Текст книги "Фантастика 1990"

Автор книги: Александр Левин

Соавторы: Иван Шмелев,Владимир Михановский,Элеонора Мандалян,Виталий Пищенко,Юрий Росциус,Александр Трофимов,Михаил Беляев,Артем Гай,Ходжиакбар Шайхов,Юрий Кириллов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– А почему бы и нет? Девчонка нуждается в помощи.

– Мама! Отец прав, приютим ее,– посоветовал старший сын.

– Как бы не так? Я за своих сыновей перед богом в ответе. А как натворите чего? Мне такая невестка ни к чему. Оборванная, неизвестно откуда. К тому же, кажется, полоумная.

Заметив за спинами людей вкусную еду, Лилит выпустила из рук ведро, которое с грохотом покатилось, обдавая всех молоком, и бросилась на людей. От неожиданности те поспешно расступились. Лилит ворвалась в комнату, молниеносно засунула за пазуху кусок сыра, схватила краюху хлеба, пытаясь одновременно сгрести и все яйца, которые катились по столу, падали на пол и разбивались.

Семья фермера ошарашенно следила за ней.

– А ну положи все на место!– гневно крикнула хозяйка. – А не то я тебя…

Прижимая к себе добычу, Лилит бросилась к открытому окну, ловко перелетела через подоконник и исчезла.

С началом рабочего дня маленькая группа из Советского Союза вошла в залитый утренним солнцем кабинет Кларка.

На лицах всех троих застыла маска холодной отчужденности.

Кларк, достаточно осведомленный об основных происшествиях ночи, с таким же каменным лицом поднялся им навстречу.

Посетители расселись молча, выжидательно глядя на хозяина Лабораторного городка. Орбел, впервые попав в его кабинет, с любопытством огляделся по сторонам. Все вокруг было завалено самыми неожиданными вещами, казалось, не имевшими к Кларку никакого отношения, вернее – не вязавшимися с представлениями Орбела о нем. Картинки, карикатуры, абстрактные карандашные наброски на стенах. Среди них – многочисленные дипломы в рамках и под стеклом с гербами, печатями, вензелями. На полках шкафов среди книг – фарфоровые статуэтки, гипсовые бюстики, кусочки минералов.

На необъятном письменном столе среди нагромождения бумаг – фотографии членов семьи Кларка в затейливых претенциозных рамках, повернутые лицом к посетителю.

– Вы пришли по какому-нибудь конкретному делу?– осведомился Кларк невозмутимо.

– Мы пришли за разъяснениями,– тотчас отозвался нетерпеливый Орбел.

– Каким образом ваша… подопечная убила нашего парня?– Он намеренно не употребил излюбленного словечка: “экспонат”, поскольку с экспоната и спрос другой.– Не понимаю…

– Прекрасно понимаете,– не сдержался Орбел.– Вы похитили Лилит. Ваша дочь обманным путем выманила нас с сотрудницей из дома в тот вечер…

– Прошу не вмешивать сюда мою дочь,– холодно оборвал его Кларк.

– Все равно вам не уйти от ответа,– не уступал Орбел,перед нами, перед нашей страной… перед общественностью за то, что вы сделали с Лилит.

– Да помолчи же наконец!– не выдержав, осадил Карагези сына по-армянски.– Мистер Кларк, я прекрасно понимаю вас и ваше положение в создавшейся ситуации.

– Это другой разговор, коллега.– Кларк тут же сбавил тон.– Я думаю, если бы мы остались наедине, наша беседа протекала бы куда более продуктивно.

– Оставьте нас,– без промедлений потребовал Карагези.

– Но отец!– возмутился Орбел.

– Я сказал, оставьте нас.

– Хоть не давай ему обвести себя вокруг пальца,сказал Орбел, с недовольным видом направляясь к двери.Если удастся найти машину, отправлюсь на поиски… Оля, пошли, – Ольга безропотно последовала за ним.

– Я, дорогой коллега, занимаюсь экспериментально-исследовательской деятельностью не по собственной прихоти, а по финансируемым заказам Пентагона, и ваш антропоид привлек меня именно своей животной сущностью. Вы стремились любой ценой дотянуть ее до человека. Я же, наоборот, много лет бился над созданием зверя в облике человека. Это как обманный вирус: организм дает адекватную оболочке реакцию, а когда “осознает” его подлинную сущность – бывает уже поздно… Воины-животные, не знающие ни страха, ни жалости, послушные только воле своего хозяина,– вот давнишняя мечта моих заказчиков, а следовательно, и моя,– с циничной непосредственностью разоткровенничался Кларк.– Их можно дрессировать, закреплять искусственные рефлексы, у них нет ни нравственных, ни этических комплексов, которыми опутывает себя человеческое общество. Ваша Лилит загрызла здоровенного молодого парня. Публично я буду кричать и возмущаться и, может быть, даже обвинять вас в намеренном преступлении, но втайне я аплодирую вам, коллега, осуществившему наш давнишний замысел. Я завидую вам черной завистью и не успокоюсь, пока не разгадаю ваши секреты.

Орбел попросил Маргарет ехать помедленнее, пристально вглядываясь в окрестности… Сзади настойчиво залилась сирена.

– Что нужно от меня дорожной полиции? – Маргарет наморщила носик, бросая недовольные взгляды назад через зеркало. Она нажала на тормозную педаль. Вровень с ней тотчас встал черный “понтиак”, из него выскочил человек в черной рубашке и черных брюках с мрачно-сосредоточенным лицом. Два “доджа” с мигалками замерли позади.

– Простите за беспокойство, мисс Кларк,– обратился к Маргарет человек в черном, легким кивком головы поздоровавшись с Орбелом,– но я должен знать, куда вы направляетесь.

– Чего ради? – возмутилась Маргарет, принимая надменный вид.– И по какому праву?

– В целях вашей же безопасности,– заверил следователь.– Вашей и гостя из России. Вы наверняка осведомлены, что на дорогах стало небезопасно ездить. Бежавшая от вас… право, не знаю, как и называть это дикое человекоподобное существо… нападает на мирных жителей, грабит фермеров.

Они снова сели в машину, отыскали дорогу к океану. Остановившись у кромки песков, босиком направлялись к воде. Маргарет на ходу стаскивала уже не такие безукоризненно белые перчатки, бросая их прямо в песок, расстегивала свой атласный комбинезон, ничего не видя вокруг, кроме маняще бегущей навстречу волны. Орбел предусмотрительно огляделся по сторонам: пляж, несмотря на знойный полдень, был пуст… по правую руку от них. Но, взглянув налево, он обнаружил вдалеке возбужденно жестикулирующих людей.

Схватив свою спутницу за руку, Орбел потянул ее к невысокому кусту цветущего, одуряюще пахнущего розмарина.

– В чем дело? – рассердилась та.

– Тсс-с, умоляю, тише,– зашептал он, заставляя ее пригнуться.

– Да что случилось, Орбел? Я хочу купаться.

– Посмотри вон туда… Ты не узнаешь этих людей?

Маргарет выглянула из-за куста и вскрикнула: – Да это ж…

Он бесцеремонно зажал ей рот рукой. Она сорвала с лица его руку и сказала недовольно, но тихо:

– Там Дик и два наших сотрудника. У меня отличное зрение. А ты зачем-то тащишь меня в кусты. Пусти, я хочу окликнуть Дика.

– Но ты ведь согласилась поехать со мной, а не с ним,– напомнил Орбел, сдерживая раздражение.

– Дик – мой друг,– заявила она.– И я не собираюсь прятаться от него в кустах. Об этом мы не договаривались.

– Пригнись и постарайся незаметно добежать до первых деревьев,– шепнул Орбел,– это всего несколько шагов.

Им удалось благополучно пересечь открытое пространство и под прикрытием леса подойти совсем близко к спорящим на краю пляжа. Теперь их разделял только одни развесистый куст молодой акации. Орбел жестами потребовал, чтобы Маргарет затаилась и вела себя предельно тихо. Та подчинилась с откровенным недовольством, и поначалу Орбел опасался, что она выдаст его. Но очень скоро разговор по ту сторону кустарника заинтересовал Маргарет, и она, забыв об Орбеле, старалась не пропустить ни одного слова…

– Ошибиться я не мог! – настаивал, как видно, не в первый раз Дик.– Она купалась прямо в платье и пустилась наутек при виде нас. Любая американка скинула бы с себя одежду.

– Это еще не доказательство,– возразил ему Бремер.Ведь мы обшарили все кусты и нигде не обнаружили даже ее следов.

– Значит, она или ловко прячется от нас, или убегает отсюда сломя голову. Что-что, а бегать она умеет.

Какое-то время Орбел пребывал в полной растерянности, не зная, что предпринять. Лилит, которую он тщетно столько времени разыскивал, в двух шагах от него. Ему хотелось броситься к ней без промедления, схватить, прижать к себе. Но тогда они с ней останутся одни против… Сколько же их? Двое? Если с Руфосом – трое, а с Маргарет уже будет четверо. И он решил ждать, не предвосхищая событий.

– Если мы не поймаем ее,– продолжал стоять на своем Дик,– мы пропали. На нас обрушатся все беды мира. Этот русский… или кто он там, и его папаша разболтают за океаном тайное тайных, поднимут шумиху…– Маргарет покосилась на Орбела далеко не дружеским взглядом. Но она не понимала, о чем идет речь.– И Кларк… и ФБР, и ЦРУ отыграются на нас. А все этот кретин Руфос… Чертов ублюдок.

Руфос даже не обернулся, что крайне удивило Орбела. Но если им стало известно о поступке Руфоса, то почему они взяли его с собой на поиски сбежавшей Лилит, а не свели с ним счеты, не отдали его в руки Кларка или полиции?

Раздвигая руками кустарники, Дик Страйнер прошел мимо Лилит и… увидел затаившихся Орбела и Маргарет. Он настолько опешил от неожиданности, что не сразу нашелся, что сказать.

Лицо его бледнело на глазах от подступившей ярости.

Издав воинственный клич, он бросился на Орбела… и в ту же секунду взвыл от боли – ему на спину разъяренной пантерой прыгнула Лилит, вонзив ногти в лицо, а зубы – в загривок.

Страйнер вращался как смерч, пытаясь сорвать с лица цепкие руки,

– Да помоги же, черт возьми! – рычал от боли Страйнер.– Оторви от меня эту бестию.

Ударом кулака Орбел на всякий случай сбил с ног нерешительного Бремера. Но, испугавшись за последствия, крикнул:

– Лилит! Прочь, Лилит! Оставь его. Ко мне!

Лилит не слышала и не видела никого, кроме своего врага, которого ненавидела больше всего на свете. С остервенением она кусала и царапала его, старалась добраться до горла. А он, хрипя и обливаясь кровью, метался по пляжу.

– Дик… Дик… Боже мой, Дик,– исступленно причитала Маргарет, ломая пальцы, замирая от ужаса…

Орбел схватил Лилит, бормоча, как заклинание, ласковые слова:

– Милая моя, бедная моя, ну иди же ко мне, иди, хорошая, умница, Лилитушка, ну вспомни меня, вспомни, родная…

Он ощутил, как ослабло сумасшедшее напряжение ее мышц… и, вся разом обмякнув, она.упала ему на руки, забилась в нервных конвульсиях. Страйнер рухнул на песок.

Прижимая к груди Лилит, счастливый тем, что держит ее наконец в своих объятиях, Орбел спросил Маргарет:

– Аптечка в машине есть?

Прежде чем Маргарет добежала до своего “роллс-ройса”, Орбел услышал вой сирены и вздохнул с облегчением…

Полицейские бросились к нему.

Орбел крепче прижал к себе Лилит и, шатаясь, пошел к машине. Маргарет догнала его:

– Я не смогу вести машину. У меня дрожат руки,– пожаловалась она.

– Если позволите, мисс, за руль сядет мой работник,предложил следователь.

…С радостным воплем бросилась Ольга к Лилит, по-прежнему цеплявшейся за Орбела, как маленькая обезьянка.

– Не надо, Ольга, тише,– остановил ее Орбел.– Лучше открой постель и быстро сообрази ей что-нибудь поесть.

– Ли… лит кушать хочет, – сонно пробормотала Лилит.

– Милая ты моя! – В приливе нежности прослезилась Ольга.– Не забыла… Сейчас, моя хорошая, сейчас…

Тигран Мовсесович, поднявшийся с кресла при появлении Орбела с Лилит, так и стоял, молча глядя на них.

– Папа, ты не рад нам? Она нашлась!

– Очень рад.

Орбел пожал плечами и понес Лилит в спальню. Бережно уложив ее, грязную, в кровоподтеках и ссадинах, на белоснежные простыни, укрыл одеялом, поцеловал слипшиеся волосы – она сонно промурлыкала в ответ что-то невнятное.

Когда Ольга принесла еду, Лилит крепко спала.

– Спи, милая, спи,– умильно прошептала Ольга.– Сон тебе сейчас важнее всего.

Кларк сам пригласил к себе Карагези с сыном. Молчание, которым он встретил их, было красноречивее всяких слов.

– Не знаю, что и сказать,– заговорил он.– Мне искренне жаль. Меньше всего я хотел неприятностей.

– Страйнер жив? – холодно перебил его Карагези.

– К сожалению,– зло вырвалось у Кларка.– Оба под стражей. Дочь рассказала мне подробности. Бремер дополнил остальное. Не сомневайтесь, они понесут заслуженное наказание.

Отец родным с детства говором тихо произнес по-армянски: – Помолчи, сынок. Будь умницей.

– За два-три дня мы сумеем закончить всю нашу бухгалтерию. В четверг будем готовы ехать в аэропорт.

– Хорошо.– Карагези поднялся. Орбел продолжал сидеть.

– У вас есть еще ко мне вопросы, мой отважный герой? – осведомился Кларк холодно.

– Да. Я хотел бы знать, как чувствует себя Маргарет.

– Она в полном порядке.

Лилит отмыли, поменяли одежду, залечили ссадины… На всякий случай подстригли до основания ногти. Поначалу она нервно вздрагивала от каждого прикосновения, скалила зубы, глухо урчала. Но неизменно ровный, ласковый тон тех, кого она хорошо знала и любила, сделал свое дело.

В день отъезда Орбел сам позвонил Шактеру, напомнив, что не изменил своего намерения проститься с Руфосом Робертсоном.

– Я жду вас у четвертой лаборатории,– сухо ответил Шактер.– Вам известно, где она находится.– И положил трубку.

Он шел вслед за Шактером мимо уже знакомых ему лабораторий. Двери, мимо которых они проходили, то и дело открывались. В них появлялись люди в халатах с непроницаемыми лицами. Казалось, они специально возникают на его пути, чтобы убедиться, что доверчивая жертва все глубже проникает в их владения… Может, все они соответственно проинструктированы Шактером, их роли расписаны и отрепетированы?

– Сюда.– Шактер остановился.– Желаете получить аудиенцию наедине? – В тоне откровенно звучала издевка.

– Д… да, наедине.

– Извольте.– Шактер развернулся на каблуках и исчез.

Поколебавшись, Орбел нерешительно переступил порог указанной ему комнаты. И очутился в апартаментах Чарли. Первое, что бросилось в глаза, лениво колышущаяся черная масса, непомерно разросшаяся за минувшие дни. Приняв квадратную форму загона, туша, будто дрожжевое тесто, начала расти вверх, к потолку. Толстые чугунные прутья решетки глубоко врезались в нее, но Чарли, казалось, не замечал этого. Судя по всему, он спал, равномерно, волнообразно вздымаясь и опадая, издавая глухой мощный храп. Оторвав от него взгляд, Орбел осмотрелся.

Сейчас, при свете дня, помещение выглядело иначе, чем той зловещей ночью. Он вспомнил, что Лилит прятали в клетке позади Чарли. Но черная вздутая туша загораживала ее.

– Руфос…– осторожно позвал Орбел.– Руфос! Ты здесь?

Ему не ответили. Он обошел огромную клетку и только тогда увидел то, что искал. В клетке Лилит сидел человек. Абсолютно голый, раздутый, будто от жестокой водянки. Ноги и руки как бы втянулись в шаровидное тело или оплыли не то жиром, не то диким мясом. Голова тоже ушла в плечи, слилась с туловищем, растеклась по груди и спине. И все это покрывали пульсирующие, перекатывающиеся бугры. Можно было подумать, что под кожей бедняги копошатся клубки бесчисленных змей. Лица, как такового, больше не существовало. Орбел узнал глаза. Это были глаза Руфоса. Волосы частично сохранились, но, заметно поредев, представляли жалкое зрелище.

Орбел присел перед клеткой на корточки. Глаза Руфоса неотрывно следили за ним. Его рот беззвучно задвигался.

– Руфос… Это я, Орбел. Ты узнаешь меня?

Глаза смотрели на него в упор.

– Друг мой… Скажи хоть что-нибудь, умоляю тебя…

Рот сложился в трубочку и произвел звук, напоминавший вой Чарли.

– Руфос… поговори со мной,– молил Орбел.– Если не можешь говорить, дай мне хотя бы пожать твою руку.– И он просунул кисть сквозь прутья.

Руфос, ерзая по полу, пододвинулся к решетке и… схватил протянутую руку.

– Ой! Что ты делаешь? Мне больно! Пожалуйста, отпусти. Да отпусти же, черт возьми!

Существо за решеткой с силой тянуло на себя Орбела, делая попытки затащить его в клетку. Орбел уперся коленями в решетку, тщетно пытаясь высвободиться.

– Эй! Кто-нибудь! По-мо-ги-те!!!

От криков Орбела проснулся и завыл черный Чарли. Его клетка была совсем близко, за спиной Орбела, и Чарли, если у него еще сохранились конечности, тоже мог дотянуться до него.

Орбела обуял панический страх.

– Помогите…– беззвучно прошептал он, голос отказывал ему.

Он услышал позади себя учащенное дыхание и свист. Орбел зажмурился. Звук глухих ударов заставил его открыть глаза – двое работников колотили палками Руфоса, тыкал и ими в голое, обезображенное тело, в голубые, бессмысленные глаза. Они били его до тех пор, пока он не выпустил руку своей несостоявшейся жертвы.

– Разве можно поступать так опрометчиво,– упрекнул Шактер сидевшего на полу бледного Орбела.– С того дня, как вы приехали сюда, вы только и делаете, что совершаете опрометчивые поступки.

Орбел привалился к стене. Он боялся потерять сознание. А те трое заслонили собой клетку Руфоса – Орбел видел только их спины. И все же отвернулся, закусил губу.

– Вот и все,– ехидный голос Шактера спустился на землю, стал ближе и оттого ненавистнее.– Можете удостовериться.

И они благополучно вернулись на Родину в полном составе.

Только вот Карагези-отец был всю дорогу мрачен и молчалив, и сын не мог добиться от него ни слова. Собственно, Орбелу тоже было не до бесед; из головы не выходил несчастный Руфос – молодой, обаятельный, перспективный… не успевший даже обзавестись семьей, поплатившийся жизнью ради спасения Лилит, ради спасения, может быть, всего человечества. А Кларк потребовал от них молчания, и Орбел, зная порядочность отца, не сомневался, что тот сдержит свое обещание. Но разве он – Орбел не связан другим, куда более важным обязательством, разве он может допустить, чтобы страшная кончина американского парня прошла впустую? А отец не желает разговаривать, делая вид, что дремлет, будто все случившееся касается только его одного. Но Орбел твердо решил, вернувшись домой, выполнить то, о чем его просил Руфос, даже если отец будет стараться помешать ему. В конце концов, он взрослый человек, и у него есть свой гражданский долг, своя честь…

– Отец! – Орбел посмотрел на него в упор, устыдился было своей дерзости, но все же спросил:– А может, ты просто боишься? – И, ожидая взрыва, увел взгляд в сторону.

– Чего? – спокойно спросил Карагези.

– Возмездия, например. И чтобы я тоже молчал, ты решил упрятать меня в горы.

– А ты, значит, на “возмездие” чихал?

– Ну не то чтобы чихал,– смутился Орбел, но тут же храбро добавил:– Свой гражданский долг я ставлю превыше всего.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – улыбнулся Карагези.– Подростка, который кричит во время драки: “Пустите, я убью его!”, неосознанно мечтая о том, чтобы его покрепче держали. Ведь отпусти я тебя, и ты не будешь знать, что делать. Пока я тебя держу, я – трус, а ты – связанный по рукам и ногам герой.– И, помолчав, добавил:– Давай заключим с тобой устное соглашение. Ты сейчас выполнишь мою просьбу, это займет у тебя дней десять, не больше. А вернувшись в Москву, ты получишь полную свободу действий, если… если к тому времени не изменишь своих намерений. Десять дней ничего не решают, а спешка в таких делах плохой советчик. Там, на досуге, ты сможешь все хорошенько обдумать.

– Я едва помню деда,– проворчал Орбел.– Да и как они воспримут Лилит? Как мы им объясним?

– Скажем, что она – обыкновенный, но слабоумный от рождения человек. И интерес к ней тут же пропадет.

Орбел вздохнул, пожал плечом. Ему очень не хотелось снова уезжать из Москвы, да еще в деревню, но он ответил покорно:

– Если надо…

ЧАСТЬ III

Дед Мовсес оказался далеко не таким старым – подвижный старик со строгими голубыми глазами в обрамлении разбегавшихся во все стороны морщин. Он поджидал гостей у ворот своего дома, еще издали завидев салютующую столбами пыли машину.

Тигран Мовсесович обнял старика, прижался лицом к его колючей седой щетине и замер так, будто ища в корнях своих поддержки и защиты от большого неразумного мира, от зла и спеси, от оглушающего рева цивилизации.

– Сын,– словно договаривая непроизнесенные, переполнявшие душу слова, выдохнул старик.– Тигран-джан… Думал, на этом свете не свидимся… Внучок. Дай теперь на тебя взглянуть.– И, припечатав к щеке Орбела звучный, как горное эхо, поцелуй, старик крепко обнял его.

– Кто это к тебе там жмется? Жена молодая или сестренка? Что-то про внучку-то я не припомню.

“Ну вот, все и устроилось, дед сам подсказал”,– подумал Орбел, выразительно взглянув на отца. И тот подхватил:

– Не говорил я тебе про дочку, стеснялся. Она у нас… как бы тебе помягче объяснить: умом не вышла… Ну, слабоумная, что ли. Как звереныш неразумный.

– И что с того? – ободряюще прервал дед. А сам скосил голубой сострадающий глаз на “внучку”.– Поди сюда, милая. Ну, поди же. Как звать тебя?

Карагези подтолкнул Лилит, но та попятилась.

– Ничего,– сказал дед,– привыкнет. Ко мне скоро привыкают. И к дочке моей привыкнет. И к невесткам. И к ребятишкам ихним. Нас много тут. Не заскучает.

К вечеру сели за стол под старым тутовым деревом в саду.

Ели деревенский овечий сыр, густой, как масло, мацун, плоды с собственного огорода. Ануш – тетка Орбела, суетилась вокруг стола. Приехали из города оба брата со своими детьми и внуками. За большим, грубо сколоченным столом было тесно и шумно.

Орбел на всякий случай держал руку на плече Лилит. А она ничего не ела, хотя наверняка умирала от голода, и не спускала глаз с детей, которых видела впервые в жизни.

Орбел и сам никогда не видел такого количества родственников. Он опасался, как бы Лилит чего-нибудь не выкинула. После обеда дети затеяли возню, и глаза Лилит, следившие за ними, округлились и засверкали.

– Спокойно, Лилит, спокойно…– строго шептал Орбел.

Лилит стремглав бросилась к детям – те, оборвав игру, удивленно уставились на нее. Она замерла на мгновение, глядя на них с щенячьим задором, и вдруг начала кругами носиться по двору. Те продолжали во все глаза смотреть на нее – взрослая девушка ведет себя, как малый ребенок, а то и как взбесившаяся молодая телка! Но, войдя в азарт, бросились бегать с ней наперегонки, оглашая двор визгом и гигиканьем. И громче всех кричала Лилит, гортанно и нечленораздельно, что особенно веселило детей.

– А Лилит у нас прекрасно отличает добро от зла, надежность от опасности,– шепнул Орбелу отец.– Впервые вижу ее такой.

– Я тоже. Она общается на одной безошибочной интуиции. Правда, это как раз и отличает животное от человека.

– Зря ты, Тигран, внучку мою слабоумной обозвал,– подошел к ним дед Мовсес, и Орбел не узнал его: суровые морщинки разгладились, обнажив незагоревшие бледные полоски, глаза лучились, будто ясное небо, пронизанное солнцем, а на старческих губах его играла добрая, умильная улыбка.– Смотри, как приняли ее дети. А уж они-то сразу чуют, кто есть кто.

Один из детей в пылу игры, нагнав Лилит, вскочил ей на спину. Отец и сын окаменели от ужаса. Лилит же, чтобы скинуть непрошеного седока, повалилась на землю. Дети последовали ее примеру. Теперь по двору катился большой живой клубок.

– Фу ты! Ну и дела,– пробормотал Орбел, расслабляясь. – Вот, оказывается, чего ей не хватало – детей.

– Будет вам! – одернула расшалившуюся ватагу невестка.– Совсем замучили девочку. Она ведь с дороги. Устала.

Тяжело дыша, разгоряченная возней, вернулась Лилит.

– Лилит умница,– сказала, заглядывая Орбелу в глаза. И, схватив со стола самый большой кусок баранины, вонзила в него свои острые зубки.

Привыкший быть ее единственным кумиром, единственной опорой, он подавил в себе нелепую ревность и, погладив ее по слипшимся от пота, пыльным волосам, ворчливо подтвердил:

– Умница, Лилит, хорошая.

На ночь все остались в доме у деда Мовсеса и всем нашлось место, и всем было радостно оттого, что они могут быть вместе.

Проснувшись на рассвете, Орбел не нашел Лилит в ее постели и, обеспокоенный, выбежал во двор. Там ее тоже не оказалось.

– Лилит…– тихо позвал он. Потом громче, доходя до крика:– Лилит!… Ли-ли-ит…

Лишь собаки лениво брехали в соседних дворах, да перекликались горластые петухи.

Он вернулся в дом, обошел все комнаты. Спустился в погреб, вылез на плоскую крышу. Ее нигде не было.

– Папа! Вставай,– растолкал он отца.– Лилит пропала.

– Куда ей деться,– сонно пробормотал тот.

– Как куда? Как куда?! – возмущался, задыхаясь от волнения, Орбел.– Горы кругом. Скалы. Уйдет – заблудится. Не будет даже знать, как вернуться…

– Я, может, впервые в жизни так от души поспал,– ворчал Тигран Мовсесович, нехотя одеваясь,– а ты помешал.

– Папа, как ты можешь! Она ж пропала.

– Во дворе смотрел?

– Везде был. Только за ворота еще не выходил. Что, если на нее собаки напали? Они ж разорвут ее.

Они вышли во двор. Солнце распластало свои лучи над тонущими в утренней дымке горными вершинами, нежно коснулось незрелых плодов на прогнувшихся под их тяжестью ветках. С гор тянуло свежестью и холодком. Прищурясь, Карагези огляделся по сторонам, зевнул.

Позади дома тянулся ряд стареньких пристроек. Дверь одной из них была приоткрыта и поскрипывала на ветру.

– А ну-ка идем.

Они вошли в хлев и остановились на пороге, не веря своим глазам: большая пятнистая корова, пригнув голову, косила глаз на Лилит, залезшую ей под брюхо и упоенно сосавшую молоко.

Рядом сидела Ануш, удерживая лобастого теленка. Увидев вошедших, она сделала им знак не мешать. А Лилит, насыщаясь от одного сосца, тянула руками остальные, отчего молоко тонкими острыми струйками заливало ей лицо, колени, одежду.

– Ну хватит, хватит,– Ануш выпустила теленка, и тот, сбив с ног Лилит, занял свое законное место.– Никогда не видела ничего подобного,– рассмеялась Ануш.– С ней не соскучишься.

К полудню Лилит уже подружилась с хозяйским псом, разогнала дедовских баранов, таскала на руках ягнят, барахталась с ними в пыли и даже пыталась зубами щипать траву, подражая им… Лишь изредка подбегала к Орбелу, заглядывала ему в глаза, будто выспрашивая одобрения, и снова уносилась. Дед Мовсес смеялся до слез, утирая кулаком прозрачные, как горный ручей, глаза. Тряс седой головой, хлопая себя по бедрам: “Ну уморила!” А к вечеру Арташес – сын Ануш, вывел свою “Ниву” за ворота и начал тщательно отмывать ее.

– Часа за три к самолету поспеем,– сказал он дядюшке.

– Как?! – обиделся Орбел.– Ты уже уезжаешь?… Даже не предупредив меня?

– Я ведь говорил, что только отвезу вас и повидаюсь с отцом, с близкими. Не можем же мы оба забросить работу.– И, отведя сына в сторону от столпившейся на проводы родни, сказал:– Ты можешь вернуться, когда пожелаешь. Одна просьба к тебе: пусть это будет не раньше обещанного срока. Что касается Лилит, последнее слово за тобой. Но, если тебя интересует мое мнение: оставь ее здесь. Навсегда. Для нее… да и для нас всех это единственный выход из безвыходной ситуации. Ей нигде и ни с кем,– он особо выделил последние слова,– не будет так легко, так привольно и надежно, как здесь. Ее реакция на сельскую жизнь превзошла все мои ожидания. У тебя есть время осмотреться, все хорошенько взвесить. Я очень рассчитываю на твое благоразумие, сынок.– И, взяв обеими руками голову Орбела, он поцеловал его в лоб.– И последнее: к твоему приезду я постараюсь сделать все, чтобы твоя совесть по отношению к Руфосу была чиста.

Карагези уже обнимал отца, с тяжкой грустью вглядываясь в чистую голубизну его глаз, а Орбел все пытался понять, что означали его последние слова.

– Погоди, Тигран,– остановил сына дед Мовсес,– что я хочу тебя спросить…– и, проницательно взглянув на него, понизил голос:– Если Лилит останется с нами, не будет ли у тебя из-за нее неприятностей?

– Что ты имеешь в виду? – опешил Тигран Мовсесович.

– Эх, сынок… Ты нас совсем за темных людей считаешь. Нехорошо.– Дед осуждающе покачал головой.– Газеты-то я аккуратно читаю.

Тигран Мовсесович изменился в лице.

– Прости, отец, я…

– Не оправдывайся. Ты все правильно решил. Она будет мне любимой внучкой. Спокойно поезжай домой, сынок. И да хранит тебя бог.

– Бог, говоришь? Если он есть, он наверняка меня проклял…

С отъездом отца Орбел стал задумчивее, молчаливей. Веселая трескотня детей, суета родственников начинали раздражать его. Он наблюдал за Лилит, радуясь, что навсегда ушел в прошлое кошмар ее одичания. Сознание того, что он нужен ей, что она нуждается в нем одном, давало бы ему стимул для душевной щедрости и самоотречения. Но вот ведь, оказывается, маленькие, чужие дети за один только день сумели отнять у него ее привязанность, ее преданность. Не прилагая ни малейших усилий, они помогли ей обрести себя и контакт с окружающим, казавшийся неосуществимым в ее положении. Меньше всего ожидал Орбел, что ее не только примут, но и полюбят здесь. Отец прав: простор и свобода среди простых, бесхитростных людей, способных понять ее, ей гораздо нужней и дороже его любви. Да и можно ли назвать любовью то глубокое сострадание, ту хозяйскую привязанность, которые он испытывал к ней? Сейчас, наблюдая за ее забавными, но, по сути, чисто звериными повадками, он особенно отчетливо понял всю нелепость своего жертвоприношения. Ведь он – человек, и ему всегда будет не -хватать именно человеческого общения. Непонятно только, как отец мог пожелать оставить ее здесь навсегда. Да и разве имеет он на это право? Ведь Лилит – уникальнейшее творение человеческого гения, владеть которым мечтала бы любая страна.

Отец вообще последнее время ведет себя довольно странно, он подметил это еще в Штатах. Всегда четкий, сдержанный, замкнутый, ушедший целиком в науку, он будто вдруг растерялся, утратил уверенность в себе. С ним что-то происходит, хоть и не признается в этом никому. Может быть, он нуждается в помощи, поддержке, совете? Конечно, Орбел не бог весть какой советчик, но зато он ближе всех к нему. А он забрался в глушь, в горы, на край света и бездельничает, бросив отца одного. Почему отец оставил его здесь с Лилит? Только ли тревога за ее судьбу руководила им? А может, он хотел, чтобы сына не было рядом?… Эти мысли, однажды появившиеся, настолько овладели Орбелом, что уже не давали покоя.

Взрослые, привыкнув к Лилит, стали обращать на нее внимания не больше, чем на всех остальных. Она же быстро забывала “хорошие манеры”, которым ее с трудом обучали, и теперь, схватив со стола кусок курятины или другой какой пищи пожирнее, усаживалась прямо на земле и жадно расправлялась с ней. Дети подражали ей и, весело смеясь, устраивались рядышком. Взрослые и сердились, и смеялись одновременно, потому что сама Лилит проделывала все это с шаловливой непосредственностью, не имевшей ничего общего с традиционным слабоумием. Да и их, казалось, меньше всего интересовали медицинские обозначения ее “недугов”, к тому же больше походивших на достоинства. Они приняли ее такой, какая она есть, и, что самое главное, полюбили, не тяготясь ею, предоставили полную свободу во всем. И Лилит из ущербного создания, которое ученые не знали даже как классифицировать, превратилась в полнокровное дитя природы, наслаждавшееся жизнью и дарящее радость другим…

Все так, с горечью думал Орбел, и все же как бы ни резвилась Лилит, как бы ни дурачилась, она – несчастнейшее существо: ни животное, ни человек. Она может быть или обузой, или игрушкой, а при неблагоприятных условиях – немалой опасностью. Да, отец очень умно распорядился со своим творением, сбагрив его сельским родственникам. Но разве для этого он трудился столько лет? Разве этого ждал от него ученый мир?