Текст книги "Картонная пуля"

Автор книги: Александр Духнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава 23

Было или не было? Говорил Зиновий про Краснопольского, что его убили по другой причине? Или привиделось в медикаментозном сне? Какую я называл причину, когда в подземной тюрьме пересказывал щекастому Валентину Гавриловичу этапы моего внутреннего расследования, которое, впрочем, и расследованием можно назвать с натяжкой, поскольку я не столько расследовал, сколько спасался бегством. Так какая причина? Всегда она была одной и той же: убили из-за передела сфер влияния на комбинате, кому-то Краснопольский мешал получать законные сверхприбыли, хотя бы крупному инвестору Треухину, или бывшей областной шишке Коржову, или кому угодно – американским графитовым монополистам, двум братьям-евреям со всем их «Моссадом»… Слишком лакомый кусок – этот графитовый комбинат… А Зиновий сказал, по другой причине?..

Конечно, стареющая жена-домохозяйка наняла бригаду квалифицированных киллеров, узнав, что муж изменяет с молоденькой студенточкой… Чушь! А если не чушь? Мне ничего не известно про личную жизнь Краснопольского. Все равно чушь! Жены, домохозяйки не имеют контактов в преступном мире. Мужика они, конечно, закажут, не поморщившись, но в качестве исполнителя выберут знакомого пьяницу, слесаря дядю Гену, про которого всему двору известно, что он в молодости отмотал три года за драку по пьянке. А с чего я взял, что жена Краснопольского – домохозяйка? Короче, бред, ничего Зиновий не говорил.

Сковородка на голове начала остывать. Может, до тех пор, пока я лежу неподвижно? А я лежу? Или сижу? Или стою? А если вообще все привиделось, начиная с момента, когда меня достали по темечку прикладом в доме Самаковского? Тюрьма привиделась с фантастическими узниками, и наручники, и Зиновий. Зиновий, во всяком случае, привиделся наверняка: не могут у человека в реальной жизни вырасти такие уши. То есть, что я… не уши, а щеки! Уши-то обыкновенные…

Тогда уж и приклад померещился, и Самаковский с женой, и окровавленный труп Краснопольского без головы, и Настя, и весь город Новосибирск с его графитовыми комбинатами, и все мои предыдущие и последующие жизни.

Нет, приклад точно не виртуальный, это, я вам доложу, так весомо!..

Рядом со мной кто-то бормочет. Значит, я не один. Сосредоточься! Опять бред… «Чтобы наше подрастающее поколение не забывало про традиции, чтобы воспитывалось в духе…» Точно бред. Кошмар продолжается. Дух и традиции у нас замечательные – прикладом по башке, мешок на голову и – в частную тюрьму!

Однако же кого в здравом уме и трезвой памяти посетила странная идея вспомнить про традиции и дух? Может, я на пионерском сборе? Ерунда, никаких пионеров давно нет.

Я открыл глаза и не сразу узнал, вернее, не сразу поверил, что лежу на диване в… своей квартире. Будто лет сто прошло с тех пор, как я заходил сюда, вместе с башмаками и джинсами скидывая усталость прожитого дня, и шлепал на кухню заглянуть, не осталось ли чего съедобного в холодильнике… Вернее, не совсем лежу, а, скорее, все-таки сижу, голова запрокинута на спинку дивана.

Почему? Как я здесь очутился? Ах да – Гриня, шприц, а потом перевезли сюда. Не на улице же бросать спящее тело и не в вытрезвитель сдавать. А почему не к Самаковскому, туда же, откуда взяли? Не поймешь этих племянников.

В комнате зеленоватый мерцал полумрак. Похоже, что я все-таки один, а под ухом бормочет… вот тебе раз, губернатор… С экрана телевизора. Я аж чуть не вздрогнул, наткнувшись на его косой взгляд. Нет, он в камеру не смотрит, водит глазами по сторонам, иногда только натыкается… Вернее, не в камеру, а в объектив.

О, забота о человеке! Доставили, да еще и телевизор включили, чтобы не скучно было.

«…Когда есть такие люди, которые способны увлечь молодого человека, повести за собой… Когда я встречаю таких людей, я спокоен за подрастающее поколение. Ибо именно им придется заканчивать то, что мы начинали, и экономику поднимать, и выводить разрушенное смутным временем хозяйство на передовые рубежи».

…Пульт дистанционного управления оказался под рукой. От неосторожного движения голову пронзила острая боль. Переждав, пока улягутся крути от вброшенного в мозг камня, я, не глядя, на ощупь нажал кнопку.

Вообще-то я предполагал выключить телевизор. Вместо этого сменилась картинка. Картинка сменилась, но губернатор остался на ней как приклеенный. Только что в шапке стоял на улице, и вокруг него, жужжа, проносились кордовые модели самолетов, собранные умелыми руками подрастающего поколения, теперь же сопутствующий интерьер наводил на мысли об официальной пресс-конференции.

«…бля… У нас на контроле. Будьте спокойны. Области замерзнуть не дадим. Правда, есть много сложностей, но мы над ними работаем. Шахтеры требуют стопроцентную предоплату и «живыми» деньгами. Сейчас решаем этот вопрос, договариваемся. Еще…»

Передернувшись еще от одной порции боли, я переключил на следующий канал и не поверил своим глазам и ушам.

«…онному фонду в строгой форме поручено усилить контроль за поступлением средств. Сейчас мы работаем с крупнейшими должниками, так сказать, на местном уровне. И из центра должен на днях поступить крупный целевой трансферт. Мы еще разберемся, куда исчезли шесть с половиной миллионов рублей! Мы найдем этих… Сейчас задержка составляет около трех недель, но в течение месяца мы рассчитаемся с долгами и покончим с этим безобразием. Что бы ни случилось, старикам будем платить вовр…»

Опять губернатор перед микрофоном. Вечер, время телевизионных новостей…

’’…годаря нашей любимой продуктовой корпорации, которая в тяжелые времена нашла возможность кредитовать наших бедных крестьян, и благодаря чему каждый житель нашей области имеет возможность каждый день есть дешевый хлеб!..»

Я жму на кнопку! Проклятье! Адская боль! Еще одна кнопка! Еще один канал! У меня в руках не пульт, а пистолет. Вот он, кстати, рядом – опять же службы Зиновьева позаботились, чтобы я не остался безоружным. И я как будто жму на спусковой крючок, но с противоположной стороны в меня тоже летят пули, отравленные заботой, – чтобы я не замерз долгой суровой зимой, вовремя получил зарплату и чтобы у моих детей были бесплатные учебники.

Меня захлестывает чувство опасности. Мне нельзя находиться дома. И не только потому, что кемеровская братва все еще может держать дом под наблюдением…

…На смену поверженному губернатору встает бывший премьер Черномырдин, который теперь сил не жалеет, чтобы в Боснии воцарился мир. Его я тоже убиваю. Передо мной очередная мишень, Березовский. Он точно знает, как спасти страну, но пока что не скажет… С ним справиться труднее, он в бронежилете. Нет, это в пульте батарейки сели… Давно собирался поменять.

Я жму на спуск, но в ответ летит новый свинцовый заряд. Вернее, не свинцовый, а картонный. Убить человека таким вроде бы нельзя, но пули проникают в голову, где картон начинает разбухать. И разбухает до тех пор, пока окончательно не выдавит наружу то, что осталось от мозга.

Глава 24

Константин Альбертович Воронов, в просторечии Котяныч, не ожидал увидеть меня на пороге своей квартиры. Даже был этим обстоятельством раздосадован, каковую досаду и не думал скрывать.

– У тебя телефоны не отвечают, – объяснил я. – Ни домашний, ни сотовый. А здоровяк в конторе сказал, что ты домой поехал.

– Я еще разберусь, кто его уполномочивал справочное бюро изображать, – с угрозой пробормотал Котяныч.

– Ладно, не злись. И извини за… тот инцидент на кладбище. Очень надо было с Треухиным поговорить.

Не ожидал, что Воронов такой злопамятный. В ответ на извинения ничто не дрогнуло в его недовольном лице. Хотя, конечно, на глазах у шефа уложили начальника секьюрити. Не хотел я его унижать.

– Есть новости, – сообщил я.

– Вообще-то я спешу. Улетаю сейчас.

– Куда?

– Не все ли равно?

– Дело в том, что я их нашел.

– Кого?

– Что с тобой? Кого-кого… Убийц Треухина. Есть возможность сегодня с ними поболтать.

Котяныч просто-таки вынужден был впустить меня в дом.

Холостяцкое жилище Константина Альбертовича было оформлено с недюжинным вкусом. Дизайнера нанимал?

Есть такой журнал, было время, я на него часто натыкался дома у одной своей знакомой, называется «Мой уютный дом». Как ни странно, мне нравилось его перелистывать, может быть оттого, что изысканные интерьеры на журнальных страницах так откровенно не сочетались с убогой обстановкой моей собственной конуры. Так вот, квартира Котяныча представляла из себя словно бы квинтэссенцию глянцевых образцов – серебристые с розовым отливом обои, приступочки, ступенечки, диван с гнутыми подлокотниками, клетчатый плед, книжные полки, облагороженные солидной позолотой корешков – вот какие книги люди читают! – столик с компьютером и тяжелое кресло перед ним, здесь же на стене две групповые фотографии в рамочках, в другом углу еще один столик – плетеный с двумя легкими плетеными же креслами.

Еще на стенах висело несколько акварелей с южными пейзажами. Насколько я понимаю, не Шишкин и не Куинджи. Зато красиво, похоже на то, чем торгуют самодеятельные бородатые джинсовые пареньки в переходе метро на Красном проспекте. А что? Мне нравится. Впрочем, что я понимаю?..

– Ого! – вроде бы не сдержал я восхищения, хотя, честно говоря, мне начихать на все эти рюши и банты. – Сам придумал?

Котяныч криво усмехнулся, дескать, не тетя же, и вроде бы даже немного подобрел. Ни черта он не подобрел.

На плетеном столике стояла раскрытая дорожная сумка, рядом лежали вещи, приготовленные в дорогу, в том числе изысканная кожаная кобура а-ля «Петек» с торчащей рукояткой «Лютера».

– Садись, – Котяныч нехотя указал на диван. – Рассказывай свои новости.

– Насчет фамилий, которые я тебе называл, все подтверждается. Они это, те самые пацаны…

Котяныч нервно кивнул и обернулся, чтобы бросить взгляд на сумку.

– …Они сейчас в Новосибирске. У Корнищева сегодня день рождения. Откупили коттедж в Боровом. Будут все.

– Ну и что?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Котяныч сегодня сам на себя не похож.

– Как что? Сегодня со всей этой ерундой можно покончить одним разом.

– Н-да? – с сомнением переспросил Воронов и тяжело задумался.

– Ты какой-то сегодня странный.

– В самом деле?

– Точно. Дай мне человек пять своих ребят…

Примостившись на подлокотнике кресла возле компьютера, Воронов продолжал соображать, покачивая ногой.

– Вот что, ребята, – наконец очнулся он, – пулемета я вам не дам.

– Что?

– Жалко, конечно, что так получилось. Но все отменяется.

– Что отменяется?

– Мы больше этим делом не занимаемся.

– Чем? Можешь ты толково объяснить, что происходит?

– Треухин аннулировал свой заказ на расследование. Короче говоря, это дело его больше не интересует.

– Не может быть. Еще позавчера он подтвердил, что хочет разобраться. Опять же дочка. С ней-то как?

– Позавчера было позавчера, а сегодня уже сегодня. Я тебе русским языком объясняю: заказ аннулирован. Треухина сейчас в городе нет и неизвестно, когда будет. Я вернусь дня через два, тогда и рассчитаемся окончательно. Что там мы тебе должны, что ты нам должен. «Ауди» еще не разбил?

– Как-то все оно странно получилось, – в задумчивости промямлил я.

– Не знаю. Может быть. Шеф мне про свои мотивы не докладывает. А что касается дочки, то за нее не переживай. Все равно она в Америку уезжает. Учиться.

– Когда?

– Скоро. На следующей неделе.

– Так ведь не сезон. Зима ведь.

– Это здесь зима! А там всегда лето! Визу уже оформляют.

– Чего разорался? Понял я, понял…

Котяныч аж посинел от злости. Точно, пулемета мне здесь не дадут… Что же мне Настя про Америку ничего не сказала? Удивительная страна – Америка. Все девушки, которые когда-либо нравились мне по-настоящему, почему-то обязательно туда уезжали. Просто роковой континент.

– …Только я-то свой заказ не аннулировал, – заметил я.

Костя почти не удивился:

– Один, что ли, пойдешь?

– Да хоть и один.

– Извини, коллега. Людей я тебе дать не могу. Они же не мне принадлежат. И сам пойти не могу. Не могу я поездку отменить.

Он вроде бы даже оттаял.

– Тебя убьют, – сообщил он на прощанье печально или даже с какой-то печальной нежностью.

* * *

Никого из знакомых, готовых хотя бы за деньги сходить на опасную стрелку, мне с ходу найти не удалось. Один просто сказал: «Нет, не могу», и уговаривать я не стал, двое других не отвечали по телефону, про четвертого жена сказала, что он в командировке уже месяц. А к малознакомым бандитам обращаться не хотелось. И только Самаковский без колебаний согласился, когда я сообщил, что разборки предстоят с той же братвой в шапочках с прорезями, которая его самого сегодня утром кулаками и прикладами загнала под стеллаж с майонезом, разгромила магазин и до смерти перепугала жену Ирину. Самаковский согласился, зловеще поглаживая забинтованную голову.

– Хорошо тебе, – заметил я, имея в виду повязку, – маскироваться не надо. Будешь, как маленький сугроб.

…Да, я соврал. А что мне оставалось?

Глава 25

При виде того, как Самаковский чуть ли не по-пластунски подбирается к наблюдательному пункту возле заснеженной ивы, меня неожиданно разобрал приступ странной веселости.

– Ну и кто это у нас? Змейка, ящерица или черепашка?

– Не понял, – стряхивая снег с куртки, Самаковский окинул меня подозрительным взглядом на предмет, не треснул ли у партнера шифер.

– Анекдот такой. К психиатру в кабинет вползает пациент. Тот к нему этак доверительно обращается: «Ну и кто это у нас? Змейка, ящерица или черепашка?» – «Да нет, доктор, вы не поняли, я нормальный, просто я высоты боюсь»…

Увы, Самаковскому история удовольствия не доставила.

– Это у меня так, – объяснил я, скривившись, – нервное. Не обращай внимания.

– Че морщишься?

– Чайник разваливается.

– У меня тоже…

…Три часа назад из Новосибирска сквозь снежные заносы я дозвонился до дома отдыха «Боровое» и поинтересовался у поднявшей трубку тетеньки, судя по голосу, с вайтлсом так примерно полтора на полтора, во что встанет недельный отдых на двоих в их уважаемом заведении. Оказалось, что за сутки в приличном двухкоечном номере главного корпуса нужно заплатить двести пятьдесят рублей, в каковую сумму, правда, не входит питание. Можно также арендовать один, из четырех отдельных коттеджей, но это под силу обеспеченному человеку.

– А большое ли у вас там сейчас население? – поинтересовался я.

– Сейчас не сезон, – ответила полтора на полтора. – Пол-этажа работает.

– Как это?

– Ну, комнат шесть-восемь занято.

– Что-то не густо.

– И в коттеджи часто заезжают, – обиделась за фирму администраторша. – Сегодня, например, ребята заехали молодые. У нас хорошо для отдыха – баня, природа, кафе есть, дискотека.

– Да я наоборот. Мне, наоборот, тишины хочется и уединения с природой.

– Так уезжают же все скоро, – моментально перестроилась собеседница. – Завтра у двух семей путевки заканчиваются. И которые в коттедже, тоже только до завтра…

– Подумаем, – пообещал я.

А что думать? Ехать надо и на месте разбираться…

…Погодка выдалась самая благоприятная для проведения спецакций – минус два-три, легкий ветерок, прозрачный тонкий снежок и половинка луны над лесом на противоположной стороне залива. Ни разу не слышал подобного определения, но, наверное, это должно называться – слепой снег.

Часа полтора, меняя диспозиции с целью выбрать лучшую, мы с Самаковским вели наблюдение, в том числе и с помощью бинокля, за двухэтажным коттеджем ручной работы с тремя прикорнувшими у резного крыльца автомобилями – трехсотым «мерсом», «Хондой» и «девяткой».

От прочих корпусов дома отдыха наш коттедж отделял негустой утонувший в снегу березовый перелесок, то есть поставили домик слегка в сторонке, наверное, для таких, как я, предпочитающих уединение с природой, что теоретически должно было облегчить нашу с Самаковским задачу в плане техники безопасности для непричастных лиц.

Определившись на местности, мы устроились в укромном местечке за ивами метрах в тридцати от строения. Отсюда просматривались и главное крыльцо с машинами, и еще один выход, от которого тропинка, протоптанная в снегу, сбегала к заливу, где руки энтузиастов-моржей пробили во льду квадратную полынью, примерно метра два на два, и из кусков льда выложили вокруг стенку, чтобы ветром не продуло обнаженные тела.

Тропинка, как мне объяснил Самаковский, по прямой соединяла ледяной бассейн с баней. Оказывается, Серега здесь уже бывал несколько лет назад в компании с тем же Соколовым еще до того, как я поступил к Соколову на службу. Согласно Серегиным воспоминаниям, первый этаж домика занимали тренажерный зал, большая гостиная с камином, она же столовая, и собственно сауна, на втором этаже размещались пять или шесть отдельных комнат для иных утех, холл и бильярдная.

Свет горел почти во всех окнах, но тени за шторами пока мелькали лишь на первом этаже, откуда доносились также музыка, нечленораздельные выкрики и гогот, как мужского, так и женского происхождения. Теней было много.

– Не многовато ли их там? – еще в самом начале засомневался Самаковский. – На двоих-то?

– Не ссы, это они на военную хитрость пустились, – успокоил я.

– Как это?

– Как три мушкетера во время завтрака в бастионе Сен-Жермен. Вместе со слугами их было всего восемь, но они выставили много-много ружей из всех бойниц, испанцы испугались, что их там целый полк, и долго не решались пойти в атаку.

– При чем здесь испанцы?

– Это такая известная военная хитрость. Они специально мелькают, чтобы мы решили, что их там человек двадцать, и испугались.

Самаковский сообразил, что это шутка, но и не подумал улыбнуться, а вместо этого взялся за подсчеты…

…А я и не утверждаю, что удачно пошутил, это у меня от нервов язык развязался.

– …Три тачки, – считал Самаковский, – максимум, пятнадцать человек.

– А минимум трое, – сделал я попытку его успокоить.

– Минимум – это вряд ли.

– Так и максимум может быть другой. Например, они целый автобус заказали, автобус их доставил и уехал в свое ПАШ…

Я лично для себя остановился на цифре двенадцать. Зная привычки обеспеченных братанов, можно предположить, что количество дам в компании превышает мужской состав. Четверо-пятеро ребят и семь-восемь заказных девушек – нормальный расклад для дня рождения.

– Хочешь чаю? – неожиданно предложил Самаковский.

– Хорошо бы пива.

– Пива нет.

Достав из небольшого кожаного рюкзачка пол-литровый термос, Самаковский пояснил:

– Ира снарядила.

– Настоящая жена боевика! – похвалил я.

– Да она не в курсе.

– Да это я опять типа шучу, удержаться не могу.

– Тс…

Действительно, со стороны бора раздались голоса и скрип снега.

Известно, что ночь – это время, когда силы зла ползают по земле беспрепятственно. Но еще я заметил, что ночь – это время, когда на земле беспрепятственно плодятся силы романтизма. Есть люди, которые любят купаться при луне, а есть отдельные, которые при луне катаются на лыжах. Жителю солнечного Крыма подобный романтизм в принципе недоступен, даже как идея.

В первом часу ночи по лыжне, воркуя, шли двое влюбленных, и серебристый девичий смех эхом проносился в заснеженных кронах берез. Недолюбливаю, когда смех серебристый, для меня это синоним известного смеха без причины. Я понимаю – над анекдотом там посмеяться, или, например, человек в лужу упал… Но при чем здесь лыжный спорт, эксклюзивное занятие выносливых, угрюмых женщин?

Парочка романтических лыжников поравнялась с нашей засадой, и глазастая кошка разглядела неровную борозду, оставленную неуклюжим телом Самаковского, который недавно присоединился ко мне с соблюдением законов военного времени.

– О! – удивилась девица. – А это что? След.

– Медведь прошел, – видимо, хотел пошутить ее спутник, внешним обликом при свете луны напоминавший начинающего физического аспиранта – молоденький, со светлой жидкой бородкой и изливающимся из глаз светом непознанных научных истин.

– Не прошел. А прополз!

– Чего бы он полз?

– От голода обессилел. Зима же, малины нет. Пошли посмотрим?

– Зачем?

– Помощь окажем.

– Неохота что-то. И спать хочется. Пошли домой.

– Ну, Женечка, ну пошли посмотрим! – закапризничала подруга.

Бородатый физик заколебался.

Беседа происходила в пятнадцати шагах от нашего убежища. Еще не хватало засветиться в обществе Самаковского! Я представил, как мы открываемся взору двух романтиков… Лежат двое в снегу, мужского пола, тесно прижавшись… Сильная картина! Мы не то, чтобы тесно, но им-то воображение точно дорисует недостающие детали. Еще и чай пьют!

– А вдруг волк? – высказал предположение Женечка. – По радио недавно передавали, в Болотнинском районе волки сожрали начинающую учительницу. Напала на нее стая, она побежала через поле, вскарабкалась на стог и жгла коробок спичек. И пока спички были, писала предсмертную записку. А потом спички кончились…

– А здесь какой район? – осторожно спросила девушка.

– Ордынский, что ли…

– Значит не волки.

Именно, что волки… Я уже собрался изобразить соответствующий вой, для чего вытянул губы в трубочку, как Женя нашелся:

– Ордынский и Болотнинский – они же соседние… Впрочем, если хочешь, пошли посмотрим.

– Да ладно, – мудро рассудила подруга, – поздно уже да и холодно. Пошли домой.

Не успел я вздохнуть с облегчением, как события стали принимать давно ожидаемый оборот…

Дверь баньки распахнулась, и наружу вывалились три окутанных паром обнаженных тела – два мужских и одно стройное.

Наши лыжники, Женя с подругой, не успевшие сделать и десяти шагов, прямо-таки замерли при виде дивной картины.

А трое повели себя совершенно разнузданным образом. Не отходя далеко от двери, девушка и мужик, смывая жар, плюхнулись в снег, а третье тело поскакало к проруби, взывая:

– Эй вы, туберкулезники, айда в прорубь!

Пока одно тело спешило к проруби, два других успели достаточно остыть от снежных процедур и с веселым гиканьем и посвистом бегом вернуться в теплую парную.

– Веселятся! – с завистью прокомментировала лыжница, наблюдая за ночным моржом.

– Ладно, пошли, чего там, – обиделся на чужое счастье физик.

И чертовски медленно они двинулись прежним путем.

Обсуждая перспективы наступающей ночи, мы с Самаковским решили дождаться кульминации праздника, когда пьяные бандюганы расползутся по комнатам, и потом спокойно, без шума разобраться с каждым по одному. Но тут меня будто укололи спицей, и разработанный план исчез из сознания без остатка.

– Я пошел, – сообщил я оторопевшему Самаковскому и встал.

…Девчонка взвизгнула и, отступив в сторону, повалилась в снег. Когда я пробегал мимо, парень замахнулся на меня палкой. Нырнув под острие, я на ходу пихнул физика в грудь, и они вдвоем с подружкой образовали кучу-малу.

Следом торопился Самаковский.

– Все, ребята, мы из мусарни, быстро домой, – он задержался над лыжниками. – Сейчас здесь будет опасно.

Никогда ни одному милиционеру не придет в голову так представиться – из мусарни. Впрочем, какая теперь разница? Орудуя палками, парочка побежала к роще.

Я подбежал к проруби, когда морж, с чувством мурлыча под нос: «А у тебя СПИД, и значит мы умрем…», уже выбирался на лед. В новой Земфире я сразу узнал доходного паренька, на которого наступил возле дома в нахаловке, куда меня заманил Терехин. Коля. Ногой я спихнул обратно в воду выпившее тело.

Тело погрузилось с головой, вынырнув на поверхность, сплюнуло воду и заорало, выпучивая глаза, и совсем уже не Земфириным голосом:

– Че, пацан, в натуре, мыла объелся?! С жизнью расстаться хочешь?!

Однако постепенно парень разобрал, с кем имеет дело, и это заставило его быстренько подавиться своим праведным негодованием.

– Узнал? – одобрительно отметил я. – Молодец! Еще раз вякнешь, утонешь…

Морж кивнул, быстро перестраиваясь.

– …И наоборот, будешь сотрудничать, тебя ждет жаркая баня, русские девушки и стакан теплой водки…

Коля переводил взгляд с меня на подоспевшего Самаковского и более не пытался возмутиться. Из светлых глаз быстро испарялся хмель, а ледяная вода, обрадовавшись легкой наживе или неожиданному ужину, жадно слизывала с бандитской кожи остатки банного жара.

– …Так часто встречаемся, – сделал я наблюдение, – а еще незнакомы… Ты меня знаешь, а я тебя нет… Что молчишь-то? Долго еще собираешься плавать?..

– Николай.

– Дальше, дальше! Фамилия как?

– Своровский!

– Правильно, есть такой в списке. Одна тыщща шестьдесят девятого года рождения. Ранее не судим… Коля, вот что, давно хотел спросить: где моя машина?

– Какая машина?

Он, вроде, не ожидал, что расспросы начнутся с такой ерунды. Конечно, по сравнению с предстоящей войной ислама с христианами «Форд» – полная ерунда… Но только не для меня.

– «Фордик» такой симпатичный, белый, – напомнил я.

– Слушай, извини, разобрали твой «Форд» и продали. Но деньги тебе вернем. Полностью и даже больше. Точно тебе говорю. Мы же уже все…

Коля забулькал холодной водой.

– Что?

– …Решили про тебя, что пусть живет. Ты, то есть, пусть живешь. А мы все равно уезжаем. Навсегда. Скоро уезжаем. Послезавтра. Тебя больше никто не тронет. Денег ты получишь много…

– Не ври, Коля, запутаешься.

– Ей-богу, не вру. Деньги вернем! Сколько надо будет! Слушай, выпусти меня отсюда. Давай в дом пойдем, все обсудим. Я тебе обещаю, гарантию даю, что тебя никто не тронет…

– А разве уже холодно?

– Холодно! Ей-богу, холодно!

– Теперь верю. А че ты все время бога вспоминаешь? Протестант, что ли?

– Н-не знаю. М-может… Серега, выпусти меня…

– Погоди, еще не время. Сколько там народа? – я кивнул в сторону дома.

– Трое, ой, то есть четверо еще, – Своровский засуетился, пытаясь мне угодить. – Клянусь, правду говорю! Ну и бабы еще. Десять их…

– По две, значит, на брата. Фамилии дружков назови.

– Корнищев, Бердов, Петухов и Зверев.

– Кто главный?

– Корнищев.

– Все кемеровские ребята?

– Да. Только Зверев местный. Из Бердска.

– Они все были во время покушения на Краснопольского?

– Да. И еще один был. Которого ты подстрелил. Толька Ширяев…

– Я-то подстрелил, но не убивал.

– Правда! Его Петухов… Нельзя нам было светиться. Куда нам его было девать?..

– Теперь давай заказчика называй.

– Не знаю. Он с Корнищевым договаривался. А у нас не принято лишний раз болтать, да оно и безопаснее – когда меньше языком работаешь… Знаю, что мужик какой-то, типа сумасшедшего. Но обеспеченный, при деньгах…

– Как это – типа сумасшедшего?

– Несерьезный. Он, прикинь, из-за бабы тронулся. Этот Краснопольский с его бабой связался, поэтому тот его и решил искоренить…

– Из-за Насти!?

– Ну, я ж и говорю.

Вот тебе раз! Неожиданный поворот! Если Своровский не врет. А ведь не врет! Смысла нет. Значит, все время я искал заказчика совсем не в том ареале обитания. Наверное, Зиновьев именно это имел в виду, когда сказал, что Краснопольскому убрали полчерепа совсем по другой причине. Я не сомневался, что работают деньги, а оказывается, все дело в страстной любви.

– Он и Настю заказал? – уточнил я.

– Сначала нет. Мы отслеживали Краснопольского, около… нет, три недели… И получилось, что проще всего его достать, когда он с этой Настей встречается – место безлюдное, минимум охраны. Корнищев пошел к этому заказчику и объяснил, так мол и так – или никак, или в лесу во время свидания, но тогда нет гарантии безопасности для телки. Тот, заказчик то есть, поломался и согласился. Только сказал, чтобы, по возможности ей жизнь сохранить. Но мы тогда для себя сразу решили никого не оставлять… Тебе Корнищев может больше рассказать, он же все это на контроле держал. Я ему скажу, он расскажет…

– Спасибо, Коля. Зиновьева знаешь?

– Какого Зиновьева?

– Ну, Зиновия.

– Знаю. Сильно пантовый! Только не в Кемерово. На местном рынке. Только у нас с ним никаких дел. Наоборот, Корнищев ему чего-то накосячил, но я не в курсе.

– Ты намекаешь, что не Зиновий заказывал Треухина?

– Вряд ли Зицовий. Да, точно не он.

– А Терехина знаешь?

– Твоего другана, что ли? Знаю, конечно. Он ни при чем. Мы его заставили тебе позвонить… Серега, не могу больше! Выпусти из воды. Век тебе буду служить!

И впрямь парень выглядел неважно. Огромный ледяной залив высасывал из него остатки тепла. Синими дрожащими пальцами он скреб ледяную кромку, оставляя на ней розовые пятна.

– Я вот чего понять не могу, – размышлял я вслух, – почему вы, можно сказать, не тронули Терехина, а за мной гоняетесь, как будто я – главный приз.

Неужели было непонятно, что я в ментовку с докладом не пойду?

– Это-то понятно. Это все из-за Корнищева. У него к тебе какой-то личный счет образовался. Он у нас немного… Увлекается, знаешь… В голову себе вбил, что должен тебя достать во что бы то ни стало. Мы его убеждали, что не надо… Это все он! Он тебя сильно хочет достать… Только он… Хочешь я тебе его сдам?

Теряя тепло, Своровский говорил все тише.

– Мать Насти Треухиной – ваша работа? – продолжал допытываться я.

– Мать Треухиной? Которую машина сбила?.. Нет. Зачем она нам?

– Как это зачем? Чтобы выйти на Настю.

– А Настя зачем?

– Хочешь сказать, что она как свидетельница вас не интересовала?

– Нет, не интересовала… А что она видела-то? Ничего не видела, и ее никто толком не видел…

– А возле «Универсама» три дня назад кто в нее стрелял?

– Первый раз слышу.

– Такой мэн, в светлом плаще…

Из гортани неудачливого моржа вырвался лишь птичий клекот.

– Что? – переспросил я.

– Ей-богу, не знаю. Это не из наших.

Узкие синие губы Своровского покрылись инеем. Если выпустить его из проруби, пожалуй, все равно не выживет, и до бани сам не доползет… И даже из воды не выберется. Да и не хочется ему больше куда-то вылезать, бороться и испытывать новые страдания от борьбы.

Но я ошибся. Синее лицо исказила судорога последнего усилия и изо рта вырвался крик:

– Помогите! Братцы! Помогите!

Удивительная ночь! Ночь открытий. Во-первых, оказывается, что заказчиком двигали не серьезные финансовые интересы, а всего лишь расстроенные чувства. Всего лишь! А что я знаю про чувства? Я только знаю, что мне и в голову не пришло бы убивать любовников своих бывших, настоящих или будущих подружек. С другой стороны, Настя – редкая красавица, у кого-то из-за нее вполне мог шифер треснуть. Во-вторых, исполнителями тоже управлял не строгий расчет, а опять-таки некая эфемерность. Месть! И об этом чувстве я ничего не могу сказать. У поэта Маяковского были какие-то идеи – «Я вышел, чтоб… че-то там… строить и месть…» Впрочем, Корнищев – безусловно, эпическая фигура. Не умеет проигрывать, а на меня натыкается уже во второй раз… Бог ты мой! Какая, в сущности, фигня заставляет многих людей, хотя бы меня, не спать по тридцать шесть часов, не ночевать дома, бояться каждой тени… А что в нашей жизни не фигня?.. С ходу и не придумаешь… Может, натурально, любовь и месть? Ну не машина же, не квартира с двумя туалетами… «Возлюби жизнь больше, чем смысл ее», – учила меня знакомая девушка Ира…