Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Александр Дольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

СУДЬБА И КОНЬ

Судьба и конь веселый несли его сквозь дым

По опустевшим селам и по степям седым.

В атаке леденящей, под пулеметный шквал

Совсем не подходящую он песню напевал:

Припев: В небе солнце красной птицей.

        Ты меня не забывай,

        Постараюсь возвратиться

        Только лишь наступит май.

По вот однажды ветер принес слепой свинец

И как всему на свете той песне был конец.

Замолк на полуслове, смешалось с кровью пыль,

И тихо в изголовье прошелестел ковыль.

И, как мальчишка, слезы друг вытер кулаком,

Потом же под березой могилу рыл штыком.

И вдруг сквозь зубы глухо, полузакрыв глаза,

Едва заметно слуху пропел или сказал:

ТЕБЕ

Тебе, которая снова меня так печалит,

хотя я один уж давно здесь в неравной борьбе.

Тебе, которая не снизойдет и не отвечает,

конечно, конечно, тебе, тебе.

Тебе, от которой я видел хорошего мало,

хотя и раскачивал мир, как твою колыбель,

тебе, которая знала меня, не всегда понимала,

конечно, конечно, тебе, тебе.

Тебе, которая счастье узнала лишь наполовину,

любима была и любила кормить голубей.

Тебе, которая в общем ни в чем не повинна,

конечно, конечно, тебе, тебе,

которая плакала может быть дольше,

чем дождь прощальную песню играл в водосточной трубе.

Тебе и только тебе я скажу, что люблю, но не больше,

конечно, конечно, тебе, тебе.

ТИХОНЬКО

Тихонько, тихонько,

Кончиком языка,

Я трогаю твои теплые руки,

Ладошку.

Она пахнет летней листвой

И лежит у меня на лице

Так, что мой нос немного набок.

Но небо она от меня не закрыла.

Деревья качаются очень красиво.

Ты слушаешь музыку,

Скоро станет совсем темно,

А мой нос останется на всю жизнь

Немного набок.

Мне все равно, если тебе это так удобно.

Не отнимай свою руку,

Если даже мне будет трудно дышать.

Тихонько, тихонько,

Кончиком языка,

Я трогаю твои теплые руки,

Ладошку.

ТРЕВОГА ЗА ТЕХ, КТО ЛЮБИТ НАС

Когда словам, как детям,

Пора от игр уснуть,

Тогда молчанье это

Не торопись спугнуть.

Припев: И пыль осела на дорогу,

        И на деревьях свет погас,

        И мы полны тревогой

        За тех, кто любит нас.

Нас время в сеть поймало

И все несет вперед.

А прошлого, так мало,

И новое пройдет.

Припев.

ТРОЯНСКИЙ КОНЬ

Ах, Лена, Лена, Леночка,

С ней случай был такой,

И  случай этот кончился

Троянской войной.

Дубасят ахейцы троянцев,

Поспят – и наоборот.

Из-за проклятой буржуйской любви

Кровь проливает народ.

Я не знаю,был бы конец

Этой грязной истории всей,

Если бы, эх, не придумал коня

Хитроумный Одиссей.

Велел он вдосталь нарубить

Молодых дубов,

И без единого гвоздя

Троянский конь готов.

Он в брюхо полое ему

Ахейцев насадил,

И в море с войском остальным

На кораблях отплыл.

Ахейский лагерь опустел,

Дул легкий свежий бриз.

И подошел к тому коню

Троянский вождь Парис.

«Оригинально», – молвил он

Качая головой.

"Но дело в том, мои друзья,

Что дуб-то молодой.

Из бронзы много есть скульптур,

Из камня и из глин.

А вот из дуба, оля-ля,

Троянский конь один.

Это новаторство, братцы мои!"

И с ним согласны были.

А ну, кто за гриву,

А кто за хвост

В Трою его потащили.

А вечером, только стемнело,

Ахейцы из конского тела,

Из брюха его деревянного,

Повылезли, окаянные.

Закололи всех часовых.

И в Трою пустили своих.

Тут троянская кровь полилась, полилась,

Вспыхнул в Трое огромный огонь...

С тех пор любое новаторство

Воспринимается как Троянский конь.

ТЫЛОВОЕ ДЕТСТВО

Каких несчастий и какой тоски

вкусило наше пасмурное детство...

Росли в жестоких играх босяки,

весь тыл отцовский получив в наследство.

Нас голод сбил в компании шальные,

и, мудрые и злые огольцы,

мы обходили рынки и пивные,

хватая "беломор" и огурцы.

Мужчины ушли по смертельной дороге:

грехи отпускала святая война,

и жалким старухам и старцам убогим

последнюю мелочь бросала шпана.

Я сытости доныне не приемлю:

набитое нутро смиряет злость.

Я землю даже ел, когда на землю

варенье у кого-то пролилось.

Союзники выписывали визу

на ящике "DETROUTE FOR STALINGRAD",

и я глотал в больнице по ленд-лизу

от слез, наверно, горький шоколад.

 Далекие годы, тревожные годы...

 Бежали на фронт из тылов пацаны.

 Прошла беспризорная наша свобода.

 Четыре ли года? – Нет, века войны.

Сегодня в моде книги и уют.

Где вы, мальчишки, что клялись мне в дружбе?

Одни пропали, а другие пьют,

а третьи слишком высоко по службе.

Вы, юные, чуть-чуть крупнее нас,

живя в тепле, умнея понемногу,

отстали вы от нас на целый класс -

на страшный класс войны, и слава Богу!

К слезам материнским мы были нестроги,

и очень легко повзрослеть было нам.

И этой тревоги, и этой дороги

я вам не желаю и вам не отдам.

У ЖЕНЩИН СИГАРЕТ НЕ ОТНИМАЙТЕ...

 У женщин сигарет не отнимайте -

 Я это вам серьезно говорю.

 А лучше сами подносите спичку -

 У женщин тяга непонятная к огню.

 Им нравится огонь любой,

 И даже самый крохотный и тусклый,

 Любой огонь, игра с огнем,

 А без огня им как-то пусто.

 Не берите у них сигарет,

 Они любят курить вдвоем,

 Чтоб смотреть сквозь облачно дыма,

 И думать о чем-то своем.

 Чтоб знать, как вам нравится это,

 И серьезно вы, или нет.

 В темноте, совсем незаметно

 Переходящей в рассвет.

 Сигарета – их фонарик.

 Не отнимайте у них сигарет.

 Бывает, погаснет сигарета,

 Даже среди бела дня,

 А рядом с женщиной нет никого,

 Чтобы снова дать ей огня.

У НАС ОДНА ДОРОГА

Необжитая глушь, голубые леса,

Нас тайга к себе в гости не просит,

Но в суровом краю комсомольский десант

Начинает с палаток и просек.

Припев: На земле дорог, как песен, много,

        Можно выбрать лучшую из них.

        А у нас всегда одна дорога -

        Пробивать дороги для других.

Прорубаемся мы сквозь семь горных хребтов,

Сквозь Сибирь и амурские дали.

Сквозь сто вьюг, сто ветров, сто соленых потов

Лягут рельсы стальной магистрали.

Припев.

Догорает костер и гитарный настрой

Рассыпается тише и тише,

И негромкий напев вдруг напомнит о той,

Что давно уже писем не пишет.

Припев.

Не печалься, мой друг, не грусти о судьбе,

Что осталась в садах белых вишен.

День придет – и по этой дороге к тебе

Прилетит та, что долго не пишет.

У ПТИЦЫ УКРАЛИ НЕБО

У птицы украли небо,

"Где же небо?" – спросила птица.

"Не было, не было, не было" -

Ответили мрачные лица.

"Где же небо? – спросила птица-

"Где же звезды будут искриться,

"Где же теперь я стану летать?"

"Хватит врать, хватит врать, хватит врать".

Припев: Разве были рады вы

        Искупаться в радуге.

        И за что в награду вам

        Синий мир погас?

        Вы отдайте небо мне,

        Не гремите небылью.

        Крыльев нет и не было

        Никогда у вас.

У маленькой серой птицы

Нет неба над головой.

И негде ей с солнцем слиться

И нет уже птицы самой.

Потому что птица без неба

Это ребенок без слез,

Это земля без хлеба,

Это рассветы без рос.

УВАЖАЕМАЯ СОВЕСТЬ

Ах, ты, горюшко-беда, я сам не свой весь,

все хожу-брожу по рощам и лесам,

все ищу свою потерянную Совесть,

только, где ее искать, не знаю сам.

Уважаемая Совесть, где Вы прячетесь?

Потерять Вас, растрясти по свету рано мне.

Уважаемая Совесть, Вы дурачитесь.

Это что же за игра такая странная?

Посреди чужого счастья и удачи

в шумном городе, быть может, заплуталась,

как потерянный ребенок, громко плачет.

Вы не видели случайно..? Вот так жалость.

Уважаемая Совесть, были горести,

но измена эта ваша горше всех потерь.

Уважаемая Совесть, Вы бессовестны,

но прощать я научился этот грех теперь.

Может, где-нибудь сидит-грустит на камушке

и мечтает, чтоб скорее я нашел ее,

может, кто-нибудь прибрал ее к рукам уже?

Не завидую ему: она тяжелая.

Вы откликнитесь с полей или лесов вестью,

может, Вы меня покинули с отчаянья,

что за ложь платил я Вами, то есть Совестью,

Вы и сгинули, растаяли, отчалили.

Я нисколько бы об этом не кручинился,

стало легче мне без совести дышать,

но внутри так пусто-пусто, и причина вся

в том, что Совесть – это, кажется, Душа.

Уважаемая Совесть, все изменится,

стану с Вами я считаться, даже нянчиться.

Уважаемая Совесть, Вы изменница,

уважаемая Совесть, Вы обманщица.

Уважаемая Совесть, есть сомнение:

может, вы меня не бросили пока еще.

Если я в таком невиданном смятении,

значит Вы еще со мной и мы товарищи.

УВИДЕЛ Я ОГРОМНЫЙ ДОМ

Увидел я огромный дом,

Мне показалось, что он круглый,

Я ясно увидел, что он голубой.

И было мне не очень трудно

Забраться по серым ступенькам ТРЕВГО

На первый этаж.

Трусость на нем живет,

Чтоб выскочить за порог,

Лишь только чуть-чуть покачнется дом.

Лишь только чуть-чуть покачнется дом -

Возникнет паника на втором.

И подлость и трусость сбегут, как крысы.

Но путь мой дальше, до самой крыши.

Но путь мой дальше, до самой крыши,

Но вижу, я, на перилах кровь.

Что это? Выстрелы слышатся!

К черту выселить этих жильцов!

К черту выселить этих жильцов

Как можно скорей со всех этажей!

Бегу все быстрей, хоть сердце колотит

Меня по ребрам, как птенец скорлупу.

Нужно добраться под самую крышу,

Где настоящие люди живут.

Мокрым теплым языком

Усталость мне сердце лижет,

Но нужно спешить наверх, наверх,

Чтоб не застрять где-то ниже.

А шар голубой, наш старый дом

Все вертится, вертится, вертится.

И мы на нем без квартплаты живем

Так долго, что даже не верится.

Так будет, так есть и так было.

Он терпелив, снисходителен к нам,

Точно к детям старая кобыла.

Возит он нас на себе по свету

И делает все, что возможно,

Чтобы мы с него не свалились.

Так будем держаться, дети!

УЛИЦА БЕЛЫХ ПЛАЩЕЙ

Улица белых плащей,

город коричневых туфель

в свете желтых лучей

ловит сумерек серый грифель.

Кто-то идет, кто-то хмурится,

кто-то покупает сигареты.

Кто-то поет, поет на всю улицу,

кто-то мечтает о лете.

Улица счастья и слез,

улиц буден серых,

город измен и грез,

скрипка, где струны – нервы.

Кто-то устал, кто-то вертится,

словно в уключине для весла.

А я потерял, потерял свое сердце,

или ты его унесла.

В маленьких руках твоих

бьется мое большое сердце,

оно у нас одно на двоих,

и ты на себя за это не сетуй.

Дождь, дождь, дождь -

все уносит вода.

Остается только память,

тебе ее не отнять никогда,

руки замерли.

ФЕВРАЛЬ

Задумался о прозе зимы простых картин,

А ветки на березе – как руки балерин.

И грач на белом блюде, как дуло у виска.

Откуда же, откуда такая вот тоска?

Опять в душе больница, где лечатся грехи,

Под простынями лица лежат бухим-бухи.

И бродит по палатам, имея глупый вид

Несчастный ординатор, седой усталый Стыд.

Немытая посуда – часть тучки да леска,

Откуда же, откуда такая вот тоска?

Задача на кручину решается века,

Имеет ли причину нормальная тоска?

Задумался о прозе зимы простых картин,

А ветки на березе – как руки балерин.

ФОКУСНИК ПОКУСНИК

Фокусник – покусник – одинокусник,

Спроси, спроси, спроси меня о чем-то.

Не показывай нам фокусы,

Надоели все они до чертиков.

Ты нас не обманешь, мы не дети,

Ты не делай из верблюдов пони,

Повидали мы всего на свете,

Ты вот сделай так, чтоб нас вдруг поняли.

Припев: Такие фокусы – только держись,

        Такие фокусы показывает жизнь.

        Не удивлюсь я, не удивлюсь,

        В любой иллюзии обман и грусть.

Все сидят, сидят, а ручки сложены,

Соответственно все приоделись.

До чего же  ныне люди сложные,

На кого-то все они надеются.

Только на меня слаба надежда

Я работаю и не хвалюсь я,

Мне б на жизнь, вино да на одежду

Фокусами да иллюзиями.

Припев.

Поговаривают в письмах, сдал я,

А фокусы уж не такие сложные.

И предполагают, что устал я,

Или раньше был я помоложе.

Дома платочки сушатся, висят,

Для фокусов, светлые, стираю часто.

Хочется за рубль пятьдесят

Вам от меня готовенькое счастье.

Припев.

Есть такие иллюзионисты,

Может их в лицо не знает каждый,

Деньги, деньги, делают из листьев,

А любовь достанут из бумажника.

Сам себе отправлю я письмо,

И прочту, как от любимой строчки.

Если б сам себя понять я не мог,

Я бы не обманывал и прочих.

ФОФАН И ПАРТОРГ

Изящная дама сидела на ветке

и ела колючки сосны.

Под этим стояли печальные детки

и ждали захода Луны.

Луна заходила за полем ВАСХНИЛа,

где жили четыре овцы.

Там было навоза до верха березы,

и пили сивуху отцы,

Они осушили четыре бутылки,

а пятую съели с горла.

Осколки застряли у Коли и Вали,

А Фофана тара прошла.

У хитрой соседки мотальщицы Светки,

где Фофан живал иногда,

пропали сандали. Печали бывали,

но это крутая беда.

Поскольку у Светки с утра сигаретки,

потом самогону стакан,

потом трали-вали ... Но где же сандали?

И Светка опять за наган,

А дама нагая, болтая ногами,

на ветке блестит животом.

Сбежала из торга от мужа парторга,

ударив его долотом.

Мотальщица Светка уселась на ветку,

стреляет, и плачет, и пьет,

сказала ей тетя – зачем же вы пьете? -

с акцентом московских широт.

А Светка – ах, Ляля, зачем вы сбежали?

Ваш муж очень крупный субъект ...

Чем выше начальник – тем больше печали,

и нужен ему человек.

Он ездит по миру, в пустую квартиру

ему возвратиться – тоска!

А вы улетели с семейной постели

без фиговогого листка.

У Фофана с братом сегодня зарплата,

они очень скоро придут.

Увидят вас голой и всем комсомолом

испортят за десять минут.

Возьмите тужурку, кавказскую бурку,

малиновые галифе.

Парторгу жуиру в казенной квартире

устроим аутодафе.

Но их задержали в Москве на вокзале.

Они продавали гашиш.

А мужа парторга прогнали из торга,

и стал он не шишка, а шиш.

А Коля и Валя сидели в подвале,

и Фофан торчал на игле.

А им бы по блату большую зарплату

и свой телефон на столе.

Живите богато, а вашу зарплату

верните обратно в бюджет.

За эти копейки поют канарейки

и пьют алкаши в неглиже.

История эта – на полсигареты,

остался за кадром Париж.

А что до морали – ее замарали

такие, как дяденька Шиш.

ХОЛУИ

И печаль и проклятье великой страны,

где живут гениальные дети,

и опасней чумы и страшнее войны

холуи беспросветные эти.

Угождалы столпов, холуи холуев,

соискатели власти и санов,

и рабы отупевших от силы голов,

и приказчики ловких обманов.

Хоронилы законов, которых народ

не имеет спасительной сенью,

и лакеи добротных лакейских пород,

должностные жрецы поколений.

Раболепные слуги высоких постов,

попиратели тихих прошений,

я встречал их. Они и в беседе простой

очень любят слова унижений.

Посмотри к ним в глаза, в них квадратная суть,

или тихая липкая сладость.

Но споткнешься – тотчас ухитряются пнуть -

это высшая рабская радость.

И великий палач ими был оплетен,

у лакеев талант – наговоры и козни.

И не раз на Руси попирался закон,

У Иванов Непомнящих, хитрых и грозных.

Но не все им лафа, и не многим из них

удалось дотянуть до сегодняшней ямы.

Чаще тоже рубали баланду и жмых,

или так же они казнены холуями.

Униженье и смерть выгребают улов,

наступает предел, и очнуться пора нам.

Не вожди создают холуев и рабов,

а холопы на царство венчают тиранов.

Не опасен опричникам времени суд,

показала история новая.

Преступленья ошибками все назовут,

будет все репереименовано.

Дух высокий отпущен нам скудно, и вот

словно ветер он бьет в наши снасти,

и великое судно, боюсь, заплывет

в акватории новых напастей.

Если корм холуев – многолетнюю ложь -

мы как мусор не выбросим за борт,

чтоб компас не трясла бесконечная дрожь,

чтобы знать, где восток, а где запад.

И еще есть надежда и камень один,

и в углу, и по краю который.

Слава Богу, высокой души гражданин

не повывелся в наших просторах.

ХУДОЖНИК

Кисти и краски, и вот я опять

Думаю, как мне себя рисовать.

Может быть долго я думать не буду,

А нарисую себя на верблюде.

Он по пустыне идет не спеша,

Я восседаю на нем, как паша.

Может быть я футболист знаменитый,

Сотни мячей мною были забиты.

Я разбегаюсь и бью по мячу,

И попадаю куда захочу.

Нет, не нужны ни футбол, ни верблюд,

Просто – вот я, а вокруг меня люди.

Краски не ярки, рисунок не точен,

Но только люди хорошие очень,

Все улыбаются, сцена немая,

Так как меня все без слов понимают.

Я в воскресенье зову их всех к чаю,

Но с огорчением вдруг замечаю,

Что на знакомых моих не похожи.

Может быть, в этом виновен художник?

Не получаются четкие люди,

Лучше себя рисовать на верблюде.

ЧЕЛОВЕК САМЫЙ СИЛЬНЫЙ В МИРЕ

Человек, самый сильный в мире,

Покупал огромные гири.

Гири прыгали, грохотали.

Люди охали, хохотали,

Удивлялись, затылки скребли

И бросали ему, и бросали ему,

И бросали ему рубли.

Человек, самый сильный в мире,

Оставался один в квартире.

И считал он свои рубли,

И бежал покупать, и бежал покупать

И бежал покупать корабли.

А стояли они в магазине,

На большой голубой витрине,

В небольшой голубой картине.

И неясно плыли, и неясно плыли

И неясно плыли вдали.

Он садился в один из них,

Белый парусник на двоих.

В этот миг южный ветер стих

И не двигались, и не двигались

И не двигались корабли.

И тогда он бросался в море,

Быстро к берегу плыл, и вскоре

Появлялся в реальном мире,

Где стояли огромные, стояли огромные,

Стояли огромные гири.

Гири прыгали, грохотали.

Люди охали, хохотали,

Удивлялись, затылки скребли,

И бросали ему, и бросали ему,

И бросали ему рубли.

Человек, самый сильный в мире,

Оставался один в квартире.

Собирая свои рубли,

И бежал покупать, и бежал покупать

И бежал покупать корабли.

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Я черный рыцарь Ганс

Пою тебе романс,

Как юноша влюбленный

Под балконом

Не мучь меня, не мучь,

Отдай от сердца ключ.

Прошу тебя, любимая

Со стоном.

Припев: Звенит мандолина,

        О, выйди, Катлина.

        Я тайну открою,

        Как стать молодою.

Тебя я унесу,

Мы скроемся в лесу.

И предадимся там

Безумной страсти.

Я дьявольски везуч,

Отдай от сердца ключ.

И счастье мы найдем

В своем несчастьи.

ЧЕТЫРЕ АНГЕЛА

1.

Четыре ангела мои

ко мне слетаются и спорят,

какой мне путь предначертать

и что вложить в уста для пенья,

распределяют по годам

минуты радости и горя

и чертят график на листе,

а в нем – болезни и терпенье.

Аллеи Павловска пусты,

и я иду по ним неспешно:

давно изученный пейзаж

и каждый раз неповторимый...

В такие светлые часы

легко забыть, что все мы грешны.

и, может, ангелы грешны

и даже метят в серафимы.

2.

Но вот один из них сказал:

– Ах, господа, какая мука!

Остановить его пора,

работать трудно на ходу.

Другой ответил: – Не спеши,

ведь скоро ждет его разлука,

а третий робко произнес,

что видит и еще беду.

Четвертый, самый молодой,

на сына моего похожий,

сказал и белою рукой

коснулся грустного лица:

– Он будет часто умирать,

чтоб чью-то совесть растревожить,

он должен боль и грех познать,

чтоб успокаивать сердца.

3.

А я не слышал тех речей

и брел без цели, наудачу,

и от хранителей моих

не ждал решительных идей.

И смолк негромкий разговор,

я их, наверно, озадачил,

поскольку плакал без причин,

представив Землю и людей.

Берегу я, как могу я, и храню

и почитаю, как родителей,

птицу-Жалость, птицу-Верность,

птицу-Горестную Совесть,

птицу-Честь...

От обиды улетают, от обмана умирают

эти преданные Ангелы-хранители.

Лишь они на слабых крыльях

могут жизнь мою пронесть.

ЧЕТЫРЕ НОЧИ

Однажды прихожу домой,

Был трезв не очень я,

В конюшне вижу лошадь я,

А лошадь не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая лошадь там,

Где быть должна моя?" -

– Что? Где ты лошадь видишь там,

Шел бы лучше спать,

Корова дойная стоит,

Что привела мне мать.

        Я повидал весь белый свет,

        Объездил все края,

        Коровы дойной под седлом

        Нигде не видел я.

Я на вторую ночь пришел,

Был трезв не очень я.

Вдруг вижу шляпу на гвозде,

А шляпа не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая шляпа там,

Где быть должна моя?" -

– "Что? Где ты шляпу видишь там,

Шел бы лучше спать,

Горшок на гвоздике висит,

Что принесла мне мать".

        Я повидал весь белый свет,

        Объездил все края,

        Но вот соломенный горшок

        Нигде не видел я.

На третью ночь пришел домой,

Был трезв не очень я

На стуле вижу – пара брюк,

А пара не моя.

Сказал тогда своей жене;

"Секретов не таи.

Зачем чужие брюки там,

Где быть должны мои?" -

– "Что? Где ты брюки видишь там,

Шел бы лучше спать,

Там тряпка пыльная висит,

Что принесла мне мать",

        Я повидал весь белый свет,

        Объездил все края,

        С застежкой "молния" нигде

        Не видел тряпок я.

В четвертый раз пришел домой,

Был трезв не очень я,

Глянь – на подушке голова,

Я вижу не моя.

Своей хорошенькой жене

Сказал с упреком я:

"Зачем чужая голова,

Где быть должна моя?" -

– "Что? Где ты голову узрел,

Шел бы лучше спать,

Кочан капусты там лежит,

Что принесла мне мать".

        Я повидал весь белый свет,

        Объездил все края,

        Но чтоб кочан с усами был,

        Нигде не видел я.

ЧЕТЫРЕ ЭПИТАФИИ

Я был когда-то королем

С блудливым величавым взором,

И женолюбом и вралем

В расшитом золотом камзоле.

Изыскана была еда,

Вино и женщины – прекрасны

Я счастлив был? – Наверно, да.

Пожалуй, жил я не напрасно.

Я рыцарем когда-то был.

Был мил для женского я глаза.

Я много ел и много пил,

Но не упал с коня ни разу.

И мужество свое и пыл

В турнирах проявлял вдвойне я.

А вобщем средненько я жил,

И счастлив был лишь на войне я.

Когда-то я мальчишкой был,

Успел я в жизни стать солдатом.

Вино дешевое я пил,

Писал я матери и брату.

Я убивал, ведь я солдат

И сам здесь голову сложил я.

Я счастлив был? Наверно, да,

Ведь до несчастья не дожил я.

Прикидывался я шутом,

Смеялся я над целым светом.

И свет мне отплатил потом,

Назвав бродягой и поэтом.

Я голодал, но не всегда.

Зимой ходил в одежде летней.

Я счастлив был?

Конечно, да?

Я был счастливей всех на свете!