Текст книги "Рабочий день"
Автор книги: Александр Астраханцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
АРТИСТ
Рассказ
Хорошо владея искусством мимики, он придал своему лицу выражение равнодушия и усталости, к спокойному взгляду добавил властности и снисхождения, пока немного вяло и расслабленно проходил по узкому коридорчику проходной с распахнутыми в обе стороны дверями под зорким, внимательным взглядом охранницы в берете и черной гимнастерке, пьющей чай с блюдечка за зеленым барьером и явно претендующей на знание психологии людей и умение определять их с первого взгляда.
Он знал уже, что сквозь эту проходную можно проникнуть и без пропуска, что охрана тщательно проверяет только выходящие машины, что, если и остановят, можно просто-напросто оставить паспорт и пройти, но он вступил в игру, он молча условился с охранницей, что он деловой человек, и если бы она его остановила и потребовала пропуск, а он не смог бы его предъявить, то она заподозрила бы его чуть ли не в шпионаже, и уж дудки тогда ему пройти – только через ее труп или если начальство разрешит.
Никогда в жизни он не бывал ни на проходных, ни на заводах и потому чувствовал некую робость и даже страх. Эта робость в нем смешивалась с робостью другого рода: он казался себе сейчас бездельником, идущим мешать серьезным, занятым своими делами людям. И ничего не мог с собой поделать.
Еще перед проходной кто-то за ним все время шел, громко и четко, почти по-военному стуча каблуками. Краем глаза, не оглядываясь, он заметил: это женщина, приземистая и с кошелкой в руке. Но женщина и сухой преследующий стук существовали в его сознании раздельно. Он повернул к проходной, она свернула за ним, и ему показалось, что ей от него чего-то нужно. Проходную он миновал, услыхал за спиной, как охранница остановила женщину, и даже возликовал: ага, вот тебе, чтоб не пугала честных людей! Но уже на территории завода стук опять начал его преследовать. «Наваждение», – мелькнуло в его сознании, и, когда стук каблуков стал невыносимо близким, а чужое дыхание, уже слышимое, замерло – она, наверное, открыла рот, сейчас спросит что-то, и тогда откроется, что он здесь чужой, – он не выдержал: обернулся и беззвучно выдохнул в лицо испуганно попятившейся от него женщине: «Я из другой организации! Я ничего здесь не знаю!» Разрядившись таким образом, он повернулся и пошел дальше, повторяя про себя заклинания для собственного успокоения: «Спокойно, спокойно. Хоть ты и Юлий, но не Цезарь. Слишком серьезно – играй, играй!» А ритм каблуков, до этого властный и даже насмешливый, сбившись, потек в сторону, в сторону и постепенно затих за углом здания. И ему открылось все сразу: штабеля бревен, досок, кучи щепы и белых, как снег на солнце, опилок и на их фоне красные кирпичные цеха и металлические конструкции эстакад, башен и труб, бьющий в ноздри крепкий скипидарный запах и запахи масляной краски, бензина и креозота, потом – шум от движения и трения древесины и железа; и только потом уж – движущиеся среди всего этого люди.
Он наконец остановил прохожего в спецовке – тот нес под мышкой шестерню – и спросил, как пройти туда, где есть токарные станки. Прохожий показал. Он пошел, куда показали, и вошел в распахнутые ворота. В помещении стояли станки. Он подошел к одному из рабочих, тот что-то делал на небольшом стареньком станочке.
– Простите, я из другой организации и никого здесь не знаю, – обратился к нему пришелец, называющий себя Юлием. – Понимаете, мне нужно сделать большое деревянное яйцо, вот такое примерно, – он показал пальцами обеих рук овал длиной сантиметров в двадцать. – Вы бы не смогли?
Станочник посмотрел на овал, потом куда-то в сторону, при этом лицо его было непроницаемым, и Юлий никак не мог угадать, как ни старался, – понял он или нет, о чем разговор?
– Почему это не смогу? – наконец разлепил губы станочник.
– Вот и хорошо, даже чудесно! – поддержал его Юлий. – Но понимаете, заказ у меня частный, я не знаю, сколько это стоит.
– А сколько дашь? – Взгляд станочника наконец перестал ускользать, остановившись на пришельце.
– Червонца хватит?
– Четвертак, – сухо сказал станочник.
– Н-ну... что ж, в этом есть своя сермяжная правда, – уныло кивал головой Юлий. Ему казалось, что червонца за точеную болванку за глаза довольно, но, видимо, он чего-то недопонимает? Во всяком случае, выхода нет.
– А когда вы сделаете? – спросил он.
– Приходи через неделю в эту же пору.
– Н-нет, этот срок меня не устраивает.
– Ну, три дня хватит?
– Тоже нет. Нельзя ли завтра?
– Нет, нельзя. Не буду же я тебе на сверлильном точить! Я его в другом месте делать буду.
И тогда Юлий – ему пришла мысль, что он и сам может поискать умельца в другом месте, – сказал «до свиданья», повернулся и пошел.
У кого-то спросил, как найти начальника цеха, и кто-то куда-то показал. Так он пришел в кабинет, в котором сидел начальник цеха. Кроме начальника там были еще люди, мужчины и женщины, но начальника он узнал сразу – тот сидел за письменным столом; остальные сидели за длинным простым столом сбоку или на стульях у стены. Начальник что-то говорил, остальные записывали. Было понятно, что он начальник, не только потому, что он сидел за письменным столом и говорил, а остальные слушали. Серый костюм, и серый ворот рубахи, и галстук какого-то неопределенного цвета, и широкое лицо с небольшими немигающими глазами, и даже прикрытая светлыми волосками плешка на темени – на всем лежала неподвижная печать напускной строгости и отчуждения.
– Здравствуйте, – сказал, войдя, Юлий. – Извините, я из другой организации и никого здесь не знаю...
– Кто вы такой? – оглядев его, строго спросил начальник.
– К вам, наверно, никогда еще не обращались цирковые артисты? Я артист цирка.
– К-как... К-как... – что-то хотел и не мог сказать начальник.
– Цирковой клоун Юлий Залусский. Понимаете, мне понадобилось для реквизита большое деревянное яйцо...
– К-как вы сюда попали? – наконец сказал начальник.
– Я же сказал, что я артист цирка, – развел руками пришелец и улыбнулся. – Могу превратиться в мышку и пролезть в щель.
– Вы пьяны! – проговорил начальник.
– Нет, я не пьян. Насчет мыши пошутил – прошел через проходную, – начал оправдываться клоун. – Видите ли, мне надо где-то сделать яйцо. Примерно такого размера, – показал он.
– Нет, вы все-таки пьяны, – сказал начальник.
– Уверяю вас, я не пьян, – ответил Юлий.
Люди, что сидели в кабинете, с возрастающим интересом посматривали на того и другого; женщины начинали прыскать, прикрываясь ладошками и тетрадями. Начальник чувствовал, что становится смешным, и судорожно искал выход из положения.
Чуть позади артиста стоял невысокий мужичок в сдвинутой набекрень кепчонке, с бумажками в руке – еще на улице он объяснял Юлию, как ему найти начальника, а теперь, войдя вслед за ним в кабинет, все пытался вклиниться в разговор: «Я тут спецрейсом материалы привез – кто мне накладные подпишет?» – но разговор обострялся, и на мужичка-шофера никто не обращал внимания.
Тут-то он и понадобился начальнику.
– А ну-ка скажи, – обратился начальник к нему, показывая на артиста, – он пьян?
Мужичок снизу вверх заглянул в лицо клоуну и сказал:
– Ни в одном глазу. У шоферов на это дело глаз наметанный, лучше всяких приборов.
И тогда начальник махнул на них рукой и сказал:
– Выйдите оба!
– Но как же мне быть? – спросил артист.
– Выйдите, я сказал! – начальник хлопнул ладонью по столу. – Ходят тут всякие, цирк показывают, клоунов мне тут строят. Я планерку веду, поняли? Выйдите оба!
Шофер послушно юркнул в дверь, артист же, взявшись за ручку, грустно посмотрел на начальника и спросил:
– Вы не знаете, почему в цирке быков не бывает? Лошади бывают, медведи, слоны. Даже ослы. А быков не бывает.
– Я сейчас охрану вызову!
– Вы подумайте над этим, когда планерку кончите! – Он повернулся и вышел. Шофер в коридоре все мучился, у кого же ему подписать накладную, а Юлий вышел на улицу и повесил голову. Ему посреди всей этой неурядицы вдруг пришла мысль: а не построить ли ему на ситуации с начальником репризу? Так просто! Ну вот она, где-то рядом – блуждает в потемках, не в силах облечься в несколько простых ярких слов... Найдитесь же, эти слова, найдитесь скорей, запал пройдет!
Однако обдумать репризу ему мешала горечь. Она мутила душу, расплывалась тиной, и ему сделалось грустно и обидно.
«Боже, – думал он, – и это народ – и этот рабочий класс, и начальник... Им он должен отдавать себя, свою жизнь, которую ежедневно должен превращать в сгустки радости и смеха... Именно жизнь, потому что его работа – это его жизнь. Потому что у него нет восьмичасового рабочего дня, нет мастерской, где бы ему сделали реквизит, нет даже дома, как у них, с кухней и ванной; ни у жены, ни у сына нет не то что комнаты, а хотя бы своего привычного любимого уголка, у него самого нет места, где бы можно посидеть с друзьями за вином или кофе. Дома нет и нет друзей – только дешевые гостиницы, гостиницы, гостиницы, с запахом табачного дыма и сбежавших щей, и бездна приятелей, с которыми учился или работал на манежах или жил в этих гостиницах, и нельзя ни вина, ни кофе, потому что он должен жить для своего искусства, потому что вечером он должен показывать его вот такому рабочему и такому начальнику, а через два месяца – точно таким же в Свердловске, а через четыре – в Воронеже, а через шесть – в Кишиневе, а через пять или десять лет круг снова приведет его сюда, и все время он должен думать, чтоб его искусство от времени не стало ремеслом...
Так он стоял и думал посреди двора, когда услышал рядом женский голос:
– Вы правда из цирка?
Женщина была средних лет, миловидная и улыбчивая.
– Правда, – ответил он, подняв голову, и вспомнил: она сидела на планерке сбоку, у стены, и первая прыснула в тетрадку.
– Вам, правда, надо деревянное яйцо?
– Увы, тоже правда, – меланхолично ответил он.
– Пойдемте со мной.
– Видно, что вы неопытный, – продолжала она. – Надо знать, к кому обращаться. К начальству бесполезно, – им всегда некогда. Я, когда мне что надо, – к секретарю, к кассирше, к профоргу. Они люди маленькие, а толку больше – от них тоже иногда кое-что зависит. Начальники-то ведь только приказывают, а делают маленькие люди. Но главное – не забыть их доброты, самой при случае доброе дело сделать. Я не забываю: что от меня зависит – всегда сделаю. На этом мир стоит. Вам, конечно, заботы маленьких людей – скучные, вы артист, а нашей сестре жить надо с детьми да с оболтусами мужьями, вот и учишься...
Они пришли в другой цех; там тоже стояли станки, было много стружки и опилок, и все кругом гудело и работало. Они прошли мимо одного, другого станка и остановились возле третьего. Женщина подошла к работающему на нем высокому светловолосому парню и заговорила с ним. Юлий слышал.
– Витя! Послушай, Витя! Тут вот товарищ из цирка, короче, клоун – говорит, ему надо сделать яйцо для фокусов, вроде как страусиное. Сделай, а?
Светловолосый Витя оглянулся и пощупал взглядом клоуна, оценивая на глаз, не разыгрывают ли его. Сказал отчетливо, чтоб и артист слышал:
– Раз надо, что ж.
– Ну, Ви-итя! – пропела женщина, взяла его под руку и подвела к артисту.
– Вам, говорите, яйцо надо? – спросил Витя, вытирая руки о спецовку. – Давайте размеры.
– Вот такое примерно, – Юлий сложил пальцы и показал.
– Так не пойдет, – парень достал из кармана замусоленный чертеж, развернул обратной стороной и подал артисту. – Вы нарисуйте прямо в натуральную величину. Складывалось впечатление, что он дельный парень, и у Юлия забрезжила надежда. Он быстро нарисовал. Витя забрал, посмотрел, сделал несколько деловых замечаний. Сказал:
– Вы подождите здесь, я быстро, через полчаса. Это надо в ремонтно-механическом, на токарном. – Он тронулся с места.
И надо же было Юлию сказать, что он там уже был!
– Как «были»? – остановился Витя. – Ну и что?
– Обратился к одному, а он говорит: четвертной, и срок – неделя.
– Кто это, интересно?
– Невысокий и примерно вот такой, – Юлий состроил гримасу, сгорбился и уменьшился ростом. Витя неожиданно для такого делового и серьезного человека взорвался от хохота, хлопнул себя по бедрам и сразу стал простым, добрым и своим в доску парнем.
– Да это же Вахромеев! Точно, он и есть! Он может! Вот скотина!
Подошел пожилой, степенный мужчина в спецовке.
– Что за шум, а драки нет?
– Да вот, представляешь, Степаныч! Нет, ты сначала познакомься... Извините, как вас звать, не знаю, – обернулся он к Юлию.
– Залусский Юлий.
Степаныч неторопливо подал руку.
– Представляешь, Степаныч, – дергал его за руку Витя, – Юле надо яйцо, он подошел к Вахромееву...
– Какое яйцо?
– Да деревянное! Юля же – цирковой артист. Между прочим, клоун. Пошел к Вахромееву, а тот с него – четвертак, представляешь!
– Постойте, постойте, – Степаныч всмотрелся в Юлия и вдруг ткнул в него пальцем. – Грустный влюбленный?
– Да, – кивнул Юлий, улыбнувшись.
– И веселая подружка?
– Конечно!
– Она ведь тоже, кажется, Залусская? Жена? Или сестра?
– Жена.
– У клоунов тоже жены бывают? – растянул рот в улыбке Витя.
– Они тоже люди, – рассудил Степаныч.
– Нет, ты представляешь, Вахромеев-то! – продолжал Витя.
– Скотина он, – согласился Степаныч.
– Я и говорю! Морды таким бить, чтоб не позорили.
– А мне понравилось, – повернулся Степаныч к Юлию. – Здорово у вас получается. И смешно, и вроде как по-человечески грустно, аж до слез. Ты не видал, Витя?
– Нет. Но я обязательно...
– А я в цирк наведываюсь – внук у меня, знаете, любитель. Клоунов вообще-то не особо – что за смех: «Бим, это моя нога?» – «Нет, Бом, это моя нога!» – визгливо передразнил Степаныч, и все трое засмеялись. – Я больше уважаю, когда зверей показывают. Львов, тигров. Но у вас с женой здорово получается. Нет, ты, Витя, посмотри.
– Вот хочу сам Юле яйцо сделать, – сказал Витя.
– Ты-то? – Степаныч глянул на него вприщур. – Давай я сделаю. Я ж шесть лет токарил, когда еще мебель была с точеными фасонками.
– Не‑е, я сам.
– Ну, сам так сам, – Степаныч немного обиделся. – У Петровича на складе выбери добрую заготовку. У него там и дубовая, и буковая, и красного дерева. Вам из какой лучше? – обратился он к Юлию.
– Да все равно, – развел руками Юлий. – Большого значения не имеет.
– А мне кажется, из березового комля. Милое дело. Легкая, звонкая, красивая и не колется. Только, Витя, выбери сухую, а то он подсунет!
– Да знаю! Юля, у меня идея: пойдем вместе – выберем, посмотрим.
Они пошли. Юлия что-то беспокоило в развитии этой истории – какая-то нелогичность, неожиданность происходившего. Сейчас его беспокоило именно то, что все так гладко начинает складываться. Как говорил один старый знакомый: «Слишком хорошо – тоже нехорошо».
На всякий случай спросил Витю:
– Ничего, что я тебя отрываю в рабочее время?
– Да-а! – махнул тот рукой. – Наверстаем. Я так понимаю: если человек просит, выручать надо? Надо. Чего спрашиваешь тогда?
– Да я так, на всякий случай.
У Петровича на складе выбрали заготовку. Пока выбирали, Витя представил Петровичу Юлия, дал ему самую лестную характеристику и рассказал, как Вахромеев хотел надуть Юлия и они с Петровичем заклеймили Вахромеева как прохвоста. Потом Петрович рассказал, как он был знаком с одним артистом, когда в молодости сидел в заключении. Он хотел еще рассказать историю жизни этого артиста, а заодно и своей собственной, но Петровича ждали люди, досаждали и теребили его, да и им надо было идти дальше.
Пошли дальше. По дороге встретили девушку. Витя отсалютовал ей:
– Валюха, привет!
– А-а, Витенька, приветик! – и прошла мимо, стрельнув в сторону Юлия взглядом.
– Хорошая девка? – весело спросил Витя. – Кстати, скалолазка, разрядница. Ты когда-нибудь лазил на наши скалы?
– Нет, – ответил Юлий.
– У меня идея! – Витя повернулся и крикнул вслед девушке: – Эй, Валюха, Валюха! Ушла. А впрочем, черт с ней. Хороший ты, Юлька, человек, хочется тебе что-нибудь приятное сделать. А в пещерах ты бывал?
– Н-ну, бывал, – неуверенно ответил тот. – В Новоафонских.
Витя захохотал. В его хохоте слышалась насмешка и снисхождение.
– Так можешь до колик уморить! Да разве это пещеры? – он сплюнул. – Опошлили до невозможного, до насмешки над природой: рестораны устроили, чуть не на трамвае въезжают! Хочешь, покажем тебе настоящие? Где, можно сказать, не ступала нога человека? Конечно, можно и на скалы организовать, и на яхте по водохранилищу. Тоже красиво, но все не то! Эти залы, эти гроты, эти колоннады, цветы из камня – нет, это надо увидеть! Я как увидел, обалдел, все другое забросил к чертям и заболел спелеологией.
– Я н-не против. Вместе с женой – мы всегда вместе...
– А кто против? Конечно, с женой! Пошли прямо сейчас к Эдику!
– Постой, а яйцо?
– Что яйцо! Сделаю я тебе яйцо, мое слово – железо! В пещеры ведь один не пойдешь – надо готовиться, договариваться, нужно снаряжение. У меня, конечно, разряд, я член спасательной группы, но у нас этим командует Эдик.
Пошли к Эдику. Эдиком оказался бледнолицый молодой человек в очках. Пока что он командовал среди женщин, бутылей, колб и пробирок. Витя познакомил его с Юлием и предложил сводить его вместе с женой в ближайшие выходные в какую-то уникальную, недавно открытую им пещеру. Посовещались. Эдик сдержанно согласился. Чтобы быть краткими и не мешать друг другу, вчерне обсудили некоторые детали, оставляя мелочи на потом. Но вспомнили последний поход, за ним предпоследний, потом оба стали рассказывать Юлию, как это здорово – открывать новые пещеры и какие там зрелища.
– А помнишь, как цветок вырубали? – рассказывал Витя.
– Ты же был инициатором, – ответил более сдержанный Эдик.
– Понимаешь, – начал рассказывать Витя Юлию, от нетерпения теребя его за рукав, – находим в одном из дальних залов цветок. То есть это черт знает что такое! Изумительнейшей красоты цветок, что-то похожее на вот такой тюльпан, – он охватил пальцами пространство со средний арбуз величиною. – Розовые полупрозрачные лепестки, к краю краснее, к середке бледнее, а в самой середке – желтоватая, будто восковая, чашечка! Как живой, чудо и чудо! Все в голос: такого еще никто не видал! Соображаем: в этот зал два дня ходу, на пути – два колодца, два сифона и три лаза; меньше чем со вторым разрядом сюда и соваться нечего; давайте, мол, вырубим и отнесем в музей, чтоб им люди любовались! А мы, кстати, уже делали кой-какие услуги музею. Сказано – сделано. Целый день вырубали – это ведь не живой цветок сорвать, а, простите, сталактит. Ножка у него – что мое бедро, причем надо же умудриться не разбить. Ну, попотели – вырубили. Потом три дня несли через все сифоны и колодцы: в цветочке-то килограммов десять, не разбежишься, да тряслись, чтоб не разбить. Вытащили, развернули – и ахнули! Лежит в руках серая корявая булыга, вся в мокрой глине! Кстати, она до сих пор там под ногами валяется...
– Сломали? – не понял Юлий.
– Ни грамма!
– Понимаете, Юлий, – пояснил более спокойно Эдик, – это так называемый эффект присутствия. Смотришь там, в зале или в гроте, на этот цветок и не знаешь, чему больше удивляться: формам, которые умеет создать природа, или нежности, прозрачности, глубине тонов. А оказывается, это всего лишь игра света от твоего фонаря: под одним углом луча цветок кажется алым тюльпаном, под другим – бледно-желтой розой, под третьим – не цветком вовсе, а, скажем, гроздью спелого винограда или шапкой опят, к примеру. Важно и то, что кругом – чистые влажные плоскости, и все они отражают свет, так что весь воздух наполняется отраженным, таким, знаете ли, радужным светом. Это все равно как осветить бриллиант – лучи на гранях, многократно отражаясь, накладываются и создают явление рефракции, то есть, попросту говоря, игру всех цветов радуги. А залей зал электричеством – и ничего не будет. И еще, знаете, там на каждой фигуре – нежный, как перламутр, налет. А тронь пальцем – пленка исчезает, начинаются потеки, и все пропало...
– Вы, ребята, настоящие поэты! – с тихим восторгом выдохнул Юлий. – Я просто не могу передать, как это здорово – всего только слушать вас! Я буду бесконечно благодарен вам, если мы сходим…
– Давайте договариваться конкретно, – сказал Эдик.
– Меня только яйцо беспокоит, – сказал Юлий.
– Какое яйцо? – не понял Эдик.
Опять пришлось рассказывать про яйцо. Начал Юлий, Витя дополнил историей с Вахромеевым, заклеймил Вахромеева и рассказал, что сам взялся сделать, что они уже выбрали заготовку и как раз идут точить.
– Постой, – сказал Эдик. – Зачем ты, когда Жора сделает лучше?
Витя обиделся; они начали спорить. В конце концов пошли втроем.
В ремонтном цехе Витя первым делом нашел Вахромеева и начал всенародно поносить его. Юлий пытался смягчить Витин гнев – он боялся, что дойдет до рукоприкладства, остановятся станки, начнется расследование и что тут будет – масштабы катастрофы в его сознании уже не вмещались; главное, что он окажется виновником и его поволокут куда-то на правеж, выводить на чистую воду. Но, на удивление, никакой драки, даже маломальского скандала, не получилось. Вахромеев огрызался, но слабо – чувствовал свою вину. Вокруг образовался кружок курильщиков, которые взяли на себя роль судей. Вите пришлось и тут представлять Юлия, рассказывать про яйцо и про то, как Вахромеев хотел надуть Юлия. Закончил Витя тем, что в обиду артиста не даст и не даст, чтобы позорили его рабочую честь. Мнения судей разделились: одни были полностью согласны с Витей, другие стали на сторону Вахромеева, рассуждая так: ну хорошо, артист Вите – друг, а Вахромееву-то – никто, брянский волк, пятая вода на киселе, так почему Вахромеев обязан за бесплатно делать хотя бы и яйцо, хотя бы и артисту? А с другой-то стороны, хоть ты и артист, а не будь лопухом; лопухов-то, которые сами свой карман оттопыривают – на, мол, возьми у меня деньги, – учить надо.
Пока суд да дело, Эдик успел с Жорой, цыганистого вида парнем, чернобровым и белозубым, переговорить. «Можно, – сказал немногословный Жора, поняв все с полунамека, и перекинул окурок из одного угла губ в другой. – Эскиз есть?» Эдик вынул из Витиного кармана бумажку с эскизом, отобрал заготовку, которой Витя размахивал, и передал Жоре. Жора глянул на чертежик и пошел к станку, Эдик и Юлий – за ним. Жора покрутил блестящие рукоятки, вставил заготовку и включил станок. Заготовка замелькала, завертелась, мягко гудя. Брызнула ослепительная стружка.
Судьи спохватились, подошли, окружили станок. Посыпались замечания и советы. Советовал Витя, советовал непонятно откуда взявшийся Степаныч, советовал даже Вахромеев – он еще дулся и косился на Витю, но стоял тут же, смотрел с интересом и советы давал язвительные. Какой-то мужичок, оказавшийся рядом с Юлием, говорил ему почти на ухо:
– Не-е, Вахромеев – неплохой мужик. Есть у него это самое, но он неплохой мужик. Неплохой. А это самое у него есть. А у кого его нет? У каждого свое есть. А так-то он мужик неплохой, не‑ет.
А яйцо появлялось. Тонкие смуглые Жорины руки с быстротой, почти неуловимой глазу, пробегали по рукояткам и рычагам – там подкручивали, там поджимали, там подвигали, а сам Жора впился глазами в заготовку, изогнулся над ней, подобно хищной птице, никого и ничего больше не видя и не слыша, ослепнув и оглохнув для всего остального. И все вокруг, что-то поняв, перестали сыпать советами, а молча уставились на заготовку, как на чудо, будто в самом деле появлялось не деревянное, а живое яйцо.
В толпе произошло какое-то движение. Юлий поднял глаза и почти с ужасом увидел начальника цеха.
– Что здесь происходит? – спросил начальник.
Кто-то ему объяснил. Начальник встретился глазами с Юлием, узнал, усмешливо дернул нижней губой, но справился с собой и сказал хмуро, но не свирепо, как ожидал Юлий:
– Ну и что, что яйцо? Жора и сам сделает, а всем чего околачиваться? Давайте, давайте по рабочим местам!
– Да мы перекурить только! – послышалось с разных сторон.
– Знаю я ваши перекуры! Давайте по местам!
Никто и ухом не повел – только что очнулись и заговорили разом. Начальник прошел мимо раз-другой и, ворча, удалился.
– А я был у него. Он меня из кабинета выставил, – сказал Юлий какому-то незнакомому, что стоял рядом.
– Не-е, начальник – мужик неплохой, – опять полез в разговор мужичок, что реабилитировал Вахромеева. – Попылит и отойдет. Не‑е, неплохой. Но свеженьких любит, это самое, чтобы дать почувствовать, – мужичок тряхнул кулаком и крякнул. – А без этого тоже нельзя, верно? А так-то он мужик неплохой.
– А вы фокусы умеете? – высунулся из-за спины мужичка парнишка с жадно-любопытным взглядом.
– Фокусы в цирке показывают, – цыкнул на него Витя, и парнишка растворился.
Жора наконец сделал последнее движение резцом, и яйцо, еще вращаясь, выпало из станка и начало падать по кривой; Жора поймал его на лету и подал Юлию. Юлий взял его в руки, чистое, шершавое. Горячее чувство благодарности к Жоре и ко всем им наполнило его душу.
– Я благодарен... Просто не знаю, как выразить, как благодарить...
– Да ну, чего там, – махнул рукой Жора. – Ладно.
Яйцо пошло по рукам, послышались соленые каламбуры по поводу яйца, мужской хохоток. Начались оценки:
– Неплохо, неплохо... Молодец, Жора... Как он ловко его... Шлифануть бы еще... Да лачком прозрачным сверху...
– Не надо больше ничего, я сам, – запротестовал Юлий.
Но кто-то уже понес яйцо шлифовать.
Ах, какие они все хорошие люди – и Жора, и Витя, и Эдик, и Степаныч... Даже Вахромеев, даже начальник – неплохие, в самом деле, люди. Даже этот убогий мужичок, что их непременно защитить хочет – в сущности ведь, хороший, добрый человек... Им бы что-нибудь хорошее сейчас...
– Кто-то тут хотел фокусы? – поднял он глаза, собирая волю. Прошелся, потирая руки, гладя длинные пальцы, поймал на лету чей-то соленый каламбур по поводу яйца и развил его:
– Кстати, а вы знаете, где у слонов самое уязвимое место?.. У меня дедушка был дрессировщиком. Однажды после революции ему предложили взять группу слонов – ее бросил француз и сбежал. Своего кода общения с ними он, разумеется, не оставил, слоны тоже помалкивают... – начал он забавную историю.
Кругом начали улыбаться, расступились. Юлий завладел всеобщим вниманием – только оно могло его подстегнуть, взбодрить, привести в нервно-возбужденное состояние вдохновения, потому что он не был готов что-либо показывать, – и тогда, не прерывая рассказа, он подошел к парнишке, который просил фокусов, взял его за нос, тряхнул, будто высморкал, подставил вторую ладонь, и в нее посыпались, бренча, монеты. Все засмеялись. Он подошел к мужичку-всепрощенцу и его тряхнул за нос, и снова посыпались монеты. Он подошел к Жоре, опять тряхнул – осыпались уже рубли и трояки.
– Это ваши, – взял он Жорину руку и переложил в его ладонь деньги. Жора удивленно рассматривал их.
– Да они вроде настоящие! – поднял он удивленные глаза и обвел всех невидящим взглядом.
– Заработал, Жора! Вечером пьем! – раздалось вокруг.
Жора все смотрел на деньги как зачарованный, и какие-то тени пробегали по его лицу. Но вот он посерьезнел и протянул деньги Юлию.
– Извините, но не возьму.
– Это ваши, вы их заработали, – сказал Юлий, заворачивая его руку.
– Нет уж, – еще решительней опять протянул руку Жора, – как хотите, не возьму – мы же не договаривались насчет денег!
– Бери, чего ломаешься! – подсказывали ему.
– Возьмите, кто хочет! – протянул руку Жора. Никто ею пошевелился. – Выпить хочется, а руки пачкать Жора должен? – презрительно усмехнулся он, подошел и решительно сунул деньги Юлию в карман.
– Да, конечно, есть деньги, есть и ценности, – бормотал осекшийся Юлий, собираясь с мыслями в изменившейся ситуации. Помолчал. Поднял глаза. – Знаете, что говорил один мой приятель в Одессе... – начал он новую забавную историю, вновь завладевая вниманием круга.
Водя рукой, продолжая свою историю, он вдруг как будто что-то поймал рукой в воздухе, раскрыл ладонь и показал: на ладони лежало маленькое пестрое яичко. И он сказал:
– Его нам подарил соловей, чтоб мы всегда умели петь и радоваться жизни.
Быстрым, неуловимым движением он переложил яичко из левой руки в правую, и оно стало больше размером и другого цвета, и он сказал:
– А это нам дал куличок с речных излучин, чтобы мы не разучились плакать, когда нам грустно и больно. Он опять переложил яичко в левую руку, и снова оно стало больше и другого цвета. Все глядели на его ладони, завороженные неуловимой простотой этих превращений, а он продолжал:
– А это нам дал голубь, чтобы мы все жили в мире и согласии.
Снова он переложил яйцо из левой руки в правую; теперь оно стало почти с куриное. Было совершенно непонятно, как такой крупный предмет мог незаметно появиться в ладони; более того – его ждали и потому смотрели во все глаза, и все-таки оно появилось неожиданно.
– А это журавль. Тот самый, который в небе. Чтоб наши мечты улетали вслед за ним...
В это время принесли отшлифованное яйцо. Внимание круга рассеялось, отшлифованное яйцо начали трогать, передавать из рук в руки.
– Да, еще бы лачком, лачком покрыть, – предлагал кто-то.
– А вот мы пойдем сейчас к Марусе да и покроем лачком! – подмигнул Витя и завладел яйцом. – Маруся меня любит, она мне что хошь лачком покроет! Пойдем к Марусе, Юля!
Юлий обвел взглядом обступивший его круг людей и сказал, смущенный своим душевным состоянием:
– Я не знаю, как вас всех благодарить. Мне было приятно познакомиться с вами... Знаете что? Приходите завтра, кто хочет, к цирку! Я буду ждать у входа слева – возьму всю ложу, мест десять. Но там больше войдет! Прошу. Жду!
Кто-то теребил его за рукав. Он всмотрелся – Вахромеев! Тянет к себе и говорит негромко, только ему одному:
– Извиняюсь, конечно, жадность... Сказал себе: хана, не буду больше. Веришь?
– Все в порядке, – успокоил его Юлий.
– Да жадность все, мать ее...
Когда Юлий с Витей шли по заводскому двору к Марусе, Витя хлопал Юлия по плечу и говорил:
– Молодец, Юлька, люблю, правильно! Раздавать себя надо! Нет, решено – в пещеры на руках затащим. Завтра вечером – как, что и когда. Еще и на скалы слазим. Валюха – она на скалах королева, люблю! Скажи, Юлька, золото – не люди! А кто там что говорит – не верь...
Маруся, та, что привела Юлия к Вите, покрывала им в малярном цехе яйцо самым быстросохнущим лаком, какой у нее был, хорошо смотрела на Витю, улыбалась обоим и спрашивала Юлия:
– Вот вы тогда говорили, а я никак не могу догадаться: почему же быков-то в цирке не бывает?
– Ах, быков-то? – переспросил Юлий и засмеялся от полноты чувств, потому что клоуны не смеются. – Да потому, что даже у осла чувство юмора есть, а у быков – нет!
И они смеялись все втроем.
