Текст книги "Рабочий день"
Автор книги: Александр Астраханцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
III
Эх, что было, что было! Смех и грех, тошно вспоминать. Набрали шашлыков, в кусты забрались, а уж потом такое вытворяли... И песни орали, и «цыганочку» выплясывали, а уж лучше всех – сам Хохряков. Набрались все как зюзики. Шлюшонки эти Красавина всего помадой извозили. С Хохряковым больше всех возиться пришлось – на четвертый этаж потом затаскивать, а ведь акты так и не подписал. Под занавес Красавину еще жена выволочку устроила, как увидела такого красивого. Никаких шуток уж не понимает – он-то к ней по-человечески: разулся в передней, заполз на четвереньках, повернулся задом: «Возьми, – хнычет, – Люда, лентяйку, огрей как следует, виноват по всем статьям!» – так она как держала чайник с горячим чаем, так и треснула им об затылок, а потом вытолкала в переднюю, закрылась на щеколду и говорит, что это уже в последний раз, терпения ее нет, так что пришлось ему по крайней мере полночи спать посредине передней на полушубке, пока жена не уснула и он не открыл ножичком защелку и тихонько не перекочевал на диван в гостиной.
Но главное-то, что все это пустой выстрел. Хохряков, дирижабль этот, пузо на двух ногах, актов-то так и не подписал.
Последний шанс был утром. Красавин знал все эти тонкости. Приехал к нему на работу спозаранку, тот сидит, руками голову обхватил. Красавин подает ему бутылку коньяку, аккуратно завернутую в рулончик ватмана: «Вот, Иван Иванович, вы вчера просили измененный чертежик мусоропровода», – а сам черную папку наготове в другой руке держит – только распахнуть и акты на стол. Хохряков посмотрел тягостно на Красавина красным глазом – другой смотрел куда-то в пустоту – и сказал:
– Ты ошибаешься, не просил я у тебя чертежика на мусоропровод.
Красавин даже в лице переменился – так неожиданно это было, непривычно, даже страх его взял: что же дальше-то будет? Как быть?
– Вы не больны, Иван Иванович? – уже сочувственно, несмотря на раздражение, спросил он.
– Болен, да, болен! – взревел Хохряков. – Все, не будет вам больше лавочки! Кончилась лавочка, закрылась, прихлопнулась! Неужели не видите – другое время идет? Делать дело надо, а не бумажки подсовывать! Дураки!
– Иван Иванович, ну давайте – в последний раз! Хотите – перекрещусь? Первый с вами выпью за новое время? Но уж эти-то актики сам бог велел подписать по-старому! Сколько за них выпито...
Хохряков уставился взглядом сквозь Красавина, сквозь свою головную боль и еще что-то, что видел только он один, безнадежно махнул рукой и медленно сказал:
– Иди, Красавин. Иди и не приходи, пока все не сделаешь.
Красавин поджал губы и ушел. И пока шел по коридору и спускался по лестнице, цедил сквозь зубы проклятия и слова мести: «Ну погоди, тюфяк растоптанный, я тебе тоже... устрою!»
Он вышел, сел в машину и поехал в трест на планерку. У него самого болела голова после вчерашнего и от всех этих неприятностей, болел желудок, язва чертова, некогда в больницу лечь, некогда на курорт съездить, целебной водички вместо этой проклятой водки попить... Но сильней головной боли и желудка противно, надоедливо ныло и ныло где-то внутри, холодило грудь, а по спине пробегал гадкий, похожий на гриппозный, озноб – ожидался грандиозный разгон на планерке за несданный дом.
IV
Длинный стол. Сначала вперемежку – начальники стройуправлений и отделов, представители субподрядчиков, затем – заместители управляющего и главный инженер, а в самом торце – сам Затулин. Сидит мрачнее тучи, мечет громы. Сегодня тридцатое, сегодня полагается положить ему на стол подписанные акты. Никакие объяснения не принимаются. Первоочередной и главный вопрос сегодня – сдача.
Первым по распорядку обычно встает начальник первого СМУ Замурдаев. Красавин – вторым. У него есть время сориентироваться, и он обычно внимательно слушает Замурдаева, улавливает оттенки вопросов, замечаний начальства, ошибки в ответах. Кроме своего дела надо ведь знать еще, что сегодня на уме у начальства и откуда дует ветер.
– В каком состоянии дом по Болотной? – спрашивает Затулин.
– Акт сдачи подписан всеми, увезли ставить печати, – четко отвечает Замурдаев. – Перечень недоделок составлен, согласован, отпечатан, роздан всем исполнителям под расписку, а также главному диспетчеру.
– Только что, перед планеркой, отдал, – подтверждает главный диспетчер и подает Затулину листок.
Затулин, маленький и резкий, приближает его к глазам. Лист в одной руке, крупные очки в темной оправе – в другой. Наступает тишина.
Наконец лист откладывается в сторону. Вздох облегчения – пронесло.
– Та-ак. Дом по улице Пирогова?
– Хохряков не подписал, – так же четко отвечает Замурдаев.
Красавин напрягает слух и тихо ликует – ага, уже есть компания, вдвоем гореть легче.
– У них там еще благоустройство не закончено – только сегодня чернозем завозят, – подсказывает Затулину диспетчер.
– Кто из треста инженерной подготовки ответствен за этот дом?
– Алабухов, – отвечает диспетчер и тянет шею. – Где Алабухов?
– Здесь я, – подает голос, кривя темное, помятое лицо, Алабухов. Он сидит рядом с Красавиным: время от времени они перешептываются и хихикают. Наверное, вспоминают вчерашнее.
– Для вас что, график – бумажка? – резко бросает ему Затулин.
– Вы же сами позавчера дали команду: весь чернозем – на детсады.
– Но я же не запрещал вам работать во вторую и третью смены! Сколько они вчера вывезли во вторую и третью смены чернозема? – спросил он у диспетчера.
– Вчера во вторую и третью смены они чернозем не возили, – заглянув в свою тетрадку, ответил диспетчер.
– Вы что, решили саботировать сдачу? Или до вас никак не дойдет, что чернозем – такой же строительный материал, как кирпич и железобетон?
– Автотранспорта нет на вторую и третью смены, – отвечает Алабухов.
– Сейчас проверим. Набери номер автобазы, – сказал Затулин диспетчеру. Диспетчер встал, подошел к письменному столу управляющего, набрал номер телефона, поднес аппарат Затулину, сказал:
– Как раз на директора попали.
– Слушай, Валерий Петрович, – взял трубку Затулин, – добрый день, ты что, не выделяешь тресту инженерной подготовки транспорт на вторые и третьи смены?.. Та‑ак... Знаю, что на сельхозработы забрали, у меня самого забрали... Лимиты на бензин? А они могут тяжелым транспортом, ему бензин не нужен... Та‑ак... Вот это хуже всего, это уже разгильдяйство – что заявки поздно дают. Ну, все у меня, – Затулин положил трубку. – Так вы считаете, что мы за вас должны об автотранспорте заботиться? – он нажал кнопку в торце стола, вошла секретарь. – Дайте немедленно телефонограмму в их трест, – бросил ей Затулин, – чтобы главный инженер прибыл ко мне в четырнадцать ноль-ноль по вопросу вывозки чернозема, гравия и асфальта. Если никто не прибудет или прибудет неответственный представитель, вопрос будет вынесен в главк. Все! – Секретарь кивнула и удалилась. – Кстати, с ними я решу вопрос о вашей компетентности здесь, – сказал он Алабухову. Алабухов обиженно подернул плечами. – А остальные подписи по дому собрал? – продолжал опрос Замурдаева Затулин.
– Нет еще пожарников – не приняли пожарную сигнализацию по магазину первого этажа. Отступление от проекта не согласовано.
– Ну, Замурдаев, ты хоть и молодой у нас, но пора уж тебе без помочей ходить! Сколько можно тебя носом тыкать! Вон уже и пожарники тебя носом тыкают! Ты хоть немного-то самолюбия имей, нельзя же совсем без самолюбия, – забрюзжал Затулин. Холодно, не мигая, он посмотрел на Замурдаева, потом надел очки и снова посмотрел. Замурдаев ежился под его взглядом.
– Ну, а Хохряков-то что? Ты возил его на объект? – спросил могучий седой человек с могучим грудным голосом по фамилии Бочило, бывший управляющий, а ныне заместитель управляющего. – С ним ведь тоже надо уметь разговаривать.
– Возил, – уже не так четко ответил Замурдаев. – У него больших претензий нет как будто. Говорит, подпишу последний.
– Ну вот, сутки сроку тебе, Замурдаев. Чтобы послезавтра положил на стол акт. Бочило поможет тебе. Запиши в протокол, – сказал Затулин диспетчеру. И опять – Замурдаеву: – Что у тебя с насосной?
Они еще разбирались с насосной, а Красавин уже готовился к ответу – искал в уме варианты объяснений. Наконец Замурдаев сел. И сразу:
– Почему, Красавин, десятый дом в сотом квартале не подписал?
– Хохряков требует переделывать чистовую отделку, – ответил Красавин.
– Какие меры принял?
– Вернул две бригады.
– Ты что, решил завалить сдачу? – сдерживая раздражение усмехнулся Затулин.
– Я предупреждал, дом пойдет тяжело. Если уж мне вывернули руки, заставили кончать раньше срока, так прошу помочь. Ведь сам горисполком настаивает на сдаче... Всем нужно место под спортзал, всем нужны галочки, а Красавин – отдувайся?
– Оправданий ищешь. А что, разве тебе разрешили брак делать, если срок маленький?
– Много чего говорили, я на пленку не записывал. Давно обещал: куплю магнитофон, буду во всеоружии на планерку ходить.
Раздались смешки, напряжение спало. Затулин уже не мог продолжать в резком и грубом тоне. Красавин рассчитывал именно на это – он слыл говоруном, остряком и «темнилой», мастером затемнять суть дела, и репутацию свою он старался поддерживать. Все знали и то, что Затулин ему многое спускает, они с Красавиным – товарищи еще со времен прорабства. Но хоть и говорят, что старая дружба не ржавеет, Красавин жаловался кой-кому, что все на свете, увы, ржавеет и все на свете имеет во‑от такой конец.
– Какая тебе еще помощь нужна? Вот Замурдаеву, я поверю, нужна помощь – он субподрядчика пока не может в кулак зажать. В исполком я из-за твоего дома не пойду – мне там важнее дела решать. Сдать с низким качеством твой дом, а потом выстаивать там и объясняться?
– Мне нужна неделя, чтобы все сделать. Если б только Хохряков подписал, я б задним числом сделал! А он уперся. Канистру водки ему споил, только что не искупал.
Опять смешки. Все оживленно заговорили.
– Это вы умеете – водку пить и поить, – пробурчал Затулин.
– Не умеют и этого! – возразил ему Бочило. Повернулся к Красавину.
– Ни строить вы, ни поить не умеете! Купите бутылку водки и пачку «Беломора» и думаете – он у вас на крючке. Бестолковый народ!
– Да я в ресторане... – вспыхнул было Красавин.
– Хватит, прекратите! – стукнул ладонью по столу Затулин. – Не о том разговор завели! Я ж вам по-русски твержу с начала года: пора перестраиваться, надвигается время повышения качества, а вы как дети, которые играют под горой, которая вот-вот обрушится! Посмотрите, что было за последний год: постановление Госстроя, приказы министерства, главка, решения горисполкома по качеству жилья и по жалобам, – загибал пальцы Затулин. – Если вы вовремя не перестроитесь, эта гора вас погребет. Мало того, что делает главный инженер со своими техническими службами, – вы все должны работать с этими службами! В прошлом году я вам еще помогал, нынче я вам помогать спихивать брак отказываюсь. Не собираюсь выстаивать и объясняться перед всякими высокими комиссиями, и, если придется еще объясняться, я с собой вас буду вытаскивать и ставить впереди себя. Хохряков там тоже стоял – так что ж, он будет головой рисковать ради вас? Он сам на волоске, – он запнулся, так как, кается, сболтнул лишнее, и тут же поправился: – Запомните, кто не перестроится, того жизнь накажет! Ты меня понял, Красавин? Но сегодня мне нужен дом, а чтобы дом был, надо, чтобы сегодня в каждой квартире его работали люди!
– Хорошо, будет кондиционный дом, но я завалю следующий месяц.
– А ты нам условия не ставь. Ты меня понял? – с нажимом спросил Затулин.
– Понял, – уныло ответил Красавин.
– Запишите, – кивнул Затулин диспетчеру. – Красавин должен послезавтра представить акт сдачи дома...
V
Красавин целый день занимался делами стройуправления, к вечеру съездил на дом и затем позвонил Хохрякову: завтра часов в десять заедет за ним. Хохряков ответил, что уже обещал поехать не то четверым, не то пятерым.
Назавтра Красавин нашел Хохрякова только в два часа дня в каком-то доме какой-то неведомой организации, то ли Геологостроя, то ли Трансстроя, усадил в свой «газик» и повез на свой десятый дом. Коньяк на всякий случай лежал у него под сиденьем.
В красавинском «газике» Хохряков сел, не дожидаясь приглашения, на переднее, более удобное сиденье, развалился, расстегнул пальто и пиджак, вывалил живот, устало отдуваясь и сопя. Расстегнул ворот рубахи, почесал волосатую седую грудь. Был он раздражен, кривил большой сизый рот, скалил зубы.
– Много зарезал сегодня людей, Иван Иванович? – игриво приступил к нему Красавин, с заднего сиденья.
– Почти всех. Одному подписал, – прохрипел Хохряков. – Я вас теперь вот как зажму! – он показал огромный кулак, из которого, казалось, сейчас брызнет и побежит струйкой чей-то алый сок.
– Да зачем зажимать, Иван Иванович? Все под одим богом ходим.
– Все, – подтвердил Хохряков, колыхаясь на сиденье, ласково похлопывая пальцами по животу. – Что, Красавин, тебя пожалеть надо?
– Пожалеть, Иван Иванович, пожалеть – в последний раз. А уж потом – жмите на полную! – Красавин легонько рассмеялся.
– Гхэ-э-э, – тоже зашелся смешком Хохряков. Потом вдруг резко обернулся, глянул в упор холодными, бесцветными глазами, покачал толстым пальцем: – Нет, Красавин! Халтура не пройдет, зря деньги на ресторан ухлопал, – и опять устало повернулся вперед и развалился удобней.
«Знаем мы вас, – подмигнул ему в спину Красавин. – Покуражишься – и подпишешь».
В доме вовсю еще работали: подкрашивали, подбеливали. Красавин семенил впереди Хохрякова, распахивая перед ним двери.
– Вот видите, Иван Иванович, работаем еще, не стыжусь показать. Все ваши замечания устраняем.
Хохряков прошел несколько квартир. Остановился.
– Что ты мне опять эти сопли показываешь!
– Иван Иванович! Да ведь почти все переделали! – с отчаянием, с мольбой в голосе простонал Красавин.
– Да ты хоть вверх ногами дом поставь, а щели в окнах как были, так и остались. Штукатурку переделали, что шелушилась, а побелка? Одна стена так, другая – этак. Перебелить все! Пятна купоросом вывести. Отмостку позади дома так и не переделали. Стойки под козырьками на входах сикось-накось. Вы что, маленькие? Тыкать носом в каждую щель?
Красавин совсем упал духом.
– Ну хорошо, Иван Иванович, исправлю я это – а завтра вы новые замечания найдете? Этому же конца не будет!
– Найду – переделаешь. А ты что хотел – сам мне указывать?
– Ладно, Иван Иванович, сделаем и это. Завтра к вечеру снова заеду.
Красавин отвез Хохрякова в его контору, где его тут же перехватили, а сам вернулся, собрал всех – начальника участка, прораба, мастеров, бригадиров, сделал им внушительный «разгон», объяснил положение со сдачей и заставил всех работать сегодняшний и завтрашний день в две смены, сам прошел по всем квартирам, сам расставил людей, дважды – в девять часов вечера и назавтра в обед – приезжал проверять выполнение и только после ого поехал за Хохряковым.
Хохрякова не было. В вестибюле его конторы толклись такие же мученики, как и Красавин – начальники стройуправлений, главные инженеры, заместители начальников – люди большей частью знакомые между собой: если не работали когда-нибудь вместе, то обязательно встречались раньше на совещаниях, заседаниях, комиссиях, коллегиях. Одни приезжали, другие уезжали, третьи просто сидели на диванчике у журнального столика и курили, чтобы передохнуть четверть часа в покое, перекинуться парой слов с коллегой. В общем, в конце каждого квартала и месяца здесь образовывался небольшой летучий клуб обмена мнениями и новостями.
Всем нужен был Хохряков, и никто не знал, где он есть.
– Опять, поди, кто-нибудь поит, – сказал длинный молодой человек, нервно куря сигаретку. Он стал появляться здесь недавно, был задирист и еще слабо ориентировался в обстановке.
Хохрякова в этой среде знали очень хорошо и передавали из уст в уста более молодым легенды о нем – о том, что ни одна компания с ним не обходится без того, чтобы он не читал стихов и не плясал «цыганочку», причем и то и другое, согласно легендам, он делает мастерски, или о том, что он любит подписывать акты весной – на лужайке у ручейка, летом – на песке у реки, осенью – где-нибудь у костра с шашлыком, а зимой – только в хорошем ресторане, причем по поводу каждой такой ситуации обязательно существует анекдот, и в каждом анекдоте Иван Иванович обязательно оказывается в конце концов или хитрец, или молодец; про то, как его в лесочке грибами обкормили до дикого расстройства желудка и он за сутки похудел вдвое, а потом этих ребят видеть не желал; работает начальник, а документ у Ивана Ивановича подписать не моги, посылай подставного, и пожаловаться нельзя – знает узкий круг и посмеивается в рукав, в том числе и сам Иван Иванович, а пожалуйся – и разнесут по всему городу, и считай, накрылась карьера – в глаза засмеют. Или как Иван Иванович заказал одному достать холодильничек среднего класса, а тот, чтобы уважить, перестарался – достал новейший ЗИЛ, сам доплатил, сам привез, а Иван Иванович ему: «Помоги занести, у меня радикулит», и тот на четвертый этаж эту громадину пер вдвоем с шофером, оба маленькие, слабосильные, а Иван Иванович сзади все четыре этажа помогал советами, и ему хоть бы что, а тот с тех самых пор с радикулитом замучился и проклинает Ивана Ивановича.
– Но это же безобразие! Договорился с ним, а его нет, – все волновался молодой человек, взглядывая на часы и докуривая третью сигарету подряд.
– Привыкнешь, – успокоили его.
– Говорят, его угощать надо, а я не умею, – опять сказал молодой, досасывая окурок до фильтра.
– Какие твои годы? Научишься, – опять успокоили его.
– Я его вчера укачал, как верблюда, – сказал Красавин, – а все равно не подписал.
– Ну, это уж совсем наглость, – отозвался кто-то.
– Старичье придумало эту дурацкую традицию, а мы – отдувайся. Чихал я на традицию, – возник еще один молодой, с этаким чеканным профилем, но уже стреляный – Красавин уже не раз видел его здесь. Из очень деловых.
И тут началось вроде как совещание, в котором приняли активное участие все присутствующие.
– Вообще, пора бы уж, в самом деле, положить этому конец – ни в какие рамки не лезет. Наглеет и наглеет с каждым днем.
– Ведь он и взятки берет.
– Да ну! Иван Иванович-то? Не верю, я много лет его знаю.
– Деньгами, может, и не берет, а вот гараж отгрохал – за деньги, что ли? Один – панелей на стены, другой – плиты на перекрытие, третий – ворота.
– Знаем мы про этот гараж. Ну вот ты, строитель, будешь строить себе гараж – что, все покупать по розничным ценам будешь? Да достанешь бесплатно или за полцены: где – брак, где – неликвид, а где и сортовое изделие.
– Большая разница: или себе, или начальнику архстройинспекции.
– Разницы нет – и то и другое подпадает под закон и наказуемо.
– Дело, ребята, даже не в этом, а в том, что распоясался. Матерится при всем честном народе, при женщинах. Да я сам не хочу, чтобы меня кто-то материл, пусть я сто раз виноват!
– Жаловаться на него пора.
– Жалуйся не жалуйся – горбатого могила исправит.
– А чего нам его терпеть? Давно пора свалить. Надоело.
– Ну да, свалишь его, у него со всех сторон связи. Даже, кажется, в Москве, в Госстрое. Как паук в тенетах. Вы все полетите, а он останется.
– Это еще как сказать. Если всем взяться...
– Да написать коллективное письмо в горисполком и горком.
– Я терпеть эти кляузы не могу!
– Чистоплюй.
– Да нет, просто я знаю, как меня донимают эти коллективные письма и жалобы. Они сокращают жизнь человека на двадцать лет. Давали бы в сорок лет пенсию!
– Да как же, ребята, без Ивана Ивановича-то? Не с кем будет ни водки выпить, ни стишков послушать, ни «Цыганочку» сплясать.
– В цирк его, если без него скучно. По воскресеньям будешь на него с детьми ходить, а в будни – работать надо.
– Если ты такой умный, то почему ты только начальник стройуправления? Что, новый, думаешь, лучше будет? К этому хоть ход знаем.
– Хуже не будет.
– А что, в самом деле, молодых мало? Да хоть из нас. В других городах – я вот бывал в командировках, интересовался – молодые способные ребята, а дела идут лучше наших. Уж такой позорной штуки, во всяком случае, нет.
– Давайте, в самом деле, ребята, провернем это дело...
...В тот же день часов в восемь вечера Красавин из дома звонил домой Затулину – докладывал о том, что задание не выполнил – акт по десятому дому подписать не смог.
– Ты что же это? – спросил Затулин. Однако строгости, резкости в его голосе сейчас не было. Красавин, если надо было сообщить что-нибудь неприятное, предпочитал звонить ему часов в восемь-девять вечера, когда Затулин, конечно, после ужина полулежит в мягком кресле, читает газету или смотрит телевизор, а жена или дочурка дает ему телефонную трубку. Тогда у Затулина голос грудной, спокойный и желание поговорить по-товарищески. – Значит, дом не попадет в статотчетность за квартал? Ну-ну... Кроме того, что трест наказываешь, наказываешь еще и себя – не видать тебе ни классного места, ни премий. Уж я тебя тогда закручу на все гайки – удружу по-товарищески. А в чем все-таки дело?
– А черт его знает, ничего не пойму. Моя система, ты знаешь, всегда срабатывала, а тут – его будто подменили. Рявкает, как раненый зверь, – не подступись.
– Положим, вежливостью он никогда не отличался. С каких пор твои уши стали девичьими?
– Дело не в этом. Мои уши, кстати, так залиты грязью, что, наверное, уже не отмоешь. Но выслушивать просто так, без компенсации – я ведь не мальчик, не простофиля какой-нибудь, не бич с помойки, я все-таки начальник стройуправления. Но дело, опять же, не в этом. Мне все время кажется, что он ждет от меня в лапу, что сунь я ему сотнягу – и все поедет как на мази. Знаю – плохой дом, согласен – принимать его нельзя, но ведь сходили с рук дома и хуже. С коньяком, с водочкой, но сходили! Я понимаю: выпить в ресторане и съесть цыпленка со служебным лицом – нехорошо, конечно, но это наши ветхозаветные нравы, или как их там называть. Это объяснимо. Не обмыть новую вещь – скупым можно прослыть на весь свет. Но взятки – позвольте, я не настолько еще опустился. А знаю, кое-кто из наших сует ему...
– Интересно, кто это?
– Хм... Извини, но стукачом я у тебя работать не собираюсь. Ты уж сам такие дела секи. Я только предупреждаю, как бы нам вместе с Хохряковым не вляпаться – клеймо на всех ляжет, если вдруг всплывет...
– Мда-а... Ты что-нибудь предлагаешь или просто так?
– Что я могу? Знаешь, когда зубы болят и флюс развозит по всей щеке? Опухоль может и до носоглотки дойти, и до глазных впадин, и до мозга. Так вот зубодеры в таких случаях удаляют больной корень.
– Что это ты мне говоришь? Какой корень? Не темни – кого ты имеешь в виду?
– Того самого, о котором мы говорили.
– Но ведь так можно договориться черт знает до чего. Такие корни растут крепко.
– Но и тебе грех жаловаться. Управляющий трестом, депутат горсовета, член постоянной комиссии по строительству при горкоме... Это не мне, мелкой шавке, лаять.
– Потом – что мне до него? Не я дома сдаю, а вы. Мое дело – вас погонять, чтоб на ходу не спали.
– Хорошо, тогда я сам буду. Есть тут инициаторы из молодых, большое желание испытывают спихивать зачервивевших стариков, примкну к ним. А то черт знает до чего можно докатиться с такой жизнью. Но если уж под него потом начнут крепко копать, могут и до тебя докопаться.
Затулин долго молчал – что-то соображал.
– Ну так что? – спросил нетерпеливый Красавин.
– Ты мне много вопросов не задавай, я сам больше люблю задавать вопросы. Я все-таки не понял: дом ты собираешься сдавать? Или он тебя уже не интересует?
– Собираюсь. Надеюсь, завтра все-таки.
– Ну, а насчет Хохрякова ты пока ни на что не надейся.
