Текст книги "Русский эксперимент"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

Активисты в большинстве занимали сравнительно невысокое социальное положение, а зачастую – самое низкое. Часто это были бескорыстные энтузиасты. Некоторые из них делали какую-то карьерку и выбирались в партийные бюро первичных организаций. Но большинство были рядовыми работниками с жалкой зарплатой и скверными бытовыми условиями.

Важнейшим элементом народовластия была оргия разоблачений врагов (обычно – воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас предают анафеме тайное доносительство. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено еще более, приносило еще больший эффект.

Помимо активистов, получили распространение и приобрели большое влияние на массы всякого рода зачинатели, инициаторы, новаторы, рационализаторы, ударники, герои. Если активисты держали под своим контролем первичные деловые коллективы, то упомянутая категория выделяемых граждан служила целям разжигания энтузиазма масс, поддержки решений властей, побуждения людей своим примером на действия, желаемые с точки зрения руководства страны.

В самой системе власти и управления сложился особый институт номенклатурных работников. Сейчас слово «номенклатура» употребляется в ином смысле, чем в сталинские годы. Тогда в номенклатуру включались особо отобранные и надежные с точки зрения высшей власти (т.е. сталинской клики) лица, которые руководили большими массами людей в различных районах страны и в различных сферах общества. Ситуация руководства была сравнительно простой. Общая линия руководства была ясна и стабильна. Методы управления были примитивны и стандартны. Культурный и профессиональный уровень масс был сравнительно низкий. Практически любой функционер, включенный в номенклатуру с одинаковым успехом мог руководить индустрией, целой областью, спортом, сельским хозяйством и литературой. Главная задача руководства заключалась в том, чтобы установить единое и централизованное руководство страной, приучить население к новым формам управления и любой ценой выполнить то, что требовалось высшей властью.

Я дал далеко не полную, конечно, характеристику сталинского периода с точки зрения власти и управления. Подводя итог сказанному, я хочу подчеркнуть, что изображение советской истории этого периода как разделения на кучку злодеев во главе со Сталиным и прочую массу невинных жертв этой кучки есть идеологический кретинизм. В реальности происходила организация всей многомиллионной массы населения страны в грандиозную систему власти и управления, причем – в систему народовластия и самоуправления. Тут мы имеем один из многочисленных примеров действия законов ныне презираемой диалектики: взяв власть в свои руки, народ сам оказался в тенетах своего собственного народовластия. Ощутив на своей шкуре все его реальные ужасы, народ отрекся от него так же добровольно, как и ухватился добровольно за него ранее. Основу безудержной тирании образует ничем не ограниченная свобода!

Сталин был подлинно народным вождем. Народовластие – это не обязательно хорошо. Зверства сталинизма были характерным выражением именно народовластия. И этому ничуть не противоречит то, что одновременно это было насилие над самим народом. Народный вождь – это не обязательно мудрый и добрый человек. Иногда народные вожди бывают отпетыми мерзавцами. И иногда они сами презирают народ, ибо знают, что такое народные массы в реальности, а не в книжках и в доктринах. Именно Сталин, а не Ленин был народным вождем, ибо у Ленина было слишком много добродетелей, а тех гнусных качеств, какие приписывают Сталину, было недостаточно, чтобы стать подлинно народным вождем.

Репрессии.На тему о сталинских репрессиях сложилась огромная литература. На мой взгляд, она почти на сто процентов есть фальсификация реальной истории. Я не хочу этим сказать, будто репрессий не было. Я хочу этим сказать, что тут имеет место концептуальная, идеологическая фальсификация. И вершиной ее является солженицынская концепция, раздутая на Западе до невероятных высот и выдаваемая за непререкаемую истину. В этой концепции сталинские репрессии вырываются из их исторической среды и рассматриваются исключительно как уголовные преступления кучки преступников со Сталиным во главе против миллионов невинных жертв. Причем число жертв преувеличено до пятидесяти миллионов!

Вопрос о репрессиях имеет принципиальное значение для понимания как истории формирования русского коммунизма, так и его сущности как социального строя. В них произошло совпадение факторов различного рода, связанных не только с сущностью коммунистического социального строя, но и с конкретными историческими условиями, а также с природными условиями России, ее историческими традициями и характером наличного человеческого материала. Была мировая война. Рухнула царская империя, причем – коммунисты в этом были меньше всего повинны. Произошла революция. В стране дезорганизация, разруха, голод, расцвет преступности. Новая революция, на сей раз – социалистическая. Гражданская война. Интервенция. Восстания.

Никакая власть не смогла бы установить элементарный общественный порядок без массовых репрессий.

Само формирование нового общественного строя сопровождалось буквально оргией преступности во всех сферах общества, во всех регионах страны, на всех уровнях формирующейся иерархии, включая сами органы власти, управления и наказания. Коммунизм входил в жизнь как освобождение, но освобождение не только от пут старого строя, но и освобождение масс людей от элементарных сдерживающих факторов. Халтура, очковтирательство, воровство, коррупция, пьянство, злоупотребления служебным положением и т.п., процветавшие и в дореволюционное время, превращались буквально в нормы всеобщего образа жизни россиян (теперь – советских людей). Партийные организации, комсомол, коллективы, пропаганда, органы воспитания и т.д. прилагали титанические усилия к тому, чтобы помешать этому. И они действительно многого добивались. Но они были бессильны без органов наказания. Сталинская система массовых репрессий вырастала как самозащитная мера нового общества от рожденной совокупностью обстоятельств эпидемии преступности. Она становилась постоянно действующим фактором нового общества, необходимым элементом его самосохранения.

Сталинские репрессии приняли политическую форму в силу конкретных исторических условий – борьба против сил контрреволюции, саботажа, вредительства и т.п. Наивно думать, будто ничего подобного не было, будто старый мир покорно подчинился новому режиму. Он сопротивлялся, и это было естественно. Добавлю к этому тот факт, что происходило формирование новой системы власти. А оно происходило в ожесточенной борьбе, причем – растянувшейся на многие годы. Опять-таки наивно думать, будто это был всего лишь процесс, в котором группа злоумышленников во главе со Сталиным уничтожала честных, невинных, умных и т.п. работников системы власти. Не надо идеализировать жертв сталинских репрессий. Реальная подоплека их теперь исчезла, и теперь легко изобразить одних как уголовных преступников, а других – как невинных жертв. Это была серьезная история. Без сталинских репрессий в отношении политических противников новую систему власти вряд ли удалось бы создать. Я этим самым не хочу сказать, что репрессии были положительным или отрицательным явлением, – я вообще не даю субъективных оценок. Я хочу лишь сказать, что к ним ошибочно подходить с критериями морали и права.

О репрессиях

Ф: Твоя концепция сталинского периода до сих пор вызывает у нас раздражение. Считается, будто ты оправдываешь сталинизм. А вся наша новая «революция» прошла в идеологическом одеянии борьбы против сталинизма.

П: На Западе тоже. Так удобнее скрыть суть событий. Отождествить коммунизм со сталинизмом, а последний изобразить как сплошное преступление, – таким путем можно оправдать любые настоящие преступления реформаторов и их западных наставников.

Ф: Признаюсь, твои суждения насчет репрессий у меня до сих пор вызывают недоумение.

П: Я их не оправдываю. Но и не осуждаю. Это – не моя цель. Я их исследовал, причем – исключительно как социальный феномен. Сталинцы репрессировали миллионы людей, но спасли страну и народ от гибели, создав предпосылки для превращения страны во вторую сверхдержаву планеты. Реформаторы после 1985 года не устраивали массовых репрессий и вообще репрессировали немногих, но угробили страну и обрекли на деградацию и вымирание русский народ. Потери от их «антисталинистской» деятельности уже во много раз превысили потери от сталинского террора. Я вообще считаю, что десталинизация страны зашла слишком далеко. Ослабление системы репрессий и ликвидация ее в отношении высших лиц аппарата власти послужили одной из причин краха коммунизма в нашей стране.

Ф: Как так?!

П: Есть истины, в которых все боятся признаться даже самим себе. Нужно интеллектуальное мужество, чтобы их высказать.

Ф: Все-таки поясни!

П: Ошибка хрущевской десталинизации заключалась, среди прочих, также и в том, что сталинские репрессии были осуждены полностью и без всякого анализа их социальной сущности. Все подверженные репрессиям были объявлены невинными жертвами. Это, конечно, не случайно. Объективный анализ репрессий означал бы научное понимание сущности коммунизма, чего наша идеология не могла допустить. Ликвидация системы репрессий была таковой в отношении работников аппарата власти и управления, руководителей предприятий, учреждений, организаций. Это было ослабление их ответственности за состояние руководимых объектов. В хрущевские годы начала развиваться всеобщая система безответственности за ход жизни в стране. Наказания остались, но они не были такими страшными, как при Сталине. Репрессии остались лишь в отношении диссидентов и их предшественников. Да и то в ослабленной форме. А самое главное – репрессии почти полностью прекратились в отношении высших лиц страны. Подлинные хозяева общества обезопасили себя лично. Не случись этого, никакой перестройки не было бы.

Ф: Почему?

П: Потенциальные реформаторы отчасти были бы репрессированы, отчасти сами репрессировали бы других.

Ф: Но ведь нельзя же вечно жить с репрессиями!

П: Нельзя долго жить без репрессий. Этот «либеральный» период должен продолжаться до тех пор, пока люди боятся возвращения периода репрессий. Как только страх репрессий пропадет, его надо так или иначе пробудить вновь.

Ф: На Запале же живут без этого!

П: Там другие страхи. Страх остаться без работы и без денег, например.

Ф: Неужели без палки люди жить не могут?!

П: Люди могут. Но их более или менее значительные объединения – нет. Это – общий социальный закон. Возьми тех, кто представляет интересы объединения как целого! Они должны быть поставлены в такие условия, чтобы они выполняли свои функции должным образом. У них должен быть страх потери своего положения и страх наказания за плохую работу объединения. Наказание должно быть реальным, адекватным масштабам объединения и регулярным.

Ф: Это очевидно. У нас репрессии в сталинском духе исчезли почти совсем, а новая система наказаний не сложилась настолько, чтобы ее заменить.

П: Стоит ли говорить о рядовых гражданах?!

Ф: Тут массовая безответственность стала нормой. Мы стали превращаться в общество преступников. Причем лишь малая доля «мелких» преступлений разоблачалась и наказывалась.

П: А очковтирательство, показуха, формалистика!.. Поставь себя на место Сталина и предложи что-то получше репрессий. Кстати сказать, не он их изобрел. Сталин ведь, был председателем Рабоче-Крестьянской Инспекции, в задачу которой входила борьба с преступностью в самой системе власти и управления. Он уже тогда знал и понимал, с каким «материалом» надо работать. У него не было иллюзий.

Ф: И все-таки как-то не хочется думать, что ослабление репрессий привело к катастрофе.

П: А я разве это утверждаю?! Сработал сложный комплекс причин и условий. Я стремлюсь этот комплекс описать постепенно и более или менее полно. Я лишь утверждаю, что отмена сталинских репрессий внесла свою долю в этот процесс.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Социальная организация.Одновременно с новой системой власти и управления происходило формирование новой, специфически коммунистической социальной организации населения и новых социальных отношений. Этот процесс завершился лишь в послевоенные, хрущевско-брежневские годы. Я на эту тему буду специально говорить, когда перейду к послесталинскому периоду. А здесь выскажу ряд мыслей, которые у меня возникли на основе наблюдения сталинского периода.

Строители нового общественного устройства не имели целью сознательно строить именно ту социальную организацию, какая получилась на самом деле. Перед ними стояли совсем иные конкретно-исторические задачи, они имели совсем иные цели и руководствовались иной идеологией. Они поступали так в силу исторической необходимости и использовали те возможности, какие имелись в наличности. Новая социальная организация складывалась как следствие их деятельности, причем – как следствие неосознанное и непреднамеренное.

Строители нового общества имели перед собою задачи, осознаваемые как задачи установления общественного порядка, создания школ и больниц, обеспечения городов продуктами питания, создания средств транспорта, создания фабрик и заводов для производства необходимых для жизни населения и для обороноспособности страны предметов и т.д. Они понятия не имели о том, что они тем самым создавали ячейки нового общественного организма с их закономерной структурой и объективными, не зависящими от воли и сознания людей социальными отношениями. Да и сейчас еще даже профессиональные теоретики не понимают этого феномена коммунизма. Они видят основы последнего в чем угодно, только не в его фундаментальной социальной организации.

Революция 1917 года ликвидировала классы капиталистов и помещиков. Земля, фабрики и заводы были национализированы, огосударствлены. Но много ли было в стране на самом деле частных предприятий как в городах, так и в деревнях?! И в каком это находилось состоянии?! В сталинские годы практически почти все делалось заново, во всяком случае – то, что было построено, по объему во много раз превосходило то, что было, а по социальному статусу изначально было государственной собственностью. Государственные учреждения, органы порядка, больницы, учебные заведения и т.д., как правило, и ранее не были частными. А в сталинские годы всего этого было создано столько, что дореволюционное наследие выглядело во всем этом каплей в море. То, что обобществлялось, на самом деле было не столь значительным, как об этом принято говорить. Основу нового общества пришлось создавать заново после революции, используя для этого новую систему власти и новые условия. Да к тому же ликвидация частной собственности на средства производства была негативной акцией революции – она уничтожила один из фундаментальных элементов базиса старого общества, но отсутствие чего-то, ликвидация чего-то не могли стать основой здания нового общества. Такой основой могло стать лишь нечто позитивное. И такой основой на самом деле стала та социальная организация, которая сложилась в результате конкретно-исторического процесса по своим объективным социальным законам. Наука об этом феномене так и не появилась ни в Советском Союзе, ни на Западе. Этому помешала апологетическая идеология, с одной стороны, и антикоммунистическая идеология – с другой. И те и другие выдвигали на первый план факт ликвидации частной собственности на средства производства и «эксплуататорских» классов, непомерно преувеличивая (приукрашивая или очерняя) его роль в формировании реального коммунизма.

Важно не столько то, что исчезло в результате революции, сколько то, что развилось взамен. А взамен пришли стандартные первичные деловые коллективы с определенной структурой сотрудников, соотношениями начальствования и подчинения, причем – с иерархией и сетью таких отношений. Эти отношения стали неустранимой основой социального и материального неравенства граждан общества – основой для нового классового структурирования населения. Со временем конкретно-исторические задачи, вынуждавшие строителей нового общества осуществлять коллективизацию сельского хозяйства, индустриализацию страны, культурную революцию и т.д., отошли на задний план или исчерпали себя, а неосознанный и незапланированный социальный аспект заявил о себе как одно из главных достижений этого периода истории русского коммунизма.

Коллективизация.Когда число людей, занятых поисками истины, превышает некий допустимый максимум, то в силу вступает закон: чем больше искателей истины, тем более чудовищные заблуждения порождают эти поиски. В таких случаях люди стремятся не столько к истине, сколько к удовлетворению своих личных целей за счет темы. Истина оказывается делом второстепенным. Тема советской коллективизации дает классический пример на этот счет. На эту тему исписаны тонны бумаги. Найти в них крупицу истины еще труднее, чем жемчужину в навозной куче.

Хотя мы жили в Москве, мы не порывали связи с деревней, откуда были родом. Каждое лето мы ездили туда. Помогали родственникам в работе. Коллективизация проходила на наших глазах. И в колхозе мне приходилось работать.

Считается, будто колхозы суть на сто процентов выдумка большевиков. Почитайте книги русских дореволюционных историков, которых никак нельзя обвинить в симпатиях к большевикам (о них тогда и в помине ничего не было), и вы увидите, что у колхозов были предшественники и предпосылки в далеком прошлом в виде общинного и государственного земледелия. Во всяком случае, наш район был подготовлен к колхозам всей прошлой историей. Думаю, что в этом отношении он был типичен для России. Крестьяне не были собственниками земли. Единоличность хозяйства заключалась лишь в том, что семья индивидуально использовала отведенные ей участки земли. Землю нельзя было продать и даже передать другим во временное пользование за плату. Революция ликвидировала помещичье землевладение. Производительность крестьянского труда была низкая. Продукты труда продавались лишь в исключительных случаях. Это не было источником регулярного дохода. Многие работы выполнялись коллективно (починка дорог, рытье прудов, сенокос). Коллективизация не была для крестьян чем-то абсолютно неожиданным.

О колхозах стали говорить еще до того, как коллективизация началась практически. Неподалеку от нашей деревни возникла коммуна в духе идей социалистов-утопистов. Она стала предметом насмешек и скоро развалилась. Так что не любое насилие сверху могло быть принято массами крестьян. Если колхозы и были насилием, как принято теперь думать, то это было насилие особого рода: оно было формой организации добровольности. Иначе колхозы не уцелели бы, несмотря ни на какие репрессии. Ведь и в основе закрепощения крестьян в России в шестнадцатом и семнадцатом веках лежала добровольность. Суть проблемы рабства состоит не в том, почему людей заставляют становиться рабами, а в том, почему они позволяют превращать себя в рабов.

Крестьяне отдали в колхоз лошадей, часть коров и овец, инвентарь хозяйственные постройки. Они продолжали пользоваться ими, но уже как достоянием колхоза. Ликвидировали межи. Колхозу дали кое-какие машины. Появились трактора. Одна из идей колхозов и состояла в том, что в условиях единоличного хозяйства было невозможно использование машин. Хотя в конечном итоге производительность колхозов оказалась низкой, государство получило дешевую рабочую силу в городах за счет бегства и вербовок крестьян в города и на стройки в отдаленных районах страны. Кроме того, государство получило возможность выжимать из деревень организованно и почти даром продукты питания для городов и армии.

Существует устойчивое мнение, будто колхозы были выдуманы сталинскими злодеями из чисто идеологических соображений. Это чудовищная нелепость. Идея колхозов не есть идея марксистская. Она вообще не имеет ничего общего с классическим марксизмом. Она не была привнесена в жизнь из теории.

Она родилась в самой практической жизни реального, а не воображаемого коммунизма. Идеологию лишь использовали как средство оправдания своего исторического творчества. Сейчас, когда история сделала свое дело, даже советские вожди рассматривают сталинскую колхозную политику как ошибочную и противопоставляют ей некий ленинский (и бухаринский) кооперативный план. Не знаю, чего в этом больше – идиотизма или подлости. Ленинский кооперативный план был совершенно невразумительный и нелепый. Ленин просто понятия не имел о реальности коммунизма. Сталин уже не имел ленинских иллюзий. Он был циничен. Но именно его цинизм больше отвечал исторической неизбежности, чем все прочие программы. Одно дело – бумажные проекты. И другое дело – реальные проблемы реальной страны.

Чтобы правильно оценить суть дела, надо встать на позиции тех людей, которые были участниками исторического процесса. С нынешними мерками посторонних морализаторов в нем ничего не поймешь. Я неоднократно спрашивал колхозников во время приездов в деревню о том, согласились ли бы они снова стать единоличниками, если бы такая возможность представилась. Все они наотрез отказались. Старый строй жизни рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого смысла понимали, что возврат в прошлое невозможен. Колхозы им казались если не мостиком в будущее, то принудительной силой, толкавшей их в будущее. Массы населения понимали, что об улучшении условий жизни надо было думать уже на основе произошедшего перелома. Лишь высокообразованные мудрецы, не имеющие ни малейшего понятия о сущности реального процесса жизни и равнодушные к судьбам участников этого процесса, до сих пор занимаются суемудрием по принципу «что бы было, если бы было не так, как было».

Все «прелести» колхозной жизни сразу же обнаружили себя в жестокой и вместе с тем в карикатурно усиленной форме: обезличка, бесхозяйственность, моральная деградация, преступления, ничтожная плата за труд и прочие общеизвестные явления привычного теперь советского образа жизни. Началось такое бегство людей из деревень, какого еще не знала русская история. Многие завербовывались на стройки на север и в Сибирь, лишь бы избавиться от колхозов. Призванные в армию ребята почти совсем не возвращались домой. Деревни стали пустеть и исчезать с лица земли. В деревнях остались лишь старики и семьи, которым некуда было бежать. В район стали переселяться люди из других мест, в основном – нищие и малограмотные. Началось безудержное пьянство и примитивное воровство. Почти все оставшиеся в наших местах мужчины побывали председателями колхозов и другими «начальничками», спились, попали в тюрьму. Когда я в 1946 году попал в наш «медвежий угол», там почти совсем не осталось мужчин – погибли в тюрьмах или на войне. Исторический скачок обошелся России дорого.

И несмотря на это, ошибочно видеть в колхозах одно лишь зло. Реальный процесс жизни многосторонен и противоречив. Его не сведешь к одной простой формуле. В нем участвуют многие люди, имеющие различные интересы и находящиеся в различных отношениях к происходящему. Колхозная жизнь имела не только недостатки, но и несомненные достоинства. Достоинства не абсолютные, а относительные. И временные. Но все-таки достоинства, с точки зрения охваченных колхозами людей. Люди освободились от тревог за хозяйство. Раньше они ночей не спали в страхе, что из-за плохой погоды пропадет урожай. Теперь им стало наплевать на погоду и на урожай. Они даже стали радоваться плохой погоде. Когда начинался дождь, бросали дела, собирались в сарае и часами «точили лясы», т.е. болтали и смеялись. Появилось полное безразличие к тому, что делалось в колхозе. Все усилия сосредоточились на приусадебных участках, оставшихся в индивидуальном пользовании. Множество людей превратилось в начальников, что позволяло им жить безбедно и легко. То, что их регулярно сажали в тюрьму, не сокращало числа желающих занять их место. Внутри колхозов появились должности, позволявшие их обладателям безнаказанно воровать колхозное добро. Молодые люди получили возможность становиться трактористами, механиками, учетчиками, бригадирами. Вне колхозов появились «интеллигентные» должности в клубах, медицинских пунктах, школах, машинно-тракторных станциях. Совместная работа многих людей становилась общественной жизнью, приносившей развлечение самим фактом совместности. Собрания, совещания, беседы, пропагандистские лекции и прочие явления новой жизни, связанные с колхозами и сопровождавшие их, делали жизнь людей интереснее, чем старая. На том уровне культуры, на каком находилась масса населения, все это играло роль огромную, несмотря на убогость и формальность этих мероприятий.

Но главным соблазном коллективизации для миллионов русских крестьян было не то, какой вид принимала жизнь в деревнях, а то, что большинство из них получило возможность и массовый толчок к переходу к городскому образу жизни, причем – в новом обществе. Нет худа без добра. Благодаря коллективизации многие миллионы русских людей бросили тупую, тяжелую, грязную, голодную и беспросветную деревенскую жизнь и устремились в города, т.е. к культуре, к образованию, к развлечениям, к гигиене, к сытости, к более легкому и интересному труду. Подсчитайте, сколько крестьянских детей стали врачами, учителями, учеными, профессорами, писателями, артистами, художниками, инженерами, офицерами и т.д.! А вся прочая масса покидавших деревни людей так или иначе находила в новой жизни какое-то жилье и работу. Насилие тут имело место, это бесспорно. Но оно играло роль побуждения к освобождению и организующего средства добровольности. Добровольности массовой – вот что тут важно понять. А всякая организация массовости есть насилие с индивидуальной точки зрения.

Критики сталинского периода обычно вырывают отдельные его явления из их совокупной связи и оценивают их изолированно, причем – с точки зрения критериев, чуждых самой природе исторических процессов. Надо все значительные явления той эпохи (да и вообще!) брать в их совокупности, в комплексе. Коллективизация была абсолютно необходимой в тех условиях, когда необходимостью стала индустриализация страны. А индустриализация сама была обусловлена достаточно серьезными причинами – необходимостью защиты страны от внешних врагов, необходимостью обеспечения населения и народного хозяйства минимальными средствами существования и функционирования и т.д.

Если принять во внимание всю совокупность сложившихся тогда условий и те фактические стратегические задачи, вставшие перед сталинским руководством, то беспристрастный исследователь со всей очевидностью увидит, что из всех мыслимых вариантов решения этих задач именно коллективизация была наиболее эффективной практически. Сталинская политика вызывала и до сих пор вызывает злобу не столько потому, что была связана с жестокостью и репрессиями, сколько потому, что была поразительно успешной. Беспристрастные исследователи в далеком будущем наверняка в жестокости сталинских лет увидят не столько факт якобы необоснованных жестокостей, сколько мужество и дальновидность сталинского руководства пойти на эти жестокости как на неизбежные в интересах выживания страны.

Индустриализация.В антикоммунистической и антисоветской печати индустриализация (как и коллективизация) вырывается из конкретной исторической связи и рассматривается с точки зрения абстрактных критериев морали и идеализированной индустриализации стран Запада. Предполагается, будто были возможны более эффективные и «человечные» методы индустриализации, а то и вообще необходимость таковой отвергается. Я утверждаю, что и тут сталинское руководство действовало не в угоду некой идеологической доктрине, а в силу необходимости. И выбрало наиболее подходящий для условий страны тех лет путь. Этот путь был сопряжен с колоссальными трудностями, потерями, жертвами. Но в высшей степени несправедливо приписывать их неким злым умыслам и глупости сталинистов. И просто фактически ошибочно замалчивать то, что это был великий исторический подъем многомиллионных масс людей, организованных сталинцами.

Все наиболее важные мероприятия сталинского руководства осуществлялись вовсе не потому, что сталинисты вычитывали какие-то инструкции на этот счет в марксистских текстах. Таких инструкций вообще не существовало. А если и было нечто похожее на них, то эти слова лишь постфактум интерпретировались применительно к тому, что свершалось без них, причем – апологеты коммунизма истолковывали их как оправдание действий власти, а антикоммунисты истолковывали так, будто «большевики» действовали в угоду марксистской доктрине и вопреки каким-то природным законам и натуре человека. Конечно, идея необходимости создания пролетариата для того, чтобы реализовать марксистскую идею диктатуры пролетариата, как-то фигурировала в умах деятелей той эпохи. Но марксизм предполагал уже существующий пролетариат как условие коммунистической революции, а не революцию как условие создания пролетариата. Сталинское руководство действовало прежде всего в силу необходимости, которая возникала в исторически сложившихся условиях и вынуждала именно к таким действиям.

Благодаря индустриализации появились бесчисленные трудовые коллективы, учебные заведения, научные учреждения, средства транспорта и т.д. И большая часть всего этого (думаю, более 90 процентов) создавалась заново, а не была всего лишь переделкой дореволюционного наследия. Россия в поразительно короткие сроки стала современным индустриальным обществом. Не случись этого, ей пришлось бы удовольствоваться судьбой западной колонии уже в двадцатые и тридцатые годы.

Выдвиженец.Я расскажу о судьбе одного хорошо знакомого и близкого мне человека (это – мой старший брат), которая характерна для сталинской эпохи в аспекте индустриализации. Она говорит неизмеримо больше об этом, чем тонны страниц, написанных всякого рода «специалистами» на эту тему.

Мой брат в 15 лет стал рабочим. Вечерами учился в заочном техникуме. Был комсомольцем. Был кристально чистым человеком в моральном отношении, настоящим коммунистом, как мы называли таких людей, в отличие от множества формальных коммунистов, вступавших в комсомол и в партию исключительно из карьеристических соображений. После окончания техникума брат добровольцем уехал на стройку в Сибирь. Тогда вся страна была огромной стройкой. И добровольцы вроде моего брата играли в ней роль огромную.

На стройке брат проявил себя именно как настоящий, идеальный, романтический коммунист – работал до изнеможения, самоотверженно и изобретательно. Он стал рационализатором, как тогда называли таких изобретателей. Вступил в партию, не имея никаких карьеристических намерений. Такие люди по своей инициативе карьеру не делали. Но обстоятельства были таковы, что многих из них выталкивали на путь карьеры, если употреблять это слово без негативного оттенка. Брат стал выдвиженцем.