Текст книги "Роман женщины"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

IX

С тех пор как Эмануил уехал из Парижа, не проходило ни одного дня, в который бы Юлия не разжигала своей ненависти к нему и жажды мщения. Она была из тех женщин, у которых время не уменьшает, а увеличивает страсти. Идея эта стала для нее привычкою, необходимостью, и надо было, чтобы рано или поздно идея любви или ненависти нашла свое применение. В свете говорили о ее ужасных возмездиях, которыми она преследовала тех, кто имел несчастье прогневать ее, а между тем, никого нельзя было обидеть так легко, как Юлию, потому что ни одна женщина не была так требовательна и взыскательна.

Целых три месяца она лелеяла эту мысль с непостижимым упорством и придумывала всевозможные способы к отмщению. Ее самолюбие, ее состояние – все вынуждало ее к этому.

Она сделалась любовницей Эмануила, так сказать, по обязанности, обещая министру в благодарность за его благодеяния сделать все, что могла, рассчитывая завлечь де Бриона в свои сети; хотя ей ровно ничего не стоило менять своих поклонников, но случаю угодно было, чтоб она встретилась с этим не совсем обыкновенным человеком, который овладел ее помыслами, поселил в ее сердце довольно сильное чувство, заставившее ее высказаться перед министром в своем разговоре с ним, который мы описали.

К тому же этот человек обошелся с ней, как с ничтожной женщиной; он заплатил ей за наслаждение, думая, что после этого он не мог считать себя ей обязанным. Как женщина, она была слишком оскорблена, чтобы могла забыть когда-нибудь виновника этого оскорбления; и с той минуты, как она прочла его письмо, она объявила ему вечную вражду. Но борьба была нелегка, в этом она убеждалась с каждым днем более и более, а это убеждение раздувало только жажду и желание мести.

Как мы уже сказали, Юлия имела друзей и знакомых во всех слоях общества. Многие, сами не зная того, служили ее целям, и, надо отдать ей справедливость, она достигала их самыми сокровенными путями.

Юлия возненавидела Эмануила до того, что готова была убить его и не удовлетворилась бы этим; нет, ей хотелось уничтожить то мнение о благородстве молодого пэра, которое предшествовало ему повсюду, – очернить безукоризненность его прошедшего, разбить его будущее. Ей хотелось лишить его всего, чем он дорожил и к чему имел почти религиозное уважение, – хотелось повредить ему во всем, даже в его сердечных привязанностях, если б они были у него. Долго и безуспешно она искала ту женщину, к которой могла бы предполагать расположение Эмануила, чтобы погубить ее в общем мнении, но, к счастью, она не знала за ним других отношений к женщинам, кроме мимолетных связей, с которыми он поступал точно так же, как поступил и с нею.

Однажды она спросила старого дворянина, земляка де Бриона и самого отъявленного противника мнений молодого пэра:

– Вы знавали отца де Бриона? Что это был за человек?

– Самый любезный, умевший любить и быть преданным.

– Не изменял ли он когда-нибудь Бурбонам?

– Никогда.

– А жена его?

– Была ангелом добродетели, покорности судьбе и милосердия.

– Не говорили ли чего-нибудь об ее интригах?

– И нельзя было: она любила одного мужа.

– Вы уверены в этом?

– До того, что, несмотря на то, что я не разделяю мнений ее сына, я убью первого, кто осмелится сказать хоть одно слово не в ее пользу. Наши поселяне имели к г-же де Брион святое благоговение.

Юлия обращалась ко всем, в ком настоящее положение де Бриона могло возбудить зависть, а не любовь; но все враги его говорили о нем с уважением. Она прибегла к его друзьям: но, странная вещь, друзья и враги отдали справедливость де Бриону. Между тем, справедливость других раздражала еще более Юлию; она с нетерпением ожидала его возвращения, надеясь, что тогда самые обстоятельства укажут ей образ действий. Она платила огромные деньги за статьи против него, которые упрашивала редакторов помещать в издаваемых ими журналах и которые Эмануил прочитывал, бывши в Поату; но он как человек, привыкший к подобным выходкам своих противников, не обращал на них никакого внимания. К тому же он менее всего подозревал Юлию участницею в этих проделках, а вдобавок каждый вечер, проведенный в семействе графа д’Ерми, слишком его вознаграждал за эти маленькие неприятности. Как человек прямодушный, он не мог не чувствовать себя оскорбленным этого рода клеветою. Он допускал право каждому разбирать и оспаривать свои действия, но негодовал на то, что в этих поступках он видел другие намерения, другие цели, в которых отвергали честность и искренность его борьбы и оружия.

Раз даже какой-то умирающий с голоду писака, получив от Юлии порядочную сумму, и, разумеется, согласно ее желанию, написал в какой-то газете статью, оскорбительную для памяти отца де Бриона. Эмануил тотчас потребовал удовлетворения за обиду, чего вовсе не ожидал негодяй, и вследствие этого, на другой же день, в той же газете явилось извинение, написанное самым унизительным для написавшего его слогом. Юлия прогнала этого сообщника и, видя, что ее нападки ведут только к прославлению ее неприятеля, выходила из себя от стыда и досады. Среди этого припадка ей доложили о приезде маркиза де Грижа; это было именно в тот день, когда он был с визитом у графини д’Ерми. По искаженным чертам лица, по страшной бледности молодой женщины легко было заметить, что с нею произошло нечто необыкновенное.

– Что с вами, прелестная Юлия? – спросил Леон. – Вы страшно бледны!

– Ничего, это вам так кажется, – отвечала она отрывисто, не желая вовсе быть откровенной относительно причин своего гнева.

– Вы чем-то раздосадованы? Быть может, я надоел вам своими расспросами?

– Не более обыкновенного.

– Благодарю за любезность. Хотите вы, чтоб я вас оставил? – спросил он снова.

Юлия подумала, что одной ей будет еще скучнее, и сказала:

– Можете остаться, если у вас есть что-нибудь интересного и нового сообщить мне.

– Увы! Я знаю одну только новость, которая для вас не может быть занимательною, – я влюблен.

– Действительно, для меня это незанимательно. Но кто же, однако, зажег в вашем сердце это новое чувство; уж не блондинка ли, которую вы видели в опере?

– Вы угадали.

– К чему приведет эта любовь вас?

– К чему же может она вести?

– Обыкновенно, к взаимности.

– Не всегда.

– Вы видели ее сегодня?

– Нет, хотя я и был с визитом у ее матери, это – очаровательная, умная, грациозная женщина.

– А, вот что! Кто же, мать или дочь, вас сводит с ума?

– Конечно, дочь.

– И вы начали ухаживать за нею?

– С такой девушкой этого не делают. И право, я не знаю даже, как и с чего начать.

– Как вы поступали относительно меня…

– О! Это далеко не одно и то же. К тому же, мои начинания с вами были, по-видимому, не слишком удачны, потому что вы меня отвергли; но у меня есть ходатай пред девицею д’Ерми – де Брион.

– Так он положительно друг их дома?

– Да, его там очень любят.

– А вы, вы любите де Бриона?

– От всей души.

– Не открылись ему в вашей любви к дочери графа?

– Нет еще, но не замедлю это сделать; я увижусь с ним сегодня же вечером.

– В последнее время не было ли у него какого-нибудь дела?

– Было с каким-то негодяем журналистом, которого он заставил просить прощения.

– Возьмите на себя труд сказать ему, что я очень беспокоилась на счет окончания этого дела, скажите же ему; а относительно ваших чувств к д’Ерми… думаете вы довести дело до конца, т. е. жениться?

– Боже мой! Что же удивительного в этом? Я так создан… да и что ж тут думать: такая богатая, благородная, прекрасная девушка не будет иметь недостатка в претендентах на ее руку.

– Но между ними немногие найдутся благороднее, извините, я хотела сказать, богаче вас.

– Справедливо, я растратил не более миллиона, другой еще остается, с тем, что она имеет, – будет довольно.

– И вы надеетесь, что отдадут ее за вас?

– Я не говорю этого, но я сказал, что буду искать ее руки, или правильнее, поручу де Бриону поговорить с ее отцом обо мне, о моем богатстве и моих намерениях.

– А если вам откажут?

– Я уеду отсюда, ибо в противном случае я могу влюбиться в нее до сумасшествия.

– Так это серьезное предприятие; какая у вас пламенная натура!

– А, вы начинаете жалеть уже вашу холодность относительно меня, – сказал де Гриж, улыбаясь. – Что ж, если вы раскаиваетесь, то поторопитесь, пред вами самый удобный случай.

– За кого вы считаете меня? – возразила Юлия.

Ее оскорбляло иногда это бесцеремонное обращение молодого маркиза, который не упускал случая мстить ей за потерянное время и напрасно брошенную любезность и ухаживание.

– Ну не сердитесь же, – сказал он, – я ухожу сию минуту.

– Что вы будете делать вечером? – спросила Юлия, вставая и приглаживая свои волосы.

– Я сказал вам, что буду у де Бриона. Если я рано уйду от него, можно ли зайти к вам пожелать покойной ночи?

– О, не беспокойтесь из-за таких пустяков, я не дорожу этим.

– Как очаровательна эта непринужденность наших отношений, – сказал Леон, целуя руку Юлии. – Мы ссоримся, как влюбленные. Прощайте же.

– Так вы пришли ко мне, чтобы рассказать только о вашей новой страсти?

– Да.

– Спасибо за доверенность. Пожелайте от меня всего лучшего Эмануилу.

– Разве вы не виделись с ним после его возвращения из Поату?

– Нет. Скажите ему, что я сержусь на него за это; и дайте понять ему, что приличие требовало бы оставаться нам друзьями.

– Что бы вы дали мне, если бы я привел его к вам?

– Все, что вы могли бы взять.

– Немного, – отвечал де Гриж, еще раз прощаясь с нею, – но тем не менее я употреблю все усилия, чтобы привести его. Вы любите его, можно ему это сказать?

– Не надо, это значит принуждать его прийти ко мне.

Юлия проводила маркиза почти до подъезда. Он сел в карету и уехал. Оставшись одна, Юлия невольно задавала себе вопрос: «А что если де Брион приедет?» Мысль эта волновала ее, и при каждом ударе звонка сердце ее начинало сильно биться. В 10 часов Леон вошел в ее спальню.

– Один! – проговорила Юлия, увидя его. – О, что с вами, милый Леон! – прибавила она, заметив, что лицо молодого человека хранило следы непривычной тревоги.

– То, что было бы и с каждым на моем месте, – проговорил Леон, едва не падая в кресло. – Я видел де Бриона… но знаете, что он сказал мне?

– Что д’Ерми уже невеста…

– Но знаете ли чья? Самого де Бриона!

– Его! – вскричала с какою-то дикою радостью Юлия. – Когда их свадьба?

– Через месяц.

– Так вот почему, – сказала с горечью Юлия, – он не хочет бывать в нашем дурном обществе.

– Без сомнения, – отвечал Леон, но отвечал бессознательно, как человек, углубленный в самого себя.

– А, господин де Брион! – проговорила Юлия Ловели. – Или я ошибаюсь еще раз, или вы теперь в моих руках!

X

Если бы кто-нибудь мог проникнуть в Юлию и увидеть, что происходило в ней после последней фразы, то был бы поражен зрелищем, столько же странным, сколько и любопытным. Но чтоб это зрелище могло занять зрителя, надобно, чтоб он так же, как и мы, знал бы намерения и идеи, какие были до сих пор у Юлии относительно маркиза де Грижа. Он никогда не церемонился с нею, и теперь, протянув обе ноги к решетке камина и склонив голову на руку, сидел, погруженный в глубокое и печальное раздумье, не имея силы расстаться, с мечтой, которая рушилась так же скоро, как и явилась.

Юлия молча наблюдала за ним некоторое время, казалось, она сама соображала, как поступить ей теперь в отношении Леона. Наконец, определив план своих действий, она подошла к нему, взяла его руку и голосом, которому придала материнскую нежность, сказала:

– Полно, друг, утешьтесь.

– Как! Вы жалеете меня, Юлия?

– Отчего же и не пожалеть вас?

– Это, кажется, не в вашем обыкновении. Впрочем, мое несчастье не так еще велико.

– Конечно, но потеря какой бы то ни было надежды всегда сопровождается страданием.

– И что это мне вздумалось влюбиться в девочку?

– Это пройдет!

– Следовало бы; а между тем я уеду из Парижа.

– К чему? Рассудок может вылечить вас скорее разлуки; тем более что вы не имели еще времени влюбиться серьезно. Общество ваших друзей развлечет вас, и вы забудете это ребячество – иначе нельзя и назвать ваше увлечение.

– Милая Юлия, я никогда не видал вас сострадательною.

– Потому что и я не видала вас никогда грустным. Вы думали, как и многие, что я похожа на всех подобных мне женщин, только немного умнее их. Вам и в голову не приходило, что в моем сердце есть нежные струны, которые могут отзываться и сочувствовать печали тех, кого я люблю. Так вы думали обо мне? Сознайтесь! Вы воображали, что если я противилась вашим желаниям, так уж и не люблю вас? Мужчины до сих пор считают это единственным доказательством расположения женщины. Действительно, я принадлежала людям, которые и вполовину не стоили вас; но вы ошибаетесь, думая, что вас удовлетворила бы та любовь, какою они совершенно оставались довольны. Было ли доказательством моего к вам равнодушия то, что я не любила вас так, считая вас умнее других! Мы вечно спорили, расходились, но встречаемся друзьями. Теперь, когда вы страдаете, я протягиваю вам руку и говорю: «Леон, могу ли я помочь вам? И если в состоянии хотя немного развлечь вас – располагайте мною».

Юлия проговорила эту тираду расстроенным голосом, в котором иногда слышались до того страстные порывы, что Леон с жаром поцеловал протянутую ему руку.

– Простите, дорогая Юлия, право, моя неудача раздражает меня против воли. Это пройдет скоро; впрочем, я готов избавить вас от моего присутствия – я уйду.

– Напротив, лучше останьтесь со мною; мы отужинаем вместе.

– Благодарю, мне не хочется есть.

– Может быть; я же привыкла ужинать, но не будучи в состоянии сидеть за столом одна, прошу вас, останьтесь. – Сказав это, Юлия позвонила.

– Подать нам ужинать, – сказала она вошедшему слуге.

Через минуту был подан ужин. Юлия села.

– Свадьба эта, без сомнения, была решена заранее в умах графа и де Бриона, – начала Юлия. – Я думаю, уезжая из Парижа, он уже имел это намерение.

– Нет, он не знал девицы д’Ерми, – отвечал Леон, – это дело завязалось в Поату.

– И он точно влюблен в нее?

– До безумия.

Юлия прикусила губы.

– Он вам все рассказывал? Я думаю, тут много чувствительного? – спросила она.

– Слушая его, я даже забыл, что говорил де Брион, так все казалось мне несходно с теми понятиями, которые я о нем составил себе.

– Так вот что! Де Брион человек твердый, серьезный, попался в сети ребенка… Орел пленен голубкой – это должно быть очень любопытно. Без сомнения, он просил вас сохранить в тайне это признание.

– Нет, он был очень мил; он говорил со мною, как с другом, заметив мне, что я первый, кому он поверяет совершенно новые для него ощущения.

– Разумеется, он с гордостью признавался вам в этом; он гордился, что мог внушить к себе такое чувство?

– Нимало. Он сказал: «Мария д’Ерми прекрасна и так достойна быть любимой, что если вы любите ее серьезно, то я понимаю ваши страдания; но, – прибавил он, – вы слишком мало знаете ее, чтоб это чувство могло глубоко запасть в ваше сердце. Вы молоды и потому увлечены гораздо более ее красотою, нежели ее нравственными достоинствами. Не сердце, но ум и чувствительность ваши играют во всем главную роль». Может быть, это и правда… но, во всяком случае, он счастлив…

– Разве счастье впервые посетило его вместе с этим чувством? – с намерением спросила Юлия.

– Я так думаю, – отвечал Леон с улыбкой, угадав мысль своей собеседницы.

– Вам нужно развлечься какою-нибудь связью, милый Леон, – сказала она, вставая из-за стола и садясь возле маркиза.

– Да где ж я найду женщину, которая походила бы на прекрасную д’Ерми?

– Как знать? – сказала она, позвонив опять. – Убрать это, – продолжала она, обращаясь к вошедшему слуге, – мне не нужны ни ты, ни горничная – скажи швейцару, чтобы никого не принимали.

Леон посмотрел с удивлением.

– Вас пугает наше уединенное положение? – спросила она Леона.

– Напротив, я слишком счастлив…

– Не считаете ли вы необходимостью принуждать себя быть любезным, чтоб успокоить совесть?..

– К чему это послужило бы? Вы не любите меня.

– Кто же виноват в этом?

– Конечно, вы.

– Я? Напротив, я всегда была расположена любить вас, – возразила Юлия, снимая рукавчики. – Потрудитесь расстегнуть мне платье.

– С удовольствием. Вы собираетесь лечь спать? – спросил он, окончив предложенную ему работу, намереваясь уйти.

– Разве вы боитесь увидеть в постели женщину?

– Нет; но мое присутствие может помешать ей исполнить свое намерение…

Юлия сняла платье и бросила его на кресло. Она подошла к камину, и отблеск пылавшего огня озарил прелестные формы ее груди, на которые Леон смотрел против своей воли. Плохая действительность может заставить иногда забыть самую лучшую мечту.

– Увы! – проговорил он, не сводя глаз с ее прелестной груди.

«Как видно, – подумала Юлия, заметив смущение и трепет Леона, – каждым из мужчин можно овладеть одним и тем же…» Потом она подошла к кровати и улеглась.

– Ну, – проговорила она, – сядьте около меня и потолкуем.

– О чем могу я толковать в эти минуты? – возразил Леон.

– О том же, о чем говорили.

Леон молчал.

– Который час? – спросила Ловели.

– Одиннадцать.

– Уже! – воскликнула она.

– Приятно слышать…

– Что же, разве я когда-нибудь скучала с вами?

– Да, в этот вечер я глуп до бесконечности.

– Иначе и быть не может, вы влюблены, это пройдет; знаете ли, – продолжала она, – если вы теряете очаровательную супругу, то и девица д’Ерми теряет самого милого мужа.

– А я вам скажу, – возразил Леон, взяв руку Юлии, – что если де Брион приобретает очаровательную женщину, женясь на Мари, то теряет восхитительнейшую любовницу, отказываясь бывать у вас.

– Я не так честолюбива, чтобы могла сравнивать себя с девицею д’Ерми.

– Вы прекраснее ее…

– Нет, начать с того, что мне уже не 16 лет. Разве я была кем-нибудь так любима, как Эмануил любит этого ребенка? Я имела любовников, но не знала любви. А между тем, я еще молода и хороша собою и так же, как другие, имею душу и сердце. Я чувствую в себе еще способность полюбить человека, который бы приблизился ко мне без посторонней мысли и который в моей любви видел бы не одну чувственность и негу; человека, который бы любил меня для себя, а не для меня, который бы не считал себя обязанным платить за мои ласки и которому я могла бы сказать то, чего до сих пор я не смела никому поверить, – мои мечты, мои сладкие и отрадные воспоминания детства, они умрут под пеплом моей истлевшей жизни. Да, – продолжала она, сжимая руку Леона, – я чувствую, что могла бы сильно любить человека, который бы меня понял…

– Еще есть время…

– Увы, нет! А между тем, три месяца тому назад я думала, что это возможно. Признаюсь вам, я думала, что Эмануил будет любить меня. Никогда я не встречала более пылкого человека и более способного встревожить чувство и ум женщины; а он не любил меня… Что же было бы, когда бы в нем действительно кипело это чувство? О, девица д’Ерми будет счастлива! Немного времени я провела с человеком, который будет ее мужем, и вот каждый день одно воспоминание об этом жжет и волнует мне душу…

Юлия говорила это с намерением; расчет ее был безошибочен. Леон почувствовал внезапно, как ненависть к де Бриону проникла в его сердце, и картина любви Мари и Эмануила представилась его воображению. Юлия посмотрела на него пристально; казалось, она хотела прочесть все, происходившее в его душе.

– Теперь, – сказала она, – я не удерживаю вас более.

– Это значит, вы гоните меня.

– Нисколько; но, быть может, вас кто-нибудь ожидает?

– Меня некому ждать; не вы ли сами ждете кого-нибудь?

– Вы забыли, что я приказала всем отказывать.

– Так, значит, вы совершенно свободны?

– И давно; после Эмануила я никому не принадлежала; я не могла встретить человека, который бы стоил его!

Леон молчал.

– Однако, – начал он, – вы не в состоянии же будете так жить долго. Не будь я так ничтожен в ваших глазах, я бы предложил вам себя…

– Вы последний из всех, кому бы я предалась.

– Что породило в вас такое сильное отвращение ко мне? – спросил он, оскорбляясь, против воли, этим ответом.

– Это происходит вовсе не вследствие отвращения, а от боязни.

– Я вселяю в вас чувство страха? Объясните мне это.

– Очень просто. Я легко могу глубоко и страстно полюбить вас, и этот страх был единственной причиной моего отказа.

– Вы просто смеетесь надо мной.

– Нимало. Я вам сказала, что я более других способна полюбить. Принадлежа вам, я могу быть весьма несчастна. Вы молоды, следовательно, нельзя рассчитывать на наше постоянство. Нет, нет! Я не хочу вас… к тому же вы говорите о любви своей ко мне, когда не прошло еще и часа, как говорили о ваших страданиях по другой. Верить вам было бы с моей стороны глупо.

– Юлия, понимайте, как хотите, но клянусь вам, что в вас я вижу единственную женщину, которую я мог бы еще любить.

– Хотите ли знать, что заставляет вас так думать?

– Говорите.

– Желание отомстить де Бриону, полагая, быть может, что он думает еще обо мне.

– Отнюдь нет! Я даже убежден в противном.

При этих словах Юлия побледнела.

– Послушайте, – проговорила она, – поклянитесь мне, что у вас нет никаких связей. Признайтесь, что, кроме девицы д’Ерми, вы никого не любили.

– Клянусь – это правда!

Юлия молчала.

– Ну? – спросил Леон, приближаясь к ней.

– Нет, нет, решительно я не хочу, уйдите отсюда.

– Кто же будет знать? – прошептал Леон.

– О, не это останавливает меня; напротив, принадлежа вам, я не хотела бы скрывать этого, я бы гордилась вами; но этого не может и не должно быть!

И говоря так, Юлия жала руку Леона, желая дать понять ему, что она как бы с усилием противилась увлечению.

– Итак… – проговорил Леон, опускаясь на колени и кладя свою голову на плечо Юлии.

– Три месяца, – возразила она, – в продолжение которых, клянусь вам, никто не прикасался даже к моей руке – хотя, – прибавила она, – это стоило мне величайших усилий… я молода еще, и в жилах моих кипит итальянская кровь.

– Так пусть я буду первым, – сказал Леон, – и если завтра вы почувствуете, что не можете любить меня, вы мне скажете это откровенно.

– На это-то вы, быть может, и рассчитываете всего более.

– Не грешно ли вам так думать, – сказал он тоном упрека и будучи сжигаем огнем желаний.

Он сам обманывал себя, когда думал, что чувствовал себя способным любить эту женщину.

– Я вас замучу ревностью, – сказала она.

– Я не отойду от вас. – «Да и то, – подумал он, – ведь глупо, если я уеду». – Ну, милая Юлия, – прибавил он твердо, обвивая ее руками, – полюбите меня.

– О, как трудно оттолкнуть вас! – возразила Юлия. Глаза ее горели страстью, и притворная дрожь пробегала по ее членам.

– Оставьте меня, оставьте, говорю вам – я позову людей.

И, соскочив с кровати, она бросилась к сонетке; но в эту минуту Леон схватил ее на руки.

Если бы не то состояние страсти, которое затмевало рассудок маркиза, он мог бы вспомнить, что Юлия нарочно удалила своих людей, которых теперь она звала бы напрасно. Леон вышел от нее на другой день в полдень.

В этот же почти час Мари писала Клементине:

«Эмануил только что ушел от нас. Наконец он просил моей руки. Через две недели я буду его женою; я слишком счастлива – молись за меня».