Текст книги "Дороги, которые мы выбираем"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Автор предупреждал, что штанговая крепь по первому впечатлению может показаться ненадежной, поэтому у некоторых специалистов и существует скепсис в отношении к этой необычной крепи. В результате, продолжал свои рассуждения Федоров, опыт одного из советских горных техников, который еще пятнадцать лет назад предложил крепить таким образом главную штольню апатитового рудника, не получил у нас распространения. За рубежом же штанговое крепление стало широко применяться на рудниках, при строительстве туннелей, подземных электростанций и других сооружений. Так, писал Федоров, на строительстве Ист-Делаверкского туннеля в Нью-Йорке, проходящего в сланцах и песчанике, более двадцати километров было закреплено штангами.
Федоров приводил другие многочисленные факты применения нового метода крепления в зарубежной практике и указывал, что этим методом заинтересовались также на некоторых советских рудниках и шахтах. И далее автор переходил к техническому описа-~ нию штангового крепления…
…Я прочел все статьи не отрываясь. Для меня они были сейчас интереснее и увлекательнее любого романа. Голова моя горела. Ведь это выход, выход из нашего невозможного положения! Никакой бетон, ничто не будет теперь тормозить окончание туннеля!
Я вскочил и стал быстро ходить по комнате. Ведь если я правильно понял, нам нужен только металл, чтобы нарубить эти штанги. Хорошо, допустим, что при всех условиях кое-где, в наиболее слабых породах, не избежать бетонной обделки! Но, во-первых, часть бетонных работ мы уже выполнили. А во-вторых, какое-то количество бетона мы ведь получаем и сейчас. Его, бесспорно, хватит для обделки на наиболее слабых участках…
…Когда прошел первый период опьянения открывающимися перед нами перспективами, я стал рассуждать более трезво и хладнокровно.
«Нет, не может быть, чтобы все было так просто, – возражал я самому себе. – Ведь это как в романе: прочел статью, поговорил с кем-то – и, пожалуйста, выход найден! То хоть закрывай строительство, а тут раз-два – и все возможности его быстрого завершения. Не может так в жизни быть, тут что-то не так!
Но, с другой стороны, ведь время Ньютонов прошло, новое не рождается в одиноких раздумьях мудреца, научные открытия – это огромный коллективный процесс, своего рода цепная реакция… И разве не вполне естественно, что мы, работники далекой заполярной стройки, прочитав статьи, напечатанные в наших научных журналах, попробуем применить у себя то, что в них предлагается? Для чего же тогда пишутся эти статьи? Разве не для того, чтобы мы учились по ним?!» Правда, во всех статьях содержались оговорки: штанговый метод применим там, где имеются породы определенной крепости. Прилагались некоторые расчеты. Но разве нам трудно рассчитать крепость пород на тех участках, которые казались мне наиболее устойчивыми и могли бы остаться без обделки? «Думать надо, думать!»
Эти слова, сказанные Баулиным и случайно повторенные Агафоновым, прозвучали тогда для меня от: влеченно, как лозунг, как общая фраза.
Я вспомнил весь разговор в кабинете Баулина. Нет, это я, а не Баулин декламировал тогда, произнося общие фразы насчет новой техники с единственным намерением выпросить цемент.
Вот, вот сна, новая техника! Думай, рассчитывай, на то ты и инженер, на то тебя и поставили во главе строительства! Да, наверное, все это не так просто: взял, прочитал статьи—и завтра все пойдет по-новому! Наверное, возникнут трудности, которые сейчас и предвидеть-то невозможно… Ну и что ж из этого? Ведь было время, когда я и котлован не умел правильно вырыть, чтобы заложить фундамент для компрессора, – его заливала вода; было время, когда нам никак не удавалось произвести врезку, начать проходку штольни… Будут трудности и теперь, наверняка будут. И все же выход есть, я его вижу, надо только все обдумать… обдумать! Решение есть, должно быть, оно где-то тут, совсем рядом!..
Я почувствовал необыкновенный прилив сил. Все, что беспокоило, раздражало, мучило меня в последнее время, потеряло остроту, отодвинулось куда-то. Сейчас только одна мысль владела мною – сознание, что выход может быть найден. Надо все обдумать. Не увлекаться сразу. Все взвесить. С чего же начать?
И тут только я вспомнил, что всего лишь несколько часов назад Волошина взяла образцы пород на анализ. Дело, которому я не придал никакого значения, внезапно становилось важным и срочным.
Я кинулся к вешалке, чтобы схватить полушубок и бежать туда, к палаткам геологов, разыскать Волошину к попросить ее сделать анализы как можно скорее, не откладывая. Но, посмотрев на часы, я увидел, что уже около одиннадцати. Поздно! Надо дождаться утра. В конце концов одна ночь ничего не решает.
Что же делать? Лечь спать? Нет, я не мог спать. Но идти к кому-нибудь теперь, на ночь глядя, было просто невозможно. А может быть, я и не хотел никуда идти? Может быть, мне хотелось совсем другого? Чтобы я был здесь, в этой комнате, но не один – нет, не один, а с ней, с ней!..
Одинокая радость не радость, ею надо делиться… О, если бы Светлана была здесь!
И вдруг мне пришла в голову мысль, что это я, я виноват в бегстве Светланы. Наверное, мне не удалось найти слова, которые убедили бы ее, поддержали, вдохнули бы силу, веру в себя… Ну конечно! Ведь я даже и не искал таких слов. Да – да, нет – нет, «никаких компромиссов»! Что же, я был последователен… А на кой она мне черт, эта последовательность, если из-за нее я потерял человека, которого любил? А что, если схватить сейчас полушубок, разбудить шофера, махнуть на станцию. Через два часа пройдет московский поезд, через два дня – Москва, адрес Светланы я теперь знаю…
…Я стоял, прижавшись спиной к стене, и воображал наше первое после разлуки свидание. Мне чудилось, что я держу ее в объятиях, слышу ее сбивчивый шепот… «Зачем – ты это сделала, зачем?» – говорю я. И она отвечает: «Все прошло, совсем прошло, я буду с тобой, только с тобой, я поеду с тобой куда хочешь: на север, на восток, на любой край земли…»
…Мы снова здесь, в Тундрогорске. Я привез ее. Она живет тут, в зтой комнате. Она и я. Вот здесь она сидит. Это ее место за столом. И я говорю ей: «Ты подумай, Света, как все просто! Мы не будем бетони-. ровать вот эти участки, – я показываю их вот на этом висящем над кроватью чертеже. – Мы испробуем новый метод…»
А может быть, она что-нибудь знает о нем? «Знаешь? Нет? Тогда быстрее прочти вот эти статьи. Может быть, ты умеешь читать и по-английски? Странно, я никогда не спрашивал тебя, знаешь ли ты английский! Наверное, нет. Ведь мы мало занимались, языком в институте…»
Я смотрю на то место за столом, где должна сидеть Светлана. Как странно, что ее нет! Наверное, Она просто вышла на минутку и сейчас войдет. Это ты, Светлана?
Но нет, это Рожицын. Его первые слова и он сам Есе еще кажутся мне нереальными:
– Простите, Андрей Васильевич, я увидел в комнате свет. Вы не спите?
Да, это он. Светланы здесь нет. Она далеко. Дальше, чем когда бы то ни было.
– Я всего на несколько минут, – говорит Рожицын. – Можно?
– Пожалуйста, – отвечаю я.
Теперь все безразлично. Рожицын так Рожицын. Он продолжает стоять в дверях и говорит:
– Мне тогда было неудобно спорить с вами при всех, Андрей Васильевич. Но мне было очень обидно. Вы меня обманщиком каким-то выставили, очковтирателем. А что я, в сущности, сделал?
– Вы давали неправильные отчетные данные, – устало сказал я.
– Формально да, – согласился Рожицын, – ко ведь это только формально. Я ни в чем не обманул государство. Просто в течение нескольких дней я, учитывая наше отчаянное положение, поддерживал у рабочих иллюзию продуктивной работы. Я… – Он вдруг полез в карман и вытащил свою книжечку.
Это решило все. Я снова, как тогда, на планерке, почувствовал неприязнь к этому человеку.
– Послушайте, Рожицын, – сказал я, – откуда вы это знаете?
– Что именно? – недоуменно переспросил он.
– Ну вот насчет иллюзий, – это слово как-то зацепилось в моем сознании. – По-моему, вам лет не больше, чем мне. Какого вы года? Двадцать девятого? Я так и думал. Откуда же в вас эта мудрость?
Он пожал плечами.
– Я не понимаю вопроса…
– Неправда, понимаешь! – резко возразил я, переходя на «ты». – Впрочем, могу объяснить. Я спрашиваю: почему ты уверен, что людям нужны иллюзии? Где ты это вычитал? Об этом никогда не писали в газетах. Никогда не говорили на собраниях. Этому не учили в институте. А ты вот знаешь. Откуда?
Рожицын посмотрел на меня как-то исподлобья. Потом улыбнулся и тихо проговорил:
– Жизнь, Андрей Васильевич, она научит.
– Жизнь?! – воскликнул я. – А что ты знаешь О жизни?
Мне хотелось сказать Рожицыну, что он скучный, равнодушный человек, маменькин сынок, но с этакой практической хваткой… Я знаю, есть такие люди, обычно они живут долго, очень долго, но жизнь ничему не учит их, не воспитывает никаких чувств, не развивает никаких способностей, кроме одной: обходить «острые углы». У таких людей есть всегда наготове тысяча и один способ облегченного решения любой задачи, любой проблемы, одним умелым росчерком пера, одной внешне законной махинацией они разрубают любые гордиевы узлы любых трудностей, создают видимость решения, ничего не изменяя по существу.
Рожицын не будет ломать себе голову над тем, как достать цемент или обойтись без него, но всегда сумеет сделать так, чтобы ни нехватка цемента, ни любое другое производственное затруднение не оказало бы никакого влияния на его личную судьбу, на собственное благополучие. Такие люди умеют «отчитываться»! Пусть произойдет авария, стихийное бедствие, землетрясение, наводнение, они сумеют в своих «отчетах» создать иллюзию невредимых домов и мирно текущих вод.
Все это я хотел сказать Рожицыну, но произнес одну только фразу:
– Ах, вон оно что, жизнь! Две правды – так, что ли?
– Я… я вас не понимаю.
– Куда тебе! Ты опоздал немного. У нас туг был один такой, Крамов, – учитель по этому предмету….
Я подошел к Рожицыну почти вплотную.
– Рабочим не нужны твои иллюзии, слышишь? – громко сказал я. – Они люди дела и верят в то, что делают. Запиши это в свою книжечку!
Он поспешно сунул книжку в карман.
– Если б я знал, что получится такой разго-Еор… – Рожицын безнадежно махнул рукой. – Я к вам от чистого сердца пришел. Объяснить…
– А ну, покажи мне свое сердце!
На этот раз Рожицын посмотрел мне прямо в глаза с неподдельным недоумением. Потом пробормотал:
– Ну… простите. – И пошел к двери.
– Подождите! Рожицьн обернулся.
– Как, по-вашему, – спросил я, глядя на него в упор, – в чем смысл нашей жизни? Для чего мы живем?
Я ожидал, что он не поймет вопроса, или смутится, или просто пожмет плечами. Но Рожицын ответил немедленно, так, как сказал бы мне, который час или сколько породы вынула его смена:
– Для строительства коммунизма. – Он помолчал секунду и добавил: – Под руководством партии.
– Хорошо, – усмехнулся я. – Идите. Он ушел.
Я снова остался один. И вдруг я понял, что мне надо идти туда, к геологам. Идти, несмотря на поздний час, увидеть Ирину, все рассказать ей и попросить сделать анализы не откладывая. Я посмотрел на часы: двенадцатый. Все равно надо идти. Может быть, она еще не спит. А то уйдет или уедет куда-нибудь с утра, и я не успею ее ни о чем предупредить…
…У палаток геологов было пустынно, но в двух из них горел свет, и узкие белые полосы падали на снег. Одна из освещенных палаток была та, в которой жила Ирина.
Подошел к этой палатке. Прислушался. Я знал, что Ирина жила не одна, в тот раз я видел в палатке вторую кровать. Но ни одного звука не проникало ко мне через утепленный брезент палатки. Тогда я чуть приоткрыл полог…
Ирина сидела на корточках у маленькой железной печки и сосредоточенно смотрела на огонь. Дверца печки была открыта, и красный отблеск пламени падал на ее лицо. Я тихо окликнул ее. Она вздрогнула, поспешно встала, откинула полог палатки и увидела меня.
– Вы? – В голосе Ирины прозвучали удивление и, как мне показалось, радость. – Заходите! – уже совсем тихо сказала она и протянула мне руку.
Я вошел и тотчас же понял, почему Ирина говорит так тихо. На второй кровати спала какая-то девушка. Я не видел ее лица, оно было обращено к брезентовой стенке палатки, я видел только волосы, разметавшиеся на подушке.
– Простите, Ирина, что так поздно, – сказал я шепотом. – Но мне надо сообщить вам кое-что очень важное…
– Да?! – поспешно отозвалась она. – Сейчас, сейчас… Мы выйдем, тут Лена спит… Я только полушубок накину…
Она заметалась по палатке. На одном из столбов, поддерживающих палатку, висел ее полушубок, но она, видимо, не замечала его. Казалось, что Ирина смущена моим приходом. Она вела себя так, будто я застал ее врасплох. Поэтому я не решался указать ей на полушубок: этим я только доказал бы, что обратил внимание на ее непонятную растерянность. Наконец Ирина увидела его…
Мы вышли из палатки. Светила луна. Сугробы снега походили на маленькие горы. Ветер сдувал снежную пыль с их вершин. Сугробы и огромные, полу занесенные снегом валуны – вот что окружало нас. Я вспомнил, как когда-то стоял вот так же ночью, окруженный сугробами. Тогда я тоже был не один. Светлана была рядом со мной… Нет! Не буду думать об этом.
– Ирина, – сказал я, – еще раз простите, что так поздно! Но я всего на несколько минут. Суть в том, что нам очень срочно нужны те анализы. Дело внезапно приобретает большой практический интерес. Если результаты будут благоприятны, нам, может быть, удастся применить новый метод крепления. Тогда надобность в цементе почти отпадет. Я и хотел вас просить сделать анализы побыстрее, не откладывая…
Ирина ответила не сразу. Наверное, у нее было много срочной работы на ближайшие дни.
– Конечно, – продолжал я, – у вас есть другие дела, но я хотел вас просить, чтобы вы занялись анализами завтра же, с утра. Боялся, что не застану вас завтра, если сейчас не предупрежу. Конечно, я понимаю, врываться ночью, когда все спят… Но я видел в щель, что вы не спите, одна и не заняты…
– Я была не одна.
– Да, но ту спящую девушку я тогда не заметил.
– Я не о ней… У вас никогда так не случалось, что вы думали о чем-то важном-важном, и казалось, что рядом кто-то есть… совсем рядом?
– Простите, если оторвал вас от хороших мыслей, – сказал я, – вы правы. Иной раз так хочется, чтобы все, о чем думаешь, сбылось…
Она молчала. Было холодно, но на лицо Ирины, казалось мне, все еще падает тот красноватый отблеск.
– И что же? – внезапно спросила она.
– Анализы, которые нам необходимы… – начал было я.
– Анализы? – переспросила Ирина. – Да, конечно. Я все поняла. Хорошо. Это все?
– Да, – недоуменно ответил я, – это все. Еще раз простите.
Она кивнула, повернулась и молча пошла к палатке. Ни разу не обернулась. Приподняла полог. Узкий светлый прямоугольник возник на желтом от лунного света снегу и исчез.
…Через три дня анализы, сделанные Ириной, подтвердили высокую крепость наших пород. Мы получили также все данные об их напластованиях. Только тогда я решился рассказать о нашем замысле Павлу Харитоновичу Трифонову. Он ничего не слышал раньше о штанговом креплении. Попросил дать прочесть те самые статьи. Прочел на следующий же день. Мы договорились, что я в виде опыта попытаюсь установить одну такую штангу, а после этого уже подниму вопрос о новом методе перед руководством комбината. Мы еще некоторое время не расставались, после того как разговор был закончен. Я смотрел в глаза Трифонову, и он внимательно глядел на меня. В те минуты я мысленно спрашивал его: «Стоит ли начинать все это старый друг? Я ведь и сам не уверен в успехе. Мне просто страшно подумать, какие, наверное, придется приложить усилия, чтобы убедить все вышестоящие инстанции, начиная с дирекции комбината, разрешить нам этот эксперимент. Но что делать? Спокойно наблюдать, как. простаивают рабочие? Как нарушаются все планы строительства туннеля? Ты когда-то сказал, старик, что я с бою взял тот, такой трудный год жизни. Что же мне делать теперь? Уйти в кусты?»
«Не знаю, парень, не знаю, – казалось, отвечал мне Трифонов. – Я не инженер. Я старый горняк, но моих знаний не хватит, чтобы решить это дело. В статьях описано все убедительно. А как выйдет на деле, не знаю. Пробуй. Пробуй, не бойся! Смириться с тем, что происходит, нельзя».
…В установке одной штанги там, где требовались десятки, не было, конечно, никакого практического смысла. Но меня обуял дух нетерпения. Мне надо было увидеть, именно увидеть собственными глазами, как все это делается.
Мы решили так: пока не предавать все это широкой огласке, попробовать сперва установить штангу, пригласить в туннель Кондакова и тут, на месте, поделиться с ним нашими планами.
Пока только три человека знали о новом проекте: Орлов, Трифонов и я. Кое-как, самыми кустарными средствами, мы изготовили одну штангу, и в очередную ночную смену Орлов распорядился пробурить в своде отверстие в метр глубиной.
Я видел, с каким недоумением выполнил его указание бурильщик. Еще с большим недоумением наблюдал он за тем, как принесли в штольню кусок железа, расщепленный с одного конца, как вставили в щель клин из мягкой заклепочной стали и Орлов приказал двум подсобным рабочим подняться на деревянный помост и кувалдами забить штангу в отверстие, клином вверх. После того как на конец выступающей из отверстия штанги была насажена шайба, а затем плотно прикручена гайка, мы' постояли несколько минут, задрав вверх головы, любуясь делом своих рук.
На другое утро я позвонил по телефону Кондакову и попросил его приехать. Через час он появился у меня в конторе.
Я долго обдумывал, с чего начать разговор. Я слишком хорошо знал характер этого человека, чтобы начать с пересказа прочитанных мною статей. Я чувствовал внутреннее недоверие Кондакова к теории, ко всему тому, что еще раньше, до него, Кондакова, не было воплощено в жизнь, не стало повседневной практикой. Поэтому я решил сделать ставку на неожиданность, на чисто зрительный эффект. Ничего не объясняя Кондакову, я повел его в штольню. Когда мы дошли до первого незакрепленного участка, я остановился и сказал:
– Вот что, Павел Семенович, так дальше жить мы не можем. Цемента нет по-прежнему…
Кондаков не дал мне договорить.
– Ты что из меня жилы тянешь? – отмахнулся он. – Ну нет ответа из главка, нет, понимаешь?
Он уже повернулся, чтобы идти к выходу.
– Павел Семенович, – сказал я как можно мягче и вкрадчивее. – Есть одна возможность… Мы можем обойтись даже наличным поступлением бетона, не сворачивая строительства. Мы даже можем завершить его досрочно. Давайте поднимемся наверх…
Я направил свет шахтерской лампы туда, на гайку.
– Ничего не вижу! – раздраженно произнес Кондаков. – Да в чем, наконец, дело, я тебя спрашиваю!
– Это штанга, понимаете, штанга! – сказал я, продолжая освещать свод туннеля своей лампой. – Такие штанги могут надежнее всякого бетона держать породу.
Я умолк, чувствуя, что мои слова звучат по меньшей мере неубедительно…
– Ты, что, Арефьев, в уме? – спросил Кондаков. – Прилепил какую-то гайку к породе и думаешь ею свод держать?
– Павел Семенович, выслушайте меня! – почти умолял его я, беря Кондакова за борт кожаного пальто. – Это не просто гайка. Это штанга, которую мы забили в отверстие, штанга с клином. А гайка лишь закрепляет штангу в породе, прижимает ее. Намертво. Таких штанг нужно установить не одну, конечно…
Кондаков резко повернулся и быстро пошел к лазу. А я почти бежал за ним и говорил:
– Павел Семенович, дослушайте же до конца! Это не я выдумал. Этот метод описан в технических журналах. Вы можете сами все это прочесть. Пишет инженер, кандидат наук… Там есть доказательства, ссылки на зарубежный опыт, расчеты… Хотите, я принесу вам эти журналы? Есть и заграничные источники…
Кондаков внезапно остановился и повернулся ко мне.
– Послушай, Арефьев, – угрожающе начал он, – ты мне этим зарубежным опытом не тычь! Они там невесть что наворотят, их конкуренция вынуждает, кризис, понял? А у нас система плановая, централизованная, ты это учти. На низкопоклонстве люди постарше тебя шею себе сворачивали. Если и надо чего оттуда перенять – есть люди наверху, поумнее нас, разберутся. Ты что же думаешь, если какой-нибудь кандидатик статейку тиснул, так это для нас закон? Ему, кандидатику, надо свое звание оправдать, вот он сидит и прожекты сочиняет. Может, он производства-то и не нюхал! А ты…
Он махнул рукой и стал спускаться.
– Павел Семенович! – крикнул я уже с отчаянием.
Кондаков даже не обернулся. Вскоре он скрылся в полумраке,
10
…Вечером, когда я сидел и обдумывал проект письма в защиту штангового крепления, ко мне пришел Григорий. По лицу его я понял, что он очень взволнован.
Некоторое время Григорий молча шагал по комнате, потом остановился передо мной и сказал:
– Собственно, мне надо было бы побыть одному… Обдумать. Но я сейчас не могу быть один. Вот!
Он так торжественно и категорически произнес это «вот», точно завершил какой-то спор со мной.
Я молчал, понимая, что через минуту-другую Григорий сам расскажет, в чем дело. Но это произошло'не сразу. С шумом отодвигая от стола стул и усаживаясь на него, Григорий сказал:
– Скажу тебе откровенно, Андрей, между нами были размолвки, и, может быть, ты теперь не очень склонен выслушивать мои душевные излияния. Эта глупая история со статьей… Ну, наверное, я был тогда не прав. Ну вот, видишь, я признаюсь. Хочу, чтобы между нами было все, как прежде… Иначе мне трудно будет сказать то, что я хочу…
Он вытащил из кармана измятую пачку «Беломора», спички, долго перебирал их в коробке, но, видимо, так и не нашел целой.
– У тебя есть спички? – неуверенно спросил он.
– Нет. Сколько раз я тебе советовал не класть в коробку обгорелые спички!
Григорий швырнул коробку на стол, взял в рот незажженную папиросу, вынул ее, сломал, бросил и сказал:
– Месяц назад я бы не задумываясь рассказал тебе все. Но теперь… Мы по-прежнему друзья, Андрей?
– Да, мы по-прежнему друзья, – ответил я. – Не понимаю, как тебе пришло в голову сомневаться в этом?
– Да, да, конечно! – поспешно ответил Орлов, встал и торжественно объявил: – Я люблю ее, Андрей! Тебе первому признаюсь.
– А ей? – В моем вопросе невольно прозвучала ирония, но Орлов, видимо, ничего не заметил.
– Нет, что ты! – воскликнул он. – Ведь если…
Он не докончил свою мысль, но, я уверен, Григорий собирался сказать что-нибудь вроде того, что не переживет, если она не разделит его чувств.
Орлов не произнес этих слов. Помолчав, он сказал:
– Не знаю, смогу ли я вообще признаться ей в этом. Ведь только в стихах и романах произносят классическую формулу: «Я вас люблю!» Она сама должна понять, почувствовать… если… если я ей не безразличен…
Он посмотрел на меня так, точно ожидал поддержки, уверений, что, да, конечно, он ей не безразличен.
А я думал о том, что вот так же и я совсем недавно ходил, точно пьяный, переполненный любовью к Светлане. Мне было так хорошо, так радостно сознавать, что я люблю ее!.. Прошли недели, месяцы, прежде чем я решился высказать ей свои чувства, произнести все эти слова вслух… Правда, я верил в то, что Светлана любит меня. Ведь она приехала сюда… ко мне.
Что ж, наверное и у Григория есть основания думать, что он не безразличен Ирине. Ну и хорошо! Я рад за него.
Лицо Григория сияло. Я еще никогда не видел его таким счастливым. Мне стало легко на душе, как бывает всегда, когда кто-то рядом с тобой счастлив.
– Ну, поздравляю тебя, друг! – сказал я от всего сердца. – Немного грустно мне, что останусь один, ну да ничего не попишешь! Как говорится – закон природы.
– Да что ты, Андрей! – воскликнул Григорий. – О чем ты говоришь?! Во-первых, до того, что ты имеешь в виду, еще далеко. А во-вторых, разве Ирина такой человек, чтобы заставить меня бросить товарища? Да она сама не может жить без людей!
Григорий прикрыл глаза и улыбнулся. Это была самая блаженнейшая из всех виденных мною улыбок.
– А знаешь что? – внезапно сказал Григорий. – Ты все-таки не умеешь разгадывать людей. Парень ты неглупый, а вот этого не умеешь. Ну вот теперь, теперь скажи мне: почему ты так плохо встретил Ирину? Почему был резок, даже груб?
– Я был неправ, Григорий, – ответил я. – Характер.
– А я всегда пытался защитить тебя в разговорах с ней, – продолжал Григорий, – говорил, что ты удручен неудачами на стройке. А впрочем, может быть, это даже к лучшему, что все так получилось.
– Что к лучшему?
– Ну, что ты ее так встретил. Ведь могло все быть иначе. Ей мог понравиться ты, а не я!
Я от души рассмеялся.
– Это было бы невозможно, Гриша. Волошина меня невзлюбила с первого взгляда. Мы совершенно разные люди!
– Ах, что ты, Андрей! Ты еще не знаешь, что это за девушка! Мне скоро тридцать, а я еще никогда не встречал похожей на нее. Мне даже страшно подумать сейчас, что мы могли бы не встретиться! Она человек! Ну понимаешь – человек! Такая никогда не обманет, не предаст, не бросит в трудную минуту.
«Не обманет, не предаст, не бросит в трудную минуту», – повторил я про себя.
– Что же, – сказал я вслух, – твое счастье, Григорий.
– Можно к вам?
Этот голос раздался за моей спиной. В дверях стояла Ирина Волошина. Наступило неловкое молчание.
– Я была у вас, Гриша, – сказала Ирина; и я отметил, что она зовет его просто по имени, а не по имени-отчеству, как в прошлый раз, – но не застала/ Вот я принесла проект письма. Почитаем? – И Волошина, вытащив из кармана полушубка свернутую трубкой и перевязанную ниткой бумагу, положила ее на стол.
«Проект письма? – подумал я. – Но ведь я не просил ее писать проект! Это моя обязанность».
Мы с Григорием стояли не двигаясь и глядели на эту свернутую трубкой бумагу. Потом я посмотрел на Григория. Он так волновался, что это было заметно даже со стороны. Внезапный приход Волошиной в тот самый момент, когда он с такой страстью говорил о ней, видимо окончательно вывел Григория из равновесия.
– П-почитайте пока с Арефьевым, – невнятно пробормотал он и, добавив: – Я скоро приду, – вышел, почти выбежал из комнаты.
Ирина недоуменно посмотрела ему вслед. Я еле удержался от улыбки и сказал:
– Не волнуйтесь, он наверняка скоро вернется. Снимайте-ка полушубок.
Она пожала плечами и молча сняла полушубок. Я тем временем развязал нитку, разгладил листки бумаги и начал читать. Это был набросок письма в «Центропроект».
Я медленно и внимательно прочел сделанное Волошиной описание наших пород: их крепости, устойчивости, трещиноватости. Все было написано точно, сжато и технически верно. После такого вступления мне будет нетрудно дописать мотивированное предложение о штанговом креплении.
– Здорово! – воскликнул я. – Сами писали? Должно быть, Волошиной показалось, что я снова иронизирую, и она строго посмотрела на меня. Но, видимо, тут же поняла, что я задал свой вопрос без всякой задней мысли.
– Писала сама, но потом дала прочесть Евгению Артемьевичу.
– Кому?
– Профессору Горчакову. Вы однажды встретились с ним. Он сделал кое-какие поправки. Годится?
– Просто здорово! – повторил я. – Точно, сжато и убедительно. Сиди я в аппарате «Центро-проекта»…
– Я бы не хотела, чтобы вы сидели в каком-нибудь аппарате, – прервала меня Волошина.
– Это почему же?
– Из вас быстро получился бы бюрократ. Есть задатки.
Она сказала это без злобы – так, шутя, я сразу почувствовал это.
– Не надо сердиться на меня. Даже в шутку, – сказал я. – Мне сейчас хочется поблагодарить вас. От всей души. Сначала ваши анализы, теперь это письмо. Все это так кстати! Словом, спасибо. И желаю вам счастья! – Я протянул ей руку и произнес многозначительно: – Во всем.
Я заметил, что она вдруг покраснела. «Попал в точку», – подумал я. Мне захотелось. сделать ей что-нибудь очень приятное – такое, чтобы она поняла наконец, что я искренне желаю ей счастья; что все те резкости, которые я позволял себе в прошлом, относились вовсе не к ней. И я сказал:
– А Григорий – прекрасный парень и мой большой друг.
Внезапно Ирина сжала губы и, отведя взгляд куда-то в сторону, спросила:
– При чем тут Григорий? Она помолчала немного.
– Послушайте, Андрей, – мне показалось, что голос Ирины прозвучал откуда-то издалека, – удивительный вы человек… Мне кажется, что вы живете… ну, как бы в двух измерениях.
Новые, ранее не слышанные мною нотки прозвучали в ее голосе. Казалось, она хочет вложить в свои слова какое-то особое содержание.
Я вдруг почувствовал, что не должен пытаться проникнуть в это.
– Насколько я понимаю, все мы живем в трех измерениях, – попробовал пошутить я, но осекся, встретившись взглядом с Ириной, смотревшей на меня в упор.
В этом взгляде тоже было нечто, заставившее меня не просто смутиться, но ощутить смутную тревогу, предчувствие чего-то необычного и очень важного…
– Сейчас я говорю не об том, – продолжала Ирина. – Я хотела сказать, что вы насильно заставляете себя жить одновременно и в прошлом и в настоящем. Вот и тогда, у палаток, вы говорили не со мной. И в туннеле… Бывают моменты, когда вы не видите ничего, что перед вами. Или видите совсем не то, что есть на самом деле. Мне порой кажется, что вы слушаете меня, но отвечаете кому-то другому. А мне хочется, чтобы вы увидели меня и чтобы отвечали не прошлому, а мне, мне! Вот вам чудится, что я люблю Григория. Но я люблю вас, Андрей! – воскликнула Ирина.
Я стоял ошеломленный. Было тихо.
– Не пугайтесь, – с горечью продолжала Ирина. – Я понимаю, что вот так, ни с того ни с сего, зто звучит нелепо…
– Вы… пошутили? – произнес я наконец, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Нет, – ответила Ирина и печально покачала головой. – Впрочем, все это не имеет никакого значения. Одного я наверняка добилась: вы никогда уже не будете говорить со мной о Григории.
«Что же такое происходит? – подумал я. – Нет, не может быть, чтобы я проглядел, не почувствовал всего этого раньше. Не может быть».
– Ирина, я… я люблю другую девушку, ее здесь нет…
– Она в Москве, я знаю, – сказала, не глядя на меня, Ирина.
– Да, она в Москве, но я верю, что она будет здесь. Все это очень сложно и… Мне трудно рассказывать…
– Помните, Андрей, вы сказали: «Иной раз так хочется, чтобы все, о чем думаешь, сбылось…» Ну вот, теперь вы знаете, о чем я думала тогда… О том, что никогда не сбудется.
В этот момент вошел Григорий. Я не расслышал его шагов в коридоре.
– А вот и я, – весело объявил он, снимая полушубок и потирая раскрасневшиеся на морозе щеки. – Ну, как письмо?
Я поспешил отвернуться, чтобы не видеть его лица. Я был уверен – он сразу же почувствует, что здесь, в этой комнате, что-то произошло. Мельком, исподтишка я взглянул на Ирину. Мне казалось, и она должна была растеряться, смутиться. Но Ирина стояла посреди комнаты и смотрела куда-то мимо нас.
