Текст книги "Русский эксперимент"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

Горькая истина

П: Мне в жизни довелось пережить немало страшных мгновений. И пожалуй, одним из самых страшных было то, какое я пережил в 1992 году в Берлине. Неподалеку от здания Рейхстага я увидел длинные ряды лотков, с которых люди из бывшего (!) Советского Союза продавали советские ордена и медали, в основном – периода Великой Отечественной войны 1941–1945 годов против гитлеровской Германии. Это были сравнительно молодые, хорошо одетые, сытые, здоровые люди. Все они, как я узнал из разговоров с ними, имели образование не ниже среднего, некоторые окончили высшие учебные заведения, один даже имел ученую степень. Почти все были в свое время в комсомоле. Многие были членами КПСС. Теперь они хвастались тем, что сожгли партийные билеты. В ответ на мои слова, что продаваемые ими награды принадлежали людям, спасшим страну и человечество от фашизма, они говорили, что было бы лучше, если бы фашисты нас победили, тогда мы давно жили бы в цивилизованном обществе. Мое замечание насчет планов гитлеровцев относительно русских и о зверствах немцев на нашей земле они осмеяли как нелепую коммунистическую пропаганду. А ведь это были люди, которые благодаря советскому строю получили бесплатно прекрасное образование, жилье, медицинское обслуживание и многое другое, что было и осталось несбыточной мечтой для большинства граждан «цивилизованного общества». Эти люди явно лицемерили, подлаживаясь к ситуации. Они не хуже меня знали о том, что я говорил. Они продавали честь и славу нашей страны не по принуждению, не в силу нужды и не как идейные борцы против коммунизма, а как соучастники тотального предательства и тотальной капитуляции нашей страны перед взявшими реванш врагами. Можешь вообразить, какой вой поднялся бы в западных странах, если бы где-то в Берлине, за взятие которого мы поплатились сотнями тысяч жизней наших соотечественников, стали продаваться с лотков награды западных ветеранов войны с Германией! А мы отнеслись к этому позору как к чему-то должному.

Ф: Грустно. У меня отец погиб на оборонных работах под Москвой, брат убит при штурме Берлина. В районе, откуда я родом, почти все мужчины погибли на фронтах. Я на фронте в общей сложности провел два года. Защищал Сталинград. Ранен под Орлом. У меня из головы не выходит начало войны. Ведь подавляющее большинство советских людей, сдававшихся в плен, были молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет. Разве их учили этому?! Разве они заранее думали об этом, планировали?! Они же присягу давали! В верности клялись! О подвигах мечтали! И были искренни!

П: Пока книги читали, кино смотрели, на собраниях выступали. А как встретились с жестокой реальностью, все это куда-то испарилось. Наша пропаганда кричала о массовом героизме, патриотизме. А положа руку на сердце – разве так было на деле? Были патриоты. Были герои. А много ли по отношению к массе людей?! А сколько было трусов, шкурников, приспособленцев, паразитов?! Трудности терпели и в атаки ходили. Да. Но в силу неизбежности. Кто мог пристроиться и уклониться от атак, пристраивался и уклонялся. Исключения были редкие. А сколько было таких, кто прикидывался патриотом и добровольцем! И в массе это были все молодые люди. Я тоже прошел войну от начала до конца. Насмотрелся на всякое. Ты знаешь, я с юности был антисталинистом.

Ф: Еще бы не знать! Я хорошо помню наши споры в те самые страшные годы!

П: Ты был единственный, с кем я мог говорить откровенно, не боясь доноса.

Ф: Спасибо!

П: Знаешь, когда у меня начался перелом в отношении к Сталину? После введения заградительных отрядов в тылу неустойчивых частей. Этим отрядам было дано право стрелять в своих в случае их отступления.

Ф: Приказ 280. После сдачи Воронежа и Ростова. Тогда капитулировали целые армии.

П: Я участвовал в тех операциях. Сталин тогда принял единственно правильное решение. А у меня тогда полностью испарилась надежда на воспитание идеального коммунистического человека в массовых масштабах. Я понял, что в какой-то мере близкий к идеалу массовый человек получается из реальных коммунистических людей лишь тогда, когда есть другие реальные коммунистические люди, готовые стрелять в них, если они не отвечают идеалам.

Ф: Какой страшный вывод! Значит, наша беда, что у нас не оказалось в нужный момент Сталина и заградотрядов.

П: И слишком много Власовых и власовцев. Они-то и явились массовой продукцией реальных коммунистических людей.

Ф: Что же получается?! Мы, прирожденные (как ты сам говорил) коммунисты, оказались неспособными защищать именно коммунизм!

П: Жить при коммунизме и по-коммунистически, поставлять для коммунизма строительный человеческий материал – это одно, а сражаться за коммунизм – это другое. Качества, необходимые для первого, как оказалось, исключают качества, необходимые для второго. Чтобы наш народ сражался за коммунизм, его нужно заставить это делать. Нужен был приказ сверху. А на сей раз такой приказ не последовал. Наоборот, сверху был показан пример капитуляции, предательства, бегства, паники. Как ты думаешь, что произошло бы в 41-м году, если бы Сталин отдал приказ прекратить сопротивление?

Ф: Нас не было бы уже тогда.

П: А нынешний «Сталин» со всем штабом сам перебежал к врагам! Скажи, что сделали в твоей партийной организации, когда Ельцин запретил деятельность КПСС внутри предприятий и учреждений?

Ф: Ничего.

П: А в августе 91-го года?

Ф: Ничего.

П: Ты думаешь, все не ведали того, что творили?

Ф: Думаю, что большинство понимало суть дела.

П: Думаешь, надеялись на лучшее?

Ф: Большинство предвидело худшее.

П: В 41-м году в капитулировавших армиях почти все понимали, что это – капитуляция и предательство, что их ожидает гибель в лагерях, что борьба была возможна, что можно было нанести ущерб врагу и умереть с достоинством. И все-таки сложили оружие. Без ненависти к коммунизму, без любви к капитализму.

Ф: Так что же это такое?!

П: И вместе с тем такой же человеческий материал проявлял чудеса стойкости и самоотверженности, если появлялись инициативные люди, показывавшие пример такого поведения, или вышестоящее командование показывало такой пример.

Ф: Выходит, мы от природы такие?! Нам нужна палка, указ, призыв, пример и т.п.?! Неужели у нас нет сознательности, совести, чувства ответственности?!

П: Я долго ломал голову над этой проблемой. Начинал с одной идеи и приходил к ее отрицанию. И так было со всеми попытками объяснения.

Ф: И что же ты надумал в конце концов?

П: Тут речь идет не об отдельно взятых людях, а о массах людей, об их больших скоплениях. А эти массы имеют свои законы поведения как таковые, как целое.

Ф: Например!

П: Примеры напрашиваются сами собой из того, о чем мы с тобой говорили. Масса сама по себе не обладает способностью к рациональному и целенаправленному поведению. Должно быть нечто вне ее, что привносит в нее эту способность, или такое организующее ядро должно заметным образом сформироваться в ней, но все равно противопоставить себя ей как нечто, стоящее над ней. Это – общий закон. Только в отношении нашего человеческого материала он имеет особо большую силу.

Ф: Значит, если бы сейчас наша высшая власть заявила, что все задуманное и сделанное после 85-го года – ошибка, что надо восстановить то, что было до этого, то...

П: Девяносто процентов населения поддержало бы призыв власти, и в кратчайшие сроки с реформаторами было бы покончено. Но высшая власть не сделает этого.

Ф: Почему ты уверен в этом?

П: Потому что те, кто у власти, понимают, что и их сбросили бы в помойку истории.

Историческая паника

П: Уже в той панике, какая у нас была в первые месяцы войны, ощущалось нечто большее, чем просто паника, а именно – состояние общества, которое я называю исторической паникой.

Ф: Что это такое?

П: Это состояние населения страны, которое возникает от предчувствия или предвидения огромного масштаба перемен в обществе, угрожающих не столько самим живущим, сколько их предполагаемым потомкам. Еще в брежневские годы у нас обозначилось расслоение общества, замыкание слоев и снижение вертикальной динамики, т.е. сокращение возможностей подниматься из низших слоев в высшие.

Ф: Это верно. Нависла угроза превращения социальной иерархии в наследственную. Я помню, как началась пропаганда наследования профессий родителей, чтобы дети рабочих шли в рабочие, а крестьян – в крестьяне.

П: И помнишь, какой психоз начался в среде родителей в связи с поступлением детей в институты?

Ф: Конечно! В ход пошли все средства. Блат. Взятки.

П: А на этот наш внутренний психоз наложился внешний.

Ф: Что ты имеешь в виду?

П: Рост населения, ограниченность ресурсов планеты, образование привилегированной части человечества из наиболее развитых стран, стремление других народов попасть в число этих счастливчиков.

Ф: Неужели ты думаешь, прогнозы будущего, которые могут и не оправдаться, играют такую уж сильную роль?!

П: Во-первых, это – не просто прогнозы. Это – наша сегодняшняя реальность. Футурологи «предсказывают» то, что сбывается на наших глазах. А то, что сеет панику в человечестве, замалчивается. Но люди сами догадываются. Тут срабатывает своего рода социальный инстинкт.

Ф: Как у животных.

П: Только у людей работает механизм массового сознания. Это

– инстинкт, но опосредованный сознанием.

Ф: Честно говоря, мы с женой сильно волновались за детей и внуков, когда началась наша «вторая революция». А когда увидели, что они «зацепились», ниже нас не упадут, успокоились.

П: Уже в брежневские годы миллионы советских людей впали в панику из-за того, что их дети и вообще потомки не попадут в высшие слои или хотя бы в слои более или менее высокого уровня. К этому добавилась паника от мысли о том, что советские люди не попадут в число избранного миллиарда. И главным в поведении огромного числа активных, благополучных, успешных и карьеристичных советских людей стало желание попасть самим и пристроить своих потомков в избранное меньшинство соотечественников, которое будет допущено к тому же в избранное меньшинство миллиарда «счастливчиков» перенаселенной планеты. Ради этого они готовы пойти на все, ибо тут цена – не просто личное благополучие, а судьба всего рода на все последующее будущее.

Ф Одним словом, борьба за место в классе господ для своего личного рода.

П: Да. Социологи, конечно, не будут проводить такое исследование: каковы умонастроения людей в зависимости от того, как они пристроились сами и как – их дети и внуки. Результат, если бы он был действительно научным, наверняка подтвердил бы мою гипотезу.

Ф: Тут и без социологии ясно.

П: Ясно. Но социологические данные могли бы зафиксировать это навечно как бесспорный факт. А без них это остается всего лишь мнением одиночек вроде меня.

Смена поколений

П: Обрати внимание на возрастной состав тех, кто образовал инициативное ядро, руководство и ударную силу перестройки и переворота после 85-го года! В основном – представители послевоенного поколения. Конечно, в их среде оказались и некоторые представители довоенного поколения, но не они задавали тон. И их было немного.

Ф: Да, наше поколение дало достаточно сил, чтобы выиграть войну, осуществить восстановление страны, заложить основы для превращения ее в сверхдержаву, осуществить десталинизацию. Но мы были обескровлены, понесли слишком большие потери, слишком рано уступили инициативу послевоенному поколению. Не произошло нормальной смены поколений. Был перерыв, нарушение постепенности.

П: Но и пришедшее нам на смену поколение не вечно. Его лидерам уже за пятьдесят и даже за шестьдесят. Оно уже исчерпало потенции декоммунизации страны. На арену истории вылезает поколение, сформировавшееся в период критики и ломки коммунизма. Его еще нельзя полностью отнести к посткоммунистическому. Но оно близко к этому. И постепенно превращается в посткоммунистическое. Дальнейшая история принадлежит ему. А что оно представляет из себя?

Ф: Оно на сто процентов оболванено западной и прозападной, т.е. антисоветской и антикоммунистической, пропагандой. Имеет ложное и хаотичное представление о дореволюционной России, о советском периоде, о коммунизме, о Западе. Невосприимчиво к истине. Усвоило западную систему ценностей в том виде, как ее преподносит пропаганда и как она представляется на основе поверхностных наблюдений западного образа жизни.

П: Еще лет пять ареной русской истории будет владеть поколение реформаторов. А потом лет на десять или пятнадцать ею завладеет это первое посткоммунистическое поколение. Что из этого следует?

Ф: На коммунизме можно ставить крест?

П: Похоже, что так. Если даже допустить, что к власти придут коммунисты (в смысле членов нынешних коммунистических и прокоммунистических партий), они все равно уже не могут возродить коммунистический социальный строй в России.

Ф: Выходит, мы прошляпили неповторимый исторический шанс?

П: Выходит, прошляпили.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Идеология.В сталинские годы произошла грандиозная идеологическая революция. Прежде чем что-то сказать о ней, сделаю краткое общее отступление и поясню, что я называю идеологией.

Первая в истории сознательная попытка создания идеологического учения, отличного от религии и претендующего на роль научного взгляда на мир, была предпринята во Франции в конце 18 и начале 19 века и связана с именем Дестута де Треси. Наполеон назвал идеологию ложным, извращенным отражением реальности. Это убеждение разделял и Маркс, по иронии истории ставший родоначальником самого крупного идеологического феномена. На основе наблюдения и изучения идеологического опыта Советского Союза я пришел к таким выводам относительно идеологии.

От религии идеология отличается, во-первых, тем, что опирается на познание реальности, а в наше время – на научное познание, стремится выглядеть наукой и приспособить науку к своим интересам. И ориентирована она на реальность. Во-вторых, в отличие от религии, она апеллирует к разуму, а не к чувствам людей, не к вере. В идеологию вообще не требуется верить, ее принимают или не принимают сознательно, признают или не признают, делают вид, будто признают, или делают вид, будто отвергают. С ней мирятся из страха наказания или принимают из корыстного расчета. Потому и происходят странные на первый взгляд молниеносные распространение или отказ от идеологии. В России после 1917 года в течение нескольких лет десятки миллионов приняли коммунистическую идеологию, а после 1985 года в еще более короткий срок почти все советское население безболезненно отреклось от нее. С религией такое невозможно. Если случится такое чудо, что коммунистический социальный строй в России восстановится, те же десятки миллионов молниеносно быстро станут коммунистами по идеологии.

Взаимоотношения науки и идеологии являются сложными и многосторонними. Идеология вторгается в науку, испытывает ее влияние, эксплуатирует ее в своих интересах. Наука сама по себе порождает идеологические феномены, поставляет материал для идеологии, заимствует из последней отдельные идеи и понятия. И все же наука не есть идеология, а идеология не есть наука. Они различаются по целям, по средствам и по отношению к реальности. Задача науки – познавать мир, поставлять обществу знания обо всем, что интересует людей и важно для их жизни, разрабатывать методы получения новых знаний и их использования. Задача идеологии – не открытие новых истин о природе, обществе и человеке, а организация общественного сознания, управление людьми путем воздействия на их сознание и приведения их сознания к некоторому общественному стандарту, воспитание масс населения в духе, необходимом для самосохранения общества, выработка стандартных «координат» ориентации людей в окружающем мире. Идеология отбирает в наличном интеллектуальном материале лишь некоторую его часть по своим собственным критериям и перерабатывает отобранное по своим собственным правилам. Делает она это с таким расчетом, чтобы ее могли усвоить широкие слои населения, обладающие некоторым минимумом образования и культуры, независимо от их возраста, пола, профессии, социального положения. Хотя идеологию создают и хранят особого рода люди – профессиональные идеологи, усвоение ее не предполагает особой профессиональной подготовки и очень больших трудовых усилий.

Наука стремится к точности и однозначности терминологии. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения или в крайнем случае доказательство их неразрешимости. Понимание науки предполагает специальную подготовку и особый профессиональный язык. Наука вообще рассчитана на более или менее узкий круг специалистов. При создании идеологии все эти условия науки нарушаются, причем – не из-за личных качеств идеологов, а вследствие их стремления исполнить роль, предназначенную для идеологии. В результате получаются конструкции, состоящие из многосмысленных, расплывчатых и даже бессмысленных языковых форм. Фразеология идеологии приобретает какой-то смысл лишь при условии определенного истолкования и примысливания.

Наука стремится к соблюдению правил логики. Идеология же алогична по существу. Она использует внешние проявления логичности мышления, чтобы скрыть отсутствие именно логичности. И это не слабость, а скорее сила идеологии, ибо она предназначена не для изощренных в логике одиночек, а для масс людей, не имеющих никакого представления о настоящей логичности мышления или имеющих весьма поверхностные представления на этот счет. Если вы, например, заявляете, что при капитализме производство приобрело общественный характер, а присвоение осталось частным, что это является непримиримым противоречием капитализма, что форма присвоения должна быть приведена в соответствие с производством, т.е. тоже стать общественной, то логика рассуждения покажется «железной», в особенности если хочется, чтобы именно так и случилось. Но если вы произведете логический анализ понятий «производство», «общественный характер», «присвоение», «частная собственность», «соответствие», «общественная собственность» и покажете, что никакой необходимости тут нет, то это мало кому будет понятно. Это будет представлять интерес лишь для немногих специалистов.

В идеологии далеко не все есть ложь и извращенное отражение реальности. В ней многое верно. В науке далеко не все есть истина, в ней полно ложных утверждений и даже целых теорий. Ошибочно идеологию отождествлять с ложностью, а науку с истинностью. Многие утверждения идеологии, если их рассматривать с критериями науки, являются ложными, неопределенными или бессмысленными, т.е. неистинными. Но в основном и в целом к идеологии вообще неприменимы научные критерии проверки. Утверждения идеологии не непосредственно сопоставляются с реальностью, о которой они говорят, и не буквально в том словесном виде, в каком они формулируются, а в двойном опосредовании: через представления людей об этой реальности, которые складываются у них независимо от идеологии, и в дополнительном истолковании. Так что сопоставляются тут субъективное истолкование утверждений идеологии и субъективные же представления о реальности. И тут нужны оценочные критерии иного рода, чем в науке, – не понятия «истинно», «ложно», «вероятно» и т.д., а «адекватно», «неадекватно» и степени адекватности, «действенно», «излишне», «устарело» и т.п.

Сталинская идеологическая революция.Рождение советской идеологии как идеологии реального коммунистического общества началось в двадцатые годы и завершилось в основном в послевоенные годы. В эти годы определилось содержание идеологии, определились ее функции в обществе и методы воздействия на массы населения, определилась структура идеологических учреждений и выработались правила их работы. Эта беспрецедентная идеологическая революция произошла под руководством Сталина и его соратников.

Кульминационным пунктом этой идеологической революции стал выход в свет работы Сталина «О диалектическом и историческом материализме». Существует мнение, будто эту работу написал не сам Сталин, а кто-то другой или другие. Возможно, что это так и было. Но если даже Сталин присвоил чужой труд, он сыграл неизмеримо более важную роль, чем сочинение довольно примитивного с интеллектуальной точки зрения текста: он дал этому тексту свое имя и навязал ему огромную историческую роль.

Эта сравнительно небольшая статья явилась идеологическим шедевром в полном смысле этого слова. Не научным (научного в нем почти ничего не было), а именно идеологическим. Поясню, в чем тут дело.

До революции партия, послужившая предпосылкой будущей КПСС была ничтожна численно. Вопросами теории занимались одиночки – партийные вожди, теоретики, профессора, писатели, журналисты. Причем занимались либо в социально-политическом плане (проблемы политической борьбы, революции, власти, событий в мире), либо в сфере абстрактного теоретизирования. После революции положение партии в обществе изменилось, изменилась сама партия, изменилась роль того, что называли вопросами теории. Встала задача идейного воспитания новой гигантской правящей партии, воспитания многомиллионных масс населения, управления ими, мобилизации их на строительство нового общества. А с чем приходилось иметь дело сначала? Малограмотное и совсем безграмотное население, процентов на девяносто – религиозное. В среде интеллигенции преобладали всякие формы «буржуазной» (некоммунистической) идеологии. Партийные теоретики, как правило, недоучки, болтуны, начетчики и догматики, запутавшиеся во всякого рода старых и новых идейных течениях. Да и свой марксизм они знали плохо, а в большинстве вообще знали лишь в самых общих чертах. А теперь, когда возникла задача переориентировать основную «теоретическую» работу на массы низкого образовательного уровня и зараженные старой религиозно-самодержавной идеологией, партийные теоретики оказались совершенно беспомощными. Нужны были идеологические тексты, соответствовавшие новой задаче. Нужна была идеология как таковая, с которой можно было бы уверенно и систематично обращаться к миллионам рядовых членов партии и к десяткам миллионов рядовых граждан. Сталинистам надо было занизить уровень исторически данного интеллектуального материала марксизма так и настолько, чтобы он стал идеологией интеллектуально примитивной и плохо образованной массы населения. Главной проблемой для них стало не развитие марксизма как явления культуры, а приспособление его к интересам именно идеологической работы. Нужно было создать учение, понятное широким слоям населения, а не только узкому кругу профессионалов, свободное от религиозных предрассудков и вместе с тем создающее иллюзию приобщенности к высотам науки, освященное авторитетом науки. Сталинская работа стала фокусом, ориентиром, острием решения этой эпохальной задачи, своего рода главнокомандующим и знаменосцем армии прочих идеологических текстов, которые стали производиться по этому образцу в гигантских масштабах и завоевывать все идейное пространство общества.

Принято считать, будто Сталин вульгаризировал марксизм. Но поставьте такой вопрос: что нового внесли в марксизм советские идеологи после смерти Сталина, если отбросить их словоблудие и несущественные пустяки? О вульгаризации можно говорить, если первоисточники суть вершины (или глубины?) премудрости. Но если рассмотреть эти первоисточники с точки зрения строгих научных критериев, то обнаружится, что и вульгаризировать-то нечего было. Было что очищать от словесной шелухи. Было кое-что, чему можно было придать удобоваримый вид, пересказав нормальным человеческим языком. Но вульгаризировать?! Сочинения Сталина (или приписываемые Сталину) и явились той живой мышью, которую родила гора заумных текстов марксизма. Из последних для нужд великой идеологической революции просто нельзя было выжать больше.

Идеология вместо религии.Общеизвестно, какая настойчивая и ожесточенная борьба против религии и церкви велась в Советском Союзе после революции. Почему? По меньшей мере наивно рассматривать это просто как проявление беспричинной злобности, глупости и прочих отрицательных качеств деятелей революции и строителей нового общества. Причины для этого были, причем – самые глубокие и серьезные с точки зрения хода истории. Это была не криминальная операция группы злодеев, а грандиозный исторический процесс. Указать на эти причины – не значит оправдать историю. История не нуждается ни в каком оправдании. Она проходит, игнорируя всякие морализаторские оценки ее событий и результатов. И нам остается лишь ломать голову над тем, как и почему это случилось.

Было бы также недостаточно объяснять эту борьбу против религии и церкви тем, что последние оказались на стороне контрреволюции и что вожди революции организовали эту борьбу в угоду марксистской доктрине относительно религии. На религию и церковь действительно были обрушены репрессии «сверху». Марксистская доктрина действительно сыграла какую-то роль в деятельности отдельных людей. Но дело не столько в этом и даже в каком-то смысле совсем не в этом. Это лишь поверхность исторического процесса, его пена, а не глубинный поток. Дело тут главным образом в том, что массы населения, совершенно не знакомые с марксистской или иной доктриной, сами и с ликованием ринулись в безбожие как в новую религию, сулившую им рай на земле и в ближайшем будущем. Более того, они ринулись в безбожие даже не ради этого рая, в который они в глубине души никогда не верили, а ради самого безбожия как такового. Это была трагедия для многих людей. Но для еще большего числа людей это был беспрецедентный в истории человечества праздник освобождения от пути религии. Какую бы великую историческую роль религия ни играла, она играла эту роль, накладывая на людей тяжелые обязательства и ограничения на их поведение. Религия действительно давала людям то, на что она и претендовала, но она при этом взваливала на людей тяжелый груз и служила средством их порабощения. Подобно тому, как многомиллионные массы населения в революцию и в гражданскую войну сбросили пути социального гнета, игнорируя все их позитивное значение и не имея ни малейшего представления о том социальном закрепощении, которое их ожидало в будущем, они в последующий мирный период сбросили путы религиозного духовного гнета, даже не подозревая о том, какого рода духовное закрепощение идет ему на смену. Новое закрепощение приходило к ним прежде всего как освобождение от старого, которое согласно законам массовой психологии воспринимается как наихудшее. Массы населения сами шли навстречу насилию и обману сверху. Они стимулировали его, становились его носителями и исполнителями. Без поддержки населения власти не смогли бы добиться такой блистательной и стремительной победы над религией, прораставшей в душах людей в течение многих столетий. Репрессии и обман «сверху» означали в тех условиях организацию самих масс на эти репрессии и этот обман.

Но это было не только насилие и самонасилие, не только обман, самообман. Чтобы новое общество, рожденное революцией, выжило и укрепилось, оно должно было определенным образом перевоспитать и воспитать многомиллионные массы населения, оно должно было породить многие миллионы более или менее образованных людей, способных хотя бы на самом минимальном уровне выполнять бесчисленные и разнообразные функции в обществе, начиная от простых рабочих и кончая государственными руководителями всех рангов и профилей. Коммунистическая идеология должна была в этом беспрецедентном в истории социальном, культурном и духовном перевороте сыграть решающую роль. Религия и церковь, доставшиеся в наследство от прошлого, разрушенного революцией социального устройства, встали на пути этого переворота как одно из главных препятствий. Началась битва за души и умы масс населения. Коммунистическая идеология должна была занять в обществе то место, какое до революции занимала религия, причем – всемерно и всесторонне расширить и усилить эту роль. Идеология и религия в коммунистическом обществе принципиально непримиримы. Религия прививает людям определенное мировоззрение и определенные формы поведения, которые вступают в конфликт с идеологией коммунизма и формами поведения, какие требуются от граждан нарождающегося нового общества. В коммунистическом обществе складывается такой строй жизни людей и такой тип человека, что старые формы религии оказываются просто неадекватными им. Это обстоятельство в гораздо большей мере способствовало упадку православия в Советской России, чем гонения властей. Последние сами опирались на это обстоятельство. В результате получилось так, что самая активная, самая образованная, творческая часть населения страны стала нерелигиозной (атеистической) не из страха наказания (хотя и это сыграло свою роль), а главным образом добровольно, в силу новых условий жизни и образования.

Личность Сталина.Все, пишущие о Сталине, единодушно отмечают его жестокость, коварство, грубость, самоуправство, лицемерие, злопамятность, самомнение, тщеславие и прочие отрицательные качества, якобы сыгравшие важную (если не главную) роль в его удивительной карьере. Эти качества Сталина якобы были общеизвестны. Но как же сотни и тысячи людей, знавших об этих качествах и от которых зависела судьба Сталина, допустили то, что произошло?!

Вот один автор пишет, что Сталин, вернувшись из ссылки после Февральской революции в Петербург, захватил руководство газетой «Правда». Как он это сделал – явился и захватил?! Ведь были же там люди, которые согласились на это, позволили ему «захватить»! Не мог же он один делать газету и распространять ее! А может быть эти люди были заинтересованы в том, чтобы он «захватил»?! Так какой же это захват?! Какое же это самоуправство?!

Почти все историки отмечают такой факт. На заседании ЦК партии накануне Октябрьского восстания Сталина подвергли резкой критике за всяческие прегрешения. Сталин в ответ заявил о своей отставке. Но ЦК отставку его не принял. Как так?! Значит, тем, кто критиковал Сталина, было нужно, чтобы он оставался на посту, делал то же дело и теми же методами?!

О поведении Сталина в Царицыне в 1918 году многие пишут следующее. Прибыв в Царицын, Сталин «подмял под себя» местные советские и партийные органы и взял всю власть в свои руки. Опять-таки встает вопрос: как он ухитрился это сделать? Просто потому, что прибыл «сверху»? Но тогда и в высших слоях власти не было такой дисциплины, как сейчас, а на местах тем более. И чтобы захватить такую власть, нужны были сообщники, нужно было подчинение многих людей.

Те же авторы пишут, что Сталин самовольно сместил весь штаб военного округа и расстрелял сотни всякого рода военных специалистов. Как он это делал?! Ходил и стрелял? Да он и стрелять-то не умел. И оружие в руках не держал. Попробуйте, поезжайте в какой-либо район сейчас, сместите хотя бы одного чиновника и расстреляйте! Не выйдет? А почему? Время другое! Условия другие! Верно, время было другое. Так, как поступал Сталин, тогда поступали все представители высшей власти. И добивались при этом успеха, поскольку вовлекали в это дело массу людей, имели поддержку в массах и имели сообщников. Суть дела в реальной ситуации в стране в то время и в условиях деятельности Сталина. А в изображении разоблачителей выпадает именно конкретная реальность, из связи событий выдергивается лишь то, что выглядит безнравственно и криминально с сегодняшней точки зрения.