Текст книги "Роман женщины"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Казалось, Юлия изучила до совершенства все, что могло физически и нравственно обольстить человека, омрачить его рассудок и отдать его на жертву страсти. Эмануил был так уверен в своей способности владеть ими, что когда он остался один – он, так сказать, испугался этой сцены, почувствовав непреодолимое влечение к этой женщине; но что было хуже всего, так это сознание в испытываемых ощущениях: он видел себя побежденным силою наслаждений, он – преданный науке и труду. Ее посещение, против которого он считал себя непобедимым, оставило его нравственно уничтоженным, без воли, без энергии, без решимости; ее присутствие заразило воздух его комнаты таким ароматом сладострастия, что он жег его грудь. Она оставила его в том страстном состоянии, в котором только и может быть человек, убежденный, что женщина, которую он держал в своих объятиях, – та самая, которую он любит или будет любить всеми силами души. Она достаточно высказалась ему, чтоб он знал, с какой богатой натурой ему придется иметь дело, и распалила его воображение настолько, сколько было нужно, чтоб его и ум, и сердце могли, судя по действительности, увлечься мечтой о будущем до исступления.

«Что если я влюблюсь в нее!» – было первою мыслью де Бриона, когда уехала Юлия.

Но когда она садилась в карету, то туалет ее уже был приведен в порядок, лицо спокойно, как будто она вышла из модного магазина, и в голосе, когда она приказывала кучеру, не было заметно ни малейшего волнения. «В министерство внутренних дел!» – сказала она.

Через четверть часа карета остановилась у подъезда, и Юлия отдала сама письмо швейцару, которое он тотчас же отнес к секретарю министра.

VIII

До самого вечера Эмануил оставался под обаятельным влиянием утреннего визита, и в нетерпеливом ожидании он чувствовал, что твердость его распалась пред волею этой женщины, не без ужаса он увидел, что и в нем была слабая сторона, доступная тем сердечным волнениям, которых он старался избегать всеми силами; потому что, как мы сказали, ему не удавалось еще сталкиваться с женщиною, которая хоть сколько-нибудь походила бы на Юлию. И вот воспоминание о женщине впервые поселилось в его душе, сердце его сильно билось; раскаяние, зачем он принял визит, и надежда с нею увидеться одинаково мучили его; однако воля и привычка владеть собою не могли же совершенно исчезнуть перед одним только обещанием Юлии; ему оставалось еще средство забыть ее, одно только средство – это обладание ею. И если он не видел уже возможности победить страстное желание, то напрягал все усилия, чтобы пламя любви не охватило его сердце. «Лишь только желание удовлетворено, – рассуждал он, – и эта женщина будет для меня тем, чем и все остальные».

Однако в девять часов вечера Эмануил был уже у Юлии; он увидел ее такою же, как и в ту минуту, когда прощался с нею, только шаль и шелковое платье были заменены белым пеньюаром, которого прозрачные складки дозволяли любоваться глазу всем тем, что утром было доступно одной мысли. Она жила на улице Тэву, занимая огромный отель, славившийся в Париже своею роскошью и комфортом. Юлия понимала до тонкости науку Язона; она знала, что человек, явившийся на первое свидание, видит только женщину, готовую пасть в его объятия, и потому-то она старалась придать своему падению возможно большую поэзию. Она была развратна, но самый разврат ее имел особенный характер; она не рассчитывала на одну силу своих обаятельных чар, но прибегала еще к посредству ума и роскоши. Переступая ее порог, с надеждою быть ее любовником, человек вдруг как бы отделялся от мира – он дышал иным воздухом. Едва только дверь спальни затворялась за ним – он не знал уже, как из нее выйти, да если б и знал, то не захотел бы воспользоваться этим знанием. Цветы, кружева, ковры, благоухания, – все сливалось в одну цель – воспламенить чувство – и превращало эту комнату в храм наслаждений. Ни малейшего шума не могло проникнуть в это убежище, которого стены, казалось, поглощали звук страстных слов, так часто повторяемых и всегда замиравших без отголоска в шелковых складках гардин и алькова. Туалет Юлии гармонировал с этой обстановкой.

Когда Эмануил вошел, она лежала на мягком диване, в самой очаровательной позе Одалиски; часть ног была видна из-под широких складок ее батистового пеньюара, и по привычке ли, или по расчету кокетства ноги ее были голы и, казалось, едва удерживали белые атласные туфли, готовые соскользнуть с них ежеминутно; нечего и говорить, что эти ноги были так белы, так малы, такой изящной формы, что им позавидовала бы каждая из богинь древней Греции.

Увидев де Бриона, она протянула ему руку, пожав которую, ему легко можно было догадаться, отчего ее рука и дрожала, и горела в одно и то же время.

Не будем рассказывать читателю, что произошло с этой минуты до утра следующего дня, когда Эмануил уже отворял дверь своего кабинета; скажем только, что переход от грез к действительности испугал его еще более.

Через час ему доложили о приезде барона де Бэ.

– Здравствуйте, любезный друг, – сказал барон, – я боялся уже не застать вас.

– Отчего? – отвечал Эмануил, протягивая ему руку.

– Оттого, что когда я был вчера у вас около половины десятого, то ваш человек имел неосторожность сказать мне, что вы не будете ночевать дома; так дело кончено? Очаровательная Юлия Ловели отдалась вам или, правильнее, вы отдались прелестной женщине!

– Увы!

– Я сию минуту встретил ее…

– Странно! Еще не прошло и часу, как я от нее вышел.

– Тем не менее, это была она.

– Куда же могла она отправляться?

– Вот уж этого я не знаю! Неужели вы ревнуете ее?

– Конечно, нет.

– Берегитесь, любезный друг! Если вы ревнивы, то вам много будет хлопот и огорчений; вчера в клубе мы много о ней говорили.

– Разве там знают ее?

– Все без исключения.

– Так, значит, она не более как камелия…

– Да, только все единогласно признают, что из известных женщин Парижа она всех умнее, привлекательнее, богаче.

– У ней есть состояние, говорите вы?

– Должно быть; иначе она не могла бы вести такой образ жизни и прожить три месяца без любовника; говорят, впрочем, что ее особенность заключается в необыкновенном уменье превращать своих любовников в друзей, а так как все ее любовники принадлежат исключительно к высшему кругу, то и выходит, как нам и говорил де Гриж, что нет женщины, которая была бы окружена таким любезным, приятным, таким усердным кружком обожателей, как Юлия. Однако, несмотря на все, есть что-то в этой женщине, что заставляет не доверяться ей слепо; она слишком умна и слишком скрытна для своего положения. Она изучает своих любовников от родословной до их образа мыслей, она разберет в подробности каждого, тогда как никто из них ни слова не в состоянии сказать ни о ней, ни о ее действиях; она следит за всеми вопросами, которые чужды даже самым образованным женщинам; она с необыкновенным тактом вкрадывается в доверие, так что скоро делается поверенною и перестает быть любовницею. Рассказывают, что ее состояние досталось по случаю узнанной ею тайны, которую она перепродала кому-то; но всего страннее, что все те, которые служат собственно ее целям, – ее искреннейшие защитники. Берегитесь, Эмануил! Эта женщина владеет каким-то страшным талисманом; она, кажется, перещеголяла Аспазию, Цирцею, Мессалину и Клеопатру, и ко всему-то этому она хороша, как Венера. Берегитесь! Она овладеет вами силою ума и наслаждений, а в вашем положении нужно остерегаться подпасть в зависимость от подобной волшебницы.

– Вы правы, барон, и я благодарю вас за дружеский совет; я сам предчувствовал то, что вы сказали, и не могу не согласиться, что в этой женщине есть что-то такое, чего я не замечал ни в одной из тех, кого знал прежде. Если же я боюсь чего-нибудь, так это не то, что она овладеет моей тайной, у меня их нет, да я и привык к молчанию; но я боюсь, чтоб она не увлекла меня совершенно, не поглотила бы и моей жизни, и моих мыслей. К счастью, еще не поздно – и завтра все может быть кончено.

– Прекрасно, любезный друг! Пошлите ей 100 луидоров и оставьте ее; не нужно даже ей показывать, что ее принимают иначе как продажную женщину. Но решено ли это? Вы знаете, я люблю вас, – продолжал барон, дружески пожимая руку Эмануила, – и я пришел к вам именно затем, чтобы дать вам благой совет. Эта связь может дать пищу вашим врагам, а этого не следует; не забывайте, что перед вами славная и блестящая карьера, на которой каждый камень может быть причиною вашего падения. Будьте же осмотрительны и любите только тех, кто истинно заслуживает вашей любви; впрочем, ведь мы все-таки уедем завтра?

– Да.

– Прекрасно! Вы не сердитесь на меня? Так завтра я пришлю за вами карету в 10 часов. Будете ли вы готовы к этому времени?

– Я не заставлю себя ждать.

– И вы отправитесь без сожаления?

– Совершенно, тем более что еще до вашего прихода я уже решился уехать.

Барон пожал руку Эмануила и вышел. Минуту спустя слуга де Бриона подал ему письмо; он узнал почерк, Юлия писала следующее:

«Между вчерашним и сегодняшним вечером прошел целый день, полный сомнений для вас и страха для меня. В котором часу вы придете сказать мне, что ваши сомнения исчезли и что я не должна более бояться?»

– Дожидают ответа? – спросил Эмануил.

– Нет, я сказал, что вас нет дома.

– Хорошо. – И он перечитал еще раз полученное послание и потом прибавил: «Счастливы те, кто свободен в своих впечатлениях и чьи действия и поступки не подлежат ничьему контролю».

IX

Чтобы читателю легче было понять внезапность, с которою Юлия овладела де Брионом, нужно познакомить его с некоторыми подробностями жизни и молодости Эмануила.

Старый граф де Брион был сделан пэром Франции в царствование Людовика XVIII. В это время звание пэра было скорее наградою, чем государственной должностью, для которой граф был решительно неспособен, что и можно бы было легко заметить, если бы Людовик XVIII обращал на что-нибудь свое внимание.

Отец воспитывал и сына как джентльмена, предназначенного к праздной придворной жизни, который, после смерти отца, мог наследовать его титул и ту же недеятельность. Эмануил сжился с такого рода воспитанием, имеющим для молодого человека так много увлекательного, и не требовал ничего более. В то время своей жизни он предался удовольствиям, привлекавшим еще и его отца, и тратил золотое время юности на игру, женщин и лошадей. Однако по временам Эмануилу приходила в голову мысль, что рано или поздно он должен будет заняться службою; ибо звание, которое достанется ему по наследству, не будет служить, как его отцу, наградою за прежние заслуги и верность. Он понял, что такого рода наследство не более как привилегия, ведущая к злоупотреблениям. Такая мысль не осталась без последствий: он решился бросить праздную жизнь и с юношеским жаром вступил на трудную стезю политической карьеры. Вот почему мы видим в нем присутствие той внутренней силы, с какою он подвизался на этом поприще, и привычку к внешней роскоши, от которой он не мог отстать и которой, впрочем, он не видел необходимости лишать себя.

Хотя в отношении совести и убеждений Эмануил мог считаться пуританином, но в отношении чувства и любви он далеко не был им. Молодой человек понимал слово «сердце», как понимал его Буфлер; он допускал, что оно должно иметь требования, но требованиям этим давал такое же значение, как и естественным потребностям желудка; а потому и женщина была для него скорее вещью, нежели существом, одаренным жизнью и мыслью; ему никогда и в голову не приходило изучить политику их сердца, которая на самом деле гораздо замысловатее и труднее политики государств и народов. Словом, он читал все журналы и газеты, все книги серьезного содержания, просиживал за ними целые ночи и заснул бы непременно над первой страницей самого лучшего романа Бальзака. А между тем, он считал себя знатоком человеческого сердца. Безумец! Он не знал, что, только изучая сердце женщины, можно научиться понимать людей.

Юлия в одну секунду опрокинула всю его теорию, и для этого нужно было ей только поговорить с ним. Любила ли она Эмануила, или ей нужно было только заставить его полюбить себя? О, чтобы понравиться ему, она воспользовалась всеми нравственными и физическими средствами, которыми так щедро наделила ее природа и цивилизация.

Первая ночь любви, как бы она ни была полна упоения, не проходит для любящих, если они не принадлежат к пошлым натурам, в одних животных восторгах и в спокойном сне после наслаждений; но едва лишь стихают первые порывы страсти, они стараются передать друг другу свои впечатления, и этот сладостный шепот помогает им взаимно разгадать один другого. В эти минуты сердце женщины чувствует необходимую потребность высказаться – оттого-то в ее словах столько откровенности, в ее голосе столько теплоты, ей нужно знать человека, которому она отдалась, ибо она понимает, что придет время, когда ей нужно будет призвать ум на помощь чувственности. И в те минуты, когда горят ее щеки, полузакрытые глаза едва видят, волосы в беспорядке, грудь обнажена, – она рассматривает своего возлюбленного, она торжествует и радуется, что и он так же слаб; она берет его руки и голосом, полным воспоминаний и обетов, делает ему тьму вопросов, таинственных и нежных, вопросов, которые рождаются только во время ночи и произносятся шепотом. Мужчина в эти минуты думает вечно любить эту женщину; он боится мысли расстаться с нею когда-нибудь; его сердце полно очарований, восторгов – он счастлив. Эмануил и Юлия наслаждались этим счастьем.

И что же? Все-таки наступает время, когда имя женщины, которая познакомила нас с таким счастьем, произносят иногда с презрением, иногда с ненавистью, и почти всегда с равнодушием! А между тем, если б оба пола захотели, то легко могли бы избежать такого печального результата; это – испытать один раз блаженство и не идти далее. Тогда оставалось бы столько таинственного в этом упоении, столько неразгаданных очарований, воспоминаний… Казалось бы, одной минуты было бы достаточно, чтобы понять все значение жертвы, принесенной женщиною, и не сомневаться в ее любви, и чтобы при встрече с нею могло воскреснуть воспоминание о мгновенном счастье, воспоминание – которое было бы тем отраднее, чем более походило на сновидение, а следовательно, и не могло иметь своим последствием – пресыщение.

Но, к несчастью, природа распорядилась иначе – и разочарование кажется естественным последствием всех человеческих наслаждений. И точно, вас мучит жажда – первый стакан воды доставляет вам невыразимое удовольствие, половина второго вам еще приятна, но мысль, что вы должны выпить еще третий, – вам уже становится противною. Что же такое любовь, как не жажда сердца?

Читающий эти строки, вспомните, не случалось ли вам встретиться с женщиной, полюбить ее, вымолить у нее свидание, овладеть ею?.. И на другой же день ревность мужа, опасности, которых вы не могли предвидеть вчера, отъезд и другие неблагоприятные обстоятельства вас разлучают. Вам остается от этой встречи одно воспоминание, и это-то воспоминание не драгоценнее ли всего для вашего сердца? Оно не расстается с вами, и как только вы остались одни, мысль об этой женщине не первая ли посещает вас в уединении, не ее ли образ наполняет вашу мечту? Не есть ли она для вас то же самое, что для путешественника плод, который он вкусил только однажды? Тот великолепный пейзаж, который он видел только мельком и которого более никогда не увидит? Где бы вы ни были, не ощущаете ли вы внезапных порывов и непреодолимого желания перенестись к ней, потребность видеть ее, любить еще?.. Но, к счастью вашему, эта потребность не может быть удовлетворена, и грезы одной ночи не могут удовлетворить действительности, так что могила, вырытая ею в вашей душе, вечно покрывается свежими цветами.

Но если по прошествии нескольких лет, судьба опять сведет вас с этой женщиной и уничтожит преграды, разлучавшие вас с нею, – пожмите ей руку как другу, но удержитесь повторить ваши воспоминания; продолжайте видеть в ней существо отсутствующее и не уничтожайте поэзии чистого чувства. Тогда только, при каждой встрече с нею, вы почувствуете, что сердце ваше переполняется молодостью, и ваши глаза будут всегда видеть в этой женщине то же свежее и прелестное создание, каким она была в тот миг, когда отдалась вам. Она будет для вас цветком, напоминающим о былом счастье: лепестки его могут засохнуть, благоухание может испариться, но в нем всегда останется благоухание прошедшего, которое он напоминает собою; подобные воспоминания уподобляются бриллиантам – оправа их может устареть, но от этого не теряется цена самих камней. Устояв при встрече с любимой женщиной против естественного к ней влечения, вы никогда не потеряете ваших иллюзий и можете быть уверены, что, как бы жизнь ваша ни была суха и бесплодна, вы всегда найдете в ней оазис, где вы отдохнете с удовольствием, и в глубине души – имя, которое может утешить и облегчить вашу грусть. Ничто не в состоянии будет очернить в ваших глазах эту женщину; пусть она любит других, отдается им, но в сердце ее останется навсегда неприкосновенный уголок, полный воспоминанием о вас. И как бы она ни была развратна – вам стоит только подойти к ней, напомнить ей прошлое, и она грустно улыбнется или заплачет. Оно бы так и было, если бы поступали добровольно, а не в силу принуждающих обстоятельств; но убедите женщину, что для того чтобы любить ее всю жизнь, надо бросить ее после первого поцелуя. За одну такую идею она обвинит вас в равнодушии, в неблагодарности, возненавидит вас и будет думать, что вы считаете ее недостойною вашей привязанности, – тогда как вы только хотели ее счастья. Посмотрите, чем кончаются все браки по любви, – и вы увидите, что мы правы.

Сделав уже отступление от нашей истории, пойдем дальше по этому пути и, начав, так сказать, излагать теорию любви, выскажемся до конца.

Любопытство всегда было величайшим и главным двигателем этого чувства. «Будет ли этот человек любить меня иначе, как мой муж?» – спрашивают себя женщины, когда решают выбор любовника. «Будет ли эта женщина для меня такою же, как были другие?» – спрашивает мужчина, начиная новую связь.

Можно бы отвечать сразу на два этих вопроса: будет совершенно одно и то же, только увлечение будет заключаться: для женщины – в неизвестности, а для мужчины – в перемене.

Принимая в основание, что оба они обманывают друг друга только силою увлекающего любопытства, можно избегнуть его печальных последствий, которые влечет за собою этот двигатель грехопадения Евы; и вот каким образом. Любимая вами женщина любит перемены – льстите ее наклонностям, не оставаясь всегда одним и тем же; являйтесь пред нею в различных видах, старайтесь не высказываться и не давайте узнать себя вдруг; удивляйте ее, принимайте все формы и все изменения, которые требует ее характер; заставьте ее находить в вас то, чего бы она искала в других; следите умом и сердцем за потребностями ее натуры, разгадайте ее; будьте откровенны настолько, чтобы доказать ваше уважение, и настолько ревнивы, чтобы доказать вашу любовь; удаляйте от нее без насилия и грубостей все, что могло бы соблазнить ее; не будьте никогда слишком серьезны, чтобы не наскучить ей, и слишком ветрены, чтобы не потерять ее доброе мнение; не забывайте, что женщина всегда ребенок и что одинаково нужно и забавлять ее и покровительствовать ей; напоминайте иногда ей, что у нее есть сердце, и будьте осторожны, выспрашивая у нее о прошедшем; приучайте ее к мысли, что будущее ее неразлучно с вашим; хвалите ее туалет, как будто вы все еще ухаживаете за нею, ибо часто случается, что любовь удерживается в сердце весьма тонкими нитями; не развивайте перед нею теорий, чтобы не дать ей охоты опровергнуть их. Наконец, пусть ваша жизнь идет рядом с ее жизнью, и когда после всего этого она обманет вас, то значит, что в ней нет и не было никогда сердца.

Но, скажете вы, чтобы поступать так, надо не иметь ни одной минуты покоя и свободы, надо сделаться уже не любовником, а часовым, надо всю жизнь посвятить только любви и не иметь уже других занятий!

Я говорю это для людей, которые ставят любовь главнейшею задачею их существования – и они-то поймут меня. Те же, которые смотрят на это чувство не более как на удовольствие и развлечение, не нуждаются в подобных советах. У них есть молодость и деньги – и больше им ничего не нужно.

Понятно, что Эмануил далеко не так понимал любовь, как мы ее изложили, потому что смотрел на нее совершенно с другой точки зрения; но надо признаться, начало наших суждений пришло ему в голову, и он видел в них единственное средство избежать угрожавшей ему опасности.

«Юлия, – думал он, – единственная женщина, которая заставила меня думать о ней и желать; если я буду продолжать ее видеть – я могу влюбиться, а так как рано или поздно нужно же будет разорвать эту связь, то к чему готовить себе печаль или по крайней мере скуку? Вооружусь же твердостью. Она умная женщина и потому не рассердится, если я оставлю ее несколько необыкновенным образом. Разойдемся же скорее, покуда нам не в чем упрекать один другого; говорят, она обманывала всех своих любовников, так буду же я один, которого ей не удастся обмануть! Когда-нибудь мы вспомним с удовольствием проведенные минуты блаженства, а теперь?.. Завтра я еду, и разлука сделает остальное».

Хотя Эмануил и рассчитывал на это последнее обстоятельство, однако он предчувствовал, что это не кончится так легко, как он предполагал, и что минутная вспышка страсти, которой он поддался, рано или поздно, а будет-таки иметь огромное влияние на его жизнь. Быть может, эта мысль была только одним предчувствием, а может быть, она явилась потому только, что Юлия была единственною женщиною, которой удалось отвлечь Эмануила от его занятий; между тем он долго обдумывал, что отвечать на полученную записку и какие уважительные причины дать предполагаемому разрыву.

Оставим же его среди этих размышлений и посмотрим, что делала в это время Юлия и для чего она выехала из дома тотчас же, лишь только Эмануил ее оставил.

Мы сказали, что Юлия, как только вышла от Эмануила, отправилась в министерство внутренних дел, где она отдала письмо, которое тотчас же и было передано секретарю министра; письмо заключало в себе следующие слова: «Этот вечер. До завтра!»

Довольно загадочное письмо, а между тем оно было понятно, ибо министр, прочитав его, остался совершенно довольным и тотчас же бросил его в камин.

В то утро, когда Эмануил оставил Юлию, она, не медля, велела заложить карету и отправилась опять в министерство; на этом-то пути и встретил ее барон.

Только что пробило 10 часов, Юлия уже входила в квартиру министра, отворила дверь его канцелярии и прошла прямо в его кабинет; здесь встретил ее секретарь министра; увидев Юлию, он пошел ей навстречу и, протянув ей руки, сказал:

– Как твое здоровье, прелестная Юлия? Министр ждет тебя.

– Доложи же ему.

– Разве ты очень торопишься? – сказал он, пожимая ей руки и смотря на нее таким образом, как будто взглядом хотел заставить ее понять то, что было у него в мыслях.

– Да, – отвечала она, отталкивая его с улыбкой, – сегодня мне нельзя терять времени.

– Это твое последнее слово? Ну а что поделывает де Брион?

– Узнаешь после. Поди же скорей к министру и доложи ему обо мне.

Молодой человек отворил двери и скрылся.

Юлия как бы нечаянно взглянула на бумаги, которые лежали перед молодым человеком в минуту ее прихода, и, увидев, что они не были важны, уселась перед зеркалом, опустила голову на руки и задумалась.

О чем думала она? О чем могла думать женщина, с которой бы в продолжение двадцати четырех часов случилось то же, что и с Юлией? Новое ли чувство, или, правильнее, предмет ли этого чувства занимал ее? Неизвестно. Все, что можно сказать: она так увлеклась своей думой, что не заметила даже прихода секретаря.

– Ступай, – сказал он ей, прикасаясь к ее плечу; но, видя, что она не обращает на это внимания, прибавил: – О чем ты думаешь? Уж не влюблена ли ты?

– Кто знает? – отвечала она и прошла к министру.

Это был человек лет пятидесяти, седой, с выразительным и строгим лицом, с живым и проницательным взглядом. Во всей его фигуре выражалось спокойствие, честолюбие, воля и хитрость, так что, видя его, нельзя было не заметить, что он принадлежал к исключительным натурам.

– Здравствуйте, Юлия, – сказал он, запирая на ключ дверь своего кабинета.

– Здравствуйте, министр, – отвечала она, без церемонии располагаясь в кресле, как будто она была у себя дома. – Сегодня вы кажетесь очень веселым.

– Вы знаете, Юлия, что я всегда весел, когда вижу вас; потому что вы всегда приносите мне добрые вести.

– А добрые вести для вас редкость, не правда ли? Довольны ли вы вашим секретарем? Сознайтесь, что я вам подарила прекрасного человека?

– Сознаюсь и очень им доволен.

– Бедный мальчик, он должен быть слишком счастлив моим знакомством: не знай он меня – и ему никогда бы не иметь места в 15 тысяч франков.

– Да, но не знай он вас, он никогда бы и не разорился, – улыбаясь, отвечал министр.

– Вы думаете? Он бы разорился на другую, которая бросила бы его и только; другая не имела бы ни моей благодарности, ни моего влияния, – прибавила Юлия, кланяясь министру, как будто благодаря его.

– Что же нового? – спросил он, видимо желая узнать скорее причину ее посещения.

– Угодно вам знать новости заграничные?

– Нет, внутренние.

– Так вам хорошо известно, что делается у соседей? Вы убеждены в этом? Ну, а как здоровье короля Сардинского?

– Хорошо…

– Вот и ошиблись; он при смерти.

– Кто вам это сказал?

– Аврелия, любовница сардинского посланника. Вам известно, посланник очень стар, и, как кажется, он выбрал себе любовницу для того только, чтобы доказать противное. Каждый день с 9 часов вечера до часу ночи он бывает у нее; но… ведь нужно же занять чем-нибудь эти часы… и вот, чтобы не дать почувствовать свое… как бы это сказать, свое… молчание, он говорит, что его беспокоят государственные дела, и, будучи убежден, что она не в состоянии понимать их, с усердием раскрывает перед нею все тайны своего государства. Наутро, зевая, она передает их мне, а я вам. За это Аврелия получает от него 3 тысячи франков ежемесячно. О, лучшая полиция в мире – женская, будьте в этом уверены!

– И эта Аврелия молода?

– Ей двадцать лет.

– Так ей должно быть очень скучно?

– Не совсем. У нее есть другой… первый секретарь английского посольства.

– Вильям С.?.. Ну а этот?..

– Толкует тоже о политике.

– По той же причине, как и первый?

– Нет, по легкомыслию, не понимая, что делает.

– Ну, так что же делается у наших заморских соседей?

– Ничего кроме того, что вы знаете лучше меня; если мои друзья имеют связи с членами английского посольства, то у вас есть любовница в Англии, да еще такая, которая посвящена в тайны политики глубже, чем все посланники. О, ничего Нет лучше, как быть любовницею министра.

– Однако вы отвергли мои искательства…

– Потому что они были только следствием вежливости. Я не принадлежу к аристократии, чтобы могла играть роль, которую исполняет ваша англичанка; но я достаточно умна, чтобы не быть в отношении вас тем же, чем Аврелия к своему посланнику.

– Так вы находите, что я похожу на него?

– Прожив пятьдесят лет, все дипломаты в деле чувства похожи друг на друга.

– Вы обманываетесь на мой счет.

– Быть может, во всяком случае, я предпочитаю заблуждение – действительности; однако перейдем к более серьезному. Знаете ли вы, что обязанности, которые вы возлагаете на меня, иногда чрезвычайно трудно исполнить? Я изменяю друзьям…

– Если только еще есть они.

– Но зато есть люди, которых любишь…

– Так что же! Изменяя им – вы берете только верх над ними и больше ничего; но скажите, откуда такое необыкновенное раскаяние?

– Потому что есть люди, которые не походят на прочих. Вы хорошо знаете, о ком я говорю, ибо вы сами убеждены, что он во всем отличается от других.

– Отчего же я и избрал вас, чтоб овладеть им.

– Ну, а если я обращусь в неприятеля?

– Вы этого не сделаете.

– Но могу сделать; ему далеко до пятидесяти.

– Так он любит вас, он, который, как говорят, до сих пор никого не любил? Уж не влюбились ли и вы в него?

– Нельзя ручаться за будущее, тем более, что это легко может случиться.

– Это будет моим несчастьем… но к делу. Вы видели Эмануила, он был у вас?

– Вчера… и оставил сегодня утром.

– Партия хороша.

– Я играю равнодушно, но боюсь…

– Так у этого человека много шансов?

– Много; к тому же мы, женщины, как порох, – малейшая искра, и мы легко воспламеняемся.

– Вы пугаете меня, Юлия, я никогда не видел вас в таком волнении.

– Во всяком случае, я употреблю все усилия, чтобы сдержать слово, но эту победу надо считать за две; если я восторжествую над ним – я в то же время восторжествую и над собою.

– Послушайте, Юлия, поговорим серьезно, дело слишком важно. Он силен, даже сильнее меня; я употребил все средства, чтобы погубить его, и не достиг желаемого. Мне осталась одна надежда на вас, надо, чтоб он влюбился в вас, иначе мы погибли…

– Он будет любить меня! Но выслушайте: я не хочу изменить вам, но и не в состоянии обманывать его. Я сделаю все, что могу, чтобы заставить полюбить себя, чтоб удалить его от дел, чтоб оторвать от политики; я заставлю его путешествовать, я убью его наконец, как женщина убивает человека, которого любит, вы воспользуетесь этим положением, и вы победите истомленного… Я буду, быть может, ваша сообщница в намерениях, но не на деле. Эмануил не знал до сих пор любви, следовательно, на это чувство и можно рассчитывать как на единственную слабую струну; он будет любить меня, за это я вам ручаюсь – вот все, что я могу для вас сделать.

– И этого довольно.

– А знаете ли вы, что это за человек? Какая тонкость чувств, какая нежность сердца…

– К несчастью, я его слишком хорошо знаю и смотрю на него со страхом, как вы смотрите на него с энтузиазмом.

– Когда-нибудь он будет вашим сослуживцем.

– Я считал бы себя счастливым, если б это так было; но я боюсь, что он займет мое место. Впрочем, для вашей личной выгоды – не надо допускать его до этого; если он займет мое место – ваше благосостояние погибло…

– Вы хотели сказать – оно удвоится.

Министр закусил губы.

– Предположите, что я изменю вам и помогу ему; думаете ли вы, что он забудет этот подвиг?

– В таком случае, в любви, которую вы питаете к нему, лежит много честолюбия?

– Может быть; я никогда не скрывала перед вами моих дурных сторон, но я не забываю ничего и умею быть благодарной, вы это знаете. Вы сделали консулом графа де К., бывшего моего любовника, это дало мне тысячу экю дохода; вы назначили сборщиком податей г-на М., что доставило мне пятнадцать тысяч; вы назначили секретарем посольства Генриха, который мне ничего не дал, но который дорог моему сердцу; вы дали орден толстяку виконту, который считает себя потомком царственной крови и который за этот орден подарил мне бриллиантов на двадцать пять тысяч франков, купленных, конечно, в долг, но для меня это все равно; вы взяли к себе секретарем человека, которого я любила, и таким образом дали ему проценты с капитала, который я же поглотила; вы помогли получить позволение на устройство железной дороги, что дало мне за день до этого позволения двести акций, перепроданных мною тотчас же по четыреста франков за каждую; вы сами бываете так любезны, что присылаете мне иногда по нескольку тысяч франков из сумм, находящихся в вашем распоряжении; вы дали место моему брату; я вам сделалась почти необходимою – и вам-то я обязана моим богатством и моим положением; видите ли, я все помню. Эмануил де Брион стесняет вас, он опасен, вы нуждались в человеке, который бы мог помочь вам погубить его; вы избрали меня, вы сказали: «Будь его любовницей и найди средство сделать его безвредным; люби его, как Мессалина любила Херсиса, чтобы погубить его; узнай его тайны, если они есть, а если нет их, то устрой так, чтоб они были». Я обещала исполнить ваше желание, сознаюсь в том, ибо давно уже принадлежу вам; но так как я уже много сделала, продав себя, то мне хочется, чтобы моя подлость имела целью что-нибудь поважнее; это тщеславие не хуже другого. Я отдалась Эмануилу, первый шаг, следовательно, сделан; но повторяю вам, в этом человеке так много очаровательного, что для женщины, которая может сказать себе: «Он любит меня» – заключается такое блаженство, что я не отвечаю вам за исполнение остальной части моих обещаний; и если я узнаю его тайны, которые могли бы служить орудием его гибели, не ручаюсь, чтоб я решилась их открыть.