Текст книги "Фантастика 1990"

Автор книги: Александр Левин

Соавторы: Иван Шмелев,Владимир Михановский,Элеонора Мандалян,Виталий Пищенко,Юрий Росциус,Александр Трофимов,Михаил Беляев,Артем Гай,Ходжиакбар Шайхов,Юрий Кириллов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Юрий КИРИЛЛОВ. ШАГ В СТОРОНУ

Все у Крея складывалось удачно. Как и другие потомки колонистов, населявших планету со звучным названием Остарлейт, он жил в соответствии с хронометром поведения. Хронометр был надежным помощником и наставником. Этот прибор, чудо науки, контролировал все, даже самые элементарные действия обитателя Остарлейта. Он энергично помогал составлять стройную программу жизни.

Так, Крей узнал, что ему следует обратить более пристальное внимание на Джейн, ту самую Джейн, которой поручено было проверять его расчеты. Почему именно Джейн? Вот об этом Крей совсем не задумывался за очевидной бессмысленностью подобного вопроса. Хронометр не ошибался: Крей встретил полное взаимопонимание со стороны Джейн. Он хорошо помнит, как в те минуты, когда он передавал Джейн очередную серию расчетов, ее рука слегка дрожала. И как только он сжал эту руку и хотел что-то сказать, то по ее глазам понял, что говорить ничего не надо. Она знала все сама, так как и ее хронометр предопределил то же решение. Так они стали мужем и женой. По общему мнению, это был необычайно рациональный, а значит, в высшей степени прекрасный союз.

Выполнение программы, над которой работала лаборатория Крея, шло намного быстрее намеченного. И на Гроссмейстерском Совете единогласным решением Крея освободили от контроля Хронометра, так как тот теперь мог сдерживать потенциальную энергию, заложенную в самом Крее. Это было не только высшее признание заслуг, но и предоставление самых больших прав, которыми мог пользоваться обитатель планеты.

По этому случаю Крея пришли поздравить гроссмейстеры всех лабораторий.

В честь такого редкостного события своей властью президент-директор выделил на торжественный прием 3000 секунд.

Хронометры тут же списали их из довольно скудных резерBOB экономии, что позволило не контролировать использование этого времени.

На приеме Крей впервые увидел многих гроссмейстеров.

Да и для каждого из них это был редчайший случай собраться вместе. Многие не знали друг друга по именам, но код каждой лаборатории был, конечно, известен всем.

– Куб в третьей степени,– представился Крею человек, одетыу в плотно облегающий костюм серебристого цвета – обычную форму гроссмейстера. Внешне он, пожалуй, ничем не выделялся из числа собравшихся. Спокойное холеное лицо, тренированная фигура, но в голосе чувствовалось неприкрытое самодовольство, когда он назвал код лаборатории. Почти одновременно, как равные, они сжали друг у друга на плече кулаки. Этот знак приветствия был занесен на планету еще их предками. В электрокниге кратких преданий, которую в юности изучал каждый обитатель планеты, говорилось следующее о его происхождении. Будто бы одному из древних отважных исследователей на плечо опустилось неведомое существо. Пока исследователь разглядывал его, находившийся рядом робот резким движением металлической ладони схватил это существо. Выдающийся исследователь был крепко раздосадован такими незапрограммированными действиями робота. Как выяснилось позднее, неведомое существо оказалось необычайно агрессивным и ядовитым. Причем яд его легко растворял защитную оболочку скафандра. Так что только лишь запрограммированное, ничем не объяснимое движение робота спасло жизнь исследователя. Будто бы с тех пор и вошло в обиход приветствие сжатыми над плечами друг друга пальцами.

Куб в третьей степени был гроссмейстером центральной лаборатории. Занял он эту должность недавно и, как видно, бесконечно гордился своим положением. Но, конечно, важничанье вовсе не составляло его сути, как второстепенное не может быть основным. Это был вулкан идей, причем вулкан постоянно действующий. Многие на планете занимались лишь тем, что дорабатывали его идеи, шлифовали их. И уже в одном том находили удовлетворение. Одним словом, лаборатория “Куб в третьей степени” была одним из самых отлаженных механизмов всей системы. Все с тем же чувством глубокого самоуважения гроссмейстер Центральной лаборатории произнес речь. Это была торжественная речь. Высокопарная и пышная. Совсем не похожая на стенографически-краткую принятую манеру общения. Речь была вполне достойна такого выдающегося события. И Крей даже слегка позавидовал впечатлению, которое производил Куб в третьей степени. И все же, поймав взгляд оратора, он понял по его глазам, что тот был очень далек от происходящего.

Он и здесь человек дела, подумал Крей. Речь его, плавная и гладкая, видно, была заучена по иному поводу давным-давно. А теперь он активно использует резервное время. Явно решает сейчас какую-то задачу. Но и он, Крей, тоже ведь себе на уме. Ни в коем случае не следует расслабляться.

Пока будет идти поток обязательных приветствий, он тоже не потеряет времени понапрасну. Однако и другие собравшиеся решили про себя использовать резервное время. Наверное, потому приветствия стали тускнеть и повторяться.

Президент-директор говорил с большим подъемом, пространно и многословно. Идеальная тишина как бы подчеркивала каждую его фразу. Но это не была тишина внимания; Все хронометры отмечали предельное напряжение мысли, то есть каждый из собравшихся на чествование максимально использовал резерв времени. Ну что ж, никто не отнимал у них право на это. Президент давно уже удостоился чести немногих – работать без хронометра. И потому он искренне и всецело отдавался событию, участником которого ему выпало стать.

Свободно располагать своим временем, конечно, великое счастье, подумал Крей. Тогда он смог бы подготовить великолепную речь, которая не шла бы ни в какое сравнение с тем экспромтом, что он произнес сейчас.

Однако теперь он тоже хозяин своего времени. Но легкости он не чувствовал. Даже напротив, словно не хватало чего-то главного, привычного. Прежде, опережая своей мыслью параметры, заданные хронометром, Крей испытывал нечто похожее на гонки…

Волевым напряжением Крей стряхнул груз непривычных ощущений. Лимит отведенного для чествования времени исчерпывался. Нужно было держать ответную речь.

…С того великого в жизни Крея дня, кажется, мало что изменилось. Если не считать новой программы “Элеон-2”.

Но и сама программа – разве ее возникновение не было следствием того, что осуществить ее мог лишь возведенный в высший ранг? Крей видел радость в глазах обычно всегда спокойных и уравновешенных своих подчиненных и понимал, что они благодарны ему. Ведь если бы не Крей, не его выдающийся талант, разве могли бы они выполнить такое сложное и ответственное задание?

Правда, и Крей не мог упрекнуть кого-либо в нерасторопности. Ведь не так уж и просто стать сотрудником его лаборатории. Система электронной проверки действовала безошибочно. Так что не было здесь таких, кто бы терял время зря. Вот почему, как только Крей оповестил всех о новой программе, они уже жили ею. Уясняя задачу, работали все необычайно упорно. И Крей никого уже больше не собирал у себя, общаясь с сотрудниками только посредством видеостен. Он появлялся неожиданно и так же неожиданно, часто ничего не сказав, исчезал. Его присутствие должно было вдохновлять, но не мешать. Однажды с помощью видеостены он общался с лаборантом Кроком. Руки Крока бегали по блестящим клавишам, и на узких серых полосах возникали и строились ровными рядами сотни и тысячи цифр. Это было войско Крока, и он посылал его вперед, чтобы обеспечить победу своему решению. Внезапно металлическая дверь заходила ходуном, но лаборант, увлеченный делом, не обращал на нее внимания.

И вдруг какая-то сила буквально согнула сверхпрочную дверв и вышибла ее. Крей недоуменно смотрел на это непонятное явление, и рука сама собой тянулась к кнопке чрезвычайной службы, среди многих других смонтированной на его поясе управления. Но в то же мгновение из-за смятой двери возникли две туповатые физиономии роботов-силовиков.

Беззвучно они кинулись на Крока и стали мять его, дергать, давить. Они словно сговорились разорвать лаборанта. А тот яростно отбивался от них, рвался к своим клавишам. Крей, наблюдая эту картину, добродушно усмехнулся. Конечно, роботысиловики не могли принести никакого вреда ни лаборанту, ни кому-либо другому. За этой дверью Крок решил спрятаться от внешнего мира, махнул рукой на режим, забыл обо всем, стремясь как можно скорее выполнить задание гроссмейстера.

Но не тут-то было. Роботы служили ревностно. Получив сигнал о нарушении режима, они попытались проникнуть в помещение. И, не справившись с хитроумным замком, проложили себе прямой путь. Прямолинейность – это их удел. Сейчас они проводили курс принудительной зарядки.

В последующие дни Крей все чаще наблюдал такие же ситуации, и потому он посчитал необходимым специально предупредить всех сотрудников о четком выполнении режима.

Ведь принудительная зарядка не могла стать правилом.

В общем, дела в лаборатории Крея шли, как и всегда, великолепно. И спустя несколько недель напряженной работы Крей позволил себе даже отвлечься. За повседневными заботами он давно не видел дочери и решил навестить ее.

Крея встретил инженер сектора воспитания Антс. Хотя Крей заранее предупредил его о своем приходе, тот так удивился, что несколько секунд пристально вглядывался в лицо Крея.

Обычно Антсу приходилось самому настойчиво напоминать родителям, что сроки посещения давно прошли и что общение с одними только роботами ограничивает умственное развитие ребенка. Вот почему внеочередной приход гроссмейстера вывел инженера из состояния равновесия. Но, тут же спохватившись, что бесцельно теряет время, он с испугом взглянул на хронометр и мгновенно исчез в своем рабочем кабинете.

Привычно набрав знакомое сочетание цифр, Крей взглянул на экран. Перед ним прошла краткая видеозапись основных моментов жизни его дочери с того самого времени, когда он был здесь в прошлый раз. Но если прежде нередко случалось так, что Крей довольствовался этой информацией и уходил, не повидав дочери, то теперь он мог позволить себе даже побеседовать с ней.

Помещение, где занимались дети под бдительным надзором роботов, было невелико. Но так как в нем не находилось ничего громоздкого, лишнего, создавалось впечатление простора. Когда гроссмейстер появился в зале, дети играли, подпрыгивая поочередно на пружинистых коленях роботов. Они изумленно смотрели на приближающегося Крея – ребята не были избалованы вниманием старших. Один из роботов-воспитателей моментально подскочил к Крею и, проверив предъявленную пластинку-удостоверение, быстро подвел к нему дочь. Словом, все было как обычно. Но на сей раз Крея почему-то позабавила торопливость автоматического воспитателя. И вслед ему он вдруг скорчил рожу. Что тут началось! Дети хохотали, визжали от удовольствия, прыгали…

Робот растерянно поворачивал свою тяжелую голову, пытаясь оценить непонятную для него ситуацию.

Крей невольно смутился. Это было серьезное нарушение. И способствовал ему он, гроссмейстер Крей.

Ему бы и в голову не пришло подобное прежде, когда он ощущал постоянный контроль хронометра.

И, укоряя себя за несдержанность, Крей подчеркнуто ровным тоном спросил у дочери: “Как успехи?» Этот вопрос вовсе не требовал ответа, так как Крей уже получил исчерпывающую информацию. Но он означал проявление отеческого внимания. Арея ответила столь же спокойно: “Отлично, папа”.

Этим традиционным диалогом и исчерпывалось время общения. Но Крей медлил. Он поймал себя на мысли, что ему хочется раскружить и подбросить Арею в воздух вопреки всем строгим положениям устава сектора воспитания. Он удивился таким нелепым и непривычным.желаниям. И даже испугался.

Вот что значит: жить без хронометра! Невольно появляются какие-то отклонения. Необходим более тщательный самоконтроль над волей и желаниями.

Простившись с дочерью, Крей поспешил в лабораторию, где с головой окунулся в привычную работу. С тех пор ничего не менялось в жизни гроссмейстера. Он никогда больше не злоупотреблял предоставленным ему правом свободного времени.

Все свои силы отдавал Крей новой программе.

И тем не менее он не забывал о своем праве. Как-то, проходя мимо охранной зоны Ф, он остановил свой взгляд на двух одиноко стоявших вдали роботах. Крей, как и другие обитатели планеты, никогда не интересовался зоной Ф. Это была обыкновенная свалка. Сюда доставлялся хлам, накопившийся за время заселения планеты. Сюда же отправлялись отслужившие свой срок роботы. В зону Ф заходили лишь роботыуборщики. Обитателям планеты некогда было заглядывать в свое прошлое. Кроме этого, зона Ф была отторжена от остального мира защитной полосой, которую не могли преодолеть роботы, отправленные на свалку.

И вот теперь эти бывшие трудяги стояли у запретной линии и отчаянно жестикулировали. Скорее всего они делали это потому, что другого занятия у них не находилось, да и вряд ли они осознавали бесцельность своих действий. Увидев праздных роботов, Крей поморщился. Своими бессмысленными движениями они оборвали плавный ход его мысли. Само присутствие старых роботов заставляло думать о зоне Ф. И если уж ему помешали, то, конечно, были помехой и для других колонистов, проходящих здесь. Нужно будет непременно расширить защитную зону, чтобы прошлое и отжившее не тормозило мысли, не мешало движению вперед.

Крей забыл о своем намерении и спустя некоторое время вновь появился у зоны Ф. Два робота находились на том же месте. Они словно поджидали Крея и теперь жестикулировали еще более энергично.

Хотя Крей и осознавал бессмысленность действий этих проржавевших подобий человека, у него вдруг возникло непреодолимое желание подойти к ним. Он колебался всего несколько секунд. Затем достал из-за пояса шлем безопасности надвинул его на голову, решительно перешел линию и направился к роботам. Те прекратили жестикуляцию и застыли на месте. Разумом созданные, они не могли постичь того, что один из хозяев планеты нарушил исконное правило.

Крей огляделся. Вокруг него бессмысленно громоздилось прошлое планеты. Вернее, овеществленный труд прошлых ее поколений: какие-то немыслимые горы разнообразных изделий.

Нужно было видеть все это своими глазами, как видел сейчас Крей, чтобы понять, насколько совершенны были творения его современников. Да, Крей имел полное право снисходительно взирать на весь этот хлам. Но не для того же пришел он сюда, чтобы отдаваться пустым размышлениям? Все-таки хронометр – одно из выдающихся изобретений разума. Это то, что заставляет ценить, уплотнять время. Да будь сейчас у Крея хронометр, разве решился бы он вот так бесцельно бродить по свалке в сопровождении двух праздных проржавевших бездельников?

Тем временем роботы, исполняя какой-то замысловатый танец, проскользнули мимо и до половины скрылись в лазе. Они как бы приглашали Крея следовать за собой. Конечно, здесь ему следовало держаться настороже. В конце концов ведь могла свалиться на голову какая-нибудь штуковина. Тогда уже пришлось бы пенять на самого себя. Вряд ли кому-нибудь пришла бы мысль отыскивать гроссмейстера в зоне Ф.

Однако Крей не сомневался в доброжелательности роботов.

Даже самая устаревшая их конструкция не могла принести вреда хозяину планеты. Крей смело шагнул к лазу, где исчезли роботы, и стал пробираться мимо странных и, по-видимому, крайне примитивных механизмов. Внезапно он обо что-то ударился и отпрянул назад. Он натолкнулся на резко остановившегося робота. Тот, что шел впереди, тоже остановился.

– Вперед!– выкрикнул Крей звуковую команду, надеясь, что она будет воспринята проводниками. Те топтались на месте, но вперед упорно не шли. Странно, как будто на свалке, не подчиняющейся никаким законам, для них тоже было что-то запретное. Они лишь посторонились, пропуская Крея.

Впереди он увидел небольшую ровную площадку. Удивительно, что она ничем не была загромождена. Как будто роботыуборщики по странной прихоти старательно оберегали этот островок свободного пространства. И все же площадка не была пустой. Вместо привычных жителю планеты монотонных серых тонов там вопреки здравому рассудку бушевали яркие цвета – красный и зеленый. Не думая об опасности, Крей рванулся вперед и тут же застыл на месте. То, что находилось перед ним, не было похоже ни на что до этого виденное! Это “нечто” было сделано из неизвестного Крею материала. На миг у гроссмейстера мелькнуло безумное ощущение, будто он видит живое существо. Но нет. Он ведь точно знал, что планета, заселенная очень и очень давно, не носила прежде признаков жизни.

От волнения Крей даже снял защитный шлем. И мгновенно у него закружилась голова. От площадки шел сильный, терпкий и вместе с тем необыкновенно тонкий аромат.

Гроссмейстеру вдруг пришла ясная, четкая мысль: все, над чем он работает,– ничто по сравнению с тем, что он видит и чувствует сейчас.

Ошеломленный, Крей оперся на плечо робота и задумался.

Он вспомнил, что где-то здесь высадились первые люди, обосновавшие на планете колонию. И “это” они, несомненно, привезли с собой. Оно действительно живое.

Рассказать о находке всем? Нет. Его просто никто не поймет, не захочет даже слушать. Да разве любой здравомыслящий житель Остарлейта может тратить на это время? Кто же осмелится потерять уйму минут, чтобы пойти с ним в зону Ф – свалку прошлого? Скорее всего его сочтут перетрудившимся, потерявшим способность мыслить реально. В лучшем случае ему оставят звание гроссмейстера, но вновь его жизнь будет отдана под контроль хронометра.

Да и ведь для него все происшедшее – чистая случайность. Результат одного только шага в сторону, который он сделал.

Ну а если со временем он расскажет дочери об этом чуде?

Нужно хотя бы изредка, как это ни трудно, брать ее из сектора воспитания. И иногда он будет приводить ее сюда. И она увидит все сама. Вдвоем им будет легче доказывать другим. Крей в последний раз взглянул на чудо. Он уже торопился. Ведь слишком долгое отсутствие могло быть замечено.

Теперь он не будет жить одной лишь работой. Это было непреклонное решение, которое он принял, впервые увидев цветы (а это были розы), вывезенные первыми колонистами со своей прародины.

Михаил БЕЛЯЕВ. ДУБ-СЕМИЗУБ

“…дерево живое, и если жить под большим дубом, то долго проживешь, потому что он отдаст часть своей силы”.

Д. С. Лихачев, академик

Сергей Волошков твердо решил: поедет в деревню.

Конечно, он мог бы поехать в отпускное время и на юг, и на север. Да мало ли куда можно закатиться отдыхать! Местком завален путевками. Какое-то чудо свершилось! Есть путевки и в санатории, и в пансионаты, и в туристические лагеря. На Кавказ, в Крым, в Молдавию, в Прибалтику. Предлагают желающим. Профсоюзные работники превратились в праздничных зазывал. Вывешивают длинные полотна с указанием свободных для отдыха мест. Но путевки продолжают гореть.

Вое члены бригады Волошкова, а он работал строителем, уже побывали в деревнях, родных и таких, которые присмотрели с помощью друзей.

Волошкову напомнили: пора брать отпуск.

И Волошков взял. Он едет в деревню. В Древние Ливны!

Где еще есть такой простор, такая пересыпанная родниками земля!

В первую же минуту, когда большак вывел его к березовой посадке, где росли и его березы, посаженные им когда-то в отрочестве, Волошков бросился в полевые цветы. В залив ромашек, желтого и белого донника, живокости и молочая.

Поселился в доме отца. Утром, едва полыхнула ранняя заря, Волошков выскочил к цветам на выгон, чтобы покружить, поразмяться в них.

– Смотри, что делает!– воскликнул отец, уже стоявший на выгоне с коровой.– Опять Лешка Кожухов с пнем бегает.

Сергей глянул на деревню Кожухово, и увиделось необычное: из-под навеса большого сарая вышел пень. Он был таким разлапистым, что лишь, внимательно присмотревшись к нему, можно было заметить под ним человека в трусах. Обойдя куст сирени, человек двинулся со своей неудобной ношей мимо каменного забора и пропал в переулке за домом.

– Каждый день таскает. И утром, и вечером,– пояснил отец.– Как вернулся из армии, так и прыгает с ним. А пень наш. Помнишь, дуб на валу стоял? Думал, век ему стоять. Да кто-то бензопилой спилил, когда мы с матерью к тебе в гости приезжали. На Преображенку. Хитро так срезал – как на вертолете подкрался. А я выкопал пень. Дубовые поленья потом у Кожуховых видели. Бабка Кожушиха на них в сарае себе постельку устроила. На лето, конечно. Ей уже под восемьдесят: она такая свежая, словно с курорта приехала.

И тут отец и сын Волошковы увидели бабушку Кожушиху и Лешку, который водрузил пень на бабку. Она не присела, не согнулась. Потащила пень в ограду, а Лешка даже присвистнул.

Отец и Сергей, наблюдавшие за ними, удивленно качали головами.

– Вот какая Кожушиха!-воскликнул отец.– Ее и молнией в гроб не загонишь.

– Но зачем понадобилось им пень таскать?– недоумевал Сергей.– Делать им, что ли, нечего?…

– А ты покумекай,– сказал отец.– Они у меня пень выпросили, даже деньги предлагали. Дело в том, что этот дуб у нас когда-то посадил дед Кожухов, но дед Кожухов – это, значит, дед Кожушихи, вот когда это было! А второй дуб он посадил у себя на усадьбе. Вон видишь, выше его дуба в округе не найти!– заключил отец.

– Так сколько же лет дубу?

– Около двухсот!-ответил отец.– А раньше, ты еще не родился, у нас тут дубы стеной стояли. Посмотри: весь выгон в круговинах. Следы от дубов. До последнего корня выдернули. В Ливны дубовую древесину возили.

– Ну а зачем они корень от дуба на спине таскают?засмеялся Сергей.

– Уже тогда, в давности,– продолжал.отец,– люди заметили: в дубах что-то есть. Сила какая-то. Кругом болеют. Мор идет, а люди-поддубники ухом не ведут: живут-поживают.

– Ну и выдумщики!– не поверил Сергей отцу.– Это же какая-то мистика!

– Не скажи!– решительно возразил отец.– Вот я, к примеру, инвалидом с Отечественной пришел. Другие на моем месте в больницах да в санаториях. А я куда езжу? Да никуда! Похожу по выгону, в земле покопаюсь…– легче. А больше в такие дни к Кожушихе сбиваюсь. Чтоб обязательно под дубом посидеть. Лучше, если при этом дождик идет. Сама Кожушиха намекнула, когда меня однажды болезнью, как проволкой скрутило: посиди, говорит, под дубом. Успокоит. И правда. Посидел раз, другой. Однажды так рассиделся, всю ночь до утра там провел.

– Выдумываешь ты все,– отмахнулся Сергей.– Болезнь есть болезнь. Ну посидел под дубом, ну отошла болезнь. При чем тут дуб?

– А при том!– рассердился отец.– Корни у него в земле! Дожди по дубам скатывались. Силой дубов земля насытилась. Ты вот любишь на траве валяться, и я люблю полежать, попариться на солнце. Особенно когда ходить невмоготу. Тебе кажется – это пустая трата времени. Забава. А по мне – это лечение. Земные ванны принимаю. Ты ведь тоже в цветах любишь валяться?

– Ну и что?– не понял Сергей.

– А то самое!– выдохнул отец.– Потому и понять не можешь. А я говорю, как мне представляется, как своим нутром чувствую. Значит, распрямляюсь, распрастываюсь. Что-то хитрое во мне происходит… Ты на земле налетом. Городским стал. Разве можешь понять?…

– Могу!– возразил Сергей.– Может, и мне хочется с землей поговорить. Потому я в санатории, как ты, не езжу.

И тут Сергей увидел молодую женщину, которая вышла к Лешке и Кожушихе, таскавшим по очереди на себе пень.

– Лариска? Лешкина сестра?

Отец, не глядя на сына, проговорил:

– С Лариской что-то в городе приключилось. Приехала бледная, тонкая, одни косы мотаются. А теперь воду из-под горы носит. По три ведра. Два на коромысле, а третье – в руке. Так и летает. Смотри, смотри, что делается. И она за пень ухватилась!-заволновался отец, не сдержался, весело крикнул:– Сваха! Дай и мне пень поносить.

Но Кожуховы, занятые пнем, не расслышали Волошкова-старшего.

Уже неделю живет Сергей в деревне.

Отдыхать здесь некогда. И он целыми днями толокся во дворе: то раскалывает осиновые и вязовые чурбачки, то окапывает яблони, то вырубает вымерзшие зимой вишни. Стоило выйти во двор, и Сергей сразу оказывался притянутым к делу.

Сегодня Сергей после завтрака пошел на почту. Надо было уплатить за свет. Утро ясное, золотое. Наполнено сильными петушиными криками. Сергей неторопливо пересек выгон, обошел ров у самой дальней его полевой развилки. Такое было настроение: не сокращал путь на почту, а удлинял его, хотя он и без того не близкий, три километра!

Возвращаясь домой, пошел лесом, пересекая овраги с родинками. Лучшая для него дорога со школьных лет. Шел цветущими лесными полянами, небрежно загребая ногами высокие метельчатые травы и ощущая их податливую пружинную силу, смахивая с колокольчиков и желтоголовых куртин пижмы шмелей и бабочек, с ленцой схватывал с ворсистых коротких стеблей земляники перезревшие в клеточку ягоды.

Увлекся лесом, не заметил, как небо закрыли тучи. Начало накрапывать. И только когда полыхнула низкая светло-голубая молния и громыхнул всеми тяжелыми колесами гром, Сергей заторопился, подстегнутый ливнем, помчался, петляя между кустами и деревьями, угадывая на бегу, какая тропинка быстрей выведет его к деревне Кожухово. И вдруг почти рядом, за двумя плотными кустами высоких раскидистых слив, услышал женские голоса. Сергей остановился. В полном летящих брызг просвете между ветвями сливы он увидел красивое молодое девичье лицо. Оно было озарено мягкой стыдливой улыбкой, той самой, которая у девушки говорит о многом.

Да, это была она, Лариска!

Крадучись, Сергей приблизился к тому месту, где Лариса свернула в глубину сада, и затаился. То, что он увидел, на мгновение смутило его. Он нечаянно подсмотрел, как девушка раздевается под дождем, обнажая все тело ливню…

Кожушиха еще подходила, а внучка, сбросив с себя платье, уже стояла под дубом, да, под тем самым, о котором говорил отец. Она словно в сладком сне стояла, зажмурившись, потягивая руки навстречу неудержимо льющимся с широких ветвей дуба тускло посверкивающим струям.

– Бегай, внучка! Бегай!– Кожушиха руками показывала, чтобы Лариса не стояла на месте.

И Лариска, выражая восторг от такого купания в дожде, с повизгиванием закружила, заскакала под дубом, останавливалась и запрокидывала голову с большими косами, словно бы слушая, как ее щекочут струи дождя.

А бабушка Кожушиха запричитала:

 Ты оплесни, дубок-солнышко,

 Мою внучку из зеленого ведерышка,

 Чтобы ходила она, веселилась,

 Красота ее не притупилась,

 Чтобы груди ее, девичьи, белились,

 Наливались, возносились…

 У нашего дуба-семизуба

 Что ни зуб – врачебное чудо.

Сергей весь промок, вытаращив глаза, смотрел на бабушку и внучку! Лариска бегала, подскакивала, срывала на бегу длинные стебли пырея и помахивала, похлестывала ими по телу.

– Еще разок, внучка! – подсказывала Кожушиха.– До пара жаркого! Душ наш теплый, целебный.

Кожушиха допела поддубную песню и строго приказала:

– Ну, хватит, внучка!– и набросила на нее длинный солдатский плащ.

Сергей пропустил их вперед. На цыпочках, стараясь не отставать от них, бесшумно пошел за густым валом слив и вишен.

Когда Лариска и Кожушиха скрылись в доме, Сергей хотел было зайти к ним. Погреться. Настолько промок, что уже и не думал о дожде. И внезапно вернулся к дубу. Снял рубашку, пробежал под ним несколько кругов и тоже, как Лариска, похлебал с дубовой коры текучей пресной воды.

Возле сенных дверей он хотел заглянуть в щелочку, но услышал:

– Быстрый какой! Неделю как объявился и уже приметил!

Как ужаленный, отбежал он от дома Кожушихи: “С чего это она взяла?”

– Ну, я тебе устрою!– уже вслух пригрозил Сергей Кожушихе и ухватился за висячий замок сарая. Поискал глазами, чём бы выдернуть из трухлявого косяка петлю вместе с замком, но замок, едва к нему притронулся, сам собою раскрылся.

Сергей оглянулся. Никого. Тогда он открыл щелястую дверь и в полутьме разглядел пень. Плохо еще сознавая, что с ним делать, выкатил на улицу и вдруг, почувствовав, что пень, несмотря на свою величину, легко перед ним катится; одним махом взвалил его на себя. Трусцой пустился с ним под гору, не пробежав и половину склона, сбросил с себя. Два размашистых прыжка, и пень скрылся во рву.

Пораженный такой прытью пня, Сергей остановился: “Надо же! Вырвался на волю, словно конь горячий…” Пень упал под самым крутым краем рва. Два широких ливневых потока, сбегая по склону, сливались тут и чуть ли не горным водопадом летели на свалившийся пень.

А дождь шёл и шел.

Сергей, совершенно равнодушный к нему, медленно побрел домой, обходя ров.

В свои предыдущие приезды он пытался вбивать во рву ивовые колья, чтобы вода не размывала берега и не смывала чернозем. Некоторые колья ожили, пустили корни, покрылись побегами. И даже превратились в деревца. Но сколько еще нужно вырастить деревьев, чтобы схватить ими все проточины? Тысячи!

Обойдя ров, Сергей вышел к тому месту, откуда хорошо был виден свергнутый им пень, и почувствовал к нему жалость: вокруг него клокотали напористые черно-желтые воды. “И чего я угнал пень у старухи с внучкой?”– подумал Сергей.

Ливень бушевал всю ночь. С тропическим размахом. Такого ливня в этих местах давно не бывало, хотя местность считается ливневой. Не молнии, а какие-то брызжущие искрами раскаленные донельзя скобы изгибались от горизонта до горизонта, то и дело их схватывая и оскальзываясь. Невыносимой густоты вспышки света слепили окна, проникая под основание дома и вылетая из-под пола через мельчайшие щели крашеных досок синеватыми лучами.

Мать, испуганно просыпаясь, крестилась. Отец дважды открывал дверь, пропуская в дом озябших кошек. Они проскакивали к самой кровати Сергея и начинали резко отряхиваться, окропляя его водой. И вот стряслось в небе нечто почти невозможное: раздался близкий повергнувший дерево удар.

– В грушу молния ударила,– сказал отец. Он не спал, напряженно вглядываясь в заоконную с перехлестами дикого света тьму.– Теперь засохнет,– сокрушаясь о груше, сказал отец.– Почти сто лет простояла…

Дождь продолжал лить, но теперь после поразившей грушу молнии он как преобразился: был уже не бешеным, а убаюкивающим, дремотным.

И Сергей заснул, а во сне видел себя рядом с обнаженной девушкой, которая бежала, таща на себе пень…

Проснулся от торжествующего раскатистого крика петуха.

В окне, на листве яблонь, приникающих к стеклам, играли бессчетные блики. Кажется, каждый лист после прошумевшего ливня обзавелся собственным миниатюрным фонариком, и утренняя листва соревновалась в свечении ими у окон.

– Пора завтракать,– напомнила мать.

Сергей выбежал к дворовому умывальнику и застыл пораженный: наискосок через двор лежала отсеченная молнией вершина старинной дикой груши, посаженной еще бабушкой, когда она, совсем молодая, пришла из соседней деревни к мужу, чтобы остаться здесь навсегда. Отец приподнимал распластанные ветви. Недозрелые плоды, густо покрывавшие их, разлетелись по всему двору, наполнили собою лужи.