Текст книги "Хомодром: политические бега"
Автор книги: Александр Розов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Ффф! Опять ты успела. Почему?
– Потому, что три раза в день делаю физзарядку, по инструкции. А тебе лень, да.
– Да, – со вздохом, подтвердила Йи, – Но на охоте я успеваю быстрее, вот!
– Девушки, хватит хулиганить, – вмешался Рон, – У нас, типа, работа, не так ли?
Дверь распахнулась и в помещение влетела пара фигур, завернутых в дождевики. Разумеется, это были Ринго и Екико. В течение следующих нескольких секунд, они затискали Марвина до полного изумления. В командной рубке звучали возгласы «Атауро!» «Жако!», «Оекуси!» и «Дили!».
– По ходу, представлять вас друг другу не надо, – констатировал Рон.
– Еще бы! – фыркнула Екико.
– Типа, виделись в марте, – весело уточнил Ринго.
– Тогда, – продолжил лидер партнерства, – давайте по-быстрому ознакомим коллегу Марвина с нашей перспективной темой. Я имею в виду, летающие субмарины.
– Боевые или цивильные? – спросил мастер-пилот.
– Боевые, – сказала Пума.
Марвин медленно покачал головой.
– Не хочу вас расстраивать, ребята, но это глухая тема. Этим начали заниматься в Советском Союзе, более ста лет назад. Во Вторую мировую войну, этим заразились германцы и японцы, а в Первую холодную войну – янки. Янки сделали две модели летающей субмарины в 60-е годы прошлого века, но это было даже не смешно. Их показали на выставках по одному разу, и передали в музей технического абсурда.
– Но цивильные летающие субмарины перспективны, ты согласен? – спросил Рон.
– Да. Но это другое. Я тебе объяснял по e-mail, еще из Африки, в мае. Ты помнишь?
– Конечно, помню. И тогда я с тобой согласился. Но в июне ситуация изменилась.
– Что изменилось, Рон? Закон Архимеда пошел на фиг вместе с прочей физикой?
– Нет, Сиггэ. Но индусы, фирма «Bharati», провели натурные тесты прототипа.
– Деза, – лаконично отозвался мастер-пилот.
– Я видела, – так же лаконично возразила ему Йи.
– Где?
– На Никобарах.
– Каким ветром тебя туда занесло? – удивился Марвин.
Йи решительно покрутила головой.
– Не ветром. Проще. На Каморту, это Центральные Никобары, летает ланкийская авиакомпания «Mixin». Со Шри-Ланки, из Негомбо за два с половиной часа или с Таиланда, из Пхукета, за час. Это понятно. А до Пхукета с Палау, из Ореора летает суборбитальный «Meganesia Starcraft» за час, или транзитный «Kiribati Concorde» с Баирики, за два часа. Мы летаем на «Kiribati Concorde», через Пхукет, потому что критерий цена – скорость. Это правильный критерий из экономической книжки, по которой я учусь в дистанционной базовой школе для взрослых.
– Так-так-так, – быстро проговорил Марвин, – Авиакомпания «Mixin», Шри-Ланка. Негомбо. Она принадлежит Адэ Нгакве, точно?
– Нет, его младшей дочке и ее hoakane, – поправила Пума, – Он им подарил, да!
– Это детали, – резонно заметил мастер-пилот, – Суть в том, что Нгакве чем-то помог индийскому правительству, а они разрешили ему полеты на Никобары. Я правильно понял, что там где-то рядом полигон «Bharati Naval Group»?
– На островках Тилланчонк, – ответил Рон, – 20 миль к северо-востоку от Каморты.
– Есть специальное доисторическое проа, чтобы доплывать, – гордо добавила Йи.
Сиггэ Марвин хлопнул себя по колену.
– Я врубился! Ты притворяешься андаманско-никобарской туземкой!
– Почему притворяюсь? – почти обиженно возразила она, – Татутату и дйерева это одинаково. Только они говорят так: «mn-o-dange-k», а мы так «m-oa-daang-ii».
– Что это значит? – спросил он, пытаясь разобраться в певуче-щебечущих фонемах.
– Это значит: «моя голова». Но нас от них никакой антропол не отличит.
– Хэх… Антрополог или Интерпол?
– И тот, и другой, – с непоколебимой уверенностью ответила девушка.
– Так-так-так… А заказчик этого шпионажа, видимо, Адэ Нгакве?
Рон широко улыбнулся и утвердительно кивнул.
– Он и Рамбори Сенджорао, мадагаскарец, faakane его старшей дочки, Мчолэ.
– Ты думаешь, что служба собственной безопасности «Bharati Naval Group» этого не заметит? – с сомнением в голосе, спросил Марвин.
– ССБ знает, что за их полигоном шпионят, – ответил экс-коммандос, – Шпионим не только мы. Вокруг вертятся китайцы, янки, австралийцы, и наше родное INDEMI, и каждый норовит сунуть свой длинный нос. Но наш метод совершенно иной, и это позволяет рассчитывать, что нас они заметят в последнюю очередь.
– Может, и так. Но, тем не менее, когда-нибудь они заметят.
– Ну, и что? Это обычная практика. Заметят – будем как-то договариваться. Между прочим, если у нас появятся собственные разработки по ныряющим флаерам или летающим субмаринам, то найти общий язык с «Bharati» будет не так сложно.
– Ага… – проворчал Марвин, – кажется, я догнал твою ветвистую идею.
– Попробуй, изложи, – подзадорил Рон.
Мастер-пилот закурил сигарету и медленно проговорил.
– По ходу, так. Нгакве платит нам деньги за шпионаж и анализ той info, которую мы вытащили с Никобар. Мы бросаем часть этих денег и что-то из добытой info в свой проект. В цивильную ныряющую флайку, которая по-любому перспективна. Когда индусы хватают нас за жопу, мы предлагаем им разойтись без скандала, и делимся проектом нашей флайки. Мы можем получить еще денег с Нгакве за то, что замнем скандал и индусы не прищемят хвост его авиакомпании «Mixin». Кроме того, мы получаем неформальные рабочие отношения с «Bharati», а это дорогого стоит.
– Хэй, Сиггэ, – воскликнула Екико, – у тебя классно варит мозг!
– Просто кое-какие наблюдения, – ответил он, – Я наблюдал, как ребята Адэ Нгакве похожим методом влезали в тему янки по трансафриканской радарной системе.
– Это когда такое было? – спросил Рон.
– Совсем недавно, между войнами за Восточное Конго и за Виктория-Нил. В ходе бомбардировки Цеку-Рунди, эта радарная система янки была для нас как волшебная палочка. Мы работали по целям, как в тире, провалиться мне сквозь небо!
Ринго хмыкнул и почесал в затылке.
– Хэй, бро, к вопросу о провале сквозь небо. Мы на прошлой неделе купили KIT-комплекты и собрали две флайки той модели, про которую ты черкнул Рону. Нам понравилась цена, и простота сборки. Но… Ты уверен, что на этом можно летать?
– Вы про ту крышу для сарая? – спросила Пума.
– Планеры с такой конфигурацией, – сказал Марвин, – летают с 1950-х годов, А такая электромоторная модель «Flying-Squirrel» производится в разных версиях уже 20 лет.
– Ну… – Пума задумалась, – Я, конечно, не авиа-инженер, но, это не очень похоже на белку-летягу, и слишком похоже на крышу для сарая.
– Нет, это похоже на черепаху! – возразила Екико.
– Квадратных черепах не бывает, – отрезала Пума.
– Теперь – бывает! Представь: черепаха решила стать белкой летягой и…
– Я не курю столько ганджубаса, чтобы это представить, нет!
– Это все предрассудки, – констатировал мастер-пилот, – Рон, давай я взлечу?
– Что? Сейчас, в такой дождь, и на такой херне?
– Ребята, это не херня, а «Flying-Squirrel», а вот дождь, как раз херня!
– Значит, так, – сказал экс-коммандос, – Я позвоню Штаубе, и узнаю его мнение.
– Герхарду Штаубе? – уточнил Марвин, – Ты с ним хорошо знаком?
– Мы дружим семьями, да, – пояснила Пума.
Рон, тем временем, уже поднес трубку к уху.
– Aloha, Герх. Я тебя не оторвал от… Ясно. У меня короткий вопрос. Ты знаешь такую машинку: «Flying-Squirrel»?... И что?.. Вот как? А на вид не скажешь… Наш новый партнер решил выполнить тест-драйв на этой штуке, а сейчас дождь… Видимость 300 метров, ветер 5 метров в секунду… Поплавковая… Волна в заливе около полметра… Думаешь, нормально?.. А дождь?.. Я понял. Mauru-roa oe.
– Что сказал Герх? – спросила Пума.
– Сказал, что Сиггэ прав. Только надо еще раз проверить механику перед вылетом.
– Я всегда проверяю, – сообщил Марвин, – Так ты разрешаешь тестовый круг?
– Разрешаю, – со вздохом сказал экс-коммандос.
…
… Четырехугольная пластиковая флайка на двух надувных поплавках прокатилась по воде, подпрыгнула, и начала лениво набирать высоту. Пятерка партнеров «TeKe-Toys» следила за ее полетом со смотрового мостика на крыше командного пункта, под стеклянным колпаком.
– Этот парень просто монстр, – заметил Ринго.
– То, что надо, – высказалась Екико.
– Мне он сразу понравился, – сообщил Рон.
– Больше всего он понравился мне, – уточнила Йи.
– Ну, еще бы! – Рон потрепал ее по затылку.
– Как ты его склеила? – напрямик поинтересовалась Пума.
– Очень просто. Он сидел грустный, около разбитого самолета, в середине болота Эсколкуар. Я увезла его домой и накормила. Это самый правильный способ, чтобы мужчина остался у тебя жить. Надо только увеличить мой коттедж. Мы придумали способ, как. Сегодня купим всякие штуки и сделаем. Сиггэ сказал: это быстро.
Екико удивленно присвистнула.
– Вы что, вот так сразу будете вместе жить?
– Да, – ответила татутату, – Зачем Сиггэ жить в другом месте, если у меня хорошо?
– Ого! – воскликнул Ринго, продолжая наблюдать за полетом Марвина – Этот монстр уговорил тебя перестроить твой чисто-традиционный коттедж? Как ему удалось?
– Если мужчина очень нравится, – ответила она, – То ему иногда уступаешь.
Мастер-пилот завершил тестовый круг на высоте сто метров и безупречно посадил «Facetmobile-Q» на воду, подогнав его точно в просвет между парными пирсами командного пункта. Пума талантливо имитировала звук полета толстого шмеля, и торжественно объявила.
– Я начинаю верить, что он научит эту мансарду от сарая нырять.
– Черепаху, – сказала Екико, – Главное, чтобы он научил ее еще и выныривать.
– Эти фокусы я разрешу только в беспилотном режиме, – сообщил Рон, – Пока я не удостоверюсь, что все трижды ОК, нырять с пилотом эта херня не будет.
На смотровой мостик ввалился Марвин в насквозь мокрой униформе.
– …Короче, так. Мне понадобится маленький ангар, кое-какая механизация и трое толковых ребят, которые имели дело с мото-техникой. Ровно через месяц я покажу работающий беспилотный прототип. И еще мне нужно кое-какое дополнительное оборудование и электроника для обучения тех пилотов, которые без школьного образования. Я знаю, где что купить, если всех устроит смета.
– Бро, – произнесла Пума, – Я от тебя балдею, да!
…
11. Французы, канаки и негры. Кое-что о колдовстве.
Дата/Время: 10.07.24 года Хартии.
Туамоту. Атолл Фангатауфа
=======================================
Атолл Фангатауфа расположен менее, чем в двадцати милях к югу от Муруроа и представляет невысокий, частично погружающийся на приливе рифовый барьер, имеющий форму кривого квадрата со стороной 3 мили. Значимыми участками суши являются верхушка восточной стены барьера – плоский мол 150 метров шириной и пятисотметровый островок Тауфа в северо-западном углу. Этот островок похож на толстый серп Луны, начавшей убывать. Центр островка покрыт маленькой рощей панданусов, а большая часть представляет собой пляж из неправдоподобно-белого кораллового песка. С восточной части пляжа, обращенной к лагуне, открывается великолепный вид на Мэйн-Гейт – узкий судоходный канал, рассекающий северный барьер атолла. В сотне метров от пляжа, в лагуне, на глубине человеческого роста, находится маленькое плато с изумительным ландшафтом из живых кораллов.
Никто не знает, то ли лагуна Тауфа всегда была так богата экзотической подводной жизнью, то ли это отдаленные последствие мутагенного действия двухсот ядерных взрывов, проведенных тут ВС Франции в 1966-68 годах по программе «Canopus». Нынешний проект «Caravella» практически не затронул островок. Алюминиевые платформы – фундаменты на ножках, и размещенная на них инфраструктура: АЭС, аэродром, морской терминал и бытовые модули, были построены в лагуне вдоль восточного барьера 20 лет назад, когда здесь работала каторжная тюрьма, а позже –опорный пункт морского патруля. Островок Тауфа использовался для размещения контрактного персонала и в те послереволюционные времена, и теперь, в проекте «Caravella» – когда возникла необходимость в достройке инфраструктуры.
Ранним вечером, как обычно после основной смены, примерно полсотни здешних контрактников (из почти двух сотен) собрались на восточном пляже островка, чтобы понырять, поймать и приготовить что-нибудь вкусное, перекусить, поболтать за чаем, поиграть в мяч, поплясать – короче: с толком побездельничать в хорошей компании. Большинство персонала составляли разнорабочие-конголезцы, бежавшие с родины в конце апреля, под влиянием слухов о зверствах армии зулу, вторгшейся в северо-восточное Конго. Каким образом они добрались до Туамоту (практически, на противоположную точку Земного шара), без гроша в кармане, без представления о географии, и без знания языка – не вполне понятно. Скорее всего, сыграла роль африканская воля к жизни во что бы то ни стало. Так или иначе, эти молодые люди угодили в меганезийский фильтрационный лагерь, были признаны «допустимыми хабитантами», и получили временную работу на Фангатауфа (где, вследствие сжатия графика «Каравеллы», возник дефицит рабочих рук)… Деревенские конголезцы из глубинки на современном постиндустриальном объекте – этим сможет управлять не каждый менеджер. Тут пригодился африканский опыт инженера Оскэ Этено, и особые знания его vahine Флер Хок-Карпини. Оскэ, Флер, и двое французов – Гастон Дюги и Доминика Лескамп – входили в немногочисленную высококвалифицированную часть контрактного персонала. А примерно через час им предстояло принять пополнение из двоих тиморцев: Эсао и Стэли Дарэ, операторов мобильно-погрузочных машин…
Гастон выразил определенные сомнения в достаточности 100-дневных курсов соц-тиморской школы рабочей молодежи для выполнения подобной работы на таком ответственном объекте, и сейчас выслушивал возражения инженера Этено.
– Ты, Гастон, у себя дома привык к работникам, которых не столько учили, сколько обтесывали под еврокультурный стандарт. На это и тратились два – три года. А на обучение профессии, как таковой – те же сто дней, если не меньше.
– Ты, Оскэ, опять ругаешь Европу, – проворчал француз, – Это не ответ по существу.
– ОК. Отвечаю по существу. У тебя есть претензии к работе моих негров?
– Знаете, – вмешалась Доминика, – Я не хотела трогать эту тему, но больше не могу! Давайте называть рабочих как-нибудь иначе. Выражение «мои негры» это как-то…
– ОК. Пусть будет: «наши негры», – перебил он, – Есть ли претензии к их работе?
Доминика всплеснула руками.
– Оскэ! Ты понимаешь, что это выражение унижает и рабочих, и тебя, и всех нас.
– Это чем же оно унижает? – удивился меганезиец.
– Так называли африканцев плантаторы-рабовладельцы, – пояснила она.
– Ну, ваще! – искренне удивился он, – Прикинь, Доми, у нас в стране последнего рабовладельца-плантатора поставили к стенке еще до моего рождения!
– Это в базисной Меганезии, – заметила Флер, – А на Западных Территориях их расстреливали по мере расширения Конфедерации.
– Да, – согласился Оскэ, – Но я, по-любому, видел рабовладельцев только в кино.
– Все равно, это унизительно, – сказала француженка.
Оскэ вздохнул, покрутил головой, и сложив ладони рупором, крикнул:
– Нгуту! Иди сюда, ОК?
– ОК, босс, – отозвался рослый молодой банту, одетый в своеобразную набедренную повязку из трех пластиковых карманов на ярком шнурке и, сделав несколько шагов оказался около них, – …Чего надо, босс? Или просто так?
– Типа, спросить, – ответил Оскэ, – Доми думает, что нельзя говорить: «мои негры», Спрашиваю: как ты думаешь, Нгуту?
– У! – произнес чернокожий парень, опускаясь на корточки, – Я думать так: миз Доми боится, что приходить злой колдун, как в Европа. Там если ты говорить «мое», то злой колдун говорить igbekela и все это отбирать. Он называться: адвокат. Но тут нет такой колдун. Можно говорить «мое», никто не отбирать.
– Адвокат? – недоуменно переспросила Доминика.
Нгуту звонко хлопнул себя по бедрам от удивления, и выпучил глаза.
– Миз Доми жить Европа и не знать адвокат? У! Это такой человек, ходить в галстук, говорить с полисмен и отбирать все, что твое. Дом отбирать. Машина тоже отбирать. Совсем все, да! И ты стать нищий. Но тут нет адвокат. Я сказать правда, босс Оскэ?
– Верно, Нгуту, – Оскэ кивнул, – В Меганезии нет адвокатов. Мы их выгнали, когда сделали Алюминиевую революцию.
– Правильно, да! – обрадовался Нгуту, и повернулся к Флер. – Можно просить один маленький дело? Очень надо помогать.
– Что случилось? – спросила меганезийка.
– Я немного побить моя женщина. Она обижаться.
Флер вздохнула и побарабанила пальцами по колену.
– Опять? О, Мауи и Пеле, держащие мир! Ты же взрослый, умный парень!
– Я приходить с работа, хотеть кушать, а нет, – объяснил он.
– Слушай сюда! – объявила Флер, – Если твоя женщина не приготовила тебе обед, то возможны три варианта. Или она тоже работала и не успела. Или она устала, легла отдохнуть и, опять-таки не успела. Или ты с ней не внимателен, и она не захотела. В любом варианте, ты сам виноват. Ты согласен?
– У-у… – растерянно ответил он.
– …В таком случае, – продолжала она, – попытка силового решения проблемы была ошибкой с твоей стороны. Тебе надо подарить ей подарок, чтобы она поняла, что ты понял. Но, чтобы она вообще стала с тобой разговаривать после такого ошибочного действия, придется применить магию. Встань и повернись пузом к солнцу…
Молодой банту выпрямился и развернулся лицом к западу, где солнечный диск уже приближался к линии прибоя на дальнем краю пляжа. Флер порылась в валяющейся рядом с ней на песке рабочей сумке, нашла там ядовито-зеленый люминесцентный маркер, подошла к парню и, подумав немного, начала рисовать на его коже.
Примерно через пять минут на груди и животе Нгуту красовалась композиция из огромного цветка подсолнечника с трогательным смайликом в центре, и силуэта несколько сонной кошки, прижавшейся к стеблю, обхватив его лапкой.
– Вот так! – заключила она, – После заката, но не раньше, иди к своей женщине. Она увидит эту светящуюся картинку, ей станет весело, а дальше как-нибудь постарайся создать ей совсем хорошее настроение. Это понятно?.. Ага. Вижу, что, понятно. И не забудь подарить ей подарок. Завтра же! Такое условие магии. Это тоже понятно?
– Ага! Maururoa, Флер! Я идти, ждать закат. Да!
Флер проводила взглядом быстро удаляющегося парня и фыркнула.
– Обормот! Прикинь, Ежик, он старше тебя, а таких простых вещей не знает.
– По ходу, он в школе не учился, вот и не знает, – ответил Оскэ, – Не он один, как ты, наверное, уже заметила... А что была за тема?… Вспомнил. Доми рассказывала про плантаторов-рабовладельцев. Но я так и не понял, как эта проблема касается меня.
– Никак, – ответила француженка, – Я зря перенесла сюда этот европейский штамп.
Оскэ махнул рукой, улыбнулся и вытащил из пачки сигарету и посоветовал:
– Не морочь себе голову, Доми. Просто у нас другая культура... Гастон, ты так и не ответил: есть ли претензии к работе моих негров?
– Претензий нет, но есть беспокойство. Они работают, не зная элементарных вещей. Просто копируют действия, которые ты, или еще кто-то из спецов, им показал. Как обезьяны, прошу прощения за неполиткорректную аналогию.
– Насрать на политкорректность, – сказала Флер, – и, по ходу, слово «как» – лишнее. Человек – это один из видов обезьян. Биологический факт. И человек, как и любая обезьяна, учится что-либо делать, в основном, путем подражания и фиксации тех коротких пояснений, которыми сопровождается работа в присутствии ученика. Это социально-психологический факт. В европейских школах 12 тысяч учебных часов в течение дюжины лет учебы, только 2 тысячи часов тратится на обучение чему-то, потенциально полезному для личной практики, включая работу. Остальные 10 тысяч часов – промывание мозгов. Это политический факт. В личной практической жизни европеец использует меньше четверти полученных в школе потенциально-полезных знаний. Это статистический факт. В остатке: 500 часов полезной информации. Это соответствует 85 учебным дням. У Эсао и Стэли по 100 учебных дней. Более, чем достаточно, чтобы работать квалифицированным оператором. Это я, как бы, вернула разговор к исходной проблеме…
Гастон задумчиво помассировал виски кончиками пальцев.
– Ты так же категорична, как твоя младшая сестра. Наверное, это у вас в генах.
– Если я в чем-то не права, то опровергни по существу, – предложила Флер.
– По существу, – сказал он, – твоя позиция базируется не на логике, а на априорном отрицании ценности классической европейской культуры, и я сейчас попробую это доказать.
– Решаемая задача, – весело предположил Оскэ, – Наука в университетах Франции началась с поиска доказательства, что у мухи восемь ног. Говорят, все началось с неправильного перевода Аристотеля, а Аристотель ведь не мог ошибаться.
– Это входило в курс софистики, – ответил Гастон, – а я сейчас говорю о корректном доказательстве, без трюков с компонентами силлогизмов.
– Мы превращаемся в одно большое ухо, – сказала Флер.
– Наоборот, я бы предпочел, чтобы мои аргументы оспаривались сразу, если они покажутся вам сомнительными. Итак, я начну с простой вещи. С отношений «свой – чужой» в человеческом обществе, начиная с первобытных времен. Как известно, в архаичных культурах, людьми считаются только соплеменники, а чужаки это, по определению, не люди. С ними можно делать что угодно. Например, на них можно охотиться, как на дичь, для добычи мяса и шкур. Понадобился путь в несколько тысячелетий, чтобы цивилизация преобразовала религию, а религия преобразовала обычаи так, чтобы человек… Любой человек… Стал восприниматься как высшая ценность. Такое представление о человеке невозможно без своего фундамента, без религии и религиозной морали, без корней культуры. Современный гражданский гуманизм неявно опирается на этот фундамент. Теперь – внимание: если какому-то тоталитарному режиму требуется отбросить гуманизм, то это делается не прямо, а кружным путем, через возбуждение ненависти к фундаменту и его разрушение.
Пока произносилась эта тирада, Оскэ Этено успел закурить сигарету, и сейчас, дождавшись паузы, поинтересовался.
– А можно конкретнее, док Гастон? Что это за архаичная культура охотников за человеческим мясом и шкурой? Что за религия и мораль, которая, как ты сказал, прекратила эту экзотическую охотничью практику? И что за тоталитарный режим, который разрушил тот фундамент, на котором держался гуманизм?
– Гм. Я полагал, Оскэ, что это общеизвестно. Я думаю, ты не будешь отрицать, что в Новой Гвинее каннибализм существовал до недавнего времени.
– Да. Существовал. Он распространился в связи с голодом, совпавшим с массовым прибытием европейцев в конце XIX века. Миклухо-Маклай, долго живший в Новой Гвинее за десять лет до европейской колонизации, вовсе не пишет о каннибализме. Получается, что каннибализм там импортный, европейский. Так же, как в Южной Америке, где людоедство начали практиковать конкистадоры. И в Африке...
– А до европейцев все были белые и пушистые, – иронично перебила Доминика.
– Разумеется, нет, – ответил меганезийский инженер, – Но на людей, как на дичь, не охотились, за исключением периодов голода. При голоде людоедство возникает где угодно. Во время ваших войн, в Европе людей запросто ели. А в остальное время существовал довольно редкий религиозный каннибализм. Сейчас в посткультурных странах он исчез, а в условно-западном мире сохранился, но, в основном, с заменой человеческого мяса специальным муляжом. Это называется: «Eucharist».
Гастон Дюги, покачал головой и вздохнул.
– Тяжело иметь дело с историей. Ее перетолковывают все, кому не лень. Я, конечно, оценил намек на людоедский подтекст в христианском причастии, но это далеко не главное в христианстве. Под религией, лежащей в основе гуманизма, я имел в виду, разумеется, христианство. Но прошу тебя, не надо вспоминать эпоху инквизиции и сожжение Джордано Бруно. Я сейчас говорю о христианстве нового времени, после Ренессанса, и после значительных успехов Реформации в XVII веке.
– Мировые войны, – заметила Флер, – были после XVII века.
– Мировые войны, – ответил он, – Это как раз результат той атаки на христианский фундамент гуманизма. Я с этого начал. Режимы с тоталитарными устремлениями, в начале, инициировали массовые сомнения в христианском взгляде на человека. Не случайно эпоха мировых войн совпала с первой волной атеизма.
– Ты веришь в христианского бога? – с сомнением в голосе, спросила Флер.
– Нет, – Гастон покачал головой,– Я индифферентно отношусь к религиозной вере. Я сейчас говорю не о религиозных, а именно о социальных ценностях христианства.
– Каких ценностях? – спросила она, – Ты можешь сформулировать?
– Если в общем виде, – сказал он, – то каждый человек, независимо от расы, пола, убеждений, богатства, обладает некими правами, просто потому, что он является человеком. Более подробно это изложено во Всеобщей декларации ООН. …
Флер вытянула губы и реалистично изобразила звук лопающегося пузыря.
– Прикинь, док Гастон, я знаю из этой декларации только одну статью, 29-ю. Там написано главное: человек обязан подчиняться требованиям морали и какого-то мифического общего благосостояния. Ни эта мораль, ни это благосостояние, нигде формально не описаны, и толкуются оффи как угодно. Все остальные статьи этой декларации не имеет никакого значения.
– Иначе и быть не могло, – добавил Оскэ, – Эта ваша декларация произошла от евро-христианских абстрактных рассуждений про душу, рай и всю прочую фигню, и она осталась абстракцией, чем-то написанным понарошку, как в том ритуале «Eucharist» понарошку едят человека, а в реальности – булку. Это такая игра для взрослых.
– Типа воровского казино, – уточнила Флер, – Карты сдает всегда одна и та же группа шулеров, а доверчивые ротозеи проигрывают деньги, здоровье и жизнь.
Доминика грустно улыбнулась.
– Критиковать и подозревать в жульничестве – проще всего, однако, при всех своих недостатках, ООН, хотя бы, стремится продвинуть какие-то гуманные стандарты.
– Deja vu, – ответил Оскэ, – Примерно полторы тысячи лет назад римская церковная католическая корпорация тоже, типа, стала продвигать гуманные стандарты в стиле «люди, любите друг друга» и «все люди – братья». Вот под эти мантры, она хапнула власть во всей Европе и еще в нескольких кусках мира, и потом тысячу лет топтала жителей, как хотела. Знаешь, Доми, такие карточные фокусы дважды не проходят.
– Позвольте мне, все же, вернуться к моей аргументации, – вмешался доктор Дюги.
– Да, конечно, – согласился Оскэ.
Французский эксперт помолчал несколько секунд, а затем произнес:
– Надеюсь, что вы спокойно воспримете то, что я сейчас скажу…
– Мы, вроде, не очень нервные, – несколько удивленно заметила Флер.
– …Так вот, – продолжил он, – нападая на христианские корни еврокультуры, на христианский гуманизм и на принципы ООН, вы совершенно забываете, что ваша культура Tiki, и ваша Великая Хартия происходят из того же евро-христианского источника. Я читал вашего историка Обо Ван Хорна. Там описана реальная, а не мифическая схема происхождения Tiki.
Оскэ и Флер и переглянулись и синхронно пожали плечами.
– Нам, канакам, – сказал Оскэ, – нечего стыдиться своей истории. Поэтому, у нас нет политкорректности, ни к другим, ни к себе. Все верно. Культуру Tiki придумал мэтр Оливье Бриак, шоумен из парижского кабаре «Moulin Rouge», когда решил заняться туристическим бизнесом на Муреа и Таити, полвека назад. So what? Культура вашей Франции точно так же выдумана. Ваш Хлодвиг Меровинг и наш Мауна Оро имеют одинаково мало общего со своими историческими прототипами. У вас принято это скрывать, как бы, ради мнимой достоверности корней культуры, и вам приходится промывать мозги каждому следующему поколению, а мы смотрим на вещи реально. Поэтому, мы экономим время. Наше среднее образование занимает 7 лет, а не 12, а техническое обучение – сто дней, а не восемьсот. Это к тому, с чего мы начали.
– Интересная концепция, – спокойно констатировал доктор Дюги, – и одновременно признание того, что я прав, не так ли?
– Нет, док, не так. Тот парижский шоумен придумал Tiki не как идеологическую реинкарнацию евро-христианской культуры, а наоборот, как радикальное и даже эпатажное отрицание этой гнилушки, которая к тому времени задолбала уже всех вменяемых людей, и в Европе, и в Америке, и где угодно. Мэтр Бриак отлично умел улавливать и реализовывать мечты своей аудитории. Конкретно, эта мечта удалась настолько хорошо, что даже сумела себя защитить… В отличие, кстати, от насквозь лживой евро-христианской культуры, которая вынуждена приглашать ландскнехтов, чтобы защититься от своей сестры-близнеца, исламской культуры. Я ответил?
Доминика фыркнула и ехидно заметила:
– Культура субъектов вроде Чоро Ндунти, Адэ Нгакве или Ним Гока, тебе, видимо, симпатичнее.
– Она, не то, чтобы симпатичнее, – сказала Флер, – Она просто честнее, и поэтому она жизнеспособнее. Она не пытается запихнуть людей в виртуальный мир, в идиотскую матрицу, где доброе ООН внушает благодарному человечеству братскую любовь, а отдельные злые дядьки в какой-нибудь Бирме, Колумбии или Конго являются просто досадным исключением из общей шоколадной картины с марципановой виньеткой.
– Обидно… – Доминика вздохнула, – К началу века мы дали Французской Полинезии всеобщую грамотность и западноевропейское качество жизни. И вот, благодарность.
Флер улыбнулась и быстрым легким движением погладила француженку по плечу.
– Если эти «мы» – такие люди, как ты, или Гастон, то все верно. Но не путай себя и Гастона со всякими оффи, миссионерами и интеллигентами. К таким, как вы – одно отношение. С такими, как они – другой разговор. Очень короткий. Разве ты этого не заметила? Мне кажется, очень трудно не заметить.
– У вас тут все поставлено с ног на голову, – растеряно проворчала Доминика.
– Нет, у нас все с головы на ноги, – возразила меганезийка.
– Упс!.. – произнес Оскэ, старательно к чему-то прислушиваясь.
– Ффф… – выдохнула Флер.
Над темным океаном все громче звучала «Марсельеза».
Мы, французы, возмущены!
Для нас нет сомнений!
Эти хотят вернуть нас
Назад в рабство!
К оружию, граждане!
Формируйте батальоны!
Марш, марш!
Зальем их нечистой кровью
Наши поля!
Доминика тряхнула головой. У нее мелькнула мысль, что она спит, и она честно (но безрезультатно) попыталась проснуться.
– Черт… Что это значит?
– Это ваш национальный гимн, – сообщил Оскэ, – Кстати, очень классный! Вот это, я понимаю, позитивная культура, а не всякий там евро-христианский гуманизм.
– Если ты про источник, – добавила Флер, – то он вот. Видишь, проблесковый маячок, примерно на ладонь ниже видимой Луны, движется слева направо. 20 фунтов против селедочного хвоста: это Эсао и Стэли летят на ком-то из элаусестерцев.
– Классический ночной лэндинг в полтора витка спирали, – заметил Оскэ, – а аудио-динамик они, по ходу, врубили на полные триста ватт…
