Текст книги "Фантастика 1990"

Автор книги: Александр Левин

Соавторы: Иван Шмелев,Владимир Михановский,Элеонора Мандалян,Виталий Пищенко,Юрий Росциус,Александр Трофимов,Михаил Беляев,Артем Гай,Ходжиакбар Шайхов,Юрий Кириллов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

31. 7 сентября 1984. 8.00-9.00

Куда-то иду утром, вероятно, на работу. Вокруг меня снуют спешащие люди. И вдруг вижу на мостовой цепочку слепых, держащихся друг за друга. Первый – высокий, прямой старец с белоснежными волосами и бородой просит (кажется, просит, но, быть может, я и сам понимаю, что нужно им помочь, ведь поводыря нет) меня вести их. Мне неловко, как будут смотреть на это люди, что скажут. Несколько метров – с десяток – я провожу за руку эту цепочку, заодно разглядывая состоящих в ней путников. Большинство из них – пожилые мужчины, а последний – чуть ли не отрок с картины Иванова “Явление Христа…”, но немного взрослее. Чем дольше я с ними иду, тем неловкость моя смущает меня все больше и больше, и, не будучи в состоянии выдержать ее и взгляды окружающих, которые, мне кажется, только и устремлены на меня, я, улучив момент, когда первый слепой, которого я держал за руку, оглянулся назад, отошел от них в сторону. Я почувствовал в душе неловкость, стыд – как-то они теперь будут без мен я,– но ничего не мог поделать с собой.

32. 11 октября 1984.

О течении судьбы

В Москве наводнение, точнее, Москва уже покрыта толщей океанской воды, такой толщей, что город залит 40-50-метровым слоем. Вода движется куда-то, несется, но нет волн, нет той бурунной среды, которая бывает при шторме. Ибо несет всю воду. Я нахожусь в ее потоке (даже и не в потоке, потому что в ней нет потока, она сама – поток, сама – движение всей своей громадности) словно пушинка, пылинка или что-то другое, но такое же безмерно малое по сравнению с океаном, что не тонет, не бедствует (потому что слишком -мало для этого, слишком ничтожно и даже не может всерьез погрузиться в воду из-за несоизмеримости объемов), а лишь стремится куда-то вослед неведомому движению самого же первозданного океана, как шарик от пинг-понга. Я нахожусь в широчайшей лавине воды, вижу ее чистый зеленовато-изумрудный оттенок, почти зеркальность ее глади. Я ничего не боюсь, не страшусь – ни того, что могу утонуть (да это и невозможно), ни – ближайшего будущего; я только весело и азартно наблюдаю, как несет меня на поверхности воды, и радуюсь этому. Вот 60– или даже 100-метровый (по высоте) поток (не бурлящей, а почти гладкой, хотя и не совсем ровной поверхности) заворачивает вокруг Исторического музея (а он, как и Красная площадь, почти скрыт под водой, кроме шпилей и башен да крыш соседних с ним домов) и устремляется вниз с 20-30-метровым перепадом высот туда, где скрыта Манежная площадь. Я начинаю замечать, что я не один, что меня несет с кем-то, но понять Не могу. Затем вижу, что это девушка.

Поток несет нас все дальше и дальше, со множеством поворотов, различных загибов вокруг крыш, потом – вторых этажей и… вдруг спадает в один миг, и мы остаемся на пустой чистой улице. Некоторое время мы идем рядом. Потом она поднимается в воздух, так, будто продолжает идти, только с небольшим наклоном вперед и замедленно; я – за ней, и мы или от удивительной легкости чувств и тела, или от особого состояния мира (невесомости) сближаемся на лету.

33. 18 декабря 1984. 7.00-8.10.

О плаче

Я на горной вершине, которая связана с десятью или даже с пятнадцатью вершинами других гор, словом, на целом хребте вершин. Я еле держусь на нем – ширина скалы с камнями и землей меньше метра и постоянно изгибается – из-за высоты, узости площади, где можно держаться и т. п. Но мимо меня по хребту проскакивает на полном ходу сначала один, а потом больше десятка мотоциклистов, которые на своих ревущих, мощных машинах несутся по самой кромке вершинного камня. Я держусь с трудом, но больше удивляюсь тому, как им это удается…

Я вхожу в залу, похожую на приемную комнату царствующей особы. Несколько секунд жду и вижу, что из двери выходит женщина и, остановившись метрах в пяти от меня, замирает в полуобороте, как бы даже и не обращаясь ко мне и не замечая; и молчит. Я падаю ниц и что-то говорю, а потом начинаю рыдать, и слезы эти – откровенные, открытые, бесстеснительные – вдруг доставляют мне огромное, неимоверное облегчение. Я и плачу, и рыдаю от какой-то искренности, а больше от радости, свободного выражения чувств.

(Просыпаюсь я необычайно бодрым, с большим подъемом, пытаюсь сразу вытереть слезы, настолько сильно ощущение рыдания, но – глаза сухи. Я будто от чего-то освободился, и мною владеет чувство легкости, душевной мягкости и бесконечного терпения.)

34. 24 мая 1985. 7.45-8.35

Я вошел в большую комнату после работы и, побыв в ней несколько минут, почувствовал, что в ней что-то не то, что в ней что-то изменилось. Но если вчера подобное ощущение лишь промелькнуло, то сегодня оно уже проявилось: стол был сдвинут к стене, где стояла кушетка, а сама кушетка подвинута к стенному шкафу. Возникла мысль о недобрых людях, забравшихся с дурной целью в чужую квартиру. Но как они могли войти без ключа – ведь дверь-то была заперта,– оставалось неясно. Вместе с тем результат чужих действий оказывался налицо, и я не знал, что предположить. Дверцы шкафа распахнуты, и внизу его видны голые стены и пол. А на месте стола, чуть правее, в полу появилось отверстие чуть ли не в квадратный метр или более, а там – какой-то ход с освещением. Видны нагромождения из крупных ящиков. Я не понимал: вроде бы все на месте и вроде чего-то недостает, будто украдено. В стенном шкафу исчезли, правда, какие-то старые вещи, но считать их за потерю невозможно. Однако же я чувствовал, я видел – кто-то был, кто-то передвигал все это.

35. 27 августа 1985

Я у окна в каком-то учреждении на берегу Волги. На другой стороне видны огромные работы по строительству моста: залежи строительных материалов, краны, домики рабочих, сложенные штабеля кирпичей и даже начатые возводиться опоры у самой воды. На моей стороне – гладкий берег, нет не только строительства моста, но и никаких работ вообще.

Меня что-то отвлекает в комнате, но чей-то возглас заставляет вновь обратиться к окну: на другой стороне, на месте строительства взметнулись мощные взрывы, пламя, и все покрылось дымом. Никто не понимает, что там происходит, но все сожалеют о погибших работах, людей погибших будто нет.

36. 10 декабря 1985.

О снятии тяготения

Я у Алана Владимировича Ч. в небольшой, метров в четырнадцать, комнате. Вдоль стен ее расставлены какие-то предметы, мебель, есть умывальник, газовая плита. Кроме меня, в комнате находятся его жена, теща, сынишка лет двух-трех, с которым уже минут пять как я разговариваю.

Потом появляется Ал. В., и я обращаюсь к нему, говорю, что у меня вроде ничего не получается. Он начинает обычную жестикуляцию, а потом поднимает согнутую левую руку, задерживает над собой, затем плавно опускает в пространстве между нами. И в тот же миг по всему моему телу, как бы продолжая движение руки, сверху вниз проходит непонятная волна, которая освобождает меня от веса и тяготения. Когда волна дошла до моих ног, сбросив все путы тяжести, я почувствовал необычную легкость, физическую свободу и, оттолкнувшись – не от пола, а будто от чего-то другого, о чем я узнал только, когда волна соскользнула с моих ног,– медленно, осознавая способность управлять своим полетом, поднимаюсь в воздух, на полметра. Во мне – множество необычных чувств и радость, показывающая, что снято не только тяготение, но и все-все земное, что раньше было и что связывало меня с Землей.

37. 10 мая 1986

Я стою около окна и смотрю в небо над соседним домом.

И вдруг вижу блестящий металлический стержень с расходящимся книзу как бы абажуром. Я стараюсь заглянуть под абажур и узнаю в нем космическую трубу, через которую можно увидеть космос и звезды. И вспоминаю, что это та труба, которую несколько лет назад я видел во сне. “Значит, она возвратилась ко мне”,– с некоторой радостью думаю я и пытаюсь, немного передвинувшись, заглянуть в нее снизу. Но это плохо удается.

38. 21 июня 1986

Я осматриваю себя в зеркале и ужасаюсь: ноги стали в два раза толще, руки тоже, туловище потолстело еще более неимоверно, по всему телу, особенно по плечам, пошли какие-то странные вспухшие болячки. Лица своего вспомнить не могу, но и не обращаю на него внимания, я весь занят ужасным своим состоянием – мне неприятно, жутко…

Я вижу себя на лестнице, делающим что-то с потолком или со стеной. Мне нужно поднести какую-то вещь, и я с неприязнью, что меня увидят на лестнице, жду то ли К-ва, то ли А-ва. Мне неловко наверху, я с трудом удерживаю равновесие…

39. 1 июля 1986. Пицунда, 16.00-17.00

…Отец лежит на полу какой-то большой комнаты, которую я никогда не видел. Ему стало резко лучше – сам твердо и легко ходит. Вижу раскрытый, разломанный, пустой, но работающий холодильник, и думаю, что отца нельзя выпускать на улицу – все знают, что он умер, и у него нет паспорта.

Что же мне делать?…

40. 7 июля 1986. 14.00-16.00

Я смотрю в зеркало и вижу себя пожилым, представительным мужчиной, хорошо одетым, с упитанным лицом и т. п. Выделяются из внешности почему-то одни волосы – ослепительно белые, пышные, уложенные с красивым пробором.

41. 28 июля 1986

Я за городом в Ж. Жена спит в саду в небольшой беседке. Я обхожу сад, вижу тучи на полнеба, двигающиеся к нам, и вдруг замечаю далеко в небе, именно далеко, это первое, что бросается в глаза, космическую трубу, которую видел во сне когда-ТО. Значит – он повторился, но труба от меня далеко.

42. 7 августа 1986. 3.30-6.50

Мы с Ольгой (женой) на отдыхе у моря, в Пицунде. Стоим около места, что неподалеку от пляжа. Весь берег, кроме песчаной полоски, состоит из небольших холмиков, оврагов и т. п.

Я выглядываю из-за холма, за которым начинается пляж, и вижу, как по пустому пляжу гуляют длинные мощные волны. Все море почернело, потемнело и небо, пропало солнце, и вся природа стала суровее, пасмурнее. Море необычайно волнуется, и я понимаю, что начинается шторм или даже ураган.

Мне показалось, что далеко в море появилась высокая волна, которая движется к нам. Поняв опасность, я схватил Ольгу за руку и потянул от берега, пытаясь на ходу объяснить ей причину поспешности. Немногие люди вокруг побежали тоже.

Я думаю, что нам надо скорее найти холм или что-нибудь возвышающееся. Иначе не спастись – идущая волна смоет все сооружения или разрушит. Мы бежим вдоль котлована, карьера, каких-то насыпей, и я ищу глазами хоть какую-нибудь возвышенность. Впереди справа вижу небольшой подъем на горку. Мы бросаемся к ней. Волны еще нет, хотя, по моим предположениям, она должна была уже вломиться на берег и настигнуть нас. Кое-как мы взбегаем наверх по склону и подбегаем к небольшому строению. Входим. Внутри – совсем крохотное помещение. Еще подбегая, я понял, что мы можем чувствовать себя здесь совершенно спокойно и в полной безопасности. Сюда никакие волны не дойдут. Мы оказываемся в домике Валентина и Лены Ш-ных. Мы успокоились. Я выглядываю наружу и вижу, как на побережье, во всей его глубине, обрушивается монолитная стена волны, сразу сравнивающая все холмы и впадины в одну почти ровную поверхность моря.

Что-то ужасное, страшное, катастрофическое творится там, внизу…

43. 10 августа 1986

Я в старшем классе школы, сижу на стуле между окном и партами. Напротив меня двое мужчин или, вероятнее, мальчишек. Мы о чем-то говорим, и во время разговора я вдруг замечаю, что пляжный шлепанец с завязками, висевший на стуле, вдруг начал подниматься кверху. Я закричал: “Смотрите…” – и взялся за него. Он медленно продолжал свой подъем, но сила моих рук заставляла его опускаться. Потом я понял, что он может поднять нас в воздух. Ребята сказали, что трудно будет удержаться за него долго в воздухе… и я понял, что, пожалуй, они правы…

И в этот-момент я почувствовал – по соседнему дому, видневшемуся в окне,– как вся наша школа пошла кверху и куда-то полетела вместе с нами, поворачиваясь, планируя и, наконец, где-то приземляясь.

44. 9 сентября 1986

У нас с Ольгой появилась машина – “Жигули”. Я пробую ее ручки, рычажки, осматриваю приборы…

Потом несусь по шоссе на машине с бешеной скоростью.

Кругом тьма, не видно ни звездочки, ни фонарика. За передним стеклом сплошная чернота. Пронизывает она и внутренность кабины, так что я даже не вижу руля и своих рук. Но чувствую, как жму на акселератор почти до конца и несусь по центру шоссе, наверное, со скоростью 100 километров в час.

Считанные секунды я веду ее, но потом думаю, что так недолго и разбиться, слетев с дороги, или врезаться во встречный автомобиль. И начинаю тормозить, чтобы остановиться и включить фары – ведь на такой скорости найти выключатель в темноте невозможно…

45. 30 сентября 1986. 0.20-2.30.

О смертельной болезни

Вместе с Ольгой мы находимся в гимнастическом зале.

Она – в стороне от меня, уже занимается специальными упражнениями. Я тоже собираюсь заниматься, но пока в раздевалке и снимаю рубашку. И вдруг обращаю внимание на свои высохшие до костей руки. Это меня поражает, потому что я вспоминаю маму, имевшую перед смертью такой же вид.

Правда, у меня руки высохли еще сильнее, до костей, и я удивлен тем, что никто до сих пор не обратил на это внимания и не сказал мне об этом. “А может, с руками произошло только что?” – подумал я, не отрывая от них взгляда. От них буквально остались одни кости, обтянутые желтоватой и ссохшейся кожей. Такое может говорить только о смертельной болезни.

Неужели рак? Наверное, ведь мама умерла от него, и ее брат, и еще какие-то родственники. Вот и я недавно почувствовал боли в правом боку, в подреберье. Я приподнимаю майку и вижу совершенно впалый живот с глубокими вмятинами, высохшие кости, чего не было даже у мамы. Мне показалось, что я стал похож на 12-летнего мальчика и по весу, наверное, приблизился к нему тоже. Я чувствую в себе килограммов тридцать.

Что мне делать? Холодный пот прошибает меня смертельным страхом и течет по лицу. Неужели так быстро? Ведь мне только сорок лет, и я не успел ничегошеньки. Что будет с Ольгой?

Я быстро собрался и куда-то пошел, уже на ходу начиная ощущать течение какой-то жуткой болезни. Я не понимал, что это за болезнь, но чувствовал в себе чудовищную работу неведомых мне дьявольских сил. Но обращаться в этот момент к другой, Высшей силе мне почему-то не приходило в голову, ибо я осознавал свой действительно последний час. И понимал, что мне нужно срочно предпринять какие-то действия, чтобы не уйти из мира так просто, вдруг, без последних слов, без необходимых последних дел. И вместе с тем я не хотел бы умирать на глазах у всех своих родственников, заставляя страдать за себя своей же болью, которая от этого увеличится для меня во много раз. Особенно на глазах у Ольги. За что ей такое? Не надо никому говорить, надо уйти без шума, без слез, без публичности, уйти незаметно, сосредоточась в себе, на своей жизни, на своей боли, на своей бессмертной неуспокоенной и вечно мучающейся душе.

Куда-то все время двигаясь, я оказываюсь в тупике, к которому приближается громадный бульдозер, в кабине которого я никого не видел. От него невозможно было убежать, кроме как в щель между асфальтом и частью стены тупика.

Бульдозер неотвратимо приближался, и я – высохший до объема ребенка – смог пролезть в эту щель без затруднений.

Но оказавшийся вместе со мной в тупике толстый господин (о котором я думал именно словом “господин”) пролезть не смог и теперь должен быть раздавлен.

Я продолжаю идти по дороге, не осознавая, где я, что вокруг меня и куда меня несет. Подозревая, что жить мне осталось совсем немного, крошечку, я пытаюсь вспомнить, что нужно успеть непременно сделать.

По-прежнему я не пытаюсь обратиться к Высшей силе, осознавая, что там все решено окончательно и отмене не подлежит. Поэтому нужно каким-то образом сообщить Алеше главную тайну жизни, которую я узнал за сорок лет.

Может, передать А. Б. записку, чтобы он вручил ее Алеше в день совершеннолетия (“Сообщаю тебе главную тайну жизни, которую узнал за сорок лет. Бог есть. Ищи его”)? Но А. Б. может не дожить, поэтому лучше попросить передать записку Борису, а тот уже вручит Алеше в 18 лет. Другие могут забыть или того хуже – не захотеть. Но именно в этом состоит моя последняя воля. А что с Ольгой? Пусть распорядится книгами, всем как ей будет необходимо и переедет к родителям…

И кажется, в этот момент, услышав на мгновение свое больное тело во всем объеме и как бы изнутри, я почувствовал, как течение смертельной болезни по неизвестной причине резко ускорилось, и я ощутил какой-то распад или провал тканей где-то внутри живота. Все во мне напряглось, будто в отчаянном усилии сдержать напор разрушающих сил, и я понял, что это, это, это пришла моя последняя минута ж и зн и…

(Я проснулся в 2.30, как если бы не спал вовсе, а просто лежал, а потом встал с кровати. В комнате было душно, и я открыл в маленькой комнате окно, чтобы ночной воздух освежил скопившийся в комнате. Я отчетливо помнил, что сейчас произошло со мной, но продолжал делать то, зачем встал. На мгновение мелькнула сладостная мысль, что все это сон. Мелькнула и исчезла. Потому что на ее место заступила тяжелая поступь серьезных ощущений, говоривших, что совсем неважно, сон это или не сон, потому что нет никакой разницы между тем, что только что было, и тем, что есть сейчас. Нет границ, нет граней вообще. Есть только целое всего, что только есть на белом свете и любом… и то, что происходит где-то, происходит и здесь, и там, и в любом другом месте.

В большой комнате было по-прежнему душно. Из открытого окна в маленькой потекла струя чистого холодного воздуха.

Была половина третьего ночи. “Неужели где-то там включился конец моей жизни?”)

46. 8 ноября 1986

Я с Б. Б. Н. в церкви. Мы держим в руках зажженные свечи в подсвечниках и ходим, ходим, нигде не останавливаясь.

Это какая-то очень богатая, вся расписанная церковь. Мы то поднимаемся как бы на второй этаж, то опускаемся и везде проходим мимо певчих в расшитых золотом белых одеждах.

Проходим около лестницы, и я вижу, как спускается Л. А. Л., тоже со свечой.

Появляется полненькая невысокая женщина. Как мне представляется – из районной общественной организации, и начинает что-то искать или высматривать. Подходит к нам и просит показать тоненькую книгу, которая у меня в руках. Это Евангелие, но переплет от старой детской книги с исправленным годом издания – 79-й на 84-й. Женщина уходит, что-то торопливо записывая в свою тетрадь и будучи недовольной.

Мне кажется, она увидела Евангелие.

Но во мне – ощущение торжественности хоров и песнопений.

47. 19 ноября 1986

Я с Алешей стою на корме атомной подводной лодки. Она в надводном положении и идет полным ходом. Алеша хочет взять загустевшее масло в полиэтилене, но я вынимаю у него из руки и бросаю в сторону. Вижу, как за кормой сильно бурлит вода. Потом поворачиваюсь и смотрю вперед, туда, где немного штормит. Слева возникает недалекий берег. Мне почему-то думается о торпедной атаке с моря, и я смотрю туда, потом – на нос лодки и через некоторое время замечаю большое, с маленького кита, черное толстое тело атомной торпеды. Она стремительно идет на нас встречным курсом, и я успеваю только подумать, что вот-вот она врежется в нос нашей лодки… Но торпеда проносится чуть ли не в метре от корпуса в бешеном завихрении воды и исчезает за кормой…

Мы плывем на подводной лодке вверх по Кузнецкому мосту.

Он запружен водою, но люди впереди лодки и по тротуарам идут посуху. И, увидев лодку, сторонятся.

48. 14 декабря 1986

Я смотрю в зеркало и вижу, что у меня выросли клыки.

Я дотрагиваюсь до них пальцем и чувствую, что это просто опустившиеся вниз зубы. Они почему-то перестали держаться на своем месте и при моем надавливании снизу легко встают на свое место вверх, но, едва я отпускаю палец – вновь опускаются. Мне неприятно от того, что это, быть может, начало выпадения зубов Или чего-нибудь похуже.

49. 20 января 1990. 8.00-8.20

Неясно, какое время года, но тепло и сухо.

Я иду по переулку, где жил с рождения до 15 лет. Иду по своей стороне и очень близко от дома. На месте нашего дворика теперь проходит перпендикулярная переулку улочка. Из ярко освещенной солнцем глубины ее двое высоких мужчин зазывают двух женщин-карликов, проходящих мимо меня в светлых платьях. Затем за углом дома начинается парадное, которое я миную. Показывается окно нашей комнаты, но слева от окна вдруг открывается еще одна дверь (ее раньше не было), и я догадываюсь, что она ведет в комнату. Из отворенной двери выходит сестра и смотрит на меня. Мы встречаемся взглядами, и она возвращается в комнату. Я ступаю за ней и вижу, как сестра проходит в комнату и останавливается слева у стены. Там, в нескольких метрах от меня, за углом коридора справа, видимо, стоит отец, которому сестра говорит, будто отвечая на скуку их не очень однообразной жизни:

– Может, кто-то придет к нам?

Я слышу, как напряженно и сосредоточенно отец молчит, и мне неведомо, предчувствует ли он за сказанными словами мое появление. Меня охватывает глубокое волнение от того, что я могу сейчас его увидеть, и начинаю тихо ступать дальше.

После многих медленных шагов стена справа кончается, и я могу окинуть взглядом всю большую, почти квадратную комнату. Она совершенно пуста, и только справа, перпендикулярно коридору, стоит какой-то письменный стол, и сам отец – спиной ко мне. Я вижу, что он сильно изменился, почти облысел, хотя и хорошо выбрит, и стал суше и ниже ростом, так что совсем не похож на моего отца. Но это мой, мой отец, я чувствую, что мои руки вытягиваются к нему сами, тихо обнимают его, поворачивают и крепко прижимают ко мне. Сердце мое не выдерживает, и я плачу – и с облегчением, и с печальным надрывом, с невыразимой тоской по чему-то неполучившемуся между нами, когда мы были вместе; и я слышу, как и его лицо, уткнувшееся в мое плечо, сотрясается от таких же слез, в которых, как в невыразившемся прощении, все мое невыносимое для настоящего прошлое, за которое только и можно просить прощения и которое только этим прощением и можно вернуть.