари, приехав домой, едва имела силы добраться до своей комнаты. Здесь она в изнеможении опустилась в кресло, и в этом немом отчаянии она не могла ни молиться, ни думать. Прошедшее, настоящее и будущее – все слилось для нее в одно горе, переполнившее ее душу до того, что она не старалась даже ни обдумывать своего положения, ни разбирать своих страданий. Отрывистые, бессвязные слова, слетали по временам с ее губ; но эти слова не служили выражением ни ее мысли, ни ее чувств, и, казалось, язык, произнося их, хотел только напомнить телу, что оно еще не умерло вместе со смертью души.

«Умереть! Да, должно умереть!» – повторяла бессознательно Мари, не отводя глаз с одной точки и проводя рукою по лбу, как бы для того, чтоб откинуть назад свои волосы, которые казались ей невыносимой тяжестью.

– Что с тобою, дитя мое? – спросила ее Марианна, становясь перед нею на колени.

– А, это ты, Марианна? Знаешь ли ты, что я погибла! Эмануил убьет меня, если я не умру сама до его возвращения.

– Что говоришь ты, дитя! Ты с ума сошла! Опомнись, ради Бога!

– А, да! – возразила Мари. – Я еще не все сказала тебе… грустно!.. Я так любила мою дочь!.. И как все это случилось… Боже, Боже мой!

– Что такое? Скажи мне, что тебя мучит, дитя мое? – спрашивала старуха. – Разве я не заменяю тебе покойницу мать? Разве я не могу посоветовать тебе? Разве ты перестала любить меня?

– Да, ты любишь меня, все меня любят! А я? Я обманывала всех!.. Марианна, моя добрая Марианна!..

И несчастная Мари бросилась на грудь своей кормилицы. Она оставалась несколько минут в таком положении, не решаясь начать рассказа этого тяжелого дня.

Вдруг сильный удар звонка раздался в передней. Мари вскрикнула.

– Это он! – вскричала она в ужасе.

– Кто он? – спросила Марианна, невольно разделявшая страх своей госпожи.

– Эмануил! Он убьет меня! – отвечала Мари, отыскивая место, куда бы скрыться. Звонок раздался в другой раз.

– Не может быть, чтоб это был твой муж, – утешала ее Марианна, – он еще не приехал.

– Отвори скорей, – сказала Мари, – я готова на все!

Марианна вышла исполнить ее приказание. То был Леон.

– Дома г-жа де Брион? – спросил он.

– Дома, сударь, – отвечала Марианна.

– Я должен ее видеть, – сказал маркиз, и, не ожидая ответа, он вошел в комнату.

– Опять он! – сказала Мари, увидев вошедшего Леона.

– Мари! – произнес де Гриж, подходя к ней. – Мне нужно было вас видеть.

– Я знаю, что вы хотите сказать мне. Вам обязана я своею гибелью, вам – который, отдавшись одной женщине, хладнокровно и подло разбил и честь, и счастье другой, которая не сделала вам никакого зла, которая никогда не любила и не любит вас!.. Оставьте же меня теперь!

– Не будьте жестоки, Мари! Мы оба – жертвы случая, и я клянусь честью, что вам не за что упрекать меня.

– Что же вам нужно еще от меня? Да, я ваша, ваша! Но зачем же вы пришли отрывать меня от колыбели моего ребенка?

– Мари, я только что видел вашего отца.

– Моего отца! Вероятно, он уже знает все?..

– Он ничего не знает.

– О, как бы я хотела, чтоб он узнал истину как можно позже!

– Послушайте, Мари. Я понимаю, что вы должны ненавидеть меня в эту минуту как человека, который поверг вас в эту бездну несчастья. Но в то же время я не могу упрекать себя ни в чем, кроме как в той бесконечной любви, которую вы зажгли в моем сердце. Верьте мне, я готов отдать и жизнь, и честь, чтоб избавить вас от этих слез.

– Где вы виделись с моим отцом? – спросила Мари.

– У вашего дома, когда он выходил от вас. Я шел к вам, потому что мне нужно было вас видеть, потому что… потому что я умирал от беспокойства за вас.

– Что он там делал?

– Он следил за вами; он знает, где вы были.

– О, я несчастная!

– Он хотел переговорить с вами; ему тоже желательно было знать, зачем были вы, дочь графа д’Ерми, у этой проклятой Юлии; но я обманул его, чтобы успокоить…

– Что же вы сказали ему? Говорите.

– Я сказал, что де Брион был некогда любовником этой женщины, что вы узнали об этом, и, естественно, ревнуя его, вы решились на эту поездку.

– Вы солгали. Не лучше ли было прямо обвинить меня, виновную, нежели его, которого не за что обвинять.

– Но ведь он был же ее любовником!

– Вы и теперь еще носите этот титул! А его прошлое не подлежит моему суду.

– Нужно же было как-нибудь не допустить к вам сегодня графа; надо было уничтожить его подозрения. Вот мое оправдание, Мари, простите меня!

– Отчего вы не хотели допустить его ко мне?

– Я хотел прежде видеть вас.

– Что же вы можете сказать, чего б я не знала уже сама? Что я принадлежу вам? Увы, к несчастью, это мне известно. Что я ваша любовница, что я должна проклинать себя, что мне ничего не остается, как смерть и смерть насильственная? Разве я сомневаюсь в этом? Боже мой! Что я сделала вам, чтоб вы вечно тревожили меня и в моей любви, и в моих муках? Разве я любила вас или люблю? Что угодно еще знать вам? Что я люблю Эмануила? Да, люблю! Люблю его одного – это вы давно знаете! Что я презираю вас как обманщика; что проклинаю вас как убийцу и моего счастья, и доброго имени, словом, всего, что было у меня драгоценного в жизни. О, да простит вас Бог, но я – я не прощу вам!

И обессиленная внутренней борьбой, Мари упала на диван, закрывая лицо руками.

– Что вы сделали, сударь! – вскричала Марианна. – Дитя мое! Мари, опомнись! Бог милостив, он видит твои страдания, он простит тебя!

– Мари! – произнес Леон, становясь перед ней на колени и хватая ее руки. – Мари, не обвиняйте меня, ведь я любил вас до безумия. Да, я воспользовался вашей слабостью, вашей скорбью, я хотел, чтоб вы были моею. Разве я виноват, что вы прекрасны? Моя ли вина, что я люблю вас? Виноват ли я, что вы носите не мое имя?.. Послушайте, Мари! То, что я хотел два года назад, я хочу еще и теперь; я уважаю и боготворю вас, как святыню. Сделайтесь вы завтра моей женою, и я не вижу предела моему счастью. Я понимаю ваше положение, я знаю, что погубил вас – но моя любовь остается вам, и она так полна в душе моей, что в состоянии заменить для вас все, что вы теряете. Не будем же думать о прошедшем – оно умерло, бросим же на него саван забвения и подумаем о будущем, которое еще может нам улыбнуться.

– Невозможно, – проговорила Мари.

– Вы не верите в милость Всемогущего?

– Я ни во что не верю, менее всего – в себя, а еще менее – в вас!

– Мари, укажите мне возможность возвратить вам ваше счастье, хотя бы оно могло быть куплено ценой крови, моей жизни, моей души! Чтобы спасти вас, я готов оскорбить даже тень моей матери.

– Матушка, бедная матушка! – говорила Мари. – Не умри она, ничего бы подобного не могло случиться. О, небо оставило меня!

– Мари, минуты дороги! – прервал Леон. – Завтра муж ваш узнает все. А знаете ли вы, что будет тогда?

– Он убьет меня.

– А что будет со мною?

– С вами? Вы забудете меня, вы полюбите другую – вот и все.

– Вы знаете, что это невозможно.

– Но будет.

– Послушайте, Мари, не следует, чтоб Эмануил застал вас здесь.

– В таком случае мне нужно умереть сию же минуту.

– Вовсе нет, надо бежать.

– Не с вами ли? Никогда.

– Так вы любите его?

– Люблю, повторяю вам, люблю.

– Какое же оправдание вы будете иметь в глазах людей?

– Не вам меня спрашивать об этом.

– Нечего делать! Если уж суждено мне погубить вас, Мари, – сказал Леон вставая, – то я знаю, что мне должно делать.

– Что?

– Я дождусь здесь де Бриона… и убью его.

– Его! – вскричала Мари. – Эмануила! Вы убьете его! О!.. Делайте лучше со мною, что хотите.

– Вы соглашаетесь ехать со мною?

– Боже мой! Боже мой! – произнесла бедная женщина, заливаясь слезами и пряча свою голову в подушки дивана. – Неужели все, что я вижу, что слышу, что делаю – действительность! Неужели я в самом деле пала так низко и дошла до всего этого в два года… Бедный отец мой! Что он скажет? О, милостивый государь! Где конец вами сделанного зла?..

– Одумайтесь, Мари, прошу вас! То, на что вы смотрите с таким ужасом, не повторяется ли ежедневно? Разве сердце не может следовать своей дорогой? Обрученное с одним, оно часто любит другого и для него оставляет своего мужа.

– Да, но для тех, по крайней мере, любовь может служить оправданием.

– О, как вы жестоки, Мари! – сказал Леон.

– Виновата, – сказала г-жа де Брион, и она протянула руку де Грижу, – виновата, я с ума схожу. Да, я люблю вас, и я должна вас любить, – прибавила она с усилием, – потому что иначе чему могут приписать мой поступок и какое имя дадут мне самой?.. Что вы говорили?..

– Де Брион не должен застать вас здесь.

– Вы правы, – отвечала бессознательно Мари, утирая слезы и стараясь успокоиться.

– Надо уезжать из Парижа, даже из Франции.

– Все равно, куда бы то ни было, хоть на край света, – я и туда донесу свои муки и свое раскаяние. Итак, я должна покинуть все: отца, комнату, в которой умерла мать и которую я хотела навсегда оставить в том же виде, как святилище воспоминаний, мужа, который проклянет меня, дочь, которая напрасно будет звать меня к себе.

– Мы увезем ее с собою.

– Что тогда ему останется?

– Несчастье не может быть вечно, и когда-нибудь вы опять соединитесь со всем тем, что до сих пор любили.

Мари склонила голову в знак сомнения. Она была задавлена страданием и не могла найти в себе ни капли воли, чтобы противостоять этому человеку, который вел ее к гибели.

– Я готова на все! – сказала она. – Приказывайте!

– Во-первых, муж ваш не должен более вас видеть.

– Потом?

– Отец ваш тоже, вы, пожалуй, откроетесь ему – и тогда мы погибли.

– Бедный папа!

– Завтра с рассветом надо бежать.

– С вами?

– Нет, с Марианной.

– Ты пойдешь ли со мною? – сказала Мари, обращаясь к старушке, к существу слишком слабому, чтобы защитить ее, которая только плакала, жалея свою госпожу.

– Мне ли оставить тебя, дитя мое, – отвечала Марианна.

– Вы должны выехать в 8 часов утра, как бы для прогулки в Булонский лес, где уже будет дожидаться вас почтовая карета. Вы сядете в нее, не говоря ни слова даже почтальону; на первой станции я присоединюсь к вам с паспортами… Через три дня мы будем в Марселе и через шесть – во Флоренции.

– Это ужасно! – проговорила Мари.

– Поклянитесь мне исполнить все это!

– Клянусь, – отвечала она едва внятно.

«Да, это послужит оправданием моего поведения! – думала она. – Что скажет свет, что подумает Эмануил, когда, обманув его для этого человека, я не дам ему такого громкого доказательства моей любви? Я там умру, быть может, но умереть здесь, среди всего, что напоминает мне мое счастье, о, на это у меня недостанет твердости. О, если б я могла умереть или забыть!»

Леон пристально смотрел на Мари; он понимал, что в ней говорило чувство.

«Она не любит меня, – подумал он, – но что за дело! Она моя теперь и, может быть, полюбит меня со временем».

В душе его по временам ослабевала даже ненависть к Юлии за то, что она сделала.

Но тщеславие ли было побудительной причиной такого снисхождения? Кто знает, не гордился ли в глубине души Леон похищением Мари так же, как и в тот день, когда овладел ею? Есть люди, в которых огласка принесенных им жертв увеличивает любовь, а общественное мнение служит им же оружием против любимой женщины.

– Итак, – сказала Мари, оставшись одна и садясь к колыбели своей дочери, – мое имя, моя незапятнанное имя отдано теперь в жертву поруганий. Говоря обо мне, скажут теперь: «Любовница де Грижа!..» Итак, жизнь моя разбита и все мое прошедшее – бессильно над будущим! Где мое детство, полное светлых воспоминаний, память матери, дружба Клементины, которая в эту минуту покоится, быть может, крепким сном: потому что, как супруга и мать, она свято исполняет свои обязанности. Что подумает обо мне она, когда моя история дойдет до ее слуха? Да, она станет презирать меня и будет права, потому что мое преступление не найдет извинения даже у самого снисходительного сердца. А первые годы моей жизни – где они? Моя комнатка в пансионе, вечерняя молитва, голубки, спокойное бытие, первое волнение любви, первая печаль – где все это? Мучения, которые теперь надрывают мою грудь, почти ничто в сравнении с той скорбью, которую дала мне смерть матери! Кто бы мог подумать, что я дойду до этого? Да, я должна уехать, я должна искупить мое заблуждение слезами и страданием всей жизни, которую я проведу с человеком, погубившим меня, с человеком, к которому я питаю одну только ненависть. И после двух, трех лет этой каждодневной смерти я посвящу себя Богу – если Он в милосердии своем не прекратит прежде мое существование. Бедная малютка! – продолжала Мари, смотря сквозь слезы на дочь. – Ты спокойно спишь, не видя, что делается вокруг себя. Бедное дитя! Я рассчитывала, что ты с улыбкой отворишь двери жизни, а вышло, что ты едва узнаешь имя твоей матери, как уже проклянешь ее! Я назвала тебя Клотильдой, думая, что дорогое мне имя принесет тебе счастье! Увы, я ошиблась! Да благословит же тебя Бог, милое дитя, не презирай меня! О, жизнь моя, мое счастье… Нет, нет! Сил моих недостанет расстаться с вами!..

И, распростертая на паркете, Мари так страдала, что, казалось, если бы сам демон видел ее муки – и он бы сжалился над ней.

А между тем, отблеск дня осветил край неба. Просыпался Париж. Марианна, не отходившая от своей госпожи, плача, стала готовиться к отъезду.

– Ты бы могла проклинать меня, – говорила ей Мари, – но ты не делаешь этого; как ты добра, Марианна!

Вместо ответа старушка бросилась в ее объятия, и слезы их смешались.

– Надо бы написать ему, не так ли? – спросила Мари.

– Кому, дитя мое?

– Ему, ему! Эмануилу! Я не в силах оставить его, не сказав ему ни слова, не открывши ему моего преступления.

Она села к столу и дрожащей рукою написала:

«Когда вы прочтете это письмо, Эмануил, то истина не будет для вас темною.

Я поступила низко, недостойно вас; я не прошу вас простить меня, зная, что слез целой жизни недостаточно для того, чтобы смыть мое преступление. Я заслуживаю ваше презрение, и, не смея встретить его лицом к лицу, – уезжаю. Вычеркните же мое имя из вашего сердца, как я вычеркиваю его из жизни. Бог, даровавший вам твердость и великодушие, поддержит вас в горе, и, может быть, со временем, когда я искуплю свое заблуждение, когда потухнет во мне жизнь, как уже потухла надежда, вы перестанете проклинать меня, думая о дочери, которую я оставляю вам на память».

Сложив письмо, Мари вложила его в ручонки Клотильды, как бы желая тем облегчить тяжесть своего проступка, вверяя признание в руки младенца. Она попробовала написать отцу; но не могла найти слов, чтобы предупредить его о предстоящем ему горе.

В 7 часов утра она оставила дом, сопровождаемая Марианной, помолившись прежде в кабинете Эмануила. Мари не верила в действительность. Видя, как все своим обыкновенным чередом пробуждается к действительности, она сомневалась в истине; ей казалось, что она все еще находится под влиянием какого-то непонятного ей состояния, что она едет только на час или на два для прогулки, что она воротится домой, где встретят ее опять и взгляд и улыбка Эмануила.

Карета подъехала к Мальотским воротам. Мари вышла из экипажа, Марианна приказала кучеру воротиться, говоря, что госпожа ее хочет воспользоваться прелестью утра и придет домой пешком. Почтовая карета ждала их на назначенном месте.

– Так все это правда! – воскликнула Мари, садясь около Марианны и чувствуя, что лошади быстро неслись по той же дороге, по которой она только что проехала. Она обогнала свое купе, возвращающееся шагом; она посмотрела на свой экипаж, в котором так часто ездила, спокойная, счастливая и безукоризненная, ездила вдвоем с Эмануилом, и слезы невольно брызнули из ее глаз.