Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Александр Дольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

ЧТО НУЖНО

Серьезным быть необходимо -

Чтобы стать легкомысленным.

Нужно быть глупым непроходимо -

Чтобы достичь абсолютной истины.

Нужно быть маленьким, как муравей -

Чтобы осознать свое величие.

Нужно работать тысячи дней -

Чтоб заплатить за себя наличными.

Нужно быть очень хорошим -

Чтоб понять, как ты плох.

Нужно иметь невозможную рожу -

Чтоб быть прекрасным, как Бог.

Нужно уметь отражаться в лужах,

Знать, кроме воздуха, хлеба, воды -

Тебе ничего совершенно не нужно.

Но нужен ли ты воздуху, хлебу, воде,

Или хотя бы твоей бороде?

ЧТО ПОДЕЛАТЬ ТАКАЯ Я ЕСТЬ

Что поделать,  такая я есть,

Такой родилась я на белый свет.

Мне наплевать на чванливую честь,

Одно из двух: – я люблю или нет.

Если я люблю – то "да" скажу тому,

Кто мне мил.

Богатство и лесть для меня ерунда,

"Нет" – и проваливай навсегда.

Если даже кого-то люблю

Пусть помнит, что он не один на свете.

Не всегда же плыть туда кораблю,

Куда дует самый настойчивый ветер.

Вам надо холода или огня? -

Поезжайте на север или на юг.

А то, что хотите вы от меня -

Есть это все у моих подруг.

ШУТКА

Я гитару свою распилил,

Теперь на пиле я играю.

Для крыльев купил белил,

Я приближаюсь к раю.

Решил я пожить попроще,

Все равно в моей комнате пусто.

И я обменял жилплощадь

На бочку из-под капусты.

Потом я пошел на почту,

Где жил мой знакомый зуммер.

И телеграфировал срочно:

– "Я, наверно, сегодня умер".

Затем поменял свой ужин

На минуту бедности.

Посмотрелся в большую лужу,

И к тебе объясняться поехал.

ЭНЕКИ БЕНИКИ

Эники-беники ели вареники,

    только насытились вдруг.

Что нам оставили эти бездельники -

    встанем по-прежнему в круг.

Кто на скамейке сосновой устроился,

    кто на златом на крыльце.

Мне не удобно, царевич расстроился,

    и изменился в лице.

Припев: Как давно я вас не видел,

        становитесь в круг скорей

        Женя, Вера, Саша, Витя,

        Слава, Света и Андрей.

Слава, как царствуешь, Саша, точаешь как,

    Света, как шьется тебе?

В лица друг другу взгляните нечаянно

    и улыбнитесь судьбе.

Вере-царевне наследство богатое -

    тысячи новых путей.

Витя – сапожник, подошвы крылатые,

    пересчитайте гостей.

ЭРМИТАЖ

Застывший мир чудес в необычайных красках.

Здесь время не спешит, круша святой обман.

И тонких трещин сеть убийственною лаской

Накинуло оно на образов туман.

И трогает оно рукою осторожной

Красавицы нагой светящуюся плоть.

Тускнеют облака, коробятся вельможи,

Сам Мессия его не в силах побороть.

А время не спешит, и с видом безразличным

Пирует здесь вовсю, покуда пища есть.

И трудно обвинить, поймав его с поличным,

И осудить его за эту злую месть.

Оно привыкло течь.

Но вот художник смелый его остановил.

И статика картин задерживает миг.

И заставляет тело копить в себе века,

Как воду мощь плотин.

Я ВЕРЮ ВАМ

Мне первые стихи пропела мать.

И так была прекрасна песня эта,

как будто сочинилась без поэта,

Природа снизошла порифмовать.

И, уяснив предназначенье слова,

решил я, что поэт поэту брат,

и музыку искал во всех подряд,

не замечая мелкого и злого.

Имея добрый и веселый нрав,

с наивностью мальчишки из Эллады,

я посвящал им песни и баллады,

но, к сожаленью, был тогда не прав.

Я ждал лишь пониманья, не похвал,

но оставляли в моем сердце меты

ревнивые богатые поэты,

которых я когда-то воспевал.

Со злобой осуждали мой язык,

сознательно не вникнув в суть предмета

народу не известные поэты,

издавшие по два десятка книг.

И с высоты чинов и привилегий

сердились едко, публику браня,

людей , без злости слушавших меня,

мои непобедимые коллеги.

не понимая, что десятки лет,

когда бывает радостно и больно,

поются эти песни добровольно,

а люди и не знают, кто поэт.

Я выхожу и вижу тихий зал,

не публика – сердца, умы и судьбы,

немилосердные ревнители и судьи,

с которыми я жизнь свою связал.

Вручаю вам друзья, судьбу мою.

Я верю вам, и вы мне тоже верьте,

я напечатан буду после смерти,

и потому сегодня я пою.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ КАК НОЧНОЙ НЕБОСВОД

Я люблю тебя, как ночной небосвод.

Мой рассудок тебя никогда не поймет.

О, печали сосуд, о, загадка немая,

Я люблю тем сильней, что как дым ускользая.

И дразня меня странной своей немотой,

Разверзаешь ты пропасть между небом и мной.

Я в атаку бросаюсь, я жаден и груб,

Как ватага червей на бесчувственный труп.

О, жестокая тварь! Красотою твоей

Я пленяюсь тем, чем ты холодней.

Я НЕ СТАНУ СЕБЯ НАЗЫВАТЬ СТИХОТВОРЦЕМ

Я не стану себя называть стихотворцем,

Потому что науки другие постиг

И рифмуя не чувства, но мысль без притворства,

Я не стану за жизнь выдавать этот стих.

Я не стану себя называть музыкантом,

Подгоняя к мелодии холодно стих,

Потому что Нева непроглаженным кантом

Оторочила музыку песен моих.

Я не стану себя называть живопис

цем,

Мне палитрой художников не удивить.

Написал я друзей своих добрые лица

На холсте моей памяти кистью любви.

Я ПОСТРОИЛ ДОМ

Начертил я домик в три окошка

И зажег в окошках яркий свет

Посадил я у порога кошку,

А жильцов... жильцов пока что нет

Я по свету хожу, я прохожих прошу -

Поселитесь, пожалуйста, в доме

Проведу я вам газ, я же строил для вас

Возьмите вот ключ на ладони.

Посмотрел мой дом один прохожий

И сказал он, шляпу теребя:

Ты же сам вселиться в домик можешь -

Нет, старался я не для себя

А другому не хватает сада -

Дом мой не продать и не купить

И мол он не обнесен оградой,

И собаки нету на цепи.

Мне никто, никто не верит,

Что в бумажном доме можно жить

Отворять рисованные двери

И бумажный чай из чашек пить.

Начертил я домик в три окошка

И зажег в окошках яркий свет

Посадил я у порога кошку,

А жильцов... жильцов пока что нет

Я ПОЮ И ПЕСНЯ ДЫШИТ

Припев: Я пою – и песня дышит,

        Как моя земля,

        В тех живет она, кто слышит,

        Видит так, как я.

В тех, кто любит, в тех, кто верит,

Кто поет со мной,

В тех, чьи руки вечно вертят

Старый шар земной.

Плюнуть в морду преступленью -

Это только шаг.

Нужно, чтобы поколенья знали,

Кто их враг.

Нужно быть еще умнее в этот трудный век

Должен быть еще смелее каждый человек.

Припев.

В этот век нескладный, нервный

Очень нелегко

Научить людей поверить

В то, что далеко.

В то, что близко, в то, что нужно

Всем, и вам и мне.

В то, что если взяться дружно

Будет на земле.

Я УДИВЛЕН

Я удивлен, испуган, рад,

Поняв, на что же я решился.

Хоть я работы не страшился,

Но рассадить цветущий сад

И населить его пленер

Не как трагический Бодлер

Цветами страшной красоты,

Но простоты и доброты -

Задача риска и потерь

Не для разинь, не для тетерь,

Но мой веселый ровный нрав

Помочь мне должен все равно.

Так тишину любил я, но

Молчать навек лишился прав.

Молчать на век лишился прав

Лишь тот, кто в шорохе дубрав

Услышал духовой оркестр.

И пасмурный пейзаж окрест

Способен в молоточки струн

Перевести, как танец струй

Дождя в строфах былин и рун

Спешащих к бою и костру,

Который искры окунуть

Спешит, как в звезды Млечный путь.

Там, где астральная казна

И от космического дна

Поэт восходит как луна

Всю мощь гармоний осознав.

Всю мощь гармоний осознав,

Я стал искать созвучий стройных,

В обычных рифмах жить достойных,

И подчинил свой легкий нрав

Стиха жестокой дисциплине.

Певец, резвящийся в малине

Формальных поисков пустых,

(Я тоже не чурался их)

Напоминает мне Нарцисса.

По мне, пусть череп будет лысым,

Но голова вмещает клад.

Хоть, правда, славно забавляться

И бескорыстно удивляться

Звучаньем фраз на разный лад.

Звучаньем фраз на разный лад

Заведовал Валерий Брюсов,

Поэт изысканного вкуса,

Постигший школы все подряд.

Культуры многих поколений

Поэт и властелин, и пленник.

И в суматохе тех боев

Расстрелян будет Гумилев,

А Мережковкого талант

И Зины эротичной банты

Раздавит Блок души горой.

Крестьянин и грузин – гиганты,

Придут как новые атланты,

Я забавлялся их игрой.

Я забавлялся их игрой

И мучался великой болью,

Когда в угаре алкогольном,

Или с зияющей дырой

В башке, вместившей сто вселенных

И тыщи образов нетленных

Они лежали, расплатясь

За ту достойную их власть

Над миллионами сограждан,

Который не один возжаждал,

Но лишь политик и герой

Имеют до сих пор на свете.

И он умел бывать поэтом,

Слова соединив порой.

Слова соединив порой

Не очень ловко, но кондово,

Народ умеет в песнях новых

Забот и мыслей целый рой

Под балалайку и гармошку,

Под деревянный клекот ложки,

С гитарой, под хмельком немножко

Так просто высказать и спеть,

Что и поэту не посметь.

Поэтов наших славных стаю

С понятьем публика листает,

И если много закавык,

То не дойдет до сердца в миг

Поэтов искренний язык.

Поэтов искренний язык

Тогда найдет к сердцам дорогу,

Когда в стихах не так уж много

Идей, рассчитанных на крик.

И рифмы легки и гуманны,

И мысли светлы, не туманны,

И настроенья не дурманны,

И, кроме грусти, юмор есть.

Да не сочтет поэт за честь

Загнуть, лишь бы необычайно,

Пусть смел поэт, да неприлично

Коверкать стройный наш язык,

Чтоб зазвучал он словно клик

Полуневнятный, полуптичий.

Полуневнятный, полуптичий

Рапсодий изощренных гамм

В конце концов полезен нам.

Поможет он понять различье

Между мятущемся поэтом

И хитрым деловым клевретом,

Который и за простотой

Всегда пленительно пустой.

Сегодня общества подпорки

Ушли в сознанья глубину,

И революция подкорки

Уж захватила всю страну.

Достоинства различных книг

Читатель различать привык.

С трудом я различать привык

Где искренность, а где продажа,

Где шум на грани эпотажа,

А где сердечных дел дневник.

И за иной журнал солидный

Частенько было мне обидно,

Зачем печатать стих натужный,

Когда молчать поэту нужно,

Пока еще не накопил

Любви познаний, мысли, сил.

Но из таланта деспотично

Он выжимал последний сок,

И надрывал свой голосок

В потоке песен хаотичном.

В потоке песен хаотичном

Я различал всегда одну,

Как лупоглазую луну

На небе глупо – поэтичном.

Она не двигалась вперед,

А лишь меняла платье ритма,

Ее поблекшая палитра

За сердце вовсе не берет.

Она и мыслей не заденет.

Когда культура стоит денег -

Она рассчитана на вал.

И я, вкусив земные боли,

Себя к писанью не неволя,

Своих стихов не продавал.

Своих стихов не продавал

Любой, кого они не кормят.

Но если песни бьются в горле,

То круг друзей для них не мал.

Друзья! Так будьте вы жестоки,

Не пойте лживых песен строки,

Пустые общие мотивы.

Не верьте чересчур счастливым

Красивым песенным балетам

И злопыхательским куплетам.

Из русской песни карнавал

Пожалуй, никогда не выйдет.

Любой, кто это ясно видит,

Своих друзей не предавал.

Своих друзей не предавал

Печальный рыцарь Дон-Кихот.

А Гамлет? Гамлет вечно лжет.

Покой – душевный идеал

Он маскирует, эгоист.

В речах поэт – эквилибрист

Он знает, в чем его броня:

В нем каждый узнает себя.

За нерешительность браня

И обывателя ценя

По свету ходишь утомленный

Ты, Гамлет, осужден живи

Без ненависти и любви,

И жажды славы утоленной.

И жажды славы утоленной,

И утонченной жизни благ

Совсем не нужно для бродяг,

Живущих на земле зеленой.

От распевающих ослов

У многих уши уцелели,

Нельзя сказать и пары слов

Поэту без великой цели.

Да, в каждой песне есть закон,

Но он поэту не знаком,

Он ясен только покоренный.

Не стоит это повторять,

Но рад часы и дни терять

Я ради рифмы изощренной.

Магистрал.

Я ради рифмы изощренной

И жажды славы утоленной

Своих друзей не предавал,

Своих стихов не продавал.

В потоке песен хаотичном

С трудом я различать привык

Полуневнятный, полуптичий

Поэтов искренний язык.

Слова соединив порой

Я забавлялся их игрой,

Звучаньем фраз на разный лад,

И мощь гармоний осознав

Молчать навек лишился прав.

Был удивлен, испуган, рад.

Я УХОДИЛ НЕ В ДЕНЬ ПОГОЖИЙ...

Я уходил не в день погожий,

не в дождь ушел и не в метель,

не так давно ушел, но все же

нашел я нынче свой апрель.

И написал: "Ты знаешь, мама,

здесь крайний север, край суров,

и мой апрель такой упрямый -

не тает он от теплых слов..."

Но лишь морозными ночами

я стал просить: "Ну тай ты, тай!" -

как зажурчал апрель ручьями

и превратился в месяц май.

Но май-то мне совсем не нужен,

ведь я апрель хотел найти,

и вот опять по майским лужам

куда-то должен я идти.

Уж пройдено дорог немало

через рассветы и росу,

и я пишу: "Ты знаешь, мама,

люблю я летнюю грозу".

Но вот гроза отхохотала,

а я другую и не жду -

еселья на земле так мало,

а я и не за ним иду...

Березы стонут, как русалки,

запутавшись в сетях ветров,

а ветры на зеленых санках

поют и плачут в сотни ртов.

Раздует ветер все туманы,

еще немного подожди -

я напишу: "Ты знаешь, мама,

люблю осенние дожди..."

Где ж ты, мой апрель, ранняя гроза,

поздняя капель, серые глаза?

Все, что мне дано – по земле ходить,

все искать одно и не находить...

Я УШЕЛ В ВЫШИНУ

Я ушел по дороге пешком,

Вот устроил друзьям своим шутку!

И посыпал свой след табаком,

Прихватив запасную обувку.

Я ушел от расчетливой лжи,

От поклонов и рукопожатий,

Суть не в том, куда путь мой лежит,

Важно, что  ухитрился сбежать я.

Не сходил с языков я и рук,

И являлся печальным примером,

Мной друзья заполняли досуг

Пустоту бесконечных размеров.

Дон-Кихота я изображал,

И скрывал, что жесток словно Гамлет,

Ах, иронии ржавый кинжал,

Все вопросы решил я ногами.

Ноги  в руки, глаза в вышину,

Но плюю не в колодец, а мимо.

Вы, друзья, мне простите вину,

Досмотрев до конца пантомиму.

Я ШАГАЮ ПО ДЖУНГЛЯМ

Я шагаю по джунглям могучий, как лев,

Грозный рык издает автомат мой.

И пою, ну а если забуду припев,

Обойдусь превосходно я матом.

Двести фунтов мой вес.

Мне всего двадцать пять,

Впереди много женщин и виски.

Провалиться б сквозь шар,

Чтоб невеста и мать

Оказались достаточно близко.

Я сказал бы: – "Эй, мать!

Кучу денег привез

И из этой дрянной заварушки".

Ну, а Джени, мы с ней, как обычно, в овес

У нее загорелые руки.

Эй, ребята, не хрюкать! бодрее держись!

Мы же здесь защищаем отчизну!

Я профессор по смерти, но есть еще жизнь.

Ничего я не знаю о жизни.

Только вдруг припечаталась каска к виску

Стало небо из синего красным.

Эй, довольно шутить!

Мне ведь в эту весну двадцать шесть,

Неужели не ясно?

Ну, да черт с ним,

Я здесь поваляюсь чуть-чуть,

Отдохну, не из легких работка.

Где-то фляга была,

Воздух плотный, как ртуть,

Почему-то не лезет мне в глотку.

Неужели попался как линь на блесну?

Лейтенант говорил – "Не опасно",

Нужно взять их живьем".

Мне ведь в эту весну

Двадцать шесть.

Неужели не ясно?

Двести фунтов мой вес,

Мне всего двадцать пять,

Где-то фляга была, а в ней виски.

Провалиться б сквозь шар, чтоб невеста и мать

Оказались достаточно близко.

Я сказал бы: – "Эй, мать! Деньги этим трудом

Больше я добывать не охотник.

Я когда-то тебе обещал новый дом,

Я их сжег здесь пожалуй три сотни".

Постепенно мутнеет прозрачная высь,

К черту смерть за прогресс и отчизну!

Я профессор по смерти, но есть еще жизнь.

Ничего я не знаю о жизни.

1825, ТРИНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ

Сегодня, или никогда!

 Настал последний вечер,

 ах, князь, кончайте речи,

 закройте шторы, господа,

 поставьте ярче свечи.

 Забудем в этой тишине

 доносы и обиды,

 пока мы не убиты,

 пока мы не забыты.

 Ах, князь, гитару мне.

 Да, князь, по правде говоря,

 живем мы некрасиво,

 и повторяю я не зря:

 мы – за хорошего царя.

 А за кого Россия?

 Под звуки флейты и трубы

 я понял в дальних странах:

 тиранов делают рабы,

 а не рабов тираны.

 Да, князь, как это странно.

 Да, князь, прекрасные слова:

 свобода, равенство, права!

 Надеюсь, нам помогут.

 Вы обмакнули рукава!

 Шампанское, ей-богу!

 Фрондерство, князь, и куражи

 оставим мы поэтам,

 скользящим по паркетам,

 А мы на карту ставим жизнь.

 Готовьтесь, князь, к рассвету.

1985, ПРИМТЫ ВРЕМЕНИ

Жизнь –  замшело висит паутиной в углах

И не света, ни воздуха – душно и серо.

И в засиженных мухами старых делах,

Мы погрязли, забыв про Надежду и Веру.

Не пробиться ни вниз, ни наверх – никуда.

Слово смелое глохнет мельчают прозренья.

Быть талантливым страшно, а честным – беда

И смешно – одержимым высоким гореньем.

И мучают память твою и мою

Слова, что звучали украдкой

И нужно сказать мне, а я все пою -

по старой подпольной повадке.

Кровь и золото выжмут дельцы из идей,

А ученому часто достаточно чести.

И впервые Земля увидала детей

Получивших возможность исчезнуть всем вместе.

В недоверьи народы мечи обнажив

Ожидая момента застыли тревожно

И слова превратились в тупые ножи -

Напугать незадача, убить – невозможно.

И время смешало вблизи и вдали

И раны посыпала солью

И все, что случилось в пределах Земли

Семейной становится болью.

Ни вперед, ни назад – ни взглянуть, ни шагнуть.

Тут стена, там стена, всюду стены и стены.

Лихоимство и серость уставили путь,

Ощущая в движении дух перемены.

И опять пробираюсь вперед без дорог.

Не в обход же – маневр не решает вопроса.

И мой взгляд светло-серый тревожит Восток,

А Европе он кажется рысьим-раскосым.

И свет долгожданный мелькнул впереди,

И дымка сошла с ветрового стекла.

Но что это снова буксуем в пути

Много грязи , а скорость мала.

Много грязи , а скорость мала.