Текст книги "Технопарк юрского периода. Загадки эволюции"

Автор книги: Александр Гангус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Нечто аналогичное могло происходить в прошлом, и не раз. Виновник вымирания мог сказать «а» в совершенно иную эпоху, а «6» –  вырождение, угасание, а затем вымирание меловых животных –  стало возможным лишь тогда, когда для действия «а» созрели подходящие условия –  геологические, климатические или биологические. Самые разные процессы, начавшиеся в разное время, скрестившись случайно в одной точке – в конце мела, ударили по царям трех стихий – моря, суши и воздуха. Возможно, дальше линии этих неведомых процессов вновь разошлись, но возрождение, например, новое развитие летающих и гигантских ящеров из мелочи, оставшейся в живых, было невозможно: их место заняли другие. В этом случае разгадка тайны мелового вымирания –  дело не скорое...

Что-то вроде грандиозных биогеоценозов, перекинутых между разными временами и эпохами, –  хронобиогеоценозов – действует в толще геологической истории. И каждое существо из мириад существ во всей этой толще состоит в незримой и жизненно важной связи с природой и климатами всех предшествующих эпох, с другими существами из невообразимо далекого прошлого. И динозавр –  наш брат, мы одной крови, у нас похожие радости и беды, но ему не повезло...

Мел и геологическое будущее

Странное время –  мел. Он не был сухим: от него не осталось залежей солей, этих верных признаков аридного, как говорят географы (сухого и жаркого), климата. Он не был беден растениями. Климат в мелу был просто роскошный: теплый, в меру влажный. Но гигантский меловой период, длившийся восемьдесят миллионов лет, оставил нам очень мало (в десятки раз меньше, чем пермокарбон или третичный период) залежей каменного угля. Возможно, это объясняется геолого-географическими причинами: в мелу было мало болот и мелких пресных озер, в которых идет первый этап угленакопления –  образование торфа.

И тем не менее именно здесь нам придется поговорить об угле, который откладывался в перми, карбоне и третичном периоде. И еще о геологическом будущем.

Геологическое будущее. Есть ли нам до него дело? Такая постановка вопроса в наше время может вызвать только возмущение. XIX век, хищнический век пара и электричества, давно позади, и сейчас мы все конечно же непрерывно думаем, как бы не оставить потомкам отравленных рек и океанов, истощенных почв, лесов, недр. Правда, раздумья наши не очень сильно мешают нам пока делать и то и другое травить и истощать.

Мы думаем. Например, считаем и пересчитываем запасы горючих ископаемых, и у нас получается, что скоро, то ли ,через пару десятков лет, то ли еще через сто лет, их станет катастрофически не хватать, а потом и вовсе придется переходить на ядерную энергетику, от которой, после Чернобыля, земляне отнюдь не в восторге.

И вот, оказывается, думали мы вовсе не о том: проблемы последней тонны угля не существует! На этом стоит остановиться, чтобы показать, что важно не только думать, но думать в квадрате, то есть думать о том, как думать о будущем. С.М. Григорьев, видный специалист в области химии и геологии горючих ископаемых, оценил мировые запасы ископаемых в 24,5 X 10¹⁴ тонн «условного топлива» (то есть некоего среднего топлива, не разделенного на угли разной калорийности, нефть, газ, сланцы и т.д.). Основная часть этой массы углерода и углеводородов – результат деятельности растений, которые, используя свет солнца, миллионы лет перерабатывали углекислоту (с водой) в углерод и кислород. Не нужно, конечно, думать, что растения при фотосинтезе буквально разлагают углекислый газ на углерод и кислород. Реакция протекает так, что кислород в действительности отщепляется от молекулы воды. Вот эта реакция (в ней кислород воды – меченый):

фотосинтез

СО₂ + 2Н₂О* = 2НСНО + Н₂О + О₂*.

Так что здесь не расщепление углекислого газа на углерод и кислород, а сложная реакция с образованием углеводородов, снова воды и чистого кислорода. Но количество новообразованного кислорода строго эквивалентно пущенной в дело углекислоте, и в этом смысле выражение «углекислота идет на образование кислорода» соответствует истине. Почти чистый углерод в залежах угля образуется не сразу, а постепенно, из клетчатки погибших растений в условиях бескислородного хранения. Именно в такие условия попадает в болотах торф, который потом становится углем.

Так или иначе, сжигая уголь, мы в какой-то мере совершаем обратный процесс. И поскольку практически весь кислород атмосферы –  продукт фотосинтеза, то, по идее, сжигая последнюю тонну угля, мы уничтожим и последнюю тонну атмосферного кислорода. Неприятная перспектива... Но на самом деле все еще хуже. Атмосфера – не очень надежное хранилище. Кислород медленно, но неотвратимо диссипирует, теряется в космическом пространстве. Он вступает в прочные необратимые химические связи с горными породами. Вот и получилось, что сейчас в земной атмосфере лишь одна пятая часть того кислорода, что был выделен растениями Земли за всю геологическую историю. Выходит, если бы когда-нибудь использовали последнюю тонну кислорода, на Земле осталось бы еще столько горючих ископаемых, что хватило бы на четыре таких же цивилизаций, как наша. Только сжигать уголь (или нефть, или газ, или метангидраты океанов) им было бы уже нечем. Дышать им тоже было бы нечем.

Но все это, конечно, будет в том случае, если человечество не перейдет на другие способы хозяйствования. Иначе говоря, перед нами встает призрак шестой атмосферной революции – техногенной. Основные ее черты –  уменьшение количества кислорода в воздухе и резкое увеличение количества углекислого газа.

Уже сейчас мы используем двенадцать миллиардов тонн кислорода в год – пять процентов того количества, которое производят за год леса Земли (в основном тропические джунгли) и водоросли океана. Вроде бы немного. Но эти пять процентов берутся, так сказать, из основного капитала, ибо весь воспроизводимый растениями кислород природа давно распределила между своими детьми – летающими, ползающими, ходящими тварями. И вот некоторые ученые, обеспокоенные перспективами шестой революции, уже поговаривают, что, по их подсчетам, половина углекислого газа, выделяемого нашими топками и автомобилями, уже не усваивается растениями суши и моря, а накапливается в атмосфере и начинает вытеснять свободный кислород. За двести последних лет количество углекислого газа в атмосфере возросло на треть. А за двадцать последних лет –  на 13 %! Если углекислый газ действительно замещает в воздухе кислород, то тяжелые последствия этого процесса уже должны начать проявляться. Довольно сильное потепление климата в XX веке некоторые ученые связывают именно с этим процессом: количество СО₂ растет – возрастает парниковый эффект. Еще в XX веке началось ускоренное, не естественное, а уже по на-, шей милости таяние льдов Антарктиды и Гренландии.

Может быть, это хорошо: освобождаются новые земли? Да, но если материковые льды растают полностью, уровень океана повысится чуть ли не на сто метров, самые плодородные и густонаселенные равнины, миллионные города будут затоплены. Исчезнут горные ледники – исчезнут, иссякнут реки, берущие начало с гор, пустыня двинется в наступление. Что-то вроде нового засушливого, катастрофического пермотриаса начнется на планете – и это задолго до того, как начнет не хватать кислорода.

Но не рано ли бить тревогу, спрашивают другие ученые. А вслед за ними и Илларионов, советник Президента России, выступивший против подписания Россией Киотского протокола. Колебания в количестве углекислоты в атмосфере были всегда, а вообще-то ее современное содержание в атмосфере близко к минимальному (нулевое было бы много худшей катастрофой: парниковому эффекту мы обязаны и жизнью на Земле, да и сегодня без него Средиземное море было бы закрыто ледниковым щитом, а зона вечной мерзлоты дошла бы до тропиков). Куда же девается углекислота?

Тут-то и выступает на сцену великий «хронобиогеоценоз». Нас избавляют пока от парникового перегрева огромные массы известняков, накопленные в меловом периоде. Помните, особенность пятой атмосферной революции была в том, что меловые фораминиферы совершали насилие над природой –  откладывали карбонат кальция в условиях недостатка углекислого газа? Из-за этого океаны мира насыщены растворенным карбонатом кальция, а значит, являются активным поглотителем углекислоты. Как? Очень просто. По химической реакции:

СаСО₃ + СО₂ -> Са(НСО₃)₂.

То есть образуется бикарбонат, хорошо растворимая соль, способная накапливаться в океане сколь угодно долго. Эта реакция –  на нее стоит поглядеть попристальнее – осуществляет великое карбонат-бикарбонатное равновесие в природе. Благодаря этой реакции, говорят, в течение тысяч лет будет поглощаться углекислота, сколько бы мы ее ни производили. Она же в иные времена, в условиях недостатка СО₂, не давала растениям умирать от углеродного голода. При этом шел обратный процесс:

Са(НСО₃)₂ -> СаСО₃ + СО₂.

Так одна эпоха помогает другой и не дает погибнуть жизни на нашей планете, главное условие существования которой – Великое Равновесие.

Но реакция углекислого равновесия не решает проблемы кислорода. Допустим, мы не задохнемся от духоты и избытка двуокиси углерода, но кислород? Надолго ли его хватит при теперешнем нашем образе жизни, при нынешних темпах его уничтожения? В 2050 году будет, по некоторым подсчетам, сжигаться весь кислород, производимый растениями. Нашим легким не останется ничего другого, как дышать невосполнимыми основными запасами. А как быстро они иссякнут? Довольно скоро. В прошлом веке было подсчитано, что кислорода в атмосфере – на восемьсот тысяч лет дыхания. Но воздух –  это не кислородная подушка, а смесь газов. Уже при двадцати процентах кислорода по весу (сейчас двадцать три и две десятые) в воздухе человек угнетен, он практически не может работать. Самое большее, на что можно еще пойти (если это очень уж нужно),–  это понизить концентрацию кислорода в атмосфере до двадцати двух процентов. Это и произойдет, когда иссякнут все разведанные на сегодня запасы горючих ископаемых! Но может быть, еще раньше? Ведь загрязнение воды, воздуха, эрозия почв нарушают работу фабрики фотосинтеза, уничтожают леса, травы, водоросли. Тропические леса, главная фабрика кислорода, безжалостно вырубаются. С какого-то момента (и момент этот не за горами) сжигать уголь, нефть и газ вообще будет нельзя. Иначе еще одна фантазия писателя А. Беляева станет реальностью. Призрак «продавца воздуха» пусть не в буквальном, а в образном смысле может нависнуть над миром.

Все это, конечно, крайний, но возможный случай. Меры принять можно и нужно. Например, отказаться от сжигания мусора, от тепловых электростанций как главных источников энергии. Когда вопрос касается основного – воздуха, лучше принять меры заблаговременно. Шестой атмосферной революции не должно быть!

Динозавр

Дивно-диво динозавр!

Еле влез бы он в вокзал,

Было б узко,

Было б тесно,

Пол от тяжести бы треснул.

Вот какой в эпохе давней

Жил, представьте, ДИВНОзавр

***

Динозавру динозавр

Укоризненно сказал:

– Погляди-ка мне в лицо!

Где снесенное яйцо?

Как исчезло, в чем причина?

Мне жена его вручила,

Отправляясь на базар.

Погляди-ка мне в глаза,

Что же ты за динозавр?

Нет стыда в тебе, обжора,

Мы так вымрем очень скоро! Нет.

Так больше жить нельзя,

–  Укоризненно сказал

Динозавру динозавр.

И схватив яйцо соседа,

Он поплелся Пообедать.

Последний звоночек

Как бы ни привлекал нас «парк юрского периода» или эоцен, эдем третичного периода, как бы ни завораживали декорации топкого мира каменноугольной эпохи, когда происходили те или иные сцены мировой драмы, нас всегда будет тянуть за кулисы и в антракты. То, что скрыто от первого взгляда, то, что происходит на стыках ритмов и эпох, то, что, собственно, и приводит к смене декораций, действующих лиц и сюжетов, случается быстро и без величественной поступи и открывается исследователю в последнюю очередь. Иначе говоря, типостаз – перед глазами, а типогенез скрыт.

Уже и неспециалисты это знают, и в главе о кайнозое или мезозое читатель ищет и ждет рассказа о суперкатастрофе на границе этих периодов, самым ярким проявлением которой считается внезапное исчезновение из слоев земных господ мезозоя динозавров. Гипотез напридумано множество (одна из них, о «несознательности» динозавров, якобы плохо заботившихся о потомстве – в эпиграфе к этой главке). На самом деле, как выяснилось, динозаврихи, и хищные и травоядные, были нередко весьма заботливыми мамашами, и в общем мир динозавров в этом смысле принципиально не отличался от мира птиц или млекопитающих, где бывает всякое.

Такую катастрофу уже наблюдали астрономы в 90-х годах прошлого века. Могучую атмосферу гиганта Юпитера потрясло падение осколков кометы Шумейкера – Леви.

Астероид поперечником 12 километров, кажется, действительно врезался в Землю 65 миллионов лет назад, возвестив начало новой эпохи, нашей эпохи, кайнозоя

Приятно и интересно присутствовать при очередной научной революции. И особенно при такой, когда посрамлены целые поколения ученых, упорно пытавшихся обойтись в своих усилиях написать книгу истории нашей планеты без чудес и вообще разного рода внезапностей и особенно без революций и катастроф. В конце 80-х годов прошлого века, в эпоху крушения идеологий и систем, в журнале «Новый мир», где тогда работал автор этой книги, наряду с громкими публикациями «прорабов перестройки» внимание читателей привлекла небольшая статья о новом катастрофизме в геонауках. Как ни странно, резонанс получился не меньший, чем от самых хлестких политических публикаций.

Речь в принципе шла о повсеместно, по всей Земле обнаруженной «иридиевой аномалии». Иридия на Земле очень мало. Считается, что он почти весь сосредоточен в недосягаемом железном ядре планеты. Исключения всегда связаны с местами падений метеоритов, либо железных, которые, видимо, являются осколками ядер погибших планет, либо таких, которые не побывали в теле планет, а потому и не прошли стадии обеднения иридием. И вот в одном весьма тонком земном слое, и именно в слое, отделяющем мощный пласт, богатый остатками мезозойской жизни, в том числе и динозавров, от поразительно скудных первых отложений кайнозоя, где динозавров уже нет, иридия оказалось в 20 раз больше, чем выше и ниже по разрезу. И сам слой даже на вид весь такой «катастрофический», революционный. Черный от пожаров 65-миллионолетней давности. Да еще и с вкраплениями микроалмазиков (характерная метка древних взрывов). Остается снять шляпу и постоять над динозавровой могилой, и подумать о бренности всего сущего и о незавидной судьбе и нашего рода, которому вряд ли удастся уцелеть там, где не устояли наши предшественники на троне царей природы.

Очень полезная для пробуждения совести и экологического сознания вещь. Но наука не должна думать ни о каких не относящихся к предмету изучения предметах, даже если это и полезность человеческому роду. Ее интересует только истина как таковая. Катастрофа была. Это факт. Динозавры вымерли примерно в это время. Уже не совсем факт хотя бы потому, что присутствует это самое «примерно». Смущало то, что наше обывательское представление о жизни и смерти (пиф-паф –  ой-е-ей, умирает зайчик мой) столь масштабно вторглось в сферу эволюционной истории, где вымирания – это непременное условие движения вперед и вовсе не равны по своему значению смерти индивидуума для его семьи. Вымирает (в течение сотен тысяч лет) могучая группа, лишь на доли процента уступающая другой в рождаемости или в выживаемости. Примерно так (только в миллион раз стремительней) сейчас вымирают погрязшие в личных удобствах беспрецедентно благополучные долго живущие европейцы, не желающие заниматься воспроизводством себе подобных.

Но зато они, пока еще не вымерли, неплохо занимаются наукой. Британские исследователи Розалин Уайт и Эндрю Сондерс в журнале «Литое» недавно объявили, что беда типа массовых вымираний в конце мела и в пермотриасе вообще не могла быть от какой-то одной причины, даже и от астероида в десяток-другой километров в поперечнике. Другая часто приводимая причина великих вымираний типа колоссальных вулканических катастроф, в тысячи раз превосходящих все, что человек мог наблюдать за время своего присутствия в истории Земли, тоже сама по себе неспособна вызвать перестройку такого масштаба. По странному на первый взгляд совпадению колоссальное излияние базальтов на плато Декан в Индии произошло как раз в то время, что помечено иридиевой аномалией и угольной чернотой в тонком слое, отделяющем наш кайнозой от века динозавров. В первой части этой книги, в примечании к рассказу о плюмах я уже говорил о том, что странность этого совпадения, породившего, естественно, самые яростные споры в научной среде, скорее всего кажущаяся. Космическое тело, по размеру соизмеримое с мощностью земной коры, при падении с космической скоростью не может не вызвать грандиозного вулканического отклика с таких глубин, которые в обычном, «домашнем» земном вулканизме участия не принимают. С другой стороны, вулканические излияния на тысячах квадратных километров, как это было в конце мела, а особенно в пермотриасе, о котором еще будет идти речь (тогда лава изливалась у нас. в Сибири на площади с Францию в течение нескольких миллионов лет), и невозможны без такой подкачки космической энергии. Практически с границы земного ядра через мантию вверх устремляется «фонтан» вещества, этакий султан, плюмаж, который так и называется, плюм.

Наверное, такое совместное воздействие мгновенной космической катастрофы и растянутой после этого на тысячи и миллионы лет вулканической лучше объясняет, например, то, что для целого ряда животных планетарная катастрофа прошла абсолютно незамеченной (например, для столь чувствительных к малейшим климатическим переменам хвостатых земноводных, черепах, многих рыб). И то, что для областей Земли, расположенных особенно близко от места действительно страшного взрыва (полуостров Юкатан) того 12-километрового, в поперечнике, рокового астероида (но далеко от излияния траппов в Индии), вымирание динозавров растянулось еще на пару миллионов лет –  в Северной Америке, в Китае, похоже, отдельные виды динозавров жили и в кайнозое. И то, что давным-давно уже знали палеонтологи и эволюционисты-биологи: что смена декораций и разучивание ролей для очередного «боевика» эволюционного сериала под названием «кайнозой» (в котором на вполне рядовых ролях пока участвуем и мы, пишущий и читающий эту книгу) шла в течение всего мелового периода, последнего периода мезозоя.

Букашки и цветочки

Выше было сказано о выдающейся роли мошек, бабочек и прочих наземных членистоногих, этого «сухопутного планктона», в предыстории и истории наших предков млекопитающих и потомков вымерших динозавров –  птиц. Но ведь и сами букашки – не воздухом же питаются. А чем? Ну, конечно, друг другом, не без того, но ведь не все же и не всегда. А если посмотреть в эволюции, то и видно, что особые отношения издавна тесно связывали насекомых с растениями, и чем ближе к нашему времени, тем все теснее. Растения, высшие и низшие, наряду с микроорганизмами, и составляют подножие той самой общепланетной пищевой пирамиды, где всяк кого-нибудь, да злодейски жует. И только растения (как и многие микроорганизмы) безгрешно работают над переработкой в живое вещество воздуха, света, воды и минералов Земли.

В самом имени «кайнозой» слышится этакий наш, зоологический хищнический шовинизм. Для растений этот период должен бы называться «кайнофит». И, как уже было сказано, ученые давно уже установили, что кайнофит начался задолго до кайнозоя. По нынешним данным, 115 миллионов лет на зад. Без всяких катастроф, но очень быстро, всего за семь миллионов лет растительность планеты из преимущественно голосеменной (из голосеменных в широком распространении, да и то поближе к полюсам, остались лишь хвойные) стала в основном покрытосеменной, то есть цветковой. И этот процесс шел при самом активном, определяющем, можно сказать, участии насекомых.

Трудами наших отечественных палеонтологов Жерихина, Пономаренко, Красилова в конце минувшего века был отслежен этот поразительный одновременный взрыв жизни среди цветковых растений и насекомых, причем, по некоторым данным, взрыв этот начался раньше именно среди насекомых, которые в это время научились находить среди в общем-то несъедобной голосеменной растительности нежные уязвимые места, завязи семян, вполне способные дать пропитание какому-нибудь сетчатокрылому летуну. Вредительство? Наверное, поначалу только так и было. Но в какой-то момент вред, причиняемый «вредителем», стал все более уравновешиваться пользой: насекомые выступили в роли опылителей. А растение, мало того, что научилось предохранять семя от повреждения насекомым, покрывая его прочной кожицей,–  оно стало вырабатывать сначала нечто напоминающее цветок –  сигнал для опылителя. А потом из ряда таких голосеменных, лишь имитирующих цветок, образовались и настоящие цветковые, покрытосеменные растения, с которых и нектара можно насобирать. Интересно, что и насекомые стремительно менялись параллельно с изменениями в растениях. Они все больше походили на бабочек (замаскированных, как известно, под цветочек, чтоб не выделяться и не бросаться в глаза востроглазой птичке), пока не появились и настоящие бабочки.

Цветочная революция произошла без всякого грохота и массового смертоубийства, но все-таки столь в палеонтологическом отношении внезапно, что великий Дарвин, который, как истинный ляйелист, терпеть не мог даже намека на какую-нибудь катастрофу, назвал этот взрыв новой жизни «отвратительной тайной». И казалось бы, это почти ничего не изменило, кроме некоторых привычек у растительноядных динозавров, которым пришлось с горем пополам приспосабливаться к новой пище. Но цепная реакция изменений на суше началась. Птицы уже полностью вытеснили птерозавров в нишу парящих около воды гигантских рыбоедов, состав рыб на суше, то бишь в пресных водоемах, стал меняться в пользу современных костистых рыб. До океана изменения докатятся нескоро. Но докатятся неотвратимо. С тех пор как жизнь вышла из воды на сушу, суша, которой по сравнению с океаном не так уж и много, играет все возрастающую планетарную роль. Состав лесов влияет на состав минеральных веществ и органических остатков, смываемых в море, с суши возвращаются в первичную стихию многие животные, прогрессировавшие за миллионы лет сухопутного развития.

Цветковые растения, изначально сорняки по призванию, оказались чрезвычайно агрессивными, они заняли пустыри, отмели, места, прежде свободные от всякой растительности. Они научились размножаться в юном возрасте, пройдя в некоторых случаях через форму карликовости, как современные тундровые березки. Появились тундры и саванны, луга и степи. На Земле впервые в ее истории вырос настоящий травяной покров, произошло рождение дерна, на порядок замедлившего размыв и снос в море азота и фосфора, почв, сухопутной органики, что ударило по уже привыкшему к этой диете морскому планктону, основе морской пищевой пирамиды. Морские сообщества животных оказались на голодном пайке.

Все было на грани, не хватало только сигнала, звонка, чтобы вся устаревшая мезозойская структура жизни, державшаяся уже «на честном слове», рухнула, но не в недели, как это сгоряча получилось у некоторых физиков и математиков, плохо чувствующих самый дух эволюции, а через пятьдесят миллионов лет после начала кайнофита и в десятки и даже в сотни тысячелетий после космического «импакта», как и положено проходить даже самым крутым революциям в ходе настоящей, а не выдуманной эволюции.

ГЛАВА 4

ПАРК ЮРСКОГО ПЕРИОДА (ДИНОЗАВРЫ)

Еще меня любите

За то, что я умру...

Марина Цветаева

Смерть как проверка на человечность... Человек стал человеком, когда не бросил умершего родича, а оплакал и похоронил его, придумав для этого обряд. Он еще больше стал человеком, когда пожалел умирающие по его вине леса и сообщества животных и задумался о том, все ли правильно в его отношениях с природой. Впереди – еще один шаг в том же направлении. Предстоит научиться любить и жалеть тех, кто вымер миллионы лет назад...

Jurassica

В фильме Спилберга Jurassica («Парк юрского периода») все очень правдоподобно. Кроме, может быть, самих приключений. Но это и про любой другой боевик можно сказать. У попавшего когда-то в смолу и оказавшегося в результате этого в роскошном янтарном саркофаге комара берут еще не переваренную кровь из желудка, предполагая, что он перед смертью успел попить ее из динозавра. Так и оказывается. Сильно продвинутые генные инженеры, герои фильма, находят способ восстановить полный генный набор, всю ДНК вымерших чудовищ, в том числе и суперхищника всех времен тиранозавра рекса. В результате –  целый остров мезозойских чудовищ...

Бактерий из комаров в янтаре уже оживляли... А в начале 2005 года доктор Мэри Швейцер (США) объявила, что в бедренной кости одного из скелетов тиранозавра обнаружены на редкость хорошо сохранившиеся клетки крови. Их удалось не только хорошо рассмотреть (что само по себе привело к сенсации: они оказались очень похожими на птичьи, а конкретно страусиные), но и выделить обрывки ДНК, генов вымерших хищников, которые можно исследовать, сравнивать с генами современных животных и даже (в перспективе, сейчас генные технологии до такого уровня еще не доросли) еще и поэкспериментировать на манер героев, блокбастера... Фантазия вполне может стать реальностью. И сама эта возможность заставляет задуматься...

Автор этой книги хорошо помнит времена (начало шестидесятых годов), когда еще не существовало такого слова и, соответственно, понятия: «экология». Природу, правда, изучали и уже охраняли, но скорее из соображений рачительных, народнохозяйственных. Сознания нашей общности с природой, чувства, что вот еще один вид бабочки навсегда исчез и стало хуже, –  не было. Воспевалась героика первопроходства, беспощадной борьбы с враждебной, в сущности, природой. «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее –  наша задача» –  это заучивалось наизусть в школе и реально действовало на сознание. Любопытно, что Горький, подводя теоретическую базу под свою теорию социалистического реализма, одной из первых задач «нового общества» и «нового искусства» видел именно в беспощадной борьбе с природой: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы». Огромные, все возрастающие сегодняшние расходы на восстановление загубленных ландшафтов, рек, озер (чего стоит один Чернобыль), а теперь уже и океанов и атмосферы (Киотский протокол)– это расплата за нахрап и натиск века пара и электричества, а за ним и ядерного века.

С ландшафтами, зверями и лужайками прошлых эпох мы сейчас примерно в тех же взаимоотношениях, что и сто лет назад. Это, мол, любопытно. Ну, поучительно. Не более того. Но уже есть перемены. Нам уже жаль беспощадно выбитого до Второй мировой войны тасманийского сумчатого волка. Просто жаль, не потому, что он зачем-то нужен. Жаль морскую корову, выбитую первопроходцами на Командорах почти сразу после ее открытия русскими экспедициями в XVIII веке. И не только потому, что она могла бы давать вкусное молоко камчадалам, а вообще. Китов уже не истребляют в промышленных масштабах (это истребление воспевалось в советских песнях), они страдают, как все, уже просто от отравы, которой мы заполняем землю и воду. Вот-вот мы научимся жалеть, даже любить динозавров, а значит, и юрский период, поистине их век, хотя и возникли они несколько раньше, еще в триасе, и вымерли, как мы знаем, в конце мела, чтобы уступить дорогу млекопитающим кайнозоя. (Кстати, главные герои-ящеры того самого блокбастера Спилберга в основном из мелового периода. Парк юрского периода в этом случае – это уже некий собирательный, волнующий и романтический образ).

И это – новая стадия развития нашего экологического сознания, то есть любви к миру и к жизни. Ведь истинную любовь не остановить перегородками эр и эпох.

А что касается янтаря и необыкновенной сохранности в нем древних насекомых, сохранившихся во всех подробностях своего строения, то жизнь и тут подтверждает самые безудержные фантазии. Американская исследовательница Жаклин Козишек обнаружила в янтаре медоносную тропическую пчелу конца мелового периода из рода Cretotrigona prisca. И это тоже оказалось сенсацией. Причем сенсация была именно в том, что пчела, которая под микроскопом выглядит как только что пойманная, практически ничем не отличалась от современных тропических пчел того же рода. Странно, в чем же тут сенсация? Ну, не отличалась...

Дело в том, что по современным почти общепринятым (с 90-х годов минувшего столетия) взглядам, Юкатанский метеорит, оставивший 65 миллионов лет назад кратер диаметром 180 километров, выбросив в атмосферу миллионы тонн пыли, вызвал сначала повсеместные пожары, уничтожившие растительность, а затем и «космическую зиму», в результате чего многие растения и животные (и, прежде всего, динозавры) вымерли чуть ли не в одночасье. Оценки, насколько упали температуры по всей Земле, разные. Есть крайние (на 40 градусов). То есть в тропиках должен был выпасть снег и замерзнуть если не моря, то реки, и почти вся последующая жизнь должна была хорониться в каких-то убежищах. Есть умеренные (понижение на 7– 12 градусов). При понижении больше чем на 10 градусов тропики становятся по условиям жизни субтропиками, субтропики –  умеренным поясом, умеренная зона – тундрой и т.д.

Так вот, пережившая катастрофу пчела из янтаря вносит отрезвляющую ноту в построения современных катастрофистов. Тропическая пчела не умеет зимовать, ее температурный рабочий режим выше 30 градусов Цельсия. Она может некоторое время не вылетать на сбор нектара –  запасы есть. Но это запасы не на год, не на полгода, а на недели, на месяц другой, сколько может продлиться сезон тропических дождей и ураганов. А тогда – будьте любезны, обеспечьте корм. То есть цветущие растения. И не любые, а привычные тропические. Пчеле наплевать, что там делается у полюсов и в умеренных зонах. Без тропиков она не может, и все тут. Исследовательница подсчитала: максимум похолодания в тропиках, который позволяет пчелка из янтаря (да и ее любимые тропические медоносы),– это на 7 градусов, и то не надолго. Нам бы такую зиму.

Конечно, это маленькое открытие не отменяет существенной роли мелового импакта в ходе той катастрофы в биосфере. Но не температурное воздействие сыграло решающую роль. Что-то другое...