Текст книги "Русский эксперимент"
Автор книги: Александр Зиновьев
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)
Первое интервью в России
Информация о том, что Писатель после пятнадцати лет эмиграции впервые посетил Россию, просочилась в средствах массовой информации. Его попросили дать интервью газете «Российская трибуна». Он давал бесчисленные интервью для западных средств массовой информации. Для российской прессы это должно было быть его первое интервью. И он немного волновался. Первый раз ему предстояло отвечать на вопросы на родном, русском языке и без переводчика.
Вопрос: Когда и почему Вы оказались на Западе?
Ответ: В 1977 году написал работу о приближении кризиса советского общества. Послал ее в Президиум Академии наук и в ЦК КПСС. Дал почитать коллегам и друзьям. Работа попала в «самиздат», затем – на Запад. Меня исключили из партии, уволили с работы, лишили степеней и званий, лишили наград.
В: Значит, вы стали диссидентом помимо воли?
О: Да.
В: А фактически Вы им не были?
О: Смотря, кого считать диссидентом. Я себя таковым не считал. На Западе меня упорно называли диссидентом.
В: А дальше что произошло?
О: Я получил приглашения от нескольких университетов Европы и Америки.
В: А в России вступился кто-нибудь в Вашу защиту?
О: Никто. Коллеги дали отрицательную оценку моей работы для ЦК и КГБ.
В: Какую конкретно?
О: Работа есть клевета на советский общественный строй, научной ценности не имеет.
В: А диссиденты?
О: Я для них был чужой. Они игнорировали все, что случилось со мной.
В: На Западе началась компания по Вашему поводу. К чему она привела?
О: В 1978 году меня выслали на Запад.
В: Значит, Вы и эмигрантом стали не по своей воле?
О: Да.
В: Как сложилась Ваша жизнь на Западе?
О: Работать по профессии не удалось. Пришлось заняться литературой, публицистикой, эссеистикой.
В: Вы имели успех?
О: Считалось, что имел. Работы мои печатались на многих языках. Была большая пресса. Публичные выступления. Приглашения. Премии и т.п.
В: Почему вы так долго не приезжали в Россию?
О: Я не чувствую себя здесь своим. То, что наступило здесь, чуждо мне. Книги мои бойкотируются. Имя мое избегают упоминать, хотя идеи заимствуют без зазрения совести. Я не просто тут никому не нужен в том качестве, в каком я есть, а активно не нужен. Все, даже те, кто вроде бы дружески относятся ко мне, предпочитают, чтобы меня не было. Жить мне тут не на что. Продолжать литературную деятельность не дадут.
В: Но почему?! Сейчас много частных издательств!
О: Для кого-то много, но не для меня. Книги мои большой прибыли не принесут. А издатели предпочитают не рисковать. Я уже имею тут печальный опыт на этот счет. И не верю никаким обещаниям.
В: На Западе для Вас лучше?
О: Я Запад не выбирал. И для меня он никогда не был предметом соблазна. Но есть определенные принципы, которые для меня важнее соображений благополучия и выгоды. Я отщепенец. Меня мой народ выбросил из себя и не проявляет желания принять.
В: Поговорим о Ваших взглядах. Раньше Вы были антикоммунистом и антисоветчиком. После 85-года Вы резко изменили свою позицию на противоположную. Почему?
О: Я никогда не был ни антикоммунистом, ни антисоветчиком. И не стал ни апологетом коммунизма, ни апологетом советизма. И свою позицию я не изменял.
В: Как же так?! Ведь Вы же сами говорили, что если бы Вы заранее предвидели нынешнее состояние России, то не стали бы писать свои книги!
О: Верно! Но это не означает, что я считаю написанное мною ложным или что я написал бы нечто противоположное! Я не отказываюсь от того, что писал ранее. И лишь хочу сказать, что мои книги враги России использовали против нее и я сожалею об этом. Я принимаю долю вины за разрушение страны на себя.
В: Но ведь Вы же утверждаете, что советский период был лучшим в российской истории! Вы же утверждаете, что Сталин был великим политическим деятелем!
О: Лучший не значит хороший. Самый большой карлик – не великан. Самый умный дурак – не мудрец. Я хочу лишь сказать, что до советского периода в России было хуже и после него стало хуже. И все! Так теперь считают многие. Но их почему-то не обвиняют в изменении позиции. Сталина я всегда считал великим политическим деятелем, хотя с юности был антисталинистом. Я и Гитлера считаю выдающимся явлением 20 столетия. А что из этого следует?! И давайте честно разберемся, кто на самом деле изменил свои позиции – я или те, кто сейчас зачисляет меня в красно-коричневые? Раньше мои книги считались антикоммунистическими и антисоветскими. Теперь те же самые книги считаются прокоммунистическими и просоветскими. Причем те же самые люди, которые приложили руку к изгнанию меня из страны как антисоветчика, теперь организуют травлю меня как красно-коричневого. В чем дело? А в том, что сами эти люди, ранее служившие советскому, коммунистическому «режиму», переметнулись на сторону постсоветского, антикоммунистического режима. А я как раз не изменился. Раньше я был исследователем первого. Теперь, после 1985 года, я стал исследователем второго. Я не присоединился к своре перевертышей. Я не стал прислужником западной и прозападной идеологии и пропаганды. И мне мстят за это. К тому же я не бью лежачего.
В: Вы не раз заявляли, что Вы – советский человек, что Вы предпочли бы жить в коммунистическом обществе. Как это согласовать с тем, как Вы живете? Нет ли тут противоречия?
П: Никакого. Я родился, вырос, сформировался и прожил основную часть жизни в советском, коммунистическом обществе. Это – моя естественная среда. Я был приучен жить в ней. Я оказался на Западе в возрасте 55 лет. Переродиться было невозможно. А что касается предпочтения, могу ответить словами моего литературного персонажа: он предпочитал полных блондинок, но ему пришлось всегда иметь дело с тощими брюнетками.
В: Поговорим о положении в России. Вы весьма критически оцениваете его. Но критиковать может всякий. Есть ли у Вас позитивные предложения?
О: Меня упрекают в том, будто я только критикую и не предлагаю никакую позитивную программу. Во-первых, я не критикую, а анализирую реальность по возможности объективно. А во-вторых, я утверждаю нечто большее, чем высосанные из пальца и заимствованные на Западе проекты «обустройства России», а именно – я утверждаю, что мы уже имели наилучшее для условий России и для населяющих ее народов «обустройство», сложившееся в 1917–1985 годы. Советский социальный строй, политическая система, система воспитания, образования и просвещения, система жизненных ценностей, тип культуры и т.д. и т.п. были вершиной русской истории вообще. Это, повторяю и подчеркиваю, был оптимальный вариант «обустройства» России, вершина ее исторического бытия.
В: Значит, Вы призываете к тому, чтобы вернуться к тому, что у нас было до 1985 года?
О: Я никого и ни к чему не призываю. Я не политик и не идеолог. Я лишь отвечаю на вопрос о том, какое социальное устройство было бы наилучшим, на мой взгляд, для России. Если вас не устраивает нынешнее состояние России и вы хотите выработать проект наилучшего из реалистичных проектов социального устройства для нее, то изучите то, что было в советские годы. Лучше этого в России все равно ничего не будет. Во всяком случае, я ничего другого получше предложить не могу. Все те варианты «обустройства» России, которые в большом числе изобретаются, суть либо идеализированный образ прошлого России, либо столь же идеализированный образ Запада, либо эклектический бред, либо заведомо неосуществимые фантазии.
В: Вы считаете, что реставрация советского строя возможна?
О: Я думаю, что это исключено.
В: Почему?!
О: Таковы условия как внутри страны, так и в мире. Процесс распада коммунизма зашел слишком далеко. В России просто нет сил, желающих его восстановить и способных на это. Даже коммунисты, за исключением маленькой группы Нины Андреевой, не стремятся к этому открыто. Работники партийного и прочего управленческого аппарата в массе своей пристроились, многие сделали карьеру, какая им ранее не снилась, многие легализовали свои богатства. Старые поколения вымирают. Молодежь уже воспитывается в антикоммунистическом духе. Ко всему прочему, Запад просто не допустит реставрацию коммунизма в России. Он имеет для этого силы.
В: А может быть, это к лучшему?
О: Кому как. В 1941–45 годы тоже кое-кому было выгодно, чтобы немцы разгромили Россию, и они мечтали об этом.
В: Считаете ли Вы возможным возрождение России как великой державы?
О: Россия стала великой державой, второй сверхдержавой планеты не сама по себе, а как часть Советского Союза, который был лидером мировой социалистической системы. Эта система разрушена. И Советский Союз разрушен. Советский Союз обладал огромным военным, экономическим и интеллектуальным потенциалом. Теперь этого нет. Россия в одиночку на нечто подобное неспособна. Плюс стечение исторических условий, которые Советский Союз использовал. Социалистический социальный строй, сильная государственность, сильная идеология, мировой авторитет и т.д. Все это потеряно. Наивно рассчитывать на то, что вновь сложатся благоприятные для России условия. Надо было беречь то, что имели. А раз потеряли, то такое теряется навечно. Это было не частное и не временное поражение. Это – эпоха.
В: Пусть Россия не может стать сверхдержавой, сопоставимой с США. Но это не исключает возможность стать великой державой наряду с многими другими!
О: Исключает. Россия могла стать великой державой наряду с другими только при том условии, что становилась сверхдержавой.
В: А как Вы видите будущее России?
О: Много лет назад я сформулировал такой закон социально-исторической преемственности: если распадается некоторый тип общественного устройства и при этом сохраняется человеческий материал, геополитические условия и окружающая социальная среда, то из остатков разрушенного строя возникает новый, максимально близкий к разрушенному. Для пояснения я использовал такое сравнение: из остатков разрушенного сарая небоскреб не построишь, построишь в лучшем случае другой сарай, только еще хуже прежнего. Какой «сарай» сейчас получается вместо коммунистического, Вы сами знаете. Никакой «небоскреб» не получится. Не получится ни демократия западного образца, ни рыночная экономика в том виде, как она реально существует на Западе, а не в воображении российских реформаторов.
В: Но ведь люди наконец-то получили возможность проявлять инициативу, работать на себя, пользоваться результатами своего труда! Подождите, результаты этого еще скажутся!
О: Мне семьдесят лет, оставьте этот бред для младенцев! Люди работают на себя и непосредственно пользуются результатами своего труда только в мелком натуральном хозяйстве. А что это такое – даже на Западе не строят иллюзий. В современном обществе ничтожное меньшинство «непосредственно работает на себя». Будущее народов, стран и всего человечества решают не частные предприниматели и не депутаты парламентов, а те, кто занят в мировых экономических империях, в секретных учреждениях сверхдемократической власти, в научно-технических исследовательских лабораториях и институтах, в сбербанках, в органах управления глобальным обществом. Россия разгромлена, и в современных условиях она обречена на деградацию, распад, колонизацию.
В: Ну, это уж слишком! Превратить такую огромную страну в колонию!..
О: Во-первых, не в одну колонию, а в множество колониальных стран. Растащить Россию по частям. Об этом много пишут в российской прессе, а на Западе говорят как о чем-то само собой разумеющемся. А во-вторых, колонизация – не обязательно превращение в колонию. Колонизация может быть заселением, освоением нового пространства. Русские в свое время колонизировали огромные пространства в этом смысле, не превратив их в колонии.
В: Кто же может колонизировать нас в этом смысле?!
О: Желающих достаточно. Китайцы, японцы, немцы, американцы, арабы... Образование такой зоны колонизации уже происходит в Москве и в зоне ее непосредственного влияния – в Московии. Сколько людей нерусского происхождения живет в Москве?! Сколько западных людей за годы после 1985 года превратили Московию в зону своей колонизации?! Еще несколько поколений, и тут может возникнуть нечто подобное американским колониям европейцев.
В: Вы слишком пессимистически смотрите на будущее России. Вы не оставляете нам никакой надежды.
О: Обвинения такого рода меня удивляют. Надежды – кому и какой? То, что я говорю, для многих означает как раз не пессимизм, а крайний оптимизм. Эти люди много лет лелеяли надежду на крах коммунизма в России и самой России! Они делали все от них зависящее, чтобы этот крах произошел. Для них наступило время ликования, да и давно ли такому ликованию предавались миллионы рядовых россиян?! И многие ли из них хотя бы пальцем шевельнули, чтобы помешать тому, что случилось со страной?! Да и сейчас еще миллионы оболваненных россиян именно в крахе коммунизма видят надежду на некое возрождение России. Если же под оптимизмом и надеждой на лучшее будущее понимать восстановление всего того хорошего, что было достигнуто за годы советского (коммунистического, социалистического) строя, то у меня просто язык не поворачивается сказать какие-то утешительные слова вроде: «Выстоит Россия, выживет, воспрянет, не впервой, и не такое видали». Нет, такого еще не видали. Такое случилось впервые. И такого больше не случится никогда.
В: Почему?!
О: Потому что дважды не умирают.
В: Вы давно покинули Россию. Оторвались от нее. А в России есть силы, способные спасти ее от полного краха и вновь поднять ее на уровень великой державы.
О: Какие силы?! Где они?! Дремлют? Так они продремлют еще триста лет. Скрыты? Так они и останутся скрытыми навек. Те силы, которые заявили о себе (а никаких других, которые о себе не заявляют, просто не бывает!), ничего и никого спасти и поднять не могут, кроме самих себя. Они способны лишь сохранять сложившееся положение, внося в него мелкие поправки, причем – без особого ущерба для себя и даже с выгодой. И полнее краха, чем нынешний, не бывает.
В: Но ведь стала же Россия второй сверхдержавой планеты! Почему Вы так категорически отвергаете возможность снова подняться ей на такую высоту?!
О: Россия сделала беспрецедентную попытку вырваться вперед в мировом историческом движении. Ей подставили ногу, остановили, выбили из колеи, отбросили назад. Чтобы повторить нечто подобное, нужно повторить условия, при которых стал возможен прошлый взлет. А это – явление уникальное, неповторимое.
В: Но в новых условиях, на новой основе!
О: На какой? На западной? Самое большее, что возможно на этой основе, – это подъем Московии, но не в качестве национально русского явления, а в качестве западного центра колонизации территории бывшей России.
В: Собираетесь ли Вы вернуться в Россию насовсем?
О: Пока нет. Пока я вне России. Я живу с иллюзией, будто она существует. А если вернусь, иллюзия исчезнет. Но в принципе я не исключаю возвращение. Я вернусь, если найду себе место в нынешней России. Место не в смысле приспособления, а в смысле выполнения своего долга русского человека по отношению к своему народу.
В: А как Вы понимаете свой долг перед Россией?
О: В 1941 году я добровольцем ушел на фронт. В 1942 году сбежал из госпиталя, чтобы участвовать в битве за Сталинград...
В: Сейчас поговаривают о «втором Сталинграде». Верите Вы в возможность такого?
О: Сомневаюсь.
Безысходность
П: Как ты думаешь, напечатают они это интервью?
Ф: Сомневаюсь. Во-первых, момент неудобный.
П: Во-вторых, интервьюируемый неудобный.
Ф: У нас все стало ненадежным. Ни в чем нельзя быть уверенным. Никому нельзя доверяться полностью. Начиная любое дело, всегда заранее нужно принимать то, что кто-то и что-то подведет. Потому все ловят момент. Никаких долговременных планов и расчетов.
П: И это в стране, в которой жизненные линии были ясны заранее. Можно было всю жизнь наперед спланировать. И все же в атмосфере всеобщей ненадежности должна иметь силу одна форма надежности.
Ф: Какая?
П: Негативная. Я, например, уверен, что это интервью было и последним.
Ф: В каком случае ты вернулся бы в Россию, несмотря ни на что?
П: Если бы началась гражданская война. Но она, увы, уже невозможна.
Ф: Почему ты так уверен в этом?
П: Наш век внес корректив в само понятие войны. Мы привыкли войной называть такие отношения между враждующими странами и народами, когда строчат пулеметы, грохочут пушки, гудят над головой вражеские самолеты, рвутся бомбы и все такое прочее, причем – вследствие этого убиваются люди и разрушаются материальные ценности. Период Холодной войны явил миру образец войны нового типа. В ней не происходит ничего такого, о чем я сказал выше, т.е. того, что имеет место в Горячей войне. В ней вооруженные силы играют роль потенциальную, т.е. роль сил устрашения и сдерживания.
Ф: Мы говорим о войне гражданской.
П: Я думаю, и в отношении войны гражданской надо различать два возможных типа – «горячую» и «холодную». В первой мыслится многое из того, что имеет место в «горячей» войне вообще. Замечу кстати, что межнациональные вооруженные конфликты вроде тех, что происходят в бывшей Югославии, и между Арменией и Азербайджаном, не являются войнами гражданскими в собственном смысле слова. Это – конфликты совсем иного социального типа. Гражданская война касается социального строя и политической системы страны в основе своей. Она разделяет один народ (одну нацию) на враждующие лагеря прежде всего на этой основе.
Ф: Как ты представляешь «холодную» гражданскую войну?
П: Я представляю ее себе как огромное число разнообразных действий миллионов людей, из которых каждое действие по отдельности является вполне законным, совершается без нарушений привычного образа жизни и без особых усилий и кажется незначительным, но сумма которых создает социальное движение огромной силы. Действия эти привычны и общедоступны. Это, например, бойкот определенного рода товаров, газет, книг, фильмов, телевизионных передач, собраний, выборных кампаний и т.д., т.е. всего того, что так или иначе представляет и поддерживает существующий режим.
Ф: Так почему, на твой взгляд, у нас невозможна гражданская война?
П: «Горячая» гражданская война широкого масштаба в России невозможна. Во-первых, оружие, необходимое для настоящей «горячей» гражданской войны, находится в руках лишь одной из потенциальных враждующих сторон, а именно той, интересы которой защищает и выражает власть. У другой потенциальной стороны оружия просто нет. А Запад не будет ее вооружать, ибо она направлена против западной колонизации России. Во-вторых, первая из рассмотренных потенциальных сторон организована высшей властью в сравнительно единую силу, способную быстро разрушить противную сторону. Последняя же не выражена четко и определенно, не осознается ее сторонниками, распылена. Она не имеет никаких шансов организоваться на длительный срок в нечто единое и ясное по целям.
Ф: А «холодная»?
П: Но и гражданская война второго типа («холодная», мирная, без выстрелов и убийств, в рамках законности) в России вряд ли возможна. Власть нынешней России и слои населения, для которых наступившее состояние есть благо, обладают средствами, достаточными для того, чтобы не допустить формирование сильной» единой и устойчивой оппозиции, способной пойти на такого рода «холодную» гражданскую войну. В их руках средства массовой информации, карательные органы и законодательство. Они могут любые действия граждан изобразить как незаконные, если почувствуют, что они несут угрозу их положению. И, само собой разумеется, на их стороне всемерная поддержка Запада. Массы русского населения потеряли то, что можно назвать социальной ориентацией. Они дезориентированы до такой степени, что лишь немногие люди отдают себе отчет в сущности и последствиях происходящего на их глазах и с их участием процесса. Стремление любыми путями приспособиться к сложившимся обстоятельствам стало всепоглощающим. Оно низвело русское население на самый низший уровень самосохранения, гражданского безразличия и покорности власти. Я не вижу в стране идейных сил, способных как-то «наэлектризовать» широкие слои населения, возбудить их к гражданской активности. Новые поколения уже совращены сомнительными благами избавления от некоего коммунистического «тоталитаризма». Они уже ни за какую цену не откажутся от тех грошовых материальных, культурных и идейных «ценностей», которыми Запад наводнил Россию.
РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
Хрущевский период.Период после смерти Сталина и до свержения Хрущева по своей социальной сущности был переходным от состояния юности коммунизма к состоянию зрелости.
На короткое время на вершине власти возник Маленков, один из ближайших соратников Сталина. Сделал доклад по сталинскому образцу. Но материальное положение резко улучшилось. В магазинах появились заграничные вещи и продукты питания, Стали в изобилии показывать иностранные фильмы. Маленков скоро с позором «слетел». На его место пришел Хрущев. И потому начавшийся период оказался связанным с его именем.
Сталин умер. Но в стране ничто не изменилось как непосредственное следствие его смерти. Те изменения, которые происходили в стране, были независимы от Сталина и его смерти. Они начались при Сталине. Формальные преобразования высших органов власти еще при жизни Сталина нисколько не меняли существа власти. После смерти Сталина они были ликвидированы, была восстановлена прежняя структура высших органов власти, что тоже не изменило ничего по существу.
Сталин умер, но остались сталинисты и образ жизни, сложившийся при нем. А сталинисты – это не горстка высших партийных руководителей, а сотни тысяч (если не миллионы) начальников и начальничков на всех постах грандиозной системы власти, сотни тысяч активистов во всех учреждениях и предприятиях страны. Годы 1953–1956 превратились в годы ожесточенной борьбы с этим наследием Сталина. По форме это не была борьба, открыто направленная против сталинизма. Никакой определенной линии фронта и никакого четкого размежевания лагерей не было. Борьба проходила в форме бесчисленных стычек по мелочам – по поводу кандидатур в партийные и комсомольские бюро, назначения на должности, присвоения званий и т.п. Но по существу это была борьба против негативных явлений сталинского периода и сталинского режима. Вот некоторые особенности этой борьбы. Бывшие сталинисты все, за редким исключением, перекрасились в антисталинистов или по крайней мере перестали заявлять о себе как о сталинистах. Лишь немногие потеряли посты и власть или были понижены. Большинство осталось. Многие даже сделали дальнейшие успешные шаги в карьере. Эта борьба происходила главным образом как перерождение массы сталинистов в новую форму, соответствующую духу времени. Но происходило это под давлением массы антисталинистов, которые отчасти открыто стали проявлять свои прежние тайные настроения, но главным образом появились теперь, в новых условиях, когда исчезла острая опасность быть антисталинистом и когда роль борца против сталинизма становилась более или менее привлекательной. Это не значит, что эта роль не имела своих неприятных последствий. Но эти последствия уже не были такими, какими они могли быть ранее. Антисталинистское давление снизу становилось таким, что с ним нельзя уже было не считаться. Никакой четкой линии фронта в борьбе, повторяю, не было. Она была распылена на бесчисленное множество стычек по конкретным проблемам, каждая из которых по отдельности была пустяковой, но сумма которых составила проблему грандиозного исторического перелома. В этой борьбе порою бывшие сталинисты поступали как смелые критики отживших порядков, а антисталинисты выступали как реакционеры. Имела место мешанина слов, действий и настроений. Но в ней вырисовывалась определенная направленность, результировавшаяся потом в решениях XX съезда партии. Борьба шла внутри партийных организаций и органов власти и управления, что было не делом случая, а проявлением сущности самого социального строя, его структуры, роли упомянутых феноменов.
О том, насколько еще силен был сталинизм, говорил тот факт, что ближайшие соратники Сталина оставались на высотах власти. Сталина набальзамировали и положили в Мавзолее рядом с Лениным. Но уже ощущалось, что сталинизм изжил себя и потерял былую силу. Репрессии прекратились.
Десталинизация.Борьба, о которой я говорил, послужила основой и подготовкой хрущевского «переворота». Десталинизация страны началась еще до доклада Хрущева на XX съезде партии. Доклад Хрущева был итогом этой борьбы. Фактическая десталинизация страны произошла бы и без этого доклада и без решений XX съезда партии, произошла бы явочным порядком. Хрущев использовал фактически начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к власти, он, конечно, отчасти способствовал процессу десталинизации, а отчасти приложил усилия к тому, чтобы удержать его в определенных рамках. Ему не удалось до конца довести ни то, ни другое, что потом послужило одной из причин его падения. Десталинизация страны была сложным историческим процессом. И нелепо приписывать ее усилиям и воле одного человека с интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна. И тем более нелепо сравнивать роль Хрущева с ролью Горбачева. Хрущевский и горбачевский периоды имели противоположную социальную направленность. Хрущев осуществлял десталинизацию страны, приведшую к брежневизму. Горбачев осуществляет дебрежневизацию страны, ведущую к новой форме волюнтаризма сталинского типа.
Внешне хрущевский «переворот» выглядел так. Хрущев зачитал на XX съезде партии доклад, разоблачавший «отдельные ошибки периода культа личности». Доклад зачитали во всех партийных организациях. Никакого обсуждения не было. Просто предлагалось принять его к сведению. Одновременно всем партийным органам были даны инструкции, что делать. Убрали портреты, бюсты и памятники Сталина. Прекратили ссылки на него. Выбросили труп Сталина из Мавзолея. Сделали кое-какие послабления в культуре, особенно – в литературе и кино. Заменяли каких-то деятелей сталинского периода в руководстве. Стали предавать гласности кое-какие неприглядные факты прошлого. На Сталина начали сваливать вину за тяжелое положение в стране и за потери в ходе войны. Все эти и другие факты общеизвестны. Совокупность этих фактов и называют десталинизацией советского общества.
Что означала эта десталинизация по существу, с социологической точки зрения? Сталинизм исторический как определенная совокупность принципов организации деловой жизни страны, принципов управления и поддержания порядка и принципов идеологической обработки населения сыграл свою великую историческую роль и исчерпал себя. Он стал помехой для нормальной жизни страны и дальнейшей ее эволюции. В силу исторической инерции он еще сохранял свои позиции. Миллионы людей, которые были оплотом сталинизма, привыкли и не умели жить по-иному, сохраняли свои руководящие позиции и влияние во всех подразделениях общества. Вместе с тем в стране отчасти благодаря сталинизму и отчасти вопреки ему созрели силы и возможности его устранения. В годы войны и в послевоенные годы предприятия и учреждения страны уже во многом стали функционировать не по-сталински. Благодаря культурной революции изменился человеческий материал. И потери в войне не остановили этот процесс. В массах населения назрела потребность жить иначе, назрел протест против сталинских методов, ставших бессмысленными. В сфере управления обществом сложился государственный чиновничий аппарат, который стал играть более важную роль сравнительно с аппаратом сталинского народовластия и сделал последний излишним. В сфере идеологии сталинский уровень идеологии перестал соответствовать интеллектуальному уровню населения и его настроениям. В стране выросли огромные кадры идеологически подготовленных людей, которым сталинские идеологи казались примитивными и мешали делать то же дело лучше, чем раньше. Десталинизация страны происходила вопреки всему и несмотря ни на что, происходила объективно, явочным порядком. Происходила как естественный процесс созревания, роста, усложнения, дифференциации социального организма. Так что хрущевский «переворот» означал приведение официального состояния общества в соответствие с его фактическими тенденциями и возможностями.
Хрущевский переворот имел успех лишь в той мере, в какой он был официальным признанием того, что уже складывалось фактически. Он имел успех лишь в той мере, в какой нес облегчение и улучшение условий жизни широким массам населения. Он был прежде всего в интересах сложившегося к тому времени мощнейшего слоя руководящих работников всех сортов и уровней (начальников и чиновников), которые стремились сделать свое положение стабильным, обезопасить себя от правящей сталинской мафии, опиравшейся на органы государственной безопасности и массовые репрессии, и от мафий такого рода на всех уровнях социальной иерархии. Этот правящий слой больше всех был подвержен произволу народовластия. Он стал господствующим фактически и хотел иметь личные гарантии своего привилегированного положения.
При Хрущеве, как известно, из лагерей были выпущены и реабилитированы миллионы жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.
Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее источником.
Фактическую десталинизацию советского общества осуществили не те, кто был в Гулаге, а те, кто в нем не были и даже не очень-то пострадали от сталинизма. Антисталинистское движение зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту грандиозную борьбу.
Хрущевский «переворот» произошел прежде всего в интересах тех, кто не был в Гулаге, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных. «Освободители» думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали «либералы». Они бросились устраивать свои делишки, стремясь получше устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги, которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность и даже добрались до высот власти при Горбачеве. Поскольку эта оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она была особенно омерзительной.