Текст книги "Римлянка. Презрение. Рассказы"
Автор книги: Альберто Моравиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)
– Прошу тебя, – сказала она сердито, резко обернувшись к нему, – отвернись… Не выношу, чтобы на меня глазели, когда я раздеваюсь.
Она заметила, что ее негодующий тон несколько озадачил его. Тем не менее он послушно повернул голову на подушке, но остался лежать на спине, наполовину прикрыв одеялом голую грудь. Она встала и, дрожа от холода, торопливо сняла все, что на ней было надето. Но то ли нетерпение, то ли любопытство заставило юношу обернуться и увидеть ее в самой неизящной и неуклюжей позе, когда, стоя одной ногой на полу и уперев колено другой в край кровати, вытянувшись всем телом вперед, с болтающимися грудями и свисающими вниз волосами, она забиралась в постель. Это обозлило ее еще больше. Перегнувшись через него, подставив его взгляду теплую темноту подмышек, она погасила лампу на тумбочке.
Потом они лежали обнявшись под грубым стеганым одеялом, царапающим их голые тела. В темноте она ощущала его руку, которая опять упорно, не переставая гладила ей лоб и глаза. К его прежней сентиментальной нежности прибавился трепет ревнивой страсти. Там, где ее тело не прикасалось к нему, ей было холодно, и она чувствовала, как под лавиной его ласк губы ее кривит горькая гримаса печальных раздумий. Ей хотелось бы ни о чем не думать, но мозг, точно высвободившись из-под контроля ее воли, лихорадочно и неустанно работал. Правда, в сознании ее возникали не столько мысли, сколько образы, несуразные, несвязные, перемешанные с воспоминаниями и туманными мечтами. Она представляла, например, как юноша влюбится в нее и увезет ее к себе на родину. А потом воображала, как она будет жить в Англии, рисовала себе людей, с которыми будет встречаться, дом, где поселится, свою дочь и мать. От этих картин она переходила к другим, никак не связанным с предыдущими, а они в свою очередь порождали следующие, странные и, казалось бы, совершенно неожиданные. Она вдруг спрашивала себя, кто был тот мужчина, который поздоровался с ней сегодня незадолго до того, как она встретила английского офицера. Все эти невольные порождения фантазии раздражали ее. К тому же ее все время, точно холод, от которого коченела спина, мучила настойчивая, неотвязная мысль: брать или не брать деньги?
Так лежала она в темноте, в глубокой тишине теперь уже спустившегося вечера. Наконец она задремала. Проснувшись, она никак не могла понять, сколько времени она проспала. Она увидела, что офицер уже встал, оделся и застегивает мундир. Лампа освещала комнату, в которой царил беспорядок, обычный при такого рода свиданиях.
– Я подожду тебя там, – сказал офицер, кивнув на дверь, и вышел.
Когда он ушел, она некоторое время лежала не двигаясь на смятой постели. Потом вдруг испугалась, что офицер улизнул, не заплатив. Такое с ней уже случалось; одно то, что он ушел столь поспешно, было подозрительно. Ей стало противно своего страха, и все еще лежа в постели она почти надеялась, что офицер в самом деле удрал: тогда бы он по крайней мере оказался перед нею в долгу – и не только потому, что не заплатил. Тем не менее она встала и быстро натянула платье, не в силах отделаться от обступивших ее, словно ароматы продажной любви, гнусных опасений.
Она подошла к зеркалу причесаться и увидела в нем свои широко раскрытые, словно в ярости, глаза – алчные, злые, подозрительные. Всматриваясь в эти бесстыдные глаза, она обнаружила на тумбочке подзеркальника пачку денег, сложенных вчетверо. Наморщив лоб, она пересчитала их с чувством горького любопытства. Денег оказалось гораздо больше, чем она ожидала. Тогда она испугалась, что офицер действительно ушел и быстро вышла из комнаты.
Она нашла его в гостиной, сидящим на диване. Он зажег лампу, налил себе в бокал виски и закурил. Увидев ее, он встал.
Она подошла к нему запыхавшись, сказала:
– Это хорошо, что ты решил выпить… Налей немного и мне.
Офицер взял бутылку и наполнил ее бокал. Она села и жадно выпила. Теперь ей было страшно, что офицер уйдет, так же как раньше она боялась, что он ее поцелует. Ее охватила мучительная тоска, чувство унизительного и безысходного одиночества. Ей хотелось, чтобы он остался. Они бы вместе выпили, напились бы. Она понимала: ей хочется выпить потому, что напившись она сможет сказать офицеру многое такое, до чего ему, вероятно, нет дела, но что рано или поздно ей придется кому-нибудь высказать.
Она налила себе второй бокал и хотела налить ему. Но он отказался, помахав рукой.
– Больше не хочешь? – спросила она испуганно.
– Нет, спасибо.
– Идея! – воскликнула она, взглянув на него, и в глазах ее вспыхнула вдруг надежда. – Почему бы тебе не остаться у меня поужинать… Я сама приготовлю… Приготовлю тебе спагетти… Ты любишь спагетти?
– Люблю, – ответил он и с сожалением добавил: – Но мне надо скоро идти.
– Нет… не уходи… Оставайся ужинать, а потом переночуешь у меня.
Она приободрилась, увидев, как он, словно оправдываясь, качает головой, точно она упрекнула его в чем-то таком, в чем он совсем не виноват.
– Мне хотелось бы остаться, – сказал он просто. – Всякий бы на моем месте захотел остаться… Но не могу.
Сказав это, он встал. Ее охватила паника, и, бросившись к нему, она взяла его руку и поднесла к губам.
– Не уходи, – попросила она. И уже не отдавая себе отчета в том, что говорит, добавила: – Я чувствую, что полюблю тебя, если ты останешься.
– Я должен уйти. Ничего не поделаешь – служба, – объяснил он. Потом сказал, отнюдь не желая ее уколоть: – Завтра ты будешь с кем-нибудь другим и не вспомнишь обо мне.
Она не решилась возразить и, огорченная, пошла следом за ним, поправляя волосы и кусая губы. Офицер надел шинель, достал из кармана фонарик и вышел на крыльцо. Яркий круг фонаря прорезал темноту сада и осветил заляпанный грязью борт машины.
Они спустились с крыльца.
– Ну, а теперь до свидания, – сказал офицер, протягивая ей руку.
– До свидания, – ответила она, пожимая его руку. И добавила: – Садись в машину, я сама открою ворота.
Офицер сел в машину и включил мотор. Подбежав к воротам, она с трудом распахнула их. Машина двинулась мимо нее и выехала на улицу. Ей вдруг припомнилось, как сегодня днем, открыв ворота, она прошла в курятник и как потом они вместе с офицером смотрели на кур. Какой надутой и исполненной собственного достоинства казалась курица до того, как на нее вскочил петух. Такой же надутой и исполненной собственного достоинства была она и потом. Как для нее все это просто кончилось: встряхнулась и пошла себе как ни в чем не бывало.
Она вздрогнула, услышав шум мотора уезжающей в ночь машины. Потом заперла ворота и направилась к двери. «Встряхнулась и пошла себе как ни в чем не бывало», – подумала она, входя в дом.
― КРОКОДИЛ ―
(рассказ, перевод Р. Хлодовский)
Около пяти часов вечера синьора Карапузо надела шляпку и отправилась с визитом к синьоре Верзили.
Синьора Верзили, супруга директора банка, занимала большую квартиру в бельэтаже несколько обветшавшего, по аристократического палаццо, расположенного в квартале некогда фешенебельном, а ныне пришедшем в полный упадок. Для синьоры Карапузо, муж которой был подчиненным синьора Верзили, визит этот представлял исключительную важность. Во-первых, живя в нескольких хоть и новых, но жалких комнатенках одного из многоэтажных зданий на окраине города, она по своему общественному положению стояла значительно ниже синьоры Верзили. Во-вторых, синьора Верзили впервые после почти что годового знакомства, соизволила пригласить ее к себе в гости.
Синьора Карапузо удивительно походила на суетливую курицу, которая, готовясь снести яйцо, долго и старательно, с загадочным видом разгребает землю. Была она маленькой, широкобедрой, с крупными чертами смуглого лица, близко посаженными глазами и остреньким носом. Синьора Верзили, напротив, была величественной, высокой и дебелой дамой, надменной, манерной, жеманной, надутой, чванливой и чрезвычайно важной. У синьоры Карапузо имелось пятеро маленьких детей, и ни о чем другом говорить она не могла. У синьоры Верзили детей вовсе не было, зато она посещала театральные спектакли, покровительствовала музыкантам и декламировала стихи. Синьора Карапузо почти всегда одевалась в черное, носила большие туфли, напоминающие крестьянские сабо, и нелепые зеленые шляпки, украшенные бисером и вуалетками. И напротив, о синьоре Верзили можно было сказать, что она не снимает вечернего платья, либо лиловатых, либо темно-зеленых тонов. Не удивительно, что при столь больших различиях между обеими дамами синьоре Карапузо, совсем недавно приехавшей из провинции, синьора Верзили представлялась совершенством, живым воплощением столичного изящества, а ее салон – чуть ли не алтарем храма, святилищем в пещере оракула.
Впрочем, столь робкое и восторженное поклонение не помешало синьоре Карапузо составить для себя определенный план, как ей следует действовать во время визита. План этот заключался в твердом намерении глядеть во все глаза и хорошенько запомнить все, что будет говорить и делать синьора Верзили, а также постараться, запечатлеть в памяти то, что покажется ей в доме синьоры Верзили наибольшей достопримечательностью. Мы уже говорили, что синьора Карапузо была провинциалка; добавим, что родители ее были людьми бедными и воспитание она получила далеко не блестящее. Поэтому ее вечно мучали сомнения, когда дело касалось светского этикета, знание которого совершенно необходимо жене банковского чиновника, мечтающего сделать хорошую карьеру. Надо ли даме первой подавать руку мужчине или ждать, пока он сам тебе ее протянет? Следует ли, сморкаясь, отворачивать лицо в сторону? Прилично ли даме курить? Можно ли сидеть, закинув ногу на ногу? Снимать ли перчатки здороваясь? Надо ли вставать всякий раз, как в комнату входит новое лицо? Можно ли размачивать печенье в чае или же надо кушать его сухим? И вообще, как приличнее подать чай? С пирожными или с сухариками? Как обставить квартиру? Какие занавески повесить в гостиной? И какие в столовой? Как должна быть одета горничная? Какой туалет следует надевать в пять часов вечера, принимая приятельниц? И так далее, и тому подобное. Синьора Карапузо надеялась, что во время этого визита манеры и поведение хозяйки дома помогут ей разрешить множество подобного рода вопросов, раз и навсегда покончив с мучающими ее сомнениями.
Кроме того, синьора Карапузо, в душе которой этот визит вызвал лавину дотоле скрытого тщеславия, надеялась, что синьора Верзили пригласит на чай нескольких своих приятельниц, дам не менее светских и элегантных. Правда, сегодня была не пятница, день, в который синьора Верзили обычно принимала гостей. Но все равно, могла же она, чтобы уважить синьору Карапузо, позвать кое-кого из своих приятельниц, хорошо известных в банковских кругах: синьору Зануди, например, синьору Дурило, синьору Балдуччи. Синьора Карапузо почти не сомневалась, что если встретит у синьоры Верзили этих дам – каждая из которых имела свой журфикс – то уж как-нибудь сумеет выбить из них парочку приглашений. А там – за одним приглашением последуют другие…
Однако тут синьору Карапузо постигло разочарование. Синьора Верзили приняла ее в небольшой полутемной гостиной, которая показалась синьоре Карапузо обставленной в восточном стиле, поскольку там стояла резная мебель, а на стенах висело оружие и ковры. Гостиная же, в которой проходили знаменитые приемы, оказалась закрытой; свет в ней не горел, и сквозь стекла двустворчатой двери ничего нельзя было разглядеть. Хозяйка дома в темно-красном бархатном платье с искусственной розой на большом декольте встретила синьору Карапузо любезно, даже приветливо, но с холодной вежливостью. Усевшись друг против друга на краю софы, дамы тут же принялись болтать в приглушенном свете лампы, тоже в восточном стиле.
Разочаровав синьору Карапузо в ее мечтах завязать знакомства со светскими дамами, синьора Верзили не обманула остальных надежд своей гостьи. Прихлебывая чай и отвечая на церемонные, чуть равнодушные вопросы синьоры Верзили о ее доме, детях, муже, даче и тому подобных мало кого волнующих предметах, синьора Карапузо имела возможность сделать множество ценных наблюдений. Синьора Верзили сидела, высоко закинув нога на ногу под темно-красным бархатным платьем; она не макала сухарики в чай, а кусала их, слегка приподнимая при этом верхнюю губу; она не сморкалась (правда, у нее не было насморка); время от времени томным движением руки она поправляла свои пышные светлые волосы, уложенные в старомодную прическу; спросив у синьоры Карапузо, налить ей чая покрепче или послабее, она как ни в чем не бывало жестом ласковым и доверительным положила ей на колено руку; говорила она вполголоса, отчетливо произнося каждый слог и поджимая губы; поднося чашку ко рту, она слегка оттопыривала мизинец, на котором красовался большой зеленый камень; выплевывая вишневую косточку, попавшуюся ей в шоколадной конфете, она прикрыла рот рукой; к чаю были поданы сладкие и соленые сухарики – и никаких пирожных; она не переставая курила, посасывая длинный красный мундштук (вероятно, цвет его должен был гармонировать с цветом ее платья), и выпускала дым через нос; пепельницу она называла явно иностранным словом «сандрие»…
Изучая обстановку гостиной, помимо уже упоминавшейся резной мебели, которую гостья сочла чересчур экзотичной, но вполне под стать такой несколько эксцентричной даме, как синьора Верзили, синьора Карапузо отметила, что занавески на окнах были красного цвета и присборены; что они доходили до половины окна и были прикреплены сверху и снизу к двум медным прутьям; что обои на стенах тоже были красные; что в подлокотники кресел были вделаны пепельницы; что одетая турчанкой кукла сидела в глубине софы на груде разноцветных подушек; что у чайного столика имелись колесики, благодаря чему его легко можно было передвигать куда угодно, и множество тому подобных мелочей.
Но самой удивительной и вместе с тем наименее приемлемой новинкой показался синьоре Карапузо крокодил. Не успели они присесть на софу, как, толкнув мордой дверь, выходившую в коридор, в гостиную вполз крокодил. В первое мгновенье синьора Карапузо хотела было указать хозяйке дома на этого гада. Но синьора Верзили сидела как раз против двери и не могла не заметить пресмыкающееся, тем более что, проковыляв шаг-другой, крокодил ткнулся поднятой мордой ей в колени. Из этого синьора Карапузо заключила, что крокодил – ручной, и, поскольку ей казалось неприличным обращать внимание хозяйки на то, что той угодно было не замечать, она промолчала и как ни в чем не бывало продолжала прихлебывать свой чай. Тем временем крокодил, все также тяжело переваливаясь с боку на бок, обогнул синьору Верзили и, опершись на хвост и задние лапы, встал за ее спиной. Вслед за этим синьора Карапузо увидела, как синьора Верзили таким же ленивым и безразличным движением, каким, не прерывая беседы, подбирают брошенное на спинку кресла манто, протянула назад руки и помогла крокодилу прильнуть брюхом к ее спине и вцепиться всеми четырьмя лапами в ее плечи и бедра. Все это синьора Верзили проделала, поеживаясь от удовольствия и поводя плечами так, словно она укутывалась в мягкую и теплую шаль. Потом, видимо убедившись, что крокодил держится крепко и не сорвется с ее спины, она с любезной улыбкой спросила у гостьи, не налить ли ей еще чашечку чая.
Конечно, синьора Карапузо ждала всяких экстравагантностей от такой известной своей эксцентричностью дамы, как синьора Верзили, но крокодил намного превзошел ее ожидания. На минуту она, можно сказать, мысленно застыла с открытым ртом. Но вопрос синьоры Верзили привел ее в чувство, и синьора Карапузо устыдилась своего изумления, столь наивного и провинциального. Если синьора Верзили не моргнув глазом напяливает на себя живого крокодила, то с какой стати ей удивляться этому, словно последней деревенщине? Сильно покраснев, синьора Карапузо наклонилась вперед и поспешила ответить, что, конечно же, она с удовольствием выпьет еще чашечку такого чудесного чая. И чтобы скрыть свое смущение, она стала расхваливать чай, а затем спросила у синьоры Верзили, где та его купила и не могла бы она достать и ей такого же чая, хотя бы пачку.
Все остальное время, пока длился визит, крокодил уже больше не двигался, опираясь, как было сказано, на массивный хвост и вцепившись всеми четырьмя лапами в бедра и плечи синьоры Верзили. Его треугольная морда возвышалась над ее головой. Раза два синьора Верзили вставала, чтобы налить чай, и тогда с крокодилом за спиной она выглядела несколько странно, хотя бы потому, что это был очень крупный экземпляр: от кончика носа до хвоста в нем было никак не меньше трех метров, так что морда его почти касалась потолка, а хвост подметал пол за спиной синьоры Верзили. Однако неизменно величественная синьора Верзили непринужденно расхаживала по комнате с вцепившимся в ее полуобнаженную спину чудовищем, и казалось, что ей вовсе не тяжело.
Чем дальше, тем все больше синьора Карапузо приходила к мысли, что крокодил без сомнения является последним криком причудливой моды, о чем она, живя в домах стандартной застройки на окраине города, до сих пор и понятия не имела. В конце концов она пришла к выводу, что в подобном новшестве много хорошего: хотя крокодил и тяжеловат, он несомненно очень идет высоким и крупным дамам вроде синьоры Верзили; кроме того, он прикрывает спину от ветра, а это уже немалое достоинство. Впрочем, разве не изготовляют туфли из крокодиловой кожи? А от кожи до живого крокодила всего один шаг. Вот только стоит он, верно, дороговато. Вспомнив цену на крокодиловую кожу, синьора Карапузо решила, что синьоре Вер-зили пришлось изрядно потратиться, чтобы заполучить такой огромный экземпляр. Нельзя также забывать, во что обходится его содержание. Всем известно, что крокодилы страшно прожорливы. Тяжело вздохнув, синьора Карапузо подумала, что на жалкое жалование своего мужа она не может себе позволить не то что крокодила, но даже большую ящерицу.
Обнаружив, что к чаю не подано лимона, синьора Верзили позвонила горничной. Цепляясь за остатки сомнений, гостья, затаив дыхание, ждала появления девушки. Ей хотелось посмотреть, как та воспримет крокодила. Но за спиной у горничной, ядреной фриуланки, крепкое упругое тело которой так и выпирало из узкого черного платья, висел, вцепившись в нее, свой крокодил. Синьоре Карапузо оставалось только смириться с очевидностью: это была, несомненно, последняя мода. Но все-таки она не могла не подумать, что на этот раз синьора Верзили хватила через край: позволять служанке носить те же самые украшения, что в госпожа, – это уже фанфаронство, и притом дурного тона.
Крокодил горничной был гораздо меньше крокодила синьоры Верзили; он был такой маленький, что его можно было увидеть, только когда она поворачивалась спиной. Крокодил ее был немного длиннее огромной ящерицы, но значительно шире и толще. Не крокодил, а, можно сказать, крокодильчик. Он, как бы ласкаясь, вцепился в гибкую талию девушки, чешуйчатый хвост его свисал между ее ягодиц, остренькой мордой он уткнулся в пучок на ее затылке. Может быть, это уже поношенный крокодил, подумала синьора Карапузо: хозяйка поносила его немного, потом он ей надоел, и она подарила его служанке. Однако размеры крокодила, как раз под стать маленькому и кокетливому переднику, топорщившемуся на пышных бедрах фриулан-ки, заставляли скорее предположить, что синьора Верзили специально купила его для своей горничной. «Барское транжирство», – подумала синьора Карапузо не без зависти.
Когда горничная ушла, синьора Верзили принялась ее расхваливать. Но синьора Карапузо пожелала дать синьоре Верзили понять, насколько она не одобряет ее чрезмерной и губительной снисходительности (взять хотя бы этот случаи с крокодилом), и заметила, что следует остерегаться слишком потакать прислуге, не то та начнет много о себе воображать и в конце концов сядет вам на шею. Особенно, закончила синьора Кара-пузо, не годится баловать прислугу подарками. На это синьора Верзили возразила, что относится к прислуге как к членам своей семьи и что такова уж ее система.
Синьора Карапузо не надеялась, конечно, что сможет когда-нибудь купить себе крокодила, особенно таких размеров, как у синьоры Верзили. Тем не менее она захотела рассмотреть его получше, чтобы потом иметь возможность рассказать о нем своему мужу и приятельницам. Крокодил стоял неподвижно, задрав к потолку огромную треугольную морду, словно собираясь исторгнуть из своей слюнявой пасти звуки торжественного гимна. Его белая и чуть подрагивающая глотка создавала светло-сероватый фон для волос синьоры Верзили, и нельзя не признать, что это было красиво. Зато, вероятно, весьма обременительным было давление лап, которыми крокодил вцепился в плечи и бедра синьоры Верзили. Было видно, как острые когти его лягушачьих лап врезаются в нежное и пышное женское тело. Из-за этого на темно-красном бархате платья образовались складки и вздутия, выглядевшие отнюдь не изящно. Одежда от этого, несомненно, портится, не говоря уж о синяках от когтей, подумала синьора Карапузо. Но она тут же вспомнила, что многие десятилетия дамы носили корсеты из китового уса, чрезвычайно тесные и вредные для здоровья; что поделаешь, ради моды можно примириться с некоторыми неудобствами! Зеленый с черной рябью хвост, щетинившийся остроконечными чешуйками, выглядел весьма эффектно: массивный и треугольный, он легко касался земли и извивался, словно змея. Преимущества этой новой моды особенно были заметны, когда синьора Верзили передвигалась по гостиной. С крокодилом за плечами, крутой и бронированный хребет которого удваивал, даже более чем удваивал ее объемы, синьора Верзили походила на дракона, и сама собой возникала линия очень современная и в то же время исполненная причудливой и прихотливой фантазии. Проницательная синьора Карапузо осведомилась, не была ли синьора Верзили недавно в Париже, и, услышав в ответ, что она только что оттуда вернулась, окончательно уверовала в то, что столь необычное и, в сущности, очень дерзкое нововведение завезено из Франции. Ну, конечно же, подумала синьора Карапузо, не сумев подавить в себе чувства зависти, всем известно, что в Париже что ни день придумывают что-нибудь этакое; не так уж трудно не отставать от моды, когда имеешь возможность то и дело ездить во французскую столицу.
Синьоре Карапузо страшно хотелось узнать, как устраивается синьора Верзили, когда ей приходится выходить из дома. Подобно некоторым высоким, точно башни, прическам, крокодил, должно быть, является немалой помехой в автобусе, в трамвае и вообще в местах, где скапливается много народа. Правда, у синьоры Верзили имелась машина, а владельцы машин могут позволить себе многое, недоступное беднякам, вынужденным передвигаться пешком. Но даже для людей, имеющих машину, крокодил является все-таки модой довольно обременительной. Для того чтобы носить крокодила, надо либо все время стоять, либо сидеть на сиденье без спинки, чтобы животное могло вцепиться в вас хорошенько и свободно опустить хвост на землю. А как быть в автомобиле? Может быть, синьора Верзили садится на крокодила и подсовывает под ноги его большой хвост? Но не задыхается ли тогда крокодил? В конце концов синьора Карапузо решила, что либо синьора Верзили носит крокодила только дома, либо же всучает его шоферу и забирает назад, когда выходит из машины. Впрочем, подумала синьора Карапузо, никому же ведь не приходит в голову ездить в трамвае в вечернем платье со шлейфом, диадемой и декольте. По-видимому, крокодила надевают только по вечерам и в особо торжественных случаях, отправляясь в оперу или на бал. Нельзя отрицать, однако, что даже днем – в саду или же в манеже – крокодил, но только меньших размеров, вроде того, что был у горничной, свободно сидящий на английском костюме цвета опавших листьев, выглядел бы весьма элегантно.
Обо всем этом синьора Карапузо размышляла про себя, не открывая своих мыслей синьоре Верзили: она понимала, что они еще недостаточно близки, чтобы беседовать о такого рода предметах. Но синьора Карапузо дала себе слово полностью удовлетворить свое любопытство, как только они подружатся. И кто знает, может быть, синьора Верзили – а она, кажется, женщина щедрая – достанет ей у своего поставщика по дешевке какого-нибудь крокодила, пусть даже немного поношенного.
Единственным существенным недостатком новой моды показалось синьоре Карапузо то, что крокодил, не переставая впиваться в синьору Верзили своими когтями, то и дело широко разевал огромную зубастую пасть и резко захлопывал ее с неприятным лязгом. При этом синьора Верзили всякий раз вздрагивала, как при землетрясении. Вероятно, крокодил проголодался, подумала синьора Карапузо, а может, он просто зевает от скуки. Недостаток этот, впрочем, было бы нетрудно исправить. Достаточно надеть на крокодила намордник вроде тех, что надевают на собак. Правда, красота крокодила при этом, конечно, пострадает.
Прошел чуть ли не час. Синьора Карапузо, всегда уверявшая, что знакома с правилами хорошего тона, встала и принялась прощаться. Ей хотелось бы получить у синьоры Верзили кое-какие сведения о крокодиле, но она не решалась ее расспрашивать. Величественно, по-прежнему волоча на себе огромное пресмыкающееся, хвост которого свисал на пол на добрых полметра, синьора Верзили прошествовала впереди своей гостьи по коридору, ведущему в прихожую. Оказавшись в коридоре, синьора Карапузо не устояла перед вполне простительным искушением и, подавшись вперед, погладила спину чудовища. Она надеялась проделать это незаметно, но, споткнувшись о проклятый хвост, уткнулась носом прямо в чешую и едва не задохнулась от источаемого ею едкого болотного зловония.
– Осторожно, – не оборачиваясь предупредила синьора Верзили, – в этом коридоре довольно темно.
Они попрощались в прихожей. Горничная, со своим крокодилом за спиной, открыла входную дверь. Синьора Верзили не пригласила синьору Карапузо навестить ее в ближайшее время. Синьора Карапузо не могла не приписать подобную холодность скудости своего гардероба. «Только бы муж получил повышение, – подумала она, направляясь к автобусной остановке, – а уж тогда я тоже обзаведусь хорошеньким крокодильчиком… И тогда посмотрим еще, дорогая моя синьора Верзили…»
