Текст книги "Роман женщины"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

X

В это время обществом овладело желание государственных преобразований, и де Брион стоял во главе партии реформистов. Идеи великодушия нашли в нем твердую опору, и он поддерживал их не вследствие одного только честолюбия, но искренно желая добра своему отечеству, ради самого добра, не думая вовсе о том высоком положении, которое мог ему дать его успех. Мы видели, что его хотели остановить в этом стремлении, предлагая ему министерский портфель; но Эмануил отказался от этой чести, потому что, став министром, он должен был смириться с тем, что находил несправедливым для народа.

Если бы мы захотели сделать отступление от нити нашего рассказа и распространиться о проектах, предложенных Эмануилом, то как много государственных людей показались бы ничтожными в сравнении с нашим героем! Но мы повествуем историю сердца, вовсе не имея в виду анализа общественных преобразований, и только изредка указываем на политические события, чтобы показать то роковое влияние, какое они имели на частную жизнь де Бриона.

Так, его известность была поводом сближения с ним Юлии Ловели, та же известность заставила его полюбить Мари д’Ерми, и та же известность, которой он принес в жертву свое счастье, была единственною причиною тех событий, которые составляют предмет нашего романа. Собрание реформистов под председательством Эмануила было назначено в Поатье. Его уведомили об этом, и он, сказав Мари, что должен оставить ее на несколько дней, уехал из Парижа.

Мари была почти рада его отъезду, отсутствие мужа давало ей возможность оглядеться и привести свои мысли в надлежащий порядок. Через два часа, как Эмануил уехал, Леон был уже у г-жи де Брион.

Юлия, казалось, только и ждала этого: она знала, что Эмануил уехал, знала, что Леон у его жены, и потому отправилась немедленно в квартиру маркиза и взяла оригиналы тех писем, с которых до сих пор она получала только копии. Овладев ими, она приехала к г-же де Брион и потребовала свидания. Ей отвечали, что г-жа де Брион не принимает.

Юлия оставила свою карточку и приехала на другой день.

На этот раз Мари не было дома.

– Скажите вашей госпоже, – говорила Ловели, – что она дурно делает, не желая принять меня.

В этой фразе слышалась угроза, на которую люди не знали что и отвечать. Когда Мари приехала домой, ей отдали другую карточку и повторили слова Юлии.

Мари, имея причины бояться всего, показала эти карточки Леону и спросила, что это значит. Леон, прочтя на них фамилию Юлии, побледнел, но не хотел ни говорить, ни предполагать, не повидавшись с нею.

Он отвечал, однако, Мари, что не знает этой женщины, но говорил это с мрачным предчувствием. В 6 часов вечера он отправился на улицу Табу. Юлия была дома. Леон знал ее характер и потому не хотел прямо приступать к делу: он думал перехитрить ее.

– А, это вы? – сказала Юлия с обворожительной улыбкой. – Где вы пропадаете, Леон? Вот два дня, как я даже не слышу о вас.

И говоря это, она пожимала дрожащую руку Леона. «Он все знает», – подумала она. И она посмотрела на де Грижа, как бы желая уверить, что он не мог быть для нее страшным противником.

Молчание на несколько минут воцарилось между ними. Леон первый прервал его.

– Ну, Юлия, скажите откровенно, вы на меня сердитесь за что-нибудь?

– Мне? Сердиться на вас, друг мой, за что же? За то, разве, что вы перестали любить меня?

Леон сделал движение.

– Что же, вы станете еще уверять, что я ошибаюсь? – продолжала Юлия. – И солжете! Сделайте же мне удовольствие, будьте по крайней мере откровенны со мною. Давно уже мы вместе; я, к несчастью, слишком искренно любила вас, чтобы ваша любовь могла продолжаться.

Она говорила таким спокойным тоном, что Леон готов был усомниться в действительности посещений ею г-жи де Брион, воображая, что причиною их была ревность.

– Да ведь и вы сами не любите уже меня, как любили прежде, – сказал он.

– Да, было бы достаточно глупо любить человека, который не отвечает на чувства.

– В таком случае, если в вас нет любви ко мне, надеюсь, что не должно быть и ненависти, и думаю, вы не захотите сделать ничего, что бы могло быть мне неприятным?

– Вам?

– Мне или тому лицу, в котором я принимаю участие.

– Объяснитесь, друг мой, я вас что-то не понимаю.

– Извольте, – сказал де Гриж, думая, что лучше идти к цели добрым путем, чем посредством гнева, и, взяв ее руки, продолжал: – Вы знаете лучше других, я думаю, что сердцу нельзя приказывать; вы сами, против воли, заставляли страдать тех, кто любил вас, потому только, что ваше сердце влеклось к другим. Я, быть может, так же доставил вам такое страдание.

«Фат!» – прошептала Юлия.

– Но вы знаете, что взамен любви я сохраню к вам дружбу, самую чистую и самую преданную.

– Потом? – перебила Юлия тоном беспощадной иронии.

– Потом, – возразил Леон, слегка побледнев, – я никогда не сказал бы вам об этом, ибо есть чувства, которые я привык уважать и не решусь никогда оскорбить их щекотливость; но, может быть, другие сообщили вам о моей настоящей связи, и, если они сказали, что я горячо люблю эту женщину, то сказали правду, и я считаю лишним скрывать это от вас, особенно когда вижу ваше равнодушие. Но, может быть, они умолчали о том, что я уважаю ее, как она заслуживает этого уважения, и до какой степени я дорожу ее спокойствием.

– Напротив, все это я знаю, как знаю и то, что вы не разрываете своих отношений со мною только для того, чтоб отвести от нее все подозрения. Видите, как много я знаю.

При этом она бросила на него взгляд, не обещающий ничего хорошего, взгляд, который поставил его в затруднительное положение.

– Приступим же к делу, – начал он, не показывая, однако, виду, что ему известна истина. – Я только что оставил ту, о которой мы с вами говорили: она сказала мне, что неизвестная ей женщина приезжала к ней два раза, она не хотела объявить мне имени, но по тем приметам, которые мне сообщили, я подозревал вас в этой незнакомке и пришел именно за тем, чтоб объясниться с вами по этому предмету и спросить вас: «Если это точно были вы, что особенно важное вы имели сообщить ей?»

– И только? – спросила Юлия самым надменным тоном.

– Чего же вам больше, – отвечал Леон, поддаваясь влиянию гнева.

– В таком случае, все это правда, – сказала Юлия равнодушно, – если г-жа де Брион сказала вам, что я не объявила своего имени, то она обманула вас, как обманывает своего мужа, я оба раза оставила ей свои визитные карточки. Теперь, – продолжала Юлия, не давая времени Леону одуматься, – вам угодно знать, что я имела сообщить г-же де Брион? Э, Боже мой! Самое обыкновенное; я хотела сказать ей, – продолжала она, делая особенное ударение на своих словах, – что меня зовут Юлией Ловели, что вот уже два года, как я имею честь принадлежать вам, что все еще люблю вас, что знаю, как вы обманываете меня для нее, и что хочу открыть глаза ее мужу. Вот, милый Леон, что я имела сообщить ей!

Де Гриж в недоумении смотрел на Юлию; а она улыбалась, как будто дело шло о самой обыкновенной вещи.

– И вы точно хотели сказать ей все это? – спросил Леон.

– Да, – отвечала Юлия, утвердительно кивая головою, и взор ее, устремленный на Леона, выражал всю ненависть, кипящую в душе ее.

– И теперь вы не отказываетесь от этого желания? – спросил он с угрозой.

– Теперь я скажу все де Бриону, не предупредив даже его супругу, потому что она не хочет принять меня. Де Брион скверно поступил со мною; вас я ужасно любила, – говорила Юлия, смеясь в глаза над маркизом, – а вы обманываете меня с его женою, и теперь я отомщу и вам, и ему. Не правда ли, что комедия разыграна хорошо, как вы находите?

– И вы думаете, что я позволю вам все это сделать? – сказал он, вставая.

– Поневоле, – отвечала Юлия, тоже вставая.

– Если хоть одно слово из сказанного вы приведете в исполнение, то берегитесь, Юлия.

– А что вы мне сделаете?

– Все, что должен буду.

– Вы должны будете убить меня? Разве женщин убивают?.. Да, Леон, я сделаю все, что хочу, и так как я откровенна, то скажу вам даже, каким образом. Прежде всего я должна сказать вам, хотя это разочарование, быть может, будет мучить вас, – что я вас никогда не любила.

– Тем лучше!

– Очень рада, зато я обожала де Бриона. В день его свадьбы я отдалась вам, но не будь вы воплощенное тщеславие, вы бы заметили во мне эту внезапную перемену в отношении к вам; как же вы не обратили внимания, что я, считая вас всегда ничтожнейшим из людей, могла вдруг влюбиться в вас до безумия? Ну правдоподобно ли это? Напрасно вы не поискали причину, побудившую меня к такого рода притворству, а она была: хотите ли вы знать, какая именно причина заставила меня отдаться вам?

Леон принялся мерить большими шагами комнату.

– О, не выводите меня из терпения, – сказала Юлия, – вы увидите сами, как вы останетесь довольны, узнав план моих действий, потому что Бог и мы двое только будем знать его. Знайте же: я отдалась вам потому только, что знала вашу любовь к Мари д’Ерми, и, не веруя в женскую добродетель, я предчувствовала, что она уступит вашим желаниям, тем более что дала себе слово разжигать в вас это чувство всеми зависящими от меня средствами. Надо отдать справедливость г-же де Брион, она долго боролась и заставила меня два года терпеть вас – вас, которого я ненавидела до отвращения. Наконец, она не устояла, бедное дитя! И наказание не замедлит ее постигнуть. Вы спросите меня, быть может, какая мне выгода губить эту женщину? Отвечу вам – только не из ревности к вам. Если бы могло быть только это чувство, я бы уступила ей вас без спора; но есть важнейшая причина, причина государственная: я жертвую вами для счастья моего отечества!

И, сказав это, она разразилась хохотом.

– Неужели думаете вы, – сказал с презрением Леон, – что де Брион поверит такой женщине, как вы?

– Глупец! Он поверит письмам жены, когда я покажу ему те, которые она к вам писала.

Леон побледнел как полотно.

– У вас эти письма? – вскричал он.

– У меня!

– Вы украли их.

– Ну, да!.. Не выходите из себя – это вам не поможет.

– Где эти письма?

– Здесь, – отвечала Юлия, указывая рукою на корсаж.

– Вы отдадите мне их! – кричал Леон с пеною ярости на губах и подступая к Юлии.

– Еще шаг, – сказала она хладнокровно, но это спокойствие было ужаснее гнева, – еще шаг, и я отворю окно, позову на помощь, велю задержать вас и отдам копии этих писем королевскому прокурору.

– О, подлость! – проговорил Леон, и сознание своего бессилия вызвало на глаза его слезы.

– Будьте уверены, я предвидела все, – возразила Юлия с улыбкой, которая не сходила с ее лица во все время этих объяснений, – вам некому мстить: ни вашему слуге, которого вы прогоните от себя и который поступит тотчас же ко мне, ни даже мне, которую вы считаете ниже него; но в наше время подобные мне женщины так сильны своей красотой, как в былые времена были могущественны именитые и славные аристократки. Многие из подобных мне умирают в госпиталях, следовательно, не грешно, чтобы были и такие, которые приобретут себе состояние.

Эти слова как молния озарили рассудок Леона. «Есть средство добыть эти письма», – подумал он.

– Послушайте, Юлия, – прибавил он с покорностью, – в ваших руках две жизни, честь женщины, спокойствие целого семейства, которое не сделало вам ни малейшего зла.

– Это не новость.

– За сколько согласны вы продать все это?

– За два миллиона, – отвечала она, улыбаясь.

– У меня всего один – возьмите его.

– Потому-то я и прошу два, я не продам вам этих писем. И если я упускаю случай разбогатеть за ваш счет, то надеюсь вознаградить себя за счет других.

– Юлия! – произнес Леон умоляющим голосом.

– Сознайтесь, вы решились бы на преступление, чтобы получить эти письма? Да, вот от чего зависит честь людей. Пожелай я сделаться маркизой де Гриж – я была бы ею, лишь бы только принесла вам в приданое этот пакет.

Леон не отвечал.

– Да, вам нечего и отвечать, – продолжала она, – я наперед уверена в вашем согласии. Так вы глубоко любите г-жу де Брион? Но не настолько, насколько я презираю вас. Да и нет ничего презреннее мужчины, уничтоженного женщиною и не могущего ничего ей сделать.

Сказав это, Юлия позвонила.

– Что вы делаете? – спросил Леон, рассудок которого начинал мрачнеть от гнева.

– Хочу отослать на почту письма, они уже в пакете. Вот удивится Эмануил, получив их.

– Нет, вы не сделаете этого, Юлия!

– Посмотрим.

В эту минуту вошла горничная, и Юлия, вынув из-под корсажа пакет писем, сказала:

– Генриетта, – отнеси этот пакет на почту; но смотри, чтоб он был отдан непременно.

– Что вы так бледны, сударыня? – заметила Генриетта, и, обратив глаза на Леона, она увидела, что он был бледнее ее госпожи, она тихо прибавила: – Жан остается.

– Хорошо, – возразила Юлия, – мне нечего бояться; ступай!

Леон взял шляпу, как бы с намерением следовать за Генриеттой.

– Напрасный труд, – сказала ему Ловели, – вы не получите от нее этих писем, даже за ту сумму, которую вы мне предлагали. Генриетта убила своего ребенка, милый Леон, доказательства этого преступления в моих руках, и она гораздо более боится эшафота, нежели желает денег. Видите, Леон, что в людях, которые служат мне, я могу быть уверена. Так не мешайте же ей исполнить мою волю; тем более что там не все письма г-жи де Брион, половина их осталась у меня, на всякий случай. О, я не так проста! И не отчаивайтесь за себя – я упрочиваю ваше же счастье! После этой огласки Мари будет принадлежать вам безраздельно; а другие женщины не насмотрятся на вас, когда узнают о вашей победе над добродетельнейшей из них; вы сделаетесь знаменитейшим человеком.

– Хорошо!

Вот все, что мог сказать Леон: гнев душил его. И, как безумный, он выбежал на улицу.

«Вот несчастнейший из людей, – подумала Юлия, видя из окна, как он садился в карету. – Что делать? Каждому свое!»

И, взяв лист бумаги, она написала г-же де Брион следующее:

«Милостивая государыня. Я два раза приезжала к вам, не удостоившись чести быть принятой. Я прощаю иногда причиненные мне страдания, но никогда – оскорбление. Я отсылаю вашему мужу, которому некогда и сама принадлежала, ваши письма де Грижу, моему, или лучше, нашему любовнику. Юлия Ловели».

В это время вошла Генриетта.

– Отдала ты пакет? – спросила ее Юлия строгим голосом.

– Отдала, – отвечала не без замешательства Генриетта.

– Хорошо! Прикажи Жану отнести эту записку по адресу.

XI

«Что делать, что делать? – говорил растерявшийся и обезумевший Леон. – Каждая минута, проведенная мною в бездействии, стоит годы счастья Мари».

Какие только соображения и предположения не приходили ему в голову – и все они распадались в прах при одном слове «невозможно!». Состояние, жизнь, честь – все готов он был отдать за средство спасти Мари – и не находил этого средства. Волей-неволей надо было ждать хода дел, потому что всякое насильственное действие могло иметь еще большую огласку.

Но каким образом сказать обо всем этом г-же де Брион? На такой подвиг он не находил в себе достаточно храбрости; он без цели блуждал по улицам Парижа, и вечером, не зная как, Леон очутился в клубе. Да и куда ему было деваться: ни к себе, ни к Мари он не смел зайти.

Между тем вернулся Жан, доставивший по адресу записку Ловели. Она потребовала его к себе.

– Г-жа де Брион была дома? – спросила она его.

– Точно так.

– У нее никого не было?

– Нет, у нее был граф д’Ерми.

– Хорошо, что она тебе сказала?

– Она спросила ваш адрес.

– Ты сказал его?

– Да.

– Меня ни для кого нет дома; помни это.

Оставшись одна, Юлия смутилась. Она ждала теперь посещения Мари, и как ни был тверд ее характер, но, становясь на дороге другой женщины, она не могла не чувствовать этого смущения. Чтоб ободриться, она напомнила себе причины, побуждавшие ее к мщению, стараясь не разбирать движений своего сердца, потому что в глубине его она чувствовала невольное угрызение совести.

– Прочь раскаяние! – вскричала она, наконец. – Теперь уже не воротишь того, что сделано.

Часов в десять ей доложили, что какая-то дама желает ее видеть.

– Меня нет дома.

– Но приезжая так настоятельно хочет вас видеть, говоря, что дело не терпит отлагательства, я решился доложить о ней.

– Кто она такая? – спросила Юлия, как бы не зная заранее посетительницы.

– Она не говорит своего имени.

– Пусть скажет; я не принимаю тех, кто не хочет назвать себя.

Жан воротился и принес карточку.

– Г-жа де Брион у меня! – вскричала Юлия, как бы от удивления и вместе с тем нарочно, чтобы Жан слышал. – Проси ее.

Мари вошла. Вуаль скрывала бледность ее лица, и едва только она увидела Юлию, как ноги изменили ей, и она скорее упала, чем села в кресло.

Между тем вот что происходило.

Мари, как сказал Жан, была с отцом в то время, когда ей подали записку Юлии. Неожиданность и ужасное содержание этого послания до того поразили бедную женщину, что граф д’Ерми подошел к ней, желая видеть, чье послание могло произвести такое действие; но Мари бессознательным и быстрым движением руки бросила в камин еще недочитанное письмо, смысл которого и почерк поразили одновременно ее глаза и мысли.

– Спросите адрес, – могла проговорить только г-жа де Брион.

– Что такое в этом письме? – спросил граф.

– Ничего, папа, – отвечала Мари, протягивая ему руку.

– У тебя есть от меня тайна?

– Нет, нет, добрый папа.

– Дурная весть?

– Право нет, деловое письмо.

– Отчего же ты побледнела?

– Я испугалась звонка; да и начало письма показалось мне худою вестью, и я испугалась за Эмануила, а между тем, оно касается весьма обыкновенного дела, которое даже не помешает мне заснуть.

И Мари посмотрела на часы.

– Ты выгоняешь меня? – заметил граф д’Ерми.

– Какая мысль, папа, возможно ли это?

– Значит, мне не о чем беспокоиться, и я могу оставить тебя. Итак, до завтра.

– До завтра.

Но граф не успокоился. Это письмо заставило его подозревать существование какой-то тайны, тем более что нетерпение, с каким Мари дожидалась его ухода, не осталось им не замеченным. Однако Мари проводила отца до передней, поцеловала его, и он вышел.

Вернувшись к себе в комнату, Мари позвонила и так сильно, что удар звонка поразил ухо графа, не успевшего еще сойти с лестницы; граф подумал, что она зовет горничную, и продолжал спускаться, но вдруг человек, посланный куда-то г-жою де Брион, пробежал мимо него по той же лестнице.

– Куда ты? – спросил граф бегущего слугу.

– Приказать закладывать лошадей, – отвечал он.

– Хорошо, ступай!

Граф остановился в раздумье, спрашивая себя, куда бы так поздно могла ехать его дочь. Первым движением его было воротиться, но, подумав немного, он продолжал свою дорогу. Выйдя на улицу, он отпустил свою карету, подозвал фиакр, велел ему остановиться на некотором расстоянии и спрятался за угол.

Через четверть часа ворота отеля де Бриона растворились, и карета Мари, выехав из них, понеслась по улице. Граф бросился в фиакр и, показывая луидор кучеру, велел ему следовать за каретой. Последняя проехала мост Святых Отцов, Карусельную площадь, повернула на улицу Дофина, проехала еще несколько улиц, перерезала бульвар и остановилась у дома на улице Табу.

Страшная мысль промелькнула сначала в голове графа: он думал, что Мари поехала к Леону; но, видя, что карета ее взяла это направление, он радовался своей ошибке. Да и действительно могло быть то, что она сказала ему: она хотела избавить Эмануила от лишних хлопот и поэтому выехала одна, не теряя времени. Итак, он видел, как карета Мари остановилась, как она вышла из экипажа и как она вошла в подъезд означенного дома. Подождав минут пять и видя, что она осталась там, он позвонил, в свою очередь. Сердце его билось страшно.

– Сюда вошла сию минуту дама? – спросил он привратника, отворившего ему ворота.

– Сюда, сударь.

– К кому?

Привратник медлил с ответом.

Граф показал ему тот же луидор, который придал быстроту наемному фиакру; он же развязал и язык привратника. Правду сказал Филипп Македонский, что «нет двери, которую бы не растворил золотой ключ».

– К кому же? – повторил граф.

– В квартиру одной дамы.

– А кто такая эта дама?

– Г-жа Юлия Ловели.

– Чем она занимается?

Привратник отвечал улыбкой.

– Ну говори же?

– Боже! Она… она… хорошенькая женщина… впрочем, она очень добрая, и мы не можем на нее жаловаться. Всякий живет как хочет…

Холодный пот выступил на лбу графа. Он не мог угадать ничего, хотя и чувствовал, что причина, заставившая приехать сюда его дочь, была постыдна. Победив, однако, свое волнение, он продолжал:

– И часто приезжает к ней эта дама?

– Нет, мы видим ее впервые, не так ли? – прибавил привратник, обращаясь к своей жене. Он хотел честно заслужить эти 25 франков.

– Да, – подтвердила последняя.

– Вы уверены в том, что говорите?

– Положительно уверены, сударь.

– Хорошо, теперь выпусти меня, – сказал граф и бросил луидор на стол.

Привратник поклонился и отворил ему ворота. Выпустив графа, он взял луидор и посмотрел на него внимательно.

– 1813 года, – сказал он, побрякивая им, как бы желая убедиться в настоящем звуке золота. – А мы спали с тобой, жена, – прибавил он.

– Это доказательство, что счастье приходит во сне, – отвечала та и расхохоталась.

Граф, полный тревоги и страха, почти плача влез в фиакр и, несмотря на холод ночи, решился ждать.