Текст книги "Фантастика 1990"

Автор книги: Александр Левин

Соавторы: Иван Шмелев,Владимир Михановский,Элеонора Мандалян,Виталий Пищенко,Юрий Росциус,Александр Трофимов,Михаил Беляев,Артем Гай,Ходжиакбар Шайхов,Юрий Кириллов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

ГОЛОСА МОЛОДЫХ

Игорь ЕВСТРАТОВ. ЭПИДЕМИЯ
Фантастический рассказ

Кoрабль возвращался на Землю. Позади остались и предстартовая лихорадка, и старт, и выход посадочной ступени на орбиту, и стыковка с маршевым комплексом, и разгон корабля, и вывод его на трассу к далекой Земле…

Корабль возвращался. И хотя впереди был долгий трехмесячный путь, настроение экипажа было приподнятым. Еще бы, экспедиция смогла развеять замшелое представление об исключительности земной жизни. В грузовых контейнерах корабля находился драгоценный груз – тщательно запаянные ампулы с образчиками марсианских бактерий.

Корабль возвращался. Заблокировав взлетно-посадочные системы, командир корабля полковник Крамер передал руководство экспедицией научному руководителю доктору Спенсеру.

Мера была оправданной – во время обратного полета экипаж должен был заниматься серьезной работой по систематизации и описанию образчиков марсианских пород, грунта, провести тщательнейший количественный и качественный анализ марсианской атмосферы и воды. Особенно много дел было у биологов. Естественно – исследование чужой жизни, проверка марсианских бактерий на совместимость или несовместимость с земными, тончайшие биохимические исследования… Именно поэтому биологи чувствовали себя именинниками.

Так в размеренной деловой атмосфере прошел месяц полета. Время от времени экипаж устраивал своеобразные праздничные “вечера”, приурочивая их обычно к какому-либо очередному открытию. А таких открытий было вполне достаточно.

Не проходило и двух дней, как кто-нибудь из членов экспедиции на традиционном вечернем заседании не докладывал об очередной находке. То это был минерал с необычайно высоким содержанием урана, то вода со странным, ни на что не похожим изотопным составом, то простой, на первый взгляд, кварцевый песок с какими-то загадочными, не встречающимися у минералов Земли свойствами. Помалкивали пока только “именинники” – биологи.

Как-то на одном из заседаний научный руководитель потребовал представить полный отчет о проведенных биологических исследованиях.

– Это что же получается, Майкл,– недоумевающе вопрошал доктор Спенсер.– Вы уже целый месяц работаете – а результатов все еще нет. Может, вы доложите хотя бы в общих чертах о ваших затруднениях?

– Разумеется, доктор Спенсер,– поднялся со своего места руководитель группы бдрлогов Майкл Тэтчер.– Мы в самое ближайшее время представим подробнейший отчет о деятельности нашей группы. Пока же могу сказать, что мы столкнулись с некоторыми трудностями при исследовании марсианских бактерий. Я полагаю даже, что имеет смысл отложить всю нашу работу до возвращения на Землю. Все-таки оборудование корабельной лаборатории не предназначено для столь тонких исследований.

Спенсер внимательно посмотрел на биолога и кивком головы разрешил ему занять свое место. Закончив заседание обычным порядком, он задержал Майкла.

– Что-то ты темнишь, Майкл,– глядя прямо ему в глаза, твердо произнес доктор.– Ну-ка, выкладывай, что там у вас происходит?

– Работаем,– пожал плечами Майкл.– Только от работы нашей толку пока никакого. Видите ли, доктор, бактерии эти оказались поразительно устойчивыми и к земным вирусам, и к бактериям, и к простейшим… И это тем более удивительно, что “марсиане” практически ничем не отличаются от земных микроорганизмов. То же строение, та же биохимия, и в конце концов практически те же реакции на изменение внешней среды… Попробуем завтра запустить электронный микроскоп. Решение загадки следует искать, видимо, на молекулярном уровне.

Спенсер сосредоточенно потер лоб, с минуту помолчал и наконец произнес:

– Работай спокойно, Майкл. Не торопись. А с отчетом… Полагаю, с ним можно и повременить.

Через пару дней, незадолго до первого завтрака, в отсек научного руководителя экспедиции буквально ворвался взволнованный Майкл Тэтчер и подозрительно огляделся по сторонам.

– Здесь никого нет, док? – шепотом спросил он.

– Да,– тоже почему то шепотом ответил Спенсер.– А что, собственно, случилось?

– Вы не могли бы зайти в лабораторию– все тем же приглушенным голосом попросил его Майкл.– Нам нужен ваш совет.

– Разумеется,– доктор поднялся из рабочего кресла.Правда, я не биолог и в вашей науке не слишком компетентен…

Через минуту оба сидели в биологическом отсеке, где, кроме них, находились и трое коллег Майкла. Все так же поглядывая по сторонам и приглушая голос, руководитель группы биологов спросил:

– Вы помните, док, что я собирался запустить электронный микроскоп, чтобы детальнее разобраться в структуре этих чертовых бактерий?

Получив в подтверждение утвердительный кивок головой, Майкл продолжил:

– Так вот, вчера мы запустили этот самый аппарат. Первые же снимки показали, что мы везем на Землю не только два вида бактерий, но к тому же еще и марсианский вирус! Вы помните, как на третьи сутки нашего пребывания на Марсе все мы вдруг заболели легкой формой гриппа? Могу вас поздравить – это был вовсе не грипп. Все мы стали жертвами этого самого марсианского вируса. Я уже произвел необходимые исследования крови всех своих сотрудников. Вирус, который содержится в наших красных кровяных тельцах, абсолютно идентифицируется с вирусом, обнаруженным нами в марсианских бактериях. А клиника заболевания та же, что и у гриппа,– легкое недомогание, субфибрильная температура, насморк и кашель… Распространяется воздушно-капельным путем. У меня были стерильные белые мыши, и картина их заражения в точности совпадала с нашей – на третьи сутки после высадки.

– Что же теперь делать? – Спенсер вскочил с кресла и в сильном волнении зашагал по лаборатории. – Не можем же мы везти это на Землю… А вы не пробовали избавиться от этой заразы? Ну, там, антибиотики, сыворотки…

– Все перепробовали, док,– выдохнул Майкл.– Кстати, именно в этом была и поразительная устойчивость марсианских бактерий. Вирус симбиотировал с ними, охраняя клетки от вторжения любого чужеродного вируса, защищал от грибков и бацилл, способных нарушить целостность живой клетки. Видимо, в процессе эволюции, чтобы хоть как-то сохранить столь скудную жизнь, и возник такой симбиоз – вируса и бактерии. Вирус просто не мог убивать эту последнюю на Марсе жизнь – тогда бы и он прекратил свое существование. Ведь вирусы не могут существовать изолированно, не паразитируя на организмах, стоящих выше их на эволюционной лестнице.

– Послушайте, Майкл,– перебил биолога Спенсер,– но все-таки чем может в конце концов грозить нам заражение этим вирусом? Существует какая-либо опасность для человечества, если мы завезем его на Землю?

– Именно к этому я и подхожу, док,– заторопился Майкл.– Вся проблема именно в этом. Вирус не оказывает абсолютно никакого внешнего воздействия на человеческий организм. Наоборот, проникая в клетки, он становится их своеобразным сторожем. Любой другой вирус уже не может проникать в такие клетки. Так что теперь мы с вами защищены практически от любой вирусной инфекции. То же, видимо, произойдет и со всем человечеством после нашего прилета на Землю. Мгновенная эпидемия, напоминающая пандемию гриппа,– и человечество станет иммунным к любому вирусу…

На вечернем заседании краткое сообщение руководителя группы биологов наделало немало шума. Более всего был взволнован экспедиционный врач.

– Я категорически требую,– яростно рубил он воздух ладонью,– чтобы был объявлен карантин сразу после выхода на орбиту вокруг Земли. Никто не может гарантировать, что у этого вируса не возникнет непредсказуемых мутаций. При его фантастической устойчивости это может грозить человечеству гибелью.

– С этим вирусом ничего не случилось на Марсе за миллионы лет,– парировал высказывание врача Майкл Тэтчер.– А условия на Марсе не сравнить с земными. Тут и ультрафиолет, и радиация, и экстремальные температуры. И я на сто процентов уверен, что мы привезем на Землю не эпидемию неизвестной болезни, а эпидемию здоровья!

– Вы гарантируете это? – не унимался врач.– А я бы поостерегся давать столь долгосрочные прогнозы. К тому же неизвестно, как этот вирус сможет повлиять на наследственность, деторождение, ну и тому подобное.

– Мы провели некоторые исследования,– возразил Майкл.– Функции клеток нашего организма абсолютно не изменились. Это-то и дает мне право говорить о том, что вирус абсолютно безвреден для организма человека.

Вечером того же дня командир корабля полковник Крамер зашел в каюту научного руководителя экспедиции.

– Что будем делать, Чарли? – обратился полковник к доктору Спенсеру.– Я имею в виду, сообщать ли мне в центр о том, что у нас произошло? С одной стороны, я просто обязан информировать Землю обо всем, что выходит за рамки обычного, а открытие наших биологов подпадает под эту категорию, а с другой стороны, возникают при этом кое-какие проблемы…

– Я тоже думал об этом, Рич,– вздохнул Спенсер.– И причем вот в каком плане. Сообщение такого рода, естественно, наделает в Центре много шума. Боюсь, что до конца дней своих нам придется просидеть в изоляторе… По крайней мере до тех пор, пока ученые не разберутся, как управлять этим вирусом.

– Я полагаю, сидеть нам придется не так уж долго,усмехнулся полковник,– Как только выяснится, что вирус предохраняет человека практически от любой вирусной инфекции, благодарное человечество, избавленное от сотен болезней, поставит нам с тобой памятник из чистого золота…

– Насчет памятника мечтать пока что рановато.– Спенсер помолчал и тихо добавил: – Неспокойно что-то у меня на душе, Чарли. Давай-ка вызовем сюда нашего биолога. Мне нужна его консультация. Да и в конце концов ему же составлять проект сообщения на Землю.

Через несколько минут биолог появился на пороге каюты.

– Я могу быть вам чем-нибудь полезным, сэр? – обратился Майкл к доктору Спенсеру.

– Садитесь,– пригласил его начальник экспедиции.– Я вас вызвал, собственно, вот по какому поводу. Полковник Крамер настаивает, чтобы мы срочно составили доклад для передачи его на Землю. Естественно, сделать это придется вам.

– Я бы не советовал вам делать это, командир,– вежливо, но твердо обратился Майкл к полковнику.– Если вы мне разрешите, я изложу вам свою точку зрения.

– Ну пожалуйста,– полковник Крамер недоуменно пожал плечами.– Мы вас слушаем.

– Вы должны это знать, сэр,– это записано в моем досье – до прихода в Астронавтический Центр я работал в частных биологических и фармацевтических фирмах. И поверьте, немного знаю и это производство, и этих людей. И я полагаю, если информация просочится за пределы Центра, то за наши жизни я не поставлю и дохлой мухи. Ведь каждый из нас везет в себе разорение и банкротство практически всех фармацевтических фирм и корпораций… А частные и государственные медицинские институты, клиники и колоссальные прибыли, которые они получают? Нет, сэр, на вашем месте я бы не стал ничего передавать на Землю!

– Да что это вы говорите,– прервал биолога полковник.Вы рассуждаете совсем как самый настоящий красный! У нас в государстве пока еще, слава богу, порядок и демократия. Мы ведь не какая-то там банановая республика с палачом-диктатором во главе… Короче, к завтрашнему дню мне нужен обстоятельный доклад для передачи его в Центр. Вы свободны.

В ближайший сеанс связи сообщение ушло на Землю. Центр поздравил исследователей с блестящим открытием. Теперь, когда пошла вторая половина полета и экипаж стал считать дни, оставшиеся до приземления, все как-то поуспокоились, тем более что никаких изменений ни в самочувствии экипажа, ни в объективных показателях состояния людей не обнаруживалось.

Лишь один Майкл Тэтчер был мрачен и неразговорчив. Его не удалось переубедить ни командиру, ни научному руководителю.

– Это же смешно, Майкл,– убеждал его Спенсер.– Когда на карту ставятся интересы – пусть даже корыстные – двух-трех тысяч людей, с одной стороны, и всеобщее здоровье человечества, с другой, то никакого сомнения нет в том, что должно пересилить последнее…

– Я и сам был бы рад надеяться на это,– вздыхал Майкл,– но после талидомида, после экспериментов наших медиков над заключенными, после апендэктомии, обошедшейся мне чуть ли не в пять тысяч, можно поверить практически во все. А Клаус Больцов и его неогиндецин? Сам он погиб в автомобильной катастрофе, а его лаборатория была разгромлена. После него остались только два десятка больных, вылеченных им от саркомы… Впрочем, о чем тут говорить? Дело сделано, а будущее покажет. До выхода на земную орбиту осталась всего лишь неделя.

Земля приближалась. Из крошечной звездочки она постепенно превратилась в небольшое пятнышко, затем в маленькую луну, а сейчас она занимала практически четверть экрана обзора. Экипаж заканчивал обработку материалов, запечатывал контейнеры, свертывал оборудование.

Командир, штурман и бортинженер вновь заняли свои места в командном посту. До выхода на орбиту оставались считанные часы. Последний раз проверив координаты корабля, командир заложил в компьютер программу работы тормозной двигательной установки.

– Командир,– отвлек его штурман,– что-то мне не нравится вот это,– и он указал мизинцем на крошечное пятнышко в нижней части экрана локатора.

– Может быть, незарегистрированный спутник? – высказал предположение полковник.

– Я получил с Земли подробнейшую таблицу прохождения всех спутников. В это время в этом квадрате не должно быть подобных объектов. Тем более с лазерным локатором,– добавил он, взглянув в иллюминатор.

И правда, среди неподвижных звезд одна выделялась переменным своим блеском.

– Почему же мы в таком случае видим его? – удивился Крамер.– Ведь это возможно лишь в случае, если он идет прямо на нас.

– А он и идет прямо на нас,– взглянув на дальномер, произнес штурман.– Не нравится мне это, командир. Ведь лазерные радары чаще всего устанавливают на боевые космические перехватчики. Запрошу-ка я на всякий случай Землю.

Через несколько минут штурман, получив ответ с Земли, успокоил командира:

– Центр утверждает, что никаких зарегистрированных космических объектов в зоне входа нет. Это, видимо, одна из разгонных ступеней, орбиты которых бывают установленными и зафиксированными далеко не всегда. Ну а ее вращение и дает эффект мерцання. Впрочем, на всякий случай сделаем коррекцию траектории.

Легкое ускорение, минутная тяжесть, прижавшая экипаж к креслам,– и корабль, получив могучий импульс от корректирующего двигателя, несколько изменил курс.

– Ну вот и все,– облегченно сказал Крамер, посмотрев на экран локатора.– Вроде бы разминулись… Но что это?

В поле зрения экрана вновь вползло знакомое пятнышко.

Поколебавшись у края экрана, оно медленно двинулось к его центру и прочно заняло место в перекрестье визирных линий.

Перед мысленным взором полковника вдруг возник биолог Майкл Тэтчер. Крамер на мгновение задумался, потом вдруг бросился к сигналу тревоги и нажал широкую красную кнопку.

Густой рев, сопровождающийся миганиемчкрасных плафонов, заполнил помещения корабля, а тем временем полковник уже сбрасывал защитный колпак с пульта управления противомфтеорной пушкой.

– Скорее, штурман, скорее,– торопил он своего помощника,– а то боюсь, мне уже не придется разговаривать с вами. Бортинженер, всю мощность на лазер!

Включена система автоматического сопровождения и ведения огня. Оставалось только ждать. Ждать приближения неизвестного объекта, на дистанцию стопроцентного поражения.

Между тем ритмичные вспышки в иллюминаторе делались все более назойливыми и зловещими.

– Черт возьми, неужели все-таки этот проклятый биолог прав? – повернулся полковник к штурману.

– Не понимаю, сэр, о чем это вы? – удивился штурман.При чем здесь старина Майкл?

– Ах, да,– пробурчал командир,– вы же…

Он не успел договорить. Внезапно пятно на экране локатора расстроилось, вспышки в иллюминаторе стали вдруг ослепительно яркими, и вслед за сработавшей наконец противометеорной лазерной пушкой глухой удар потряс весь корабль. Последнее, что смог увидеть полковник,– было изжелта-белое пламя, заливающее помещение командного поста…

Нина ВАДЧЕНКО. ДАР ПРИРОДЫ

Он ушел из дому, как только получил паспорт. Ушел от хороших и внимательных родителей, потому что они были слишком хорошими и сверх всякой меры внимательными. И он себе стал напоминать изнеженную домашними, закормленную подачками комнатную Собачку. Ему повезло. У него был друг с жизнью бездомного пса: вольной и трудной в своей вольности.

Он очень умело влил ему в нутро разъедаю.щую мысль о походах и романтике. И Алексей согласился идти с ним на край света. Потом Алексей пожалел о своем безрассудстве, когда ушел с геологической партией. Но не возвратился. Потом армия. А потом узнал, что умер отец и надо было приехать на похороны, но не смог. Теперь служба закончилась. Самолет, поезд, троллейбус. Осталось перепрыгнуть три ступеньки – и окажется около родной двери. Она такая же – обитая рыжим потертым дерматином с цветочком посредине. Кнопка звонка, как всегда, не работала, и Алексей достал ключ, потом подумал и решил, как в детстве, постучать ключом по лутке. За дверью послышались шаги.

“Мама”,– подумал Алексей и не ошибся Дверь открылась, и мама, в стареньком байковом халате, стоптанных тапочках, стояла перед ним, близоруко щурясь и не узнавая.

– Мама! – заорал он и бухнулся на колени. Она отшатнулась от здорового детины, но узнала голос.

– Алешенька,– тихо проговорила она. Ему хотелось мурлыкать. Он бы сидел так на пороге еще долго, но в дверях покааалась фигура худого, неестественно выпрямленного человека. Его туловище и откинутая голова с поднятым кверху подбородком напоминали давно затвердевший гипс. Темные очки врезались в переносицу и стали частью застывшего лица. Двигались только ходульные ноги, обутые в старые пыльные черные туфли, и рука, которая держала толстую длинную палку.

Человек нащупал палкой ноги, равнодушно перешагнул через них -и, ни на кого не обращая внимания, прошел в квартиру.

– Кто это? – спросил Алексей мать.

– Он живет в твоей комнате, так хотел отец.

Алексей растерянно поднялся с колен. Отвратительное чувство, когда узнаешь, что твое место в жизни занято другим.

Да, уходил и считал себя правым. У Алексея была цель – сделать из себя самостоятельного человека. Он страшно гордился своим поступком, не раз говорил про себя громкие слова, объясняя родителям свой уход. И всегда в его мечтах мать и отец в конце концов соглашались с ним, понимали его и, главное, одобряли. Теперь Алексей понял, что Полярной звездой его самостоятельного пути был поиск. Но всегда было спокойно на душе, потому что где-то есть отец, мать и дом. Это ощущение внутреннего спокойствия было незаметным и важным, как и сама Полярная звезда на фоне огромного звездного неба. Это было главным. А теперь отцу уже ничего не объяснишь. Его нет. Он ушел. Что происходило с отцом? Какие внутренние бури привели его к такому решению – поселить в комнате своего сына чужого странного человека и юридически закрепить за ним эти метры жилья, где Алексей провел свои годы от первого ползания на четвереньках до крадущихся шагов бегства из своей комнаты. Было непонятно и нереально, что кто-то другой может считать твою комнату своей.

Отвратительное чувство, когда узнаешь, что тебя заменили другим. А мама? Алексей растерянно поднялся с колен и посмотрел ей з глаза. Что он ожидал увидеть? Увидел слезы. А под линзой слез сфокусировались горе и страх. Мама чего-то боялась. И он обрадовался. Эгоист. В ее глазах, в прижатых к губам сморщенных от старости руках, в поднятых вверх бровях сын прочитал страх. Страх, что сын будет осуждать отца, страх, что сын причислит и ее к этому решению. Алексей облегченно вздохнул. Ему показалось, что мама ждала его каждый день, каждую минуту. Ждала, чтобы сын освободил ее от какойто тени, закрывающей для нее радость жизни, освободил от человека, которого она боялась. А сын, сильный, умный, ее сын, будет освободителем. Алексей нужен, и поэтому ему стало хорошо и снова спокойно.

– Он слепой? – спросил Алексей, кивая в сторону своей комнаты.

– Нет-нет, Алешенька, он не слепой, он ничего не видит и не слышит.

Мама отвечала, волнуясь, и волнение это шло от развинченности нервов, от наболевшей темы, от трудной жизни последних лет, от долгого терпения и ожидания каких-либо изменений.

Сын не стал исправлять ее ошибку, не смел ехидно допытываться, какая разница между слепым и этим человеком, который ничего не видит и ходит с палкой и с застывшим от напряжения, от ожидания каких-то ударов туловищем.

Алексею стало больно, потому что мама, сколько он ее помнит, всегда стояла на страже правильного русского языка.

Правильного и точного. Не раз Алеше доставалось за неправильное ударение или неточное слово. Больно и жалко, когда вдруг понимал, что старость отнимает у родителей их жизнь, их ум, здоровье и хоронит человека по частям, тайком.

Сын ничего не сказал. Поднял свой рюкзак на плечо и пошел в квартиру. Мама вдруг схватилась за согнутую и застывшую от мускульного напряжения руку сына, прижалась щекой к потемневшему от дорожной пыли рюкзаку и зашептала, как заклинание:

– Я ждала, ждала, как ждала, не умирала, ждала, спасибо тебе, сынок, спасибо. Дождалась.

Глаза ее были закрыты, лицо напряглось от внутренней значимости слов. Сын понял, что она говорит не для него и не себе. Кому? Кого она благодарит с такой исступленностью?

Кто помогал ей жить и уходить от страха и одиночества? Ответ стоял рядом. Но Алексей не хотел признаваться себе, не хотел слышать ее слова.

– Если можешь, прости мне мой грех и отпусти меня. Отпусти,– она остановилась, можно сказать, застыла в ожидании И вдруг обмякла, вздохнула и прошептала будто из последних сил: – Спасибо…

Глаза ее открылись. Они были сухими, покрасневшими, будто обожженными, в них постепенно затухал нечеловеческий внутренний огонь.

– Что с тобой, мама? Что с твоими глазами?

– Ничего, сынок, ничего, это одиночество из меня уходит,-ответила она, с трудом разжала побелевшие пальцы, перетянувшие ему руку, расправила складку на халате и виновато улыбнулась. Потом засуетилась: – Пойдем, сынок, в комнату, я угощу тебя, напою чаем с липой, зверобоем. У меня все есть, я ждала тебя, ждала…

Выражение ее лица стало снова терять нормальность, он испугался, но мама справилась с собой, причем ей надо было преодолеть что-то в себе, она снова заговорила не с сыном, кого-то уговаривала: “Потом, потом, не сейчас…” – и снова улыбнулась. Даже хотела помочь Алексею нести рюкзак. Но передумала, просто нежно погладила его и весело, легко пошла вперед, там обернулась и сказала:

– Ты вернулся, отслужил, здоровый, молодец,– заговорщически подмигнула и пошла на кухню.

“Мама! – хотел крикнуть он.– Куда же мне идти?” Сбитый с толку, он остановился. Действительно, куда? Его комната была занята. Но не крикнул. Из кухни доносился заботливый перестук серванта и посуды. Аккомпанировал ему скрип паркета. Мама занялась важным для нее делом. Алексею же сейчас необходимо было понять свое место в этой квартире. Вдруг стало трудно назвать ее своим домом. Он опустил рюкзак и погладил шероховатости покрашенной стены. Пальцы его спрашивали совета. Двигаясь, как вор, тихо, на носках, скользя руками по стенке, он добрался до двери своей комнаты. Такая знакомая, хранившая память о нем дверь. Родные щербинки.

А вот здесь должны быть, должны… Он закрыл глаза, чтобы не мешали рукам; только пальцы могут найти свои отпечатки. Кто бы мог подумать, что эта случайность, когда он влез пятерней в свежевыкрашенную поверхность под остерегающе грозные крики отца, помогает ему сейчас найти себя, доказать, что это его комната и он здесь раньше жил. Вот тут, рядом с ним, стояла мама и вытирала тряпкой ему пальцы. А отец, ворча, что сын испортил его малярскую работу, поливал на тряпку олифу, чтоб лучше оттиралась краска. Как хорошо, что дверь с тех пор не перекрашивали. Вот они, вмятины. Обнимал дверь с закрытыми глазами. Он был сейчас одновременно и маленьким и большим, как матрешка, вмещая разного себя в одну память.

А с той стороны двери должен быть гвоздик, на который мама, уходя на работу, вывешивала для него свои просьбы или информацию, что есть в холодильнике или какую книгу, телепередачу интересно посмотреть. В детстве он видел белый тетрадный лист, и ему было весело и уютно с ним. Он старался прочитать ровный крупный почерк, не вставая с кровати, или хотя бы угадать, что там написано. Ему вдруг до судорог захотелось потрогать этот гвоздь и ощутить боль от его острия…

Рука Алексея решительно дернулась и остановилась: на той стороне, как детская хлопушка, неожиданно раздался щелчок замка. Будто незнакомый человек в черных очках ударил по нервам в самый подходящий момент. Пошутил ли он, или сам испугался, или издевался? Дверь захлопнулась. Алексей понял – чтобы пройти на ту сторону своей жизни, надо возненавидеть этот замок и того, кто над ним властвует. Пальцы, которые недавно прикасались к детству, сжались в кулак.

Алексей прислонился к прохладной двери, прислушиваясь к толчкам крови, которые нарастали, как звон раскачивающегося колокола.

“Высажу эту дверь к чертовой матери”,– успел подумать он, оглушенный собственной яростью, и вдруг услышал ошеломляющие в своей простоте и страшные по смыслу слова, сказанные матерью спокойным и жутким голосом:

– Убей его.

Она стояла рядом и завороженно смотрела на сжатые кулаки сына, готовые к решительным действиям. Алексей даже испугался.

– Что за страшные слова, мама?

– Этот человек страшный. Я ненавижу и боюсь его.

– Расскажи мне, кто он?

– Ничего не знаю, сынок. Он убил твоего отца…– Мать замолчала, отвернулась от сына, бормоча: – Потом, все потом… Уйдем отсюда, он все слышит, он все видит. Черный, страшный человек, уйдем…

Она схватила Алексея за рукав и с неожиданной для нее силой потащила его от двери.

– Ты же сказала, он ничего не видит и не слышит. Он же глухой, слепой, как же… можно…

– Замолчи! – вдруг истерично закричала мать.– Он ничего не хочет видеть. Убей гада ползучего! – Рыдания прервали эту безумную речь.

– Мамочка, ты же благоразумная, образованная. Пойдем в комнату отца. Я там буду жить. И успокойся. И никого убивать не надо. Завтра разберемся.

– Не надо разбираться. Умоляю тебя, убей, и все… Я боюсь за тебя. Нет. Пусть живет, пусть приходит ночью и уходит утром. Пусть ты ничего не будешь знать о нем. Мне так спокойнее. Пойдем, ты прав, я потеряла разум…

Вот так закончился его первый день дома. Необычный тревожный день. Он почувствовал, как его приход взламывал уже сложившуюся чужую, незнакомую, непонятную систему жизни.

* * *

Старая продавленная раскладушка жалобно стонала под ним, как покорно издыхающее животное. Алексей не мог заснуть. Радость возвращения в родной дом сменилась горечью жалости, обиды и мрачной тайны. И еще он чувствовал враждебность кабинета, где он лежал. Отсюда всего месяц назад ушел его признанный хозяин. Вещи, мебель, человек привыкли друг к другу. И хоть Алексей был плоть от плоти, родная кровь, все равно он чувствовал себя чужаком, который не знает, где что лежит, когда здесь царило веселье и по какому поводу, когда бурлила работа и какая. Он не мог ощутить ритма жизни этой комнаты. Но он предугадал разорение этого мирка. Кто-то чужой уже здесь был и разрушил порядок. Оттого его боялись.

Вдруг он тоже пришел убивать память о человеке, о его работе, о его жизни?

Алексей закрыл глаза, чтобы не мешали его беседе с кабинетом отца. Но быстро открыл веки – ему показалось, что кто-то пристально его разглядывает. Ничего вокруг не изменилось.

Мрачноватой глыбой нависал огромный двухтумбовый стол.

Он закрывал почти все пространство и выглядел предводителем наступающих сил. На нем стояла фотография отца, перевязанная траурной лентой, несколько книг и перекидной календарь, застывший месяц назад на дате смерти хозяина и свято хранивший память о нем. Но всего этого Алексей сейчас не видел, все скрылось от него в темноте ночи.

“Кто же меня разглядывал?” – подумал Алексей, и, будто ожидая его вопроса, за окном что-то бесшумно передвинулось, дунуло, освобожденная от туч выпуклая полная луна повисла над крышей соседнего дома, освещая и стол, и книги, и фотографию, и Алексея холодным брезгливым взглядом.

“Неужели она заодно с этим столом, с этими стенами, которые наблюдают за мной?” – подумал Алексей.

– Нервы,– сказал он. Встал, не обращая внимания на болезненные скрипы раскладушки, и зажег настольную лампу, вытеснившую из комнаты тусклый недобрый свет луны.

– Нервы…– Алексей крепко, с остервенением растер ладонями лицо.

“Что произошло с отцом в мое отсутствие? Чем он занимался? Он всегда был правильным, педантичным человеком. Зачем он поселил в моей комнате это чудовище? Только ли обида? Нет, ответ рядом. Может, он хотел оставить мне на “воспитание” этого человека? Но какой я воспитатель? А может… Может, здесь где-то он оставил мне дело, которым занимался?” Алексей встал.

“А мама? Она, судя по всему, была против. Она боится и всегда боялась всех дел отца. Как же я забыл! Ведь она его ревновала. Может, здесь кроется ее неприязнь? Она высказывала ему по ночам свои обиды. Она уже несколько лет не была в кино, в театре. Они никогда не ходили в гости или просто погулять по улицам. А он работал, всегда находил что-то, что его захватывало. Ходил в домашних тапочках, в небрежно застегнутой рубахе. Вечно с папиросой в руках, из которой сыплется пепел куда попало. На стол, на его деловые бумаги, черновики”. Алексей подошел к столу. Стол был идеально, можно сказать, стерильно чистым. Пепельница исчезла. Никаких крошек пепла или табака… Мама убрала все, стерла ненавистные ей следы, которые всегда мешали ей почувствовать себя счастливой.

“Может, она убрала здесь не только пепельницу? Может, она произвела ревизию его дел? Я что-то почувствовал, как только зашел сюда”.

Алексей быстро подошел к столу, выдвинул верхний ящик… Пусто. Второй… стопка чистой бумаги… Третий. В уголке лежала бобина с пленкой. На бобине приклеена полоска бумаги. Алексей поднес бобину к свету настольной лампы и прочитал: “Пластилиновый мир”. Почерк отца, отметил Алексей.

Он поискал глазами аппарат, на котором можно просмотреть пленку. У него было такое предчувствие, что он держит в руках разгадку всего случившегося в этом доме за время его отсутствия. Может, поэтому руки никак не могли справиться с простеньким фильмоскопом, который стоял в углу комнаты, покрытый пылью. Алексей увидел отпечатки пальцев на его пыльной крышке. Кто-то проделывал эту же процедуру заряжения пленки совсем недавно. Ощущение разгадки несколько угасло. Если оставили, значит, ничего интересного… Руки успокоились, зарядили пленку. Алексей погасил свет и включил аппарат. На экране пошли титры. Режиссера, мультипликатора, художника, директора мультфильма. Беззвучно мелькали кадры с пластилиновыми фигурками.