Текст книги "Живое свидетельство"
Автор книги: Алан Ислер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
– Не смог добраться до туалета. Пришлось отлить в кухонную раковину. Клер терпеть не может, когда я так делаю.
Энтуисл вернулся, весело хихикая. Кусок рубашки нахально торчал из молнии на ширинке.
Я только что рассматривал афишу музея мадам Тюссо и не смог скрыть презрительной усмешки.
– Бантер наверху поставил кровать с водяным матрацем и зеркало на потолке.
Очевидно, по этой информации я должен был понять, чем так привлекал Энтуисла кошмарный второй дом лорда Пего. Мне нисколько не хотелось обсуждать, может ли Энтуисл в свои восемьдесят и хочет ли. Виагра решила спорить с природой. Не хотелось мне думать и о том, что именно отражается в зеркале на потолке. Я не то чтобы считаю, будто старики не слышат зова плоти; я сам старик. Это всего лишь вопрос эстетики: сексуальное общение пожилых или с участием пожилых наблюдать довольно неприятно, разве что из извращенного любопытства. Я отказывался представлять себе те образы, которые Энтуисл упорно мне навязывал.
– Так какая же из версий о твоих родителях правда, Сирил? Мы сейчас не о теории рассуждаем, а о фактах. И забудь ты о Стэне. Ты со мной разговариваешь. Твои мать и отец повстречались, твои мать и отец родили тебя. Был ли твой отец выходцем из семьи священнослужителей, чтил ли их ценности? Или он был из рабочих? Или что? А твоя мать? Кем была она?
– Робин, ты что, воском уши залепил или еще какой дрянью? Всё правда, всё. Смотри на разные версии как на предварительные наброски, из которых потом получается законченная вещь. Любой вариант мог вывести на этот путь. Главное, кто оказался избранным. Быть избранным – вот что существенно.
– Сирил, а для меня? Только для меня. Забудь про биографию. В твоем прошлом что-то происходило, и ты знаешь что. Давай на время забудем про метафоры. Ты знаешь, кто твой отец, в самом обычном смысле. Намекни хотя бы. Мы же практически родственники. По-моему, я заслуживаю чуть большего, чем то, что ты предлагаешь Стэну Копсу.
– Я чудовищно устал, Робин. И у меня еще планы на вечер, баловство всякое. Клер – как Англия Нельсона, она ждет[124]124
Перед началом Трафальгарского сражения 1805 года на флагманском корабле британского флота был поднят флажный сигнал «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг».
[Закрыть]. Мне придется тебя выставить. Давай-ка поговорим об этом в другой раз, ладно? Мне больно в этом признаваться, но я совершенно вымотан, вот это – точно правда.
– Правда, Сирил? Я думал, мы отказались от правды в пользу метафоры.
– Робин, ты со мной играй, да не заигрывайся.
Что я мог на это сказать?
* * *
Майрон Тейтельбаум заехал в Лондон по дороге в Ливерпуль, на ежегодное заседание Королевского общества медиевистов. Мы встретились на ланче в «Sel et Poivre»[125]125
«Соль и перец» (фр.).
[Закрыть] на Бичем-плейс. Мы с ним иногда разговаривали по телефону, все чаще с тех пор, как Стэн схлопотал пулю, но не виделись много лет. Я бы его не узнал, но он пришел в бистро раньше и, увидев меня, расплылся в улыбке и поднял в знак приветствия стакан с минералкой. Сияющий череп – остатки волос на голове он брил, – тощее, лисье лицо, нос, который то ли на самом деле стал длиннее, то ли так выглядел. Над его зубами поработали мастера-дантисты – они были белые, ровные, сияющие, безо всяких прежних пятен и дефектов. Мой ровесник, если не старше, он тем не менее был подтянут, загорел и явно в отличной форме. Полный набор, чтобы вызвать неприязнь. В мочках ушей по золотому кольцу, на шее на кожаном шнурке crux ansata.
– Хватит о тебе, – сказал он, когда мы, пожав друг другу руки, уселись. – Давай поговорим обо мне. – Он ослепительно улыбнулся, давая понять, что просто шутит, хотя и не совсем.
– Мне выбрать вино? Ты меню изучил?
– Я полностью доверяюсь тебе, милый, – сказал он и игриво подмигнул – видно, хотел меня встряхнуть.
Я подозвал официанта и на закуску заказал Picodon à l’Huile d’Olive[126]126
Козий сыр в оливковом масле (фр.).
[Закрыть], а на горячее Saumon à l’Unilateral Sel et Poivre[127]127
Лосось на соли и перце (фр.).
[Закрыть]. Лучше выбирать то, в чем ты уверен. Вино, помнится, я выбрал «Пюлиньи-Монтраше Пюсель» 1986 года – его в здешнем погребе оставалось совсем немного.
– Как Генри? – спросил я. – Не поехал с тобой на этот «бундогл»[128]128
Так в США американские военные называли непродуманные военные операции, а теперь это слово обозначает любое пустое занятие, никчемный труд.
[Закрыть]?
– Бундогл! Ого, наш англичанин свободно владеет американским! Генри, говоришь? Генри? Это кто? Где ты был все эти годы? Лет на десять отстал. Генри давно уже в прошлом, лапонька.
– Да? Извини, я не в курсе.
– Не извиняйся, не за что. Генри был надоеда, Генри был невыносим, Генри хотел заглотить меня целиком. Я сейчас говорю метафорически, дружок, насчет буквального смысла у меня претензий не было. – Тейтельбаум ностальгически вздохнул. – У него были такие мускулистые грудь и спина, и задница, за которую можно все отдать. Но он хотел постоянства, хотел, чтобы мы остепенились, чтобы ребеночка усыновили, понимаешь, чтобы зажили семейной жизнью. А меня от этого всего тошнило. Жизнь слишком коротка. Поэтому пришлось его отпустить.
Официант принес Picodon, сомелье – «Пюсель». Я вытащил пробку, сделал глоток. Вино было превосходное.
– Ты делаешь доклад в Ливерпуле?
Picodon таял во рту.
– И еще веду панельную дискуссию. Уже третий год в Обществе работает секция по гомосексуализму. Разумеется, самая популярная – в научном смысле. – Он подцепил на вилку Picodon. – Потрясающе! Что это за сыр?
– Козий.
– Caprinae[129]129
Семейство козьих (лат.).
[Закрыть], ну конечно же. Навевает похотливые мысли. Вот ты чертенок! Рожки зачесались, малыш? Пободаться хочешь? – Тейтельбаум плотоядно зыркнул на меня и отхлебнул вина.
– О чем твой доклад?
– Так, обычная белиберда. Идеология, вырастающая из запроса. Называется «Беовульф и Виглаф. Меч и камни». Как ты наверняка догадался, он сам собой написался.
Мы перешли к Saumon.
– А панельная дискуссия?
– Это еще хуже. По «Рассказу рыцаря» Чосера. Да, ты правильно догадался, Чосер был из наших. Из шкафа не выходил – жил в непросвещенную эпоху. Мог только посылать сигналы – так сказать, homotopoi[130]130
Гомотопии (лат.).
[Закрыть] – для понимающих. Паламоy и Аркит?[131]131
Герои пьесы «Два знатных родича». Возможно, написана У. Шекспиром.
[Закрыть] Естественно, это каламбуры. Паламоy – pal o’mine, мой приятель, а Аркит – arseite, задничный, любитель всего заднепроходного. Знаешь, Робин, так можно и разувериться в гомосексуализме. С другой стороны, драгоценный мой, все расходы-то мне оплачивают.
– В таком случае, может, счет оплатишь ты?
Он поднес пальцы к губам и послал мне воздушный поцелуй.
– Kein Problem[132]132
Без проблем (нем.).
[Закрыть].
– Как там дела у Стэна?
– Что с тобой такое, Робин? Тебя к нему так тянет? У Стэна все прекрасно. Биография Энтуисла почти готова. Последние правки, окончательная проверка фактов, указатели, библиография, благодарности, посвящение – всякая такая ерунда. На хрен Стэна. Кому он на хрен сдался?
– Я про его здоровье спрашивал.
– Лучше не бывает. У него личный тренер. Этот ублюдок стал знаменитостью. На прошлой неделе приходил к Уолли Уочтелу. Повторяю, – тут он громко отрыгнул, впрочем, аккуратно прикрывшись салфеткой, – кому он на хрен сдался?
– А Саския?
– Я уж думал, ты и не спросишь. Она получила предписание суда, запрещающее ему к ней приближаться, храни ее Господь. Слишком уж часто он ее поколачивал.
– Не верю.
– Да? Ну, милый, продолжай витать в облаках. Не забывай, о ком мы разговариваем. Скандал никогда не мешал продажам. Она получила дом в Вестчестере, он завел роман с аспиранткой с Верхнего Вест-Сайда, американская принцесса польского происхождения, в родстве, как поговаривают, с нынешним папой римским. Адвокаты Стэна и Саскии тем временем готовятся к процессу. Что ни случись, биографии Стэна гарантированно nihil obstat[133]133
Ничто не препятствует (лат.).
[Закрыть].
– Эспрессо?
Я заказал два эспрессо.
– А ты-то как, Робин? У тебя все хорошо, мальчик мой?
– Благодарю, вполне, вполне, вполне[134]134
У. Шекспир, «Гамлет». Акт III, сцена I. Пер. Б. Пастернака.
[Закрыть], – ответил я.
* * *
Неизбежным образом рассказ Майрона пробудил воспоминания о моей аспирантке, Кейт, не только потому, что она была на той же ступени академической лестницы, но и из-за его истории про разрыв с Генри, про причины разрыва, настоящие или придуманные потом. Генри я помнил вполне отчетливо, хотя видел его всего однажды, под самый конец моей ссылки в Мошолу, когда наш кафедральный поэт (кажется, Чарльз Уигглсворт) устроил в мою честь прощальную вечеринку. Там, разумеется, была и Кейт, но только потому, что ни Чарльз, ни кто другой не знали, что мы расстались. Не знаю, почему она решила прийти. Она быстро перебрала дешевого вина кинулась в объятья того, кто стал моей заменой – будущего драматурга, окрыленного успехом недавней читки его пьесы в одном нью-йоркском экспериментальном театрике, который вскоре закрылся. Я демонстрировал свое равнодушие, болтая с Хоуп Копс, которая принесла на вечеринку свой знаменитый чизкейк. Стэн почти весь вечер вел какие-то тайные переговоры с деканом кафедры.
Генри был обаятельный парень, южанин с врожденной грацией. Он обучался классическому балету, но совсем недавно стал единственным белым, которого приняли в труппу современного танца в Гарлеме. «Что бы вам всем не сходить посмотреть, что мы там делаем?» Каждое его движение было как стихи, каждый жест изящен. Майрон явно был без ума от него. Он ходил за Генри хвостом, не сводил с него глаз. Сидел с ним на диване, гладил его по спине, словно хотел прощупать каждый мускул. Генри морщился и предпринимал бесплодные попытки увернуться. Впрочем, неуклюжесть Майрона я объяснял тем, что он еще не свыкся со своей новой сексуальной ориентацией, и решил, что они с Генри найдут устраивающую их обоих золотую середину.
Что у нас с Кейт пошло не так? Может, причина была в ее семье. Или в том, что эта семья собой символизировала. Думаю, что-то в этом роде. Через тридцать лет трудно сказать наверняка, трудно не заподозрить, что я просто придумал подходящее объяснение своей глупости. Потому что это была именно что глупость. Наш роман достиг той стадии, когда мы стали подумывать о том, чтобы остаться вместе. Ведь она могла продолжать свои занятия и в Англии, откуда до континента рукой подать. С другой стороны, и я мог попробовать продлить свое пребывание в Мошолу или найти что-то подобное в Нью-Йорке. Мы так и льнули друг к другу. Тучи, которые сгущались над нами по мере того, как приближалась пора расставания, вдруг рассеялись, и на безоблачном небе засияло солнце. Что бы ни было на следующий год, грядущее лето бы собирались провести вместе, «там», то есть тут: мы собирались взять напрокат машину и проехать от Лендс-Энда[135]135
Мыс на юго-западе Великобритании.
[Закрыть] до Джон-о-Гроатс[136]136
Деревня на крайнем севере Шотландии.
[Закрыть].
Помню, тем ветреным утром мы были в Сентрал-парке, около статуи короля Ягайло. Кейт спрыгнула с низенького парапета, окружавшего площадку вокруг статуи, в мои распростертые объятья, ноги ее обвивали мои бедра, руки шею, и я сквозь рубашку чувствовал тепло ее тела. Мы прижимались друг к другу, наши языки метались в безумном танце изо рта в рот. Какое это было блаженство – мы были живы, мы были молоды… Рука об руку мы пробежали мимо пруда Тертл и мрачного Бельведерского замка, потом по Западной Сентрал-парк, оттуда на 87-ю, ворвались в квартирку, которую я снимал, на ходу скидывая с себя одежду, повалились на кровать и сначала предались безумной любви, потом любви размеренной, а потом любви неспешной. Это был не сон. Все это было наяву.
– Робин, – шептала она мне на ухо, – мой Робин. – И во мне все трепетало.
Так ли это было? Так я помнил все эти годы. Но, быть может, я чуть подправил свои воспоминания? Когда аллюзии бегут чередой, я склонен сомневаться в своей памяти. Не стоит приукрашивать правду чужим вымыслом.
А воспоминания о моей сексуальной доблести? Бывал ли я когда-нибудь столь энергичен? Теперь, когда силы мои на исходе, да и возможности их проявить редки, мне приятно так думать.
Опять цитата. Caveat lector![138]138
Будь бдителен, читатель! (лат.)
[Закрыть] Я вновь и вновь проигрываю в памяти сцены, такие, как эта с Кейт, словно они сняты на пленку, бобины крутятся, перед внутренним взором мелькают кадры, эпизоды моей жизни redivivus[139]139
Воскресшие (лат.).
[Закрыть], они всегда доступны для частного просмотра, и снова веду я счет потерянному мной…[140]140
Цитата из 30 сонета У. Шекспира, пер. С. Маршака.
[Закрыть]
Хватит, бога ради, хватит! Я слышу циничный голос Майрона:
– Шекспир в ход пошел, мальчик мой? Лапуля, дай себе передохнуть.
Как это ни парадоксально, подрывает мою веру законченность моих видений. Я отчетливо представляю, как мы страстно обнимаемся у памятника Ягайло, как бежим по Сентрал-парку, как мы в постели делаем что-то друг с другом и для друг друга. Если перемотать чуть вперед, я даже вижу себя голого на кухне: я открываю бутылку дешевого вина, наливаю эту кислятину в банки, служащие мне винными бокалами, несу их в спальню, где на влажных мятых простынях сидит в полной прострации Кейт и тихо напевает: «О del mio amato ben»[141]141
«О моя возлюбленная» (ит.). Песня итальянского композитора Стефано Донауди (1879–1925).
[Закрыть]. Другими словами, я вижу не просто Кейт, которую я безусловно видел и тогда, но и себя, которого я видеть не мог, потому что глаза наблюдателя, запечатлевшие эти воспоминания, были в моей голове, они смотрели наружу и не могли без зеркала увидеть их обладателя. Таким образом пятьдесят процентов воспоминаний, по крайней мере связанных с Кейт, придется счесть недостоверными.
Наступил день, когда она сказала, что на самом деле хочет познакомить меня со своей «родней». Ей не терпелось мной похвастаться, особенно перед Би и Анжелой, ее кузинами, по мнению которых «синие чулки» – всего лишь неудачницы, не выигравшие приза в соревнованиях за постоянные отношения. Мы должны были выехать в Скарсдейл, «фамильное гнездо» – Господи помилуй, фамильное гнездо! – в субботу утром, чтобы успеть к ланчу. Там мне предстояло познакомиться с ее родителями, которые, не сомневалась она, приведут меня в восторг, и с ее младшим братишкой Родни: он заканчивал второй курс в Брауне, но на уикенд как раз собирался домой. Ах, да, и конечно же, я увижусь с Лулой, она у них с незапамятных времен и практически вырастила ее и Родни. Встреча с самым близким кругом, уверяла она, будет безболезненной и даже, готова была поклясться она, приятной. В воскресенье настала очередь мамы с папой принимать на ежегодном сборе всех родственников, Пакстонов и почти Пакстонов из дальних и ближних весей. Мне предстояло повстречать всех-всех-всех. Главным событием были ужин и танцы в «Вестчестер Поло» и «Ракет-клубе», море веселья. Есть ли у меня здесь, в Штатах, летний смокинг? Ничего страшного. Времени еще полно, можно взять напрокат. Я там буду самым симпатичным пингвином.
Эту Кейт я узнавал с трудом. Но поскольку я был ей зачарован, а ее глаза сияли предвкушением счастья, я поспешно и в недобрый час согласился.
Прошли десятки лет с тех пор, как я видел Скарсдейл и окрестности, десятки лет, как я последний раз видел Кейт. После нашего разрыва она, как я позже знал, получив магистерскую степень, оставила научную карьеру и переехала сначала в Венис, в Калифорнию, где она открыла на Броадуоке кафе с «домашним мороженым», «Джелато мио», а в конце шестидесятых, став верным адептом зороастрийской секты «свободной любви», перебралась в пустыню Мохаве. И что ей было до битвы при Маренго, а?
Ну вот. Остаточная горечь, причем с привкусом самообвинения, еще присутствует, причем после стольких лет. Но что там было такого в том уикенде, который я счел непереносимым? Ее родственники встретили меня довольно тепло, несмотря на то, что я явно был не тем, кого бы выбрали ее родители. Однако, хоть я и не принадлежал к американской знати, будучи сыном леди Смит-Дермотт, я мог предложить взамен нечто схожее британское. Они были, по сути, идеальной американской семьей предыдущего десятилетия, пятидесятых: белые англосаксонские протестанты, приятной наружности, богатые. Родители любили друг друга и, разумеется, своих детей; дети, мальчик и девочка, оба идеальные, любили и уважали родителей. И за всеми ними присматривала Лулу, преданная прислуга: чернокожая, пышнотелая, теплая и преданная. Всего у них было в достатке.
Они словно были сделаны на голливудском конвейере конца эпохи Бинга Кросби и «Белого Рождества»[142]142
Музыкально-романтический фильм 1954 года, в главной роли – Бинг Кросби.
[Закрыть], и их снова пригласили на главные роли, которые они знали наизусть. Не было никаких отвратительных проблем, ни внутри семьи, ни в большом американском мире снаружи. Ни намека на бедность, расизм, на тлеющие разногласия, которые уже начинали раздирать общество. В тот уикенд над их домом в прямом и переносном смысле сияло солнце.
Конечно, теперь я понимаю, подозреваю, понимал и тогда, что их совместная жизнь была самовнушенной иллюзией, которую все они поддерживали, разноцветным мыльным пузырем, надутым успокаивающей ложью и осознанным неведением. Однако, чтобы он не лопнул, они должны были собираться вместе. Каждый по отдельности наверняка страдал, наверняка терзался теми же сомнениями, теми же страхами, от которых просыпаешься посреди ночи, что и любой из нас. Никто из них не осмеливался проколоть пузырь иллюзии – ведь могла лопнуть семья, и, должно быть, требовались сосредоточенные усилия, чтобы держать его надутым. А если бы вдруг мама призналась, как ей скучно в постели, как она мастурбирует, как в фантазиях ее насилует мускулистый незнакомец в маске? Что, если бы папа признался, что присваивает понемногу деньги своих доверчивых клиентов? А если бы родители несовершеннолетней девицы, на аборт которой братец Родни вынужден был снять все деньги со своего банковского счета, решили обратиться в полицию? Разумеется, все эти примеры я сочинил. Мне ничего неизвестно про темные уголки в жизни этой семьи. Я просто уверен, что такие темные уголки имеются.
Кейт начала репетировать свою роль уже по дороге в Вестчестер. В своем возбужденном, почти безумном монологе она превращалась из страстной возлюбленной и циничной аспирантки в почтительную дочь и исключительно заботливую старшую сестру.
– Мама могла все организовать одной левой. Наверное, уже организовала. Но я бы так хотела, если бы она позволила, ей помочь. Впрочем, у меня и близко нет ее талантов.
– А разве секретарь клуба или кто там заведует подобными мероприятиями, не делает все необходимое?
– Робин, ты такой naïf[143]143
Наивный (фр.).
[Закрыть], – снисходительно рассмеялась она. – Нужно же утвердить меню, решить, кто с кем сидит. А цветы, а оркестр, а – ведь надо упомянуть всех Пакстонов, кто скончался за прошедший год. Кто будет его зачитывать? Кто будет говорить тосты в честь Пакстонов? «В память Джона и Эбигейл Пакстонов, которые пересекли Атлантику на „Тодспиде“ в 1692 году и за их ныне живущих потомков, собравшихся… и так далее». И еще куча всего!
– Да, конечно, я должен был догадаться.
– Роду тут повезло, во всяком случае, с точки зрения нашей семьи. Он мне звонил вчера вечером. Отличные новости! Он вытянул такой номер в лотерее для призывников, который практически гарантирует, что в армию он не пойдет. Род, конечно, предпочел бы послужить. Но я как сестра радуюсь, что ему ничего не грозит.
– Разумеется.
– Из него наверняка вышел бы отличный офицер. Он прекрасно смотрелся бы в форме, он такой красавец, и он действительно заботился бы о подчиненных. Он говорит, жаль, что так вышло, но глупо спорить с судьбой. Если бы страна его призвала, он почел бы это за честь.
– Разумеется.
Моя милая Кейт исчезла почти окончательно.
После ланча она потащила меня на чердак, где мне были продемонстрированы всевозможные реликвии Пакстонов: фотографии, школьные табели, колыбель, в которой сначала лежала Кейт, а затем Родни, погремушка, едкие наблюдения мадам Труайе, которая учила французскому маленькую Кейт, санки, сундук, в котором хранились форма дедушки Пакстона и разнообразные сокровища с Первой мировой, детские коньки, модели аэропланов, склеенные Родни, мамино подвенечное платье и так далее.
После ланча мама предложила, чтобы Кейт покатала меня по округе, дала мне почувствовать, какова она, здешняя Америка. Папа же полагал, что мне захочется поиграть с ним и Родни в гольф, показать, на что я способен. Но мама и Кейт победили, уверив папу, что у меня еще будет время показать, на что способен англичанин. Мы проехались по окрестностям. Кейт показала мне приготовительную школу, где впервые проявились ее таланты, кафе-мороженое, куда водил ее первый прыщавый кавалер, городскую библиотеку, где миссис Бриан приобщила ее к французской истории, бейсбольное поле «Маленькой лиги», где демонстрировал свое мастерство Родни. Я достиг нового для меня уровня скуки.
Той ночью Кейт пришла ко мне в комнату. В доме везде были кондиционеры, но на ней была байковая ночная рубашка, которую одобрил бы сам Коттон Мазер[144]144
Коттон Мазер (1663–1728) – американский пуританский проповедник, религиозный моралист.
[Закрыть]. Меня это возбудило, для меня это было призывом нарушить запрет. Мне безумно хотелось ее трахнуть. Особенно под этой крышей – просто необходимо было впрыснуть в нее свою бурлящую сперму. Она нагнулась меня поцеловать, я сунул руку под ее ночнушку, ухватил за лобок. Лучше мне от этого не стало. Она отпрянула.
– Не здесь, дорогой! – сказала она. – Наберись терпения. Скоро мы вернемся в Нью-Йорк.
Это уж точно.
Я не представлял, как выдержать встречу с еще сотнями Пакстонов в воскресенье вечером. Чтоб им пусто было. Я и так был ошарашен. Честно признаться, я даже задыхался. Меня охватила паника. Мне казалось, что я утону в океане Пакстонов, утону с концами, или же они поглотят меня, и ни следа от меня самого не останется. Я никому не сказал ни слова, в том числе Кейт, просто сбежал как трус, уехал назад в Нью-Йорк.
В моей жизни никогда не было родного дома. Была череда домов, куда я переезжал вслед за матерью, отправлявшейся от мужа к любовнику, от любовника к мужу, череда почтовых адресов, настолько же не связанных со мной лично, как, скажем, дортуар в Кронин-Холле или комнатенка, которую я студентом снимал в Лидсе. Вследствие чего не было никакого чердака с семейными реликвиями. Чердак был только у меня в голове, где объекты, рассованные по углам, собирали пыль или ветшали с течением времени. В Скарсдейле я понял, что предпочитаю жить так, как живу. Пакстоны отбили мне всю охоту.
Конечно, будь я хоть чуточку более зрелым, я бы понял, что настоящая Кейт – это не Кейт из Вестчестера и что я мог бы помочь ей окончательно стать другой.
Из всех печальных слов[145]145
Отсылка к строкам стихотворения Джона Гринлифа Уиттьера «Мод Мюллер»: «Из всех печальных слов печальнее всего слова „Могло бы быть“».
[Закрыть] и так далее…
Я уже рассказал вам, что было с Кейт дальше. Родни пошел в «Храм народов»[146]146
«Храм народов» – тоталитарная секта, возникшая в 1955 году. В 1978 году 918 ее членов погибли в Гайане, совершив «революционное самоубийство».
[Закрыть] и погиб в Гайане. Их родители развелись, мать открыла в Скарсдейле клинику для женщин – жертв насилия, отец сменил Вестчестер на Марбелью[147]147
Видимо, речь идет о городе в Коста-Рике.
[Закрыть] и фелляцию, каковую благодаря экстратерриториальности с радостью делал ему нью-йоркский гендиректор. Что до Лулы, то она вернулась в Гарлем и открыла на 125-й улице магазин с литературой по проблемам афроамериканцев. А я, что ж, я, разумеется, вернулся в Англию, один.
Тогда еще в моей жизни не было никакой Саскии. Но мне уже было понятно, что удовлетворить меня могут только гедонистические отношения без обязательств и без серьезной привязанности, которые могла предоставить прекрасная и тогда еще невообразимая, но вполне вероятная Саския.
* * *
При первой же возможности я связался с Тимоти. Международная ассоциация литературных агентов, если бы таковая существовала, непременно предоставила бы ему все пикантные подробности краха Копса. Я хотел знать все сплетни. Стэн, герой порнопритона, знаменитый ученый, готовивший биографию члена Королевской академии Сирила Энтуисла, избивал жену! На продажах это, увы, могло сказаться только положительно. Меня раздирало желание узнать как можно больше.
Тимоти утверждал, что не знает ничего. Его агентство процветает благодаря тому, что занимается делом, а не сплетнями. Он обещал перезвонить. И выразил надежду, что спрашиваю я не из банального любопытства.
Я уверил его, что давно знаю и Стэна, и его жену Саскию, что мое беспокойство искренне, он «мой старинный близкий друг», и я не расспрашиваю их напрямую исключительно из деликатности.
Он ответил, что попытается навести справки.
То, что узнал Тимоти, противоречило рассказу Майрона. Да, у них были разногласия в семейной жизни, да, они на время разъехались, но это Саския напала на Стэна, это она поставила ему синяк под глаз, Саския била его по яйцам, Саския отвезла его в отделение скорой помощи Вестчестерской пресвитерианской больницы.
– Бедняга еще не оправился от пулевого ранения.
– Ни черта себе!
– Но это все предположительно, – аккуратно добавил Тимоти.
– Думаете, не то что они заигрались в сексуальные игры?
– В их-то возрасте? Робин, что за гадости!
До чего же жестоки даже те, кто не так уж и молод.
– Но теперь они снова вместе?
– Так мне сказали. Совсем как Гейбл и Ломбард[148]148
Американские актеры Кларк Гейбл (1901–1960) и Кэрол Ломбард (1908–1942) были женаты.
[Закрыть]. —Тимоти был членом Клуба любителей старого кино, казначеем отделения в Парсонс-Грин.
– Ну, если что-то еще узнаете…
Но информация от Тимоти вряд ли была достовернее той, что предоставил Майрон.
* * *
На выходные я отправился в Дибблетуайт. Сирил позвонил, попросил срочно приехать. Сказал, что хочет мне что-то показать.
– И не расспрашивай, что именно, пащенок. Просто приезжай. Клер обещает испечь тебе пирог с крыжовником.
И он повесил трубку.
На самом деле пирог был яблочный, Клер вообще ничего не обещала, да и для крыжовника был не сезон, но ее яблочный пирог достоин всяческих похвал: тесто рассыпчатое, сладкое, но чуточку подсоленное, начинка из яблок с тростниковым сахаром нежнейшая. Я взял второй кусок, ничуть не меньше первого.
У Сирила же аппетита не было. Ел он мало, к яблочному пирогу даже не притронулся. Мне показалось, что он немного похудел, в глазах не было обычного блеска. Но мы с ним перед едой выпили чуть больше нужного «Макточиса», а затем Сирил прикончил одну бутылку «Папы Клемента» 2001 года, а мы с Клер на двоих – вторую.
– Сирил, ты на диете?
– У нашего старичка высокий холестерин, – сказала Клер и погладила его мозолистую руку. – Высокое давление, qui sait quoi[149]149
Кто что знает (фр.).
[Закрыть]? Сам знаешь, лет ему сколько. Но мы, парочка стариков, держимся, пусть и не так молоды, как ты. – Она просительно улыбнулась.
Клер, естественно, намного моложе меня.
Сирил нахмурился, проворчал:
– Да хрен с ним со всем. Ем, что хочу. Просто не голоден.
Клер, многозначительно вскинув брови и вытянув губы трубочкой, дала мне понять, что здоровье Сирила мы обсудим потом, не в его присутствии.
На следующее утро, после завтрака, Сирил повел меня в один из сараев, где он хранил свои холсты. Прохладный воздух, носившийся над оврагами и ручьями, холмами и болотами, был напоен ароматами вереска и пушицы, полевых цветов, здоровья; благодаря ему тупо нывшая голова прошла. Я больше уже не мог после вечера с виски и вином на следующий день встать как ни в чем не бывало. Мы прошли по двору, заставленному причудливыми скульптурами, Сирил понаделал их много лет назад, приваривая друг к другу куски старых железяк. Низко в небе, почти над горизонтом собирались тучки. Ястреб, паривший над нашими головами, вдруг кинулся вниз, на каменистый склон, и тут же снова взмыл вверх, держа в когтях какую-то извивающуюся тварь, наверное, ужа.
Помню, когда-то этот сарай запирался обычным замком на цепочке. Это было во времена мамули, когда на дверях мелом были нарисованы воротца и Сирил играл со мной в крикет. Теперь все было по-другому. От сарая осталась лишь внешняя оболочка, а внутри было утепленное помещение без окон, где поддерживались постоянные температура и влажность. Вместо дверей теперь была одна стальная створка, отъезжавшая на роликах по команде с пульта, который Сирил вынул из кармана своего вельветового пиджака. Это могла быть сцена из «Бондианы», если бы только Кью[150]150
Персонаж фильмов о Джеймсе Бонде, глава исследовательского центра Британской секретной службы.
[Закрыть] (разумеется, не 007) не забыл код.
– День рождения мамули, – сказал он. – Господи, я забыл дату.
– С чего бы это?
– Я тебе уже говорил, она была лучшей из всех. Я так вспоминаю ее, нашу жизнь вместе, все такое.
Я подсказал ему дату ее рождения, он дрожащими пальцами набрал цифры на пульте. Дверь с рычанием и лаем отъехала в сторону – точь-в-точь как злобный сторожевой пес.
– Не пугайся, это такая хитрость – звук записан.
И действительно, как только он зажег свет, все стихло.
Помещение было все белое, ярко освещенное. Слева и справа отсеки в два яруса, каждое для одного холста на подрамнике. На стене перед нами висел портрет, ради которого Сирил и вызвал меня в Дибблетуайт. Портрет Полли Копс. Почти такой же, как тот, что я видел в Коннектикуте, в доме брата Стэна – Джерома, супруга модели. Отличие одно: на Полли не было ничего, кроме нитки жемчуга. И книга на коленях не лежала. Но фон, направление света, мягкость тонов, поза, выражение отстраненного безразличия на лице – все было то же самое. Однако эта картина явно рассчитывала на эротический отклик зрителя. Невозможно было не почувствовать пульсацию желания, которое усугублялось не только тем, что ты с горечью осознавал безразличие модели, но и знал, что она давно мертва.
– Вот ты сморишь на нее, и что ты видишь? Аристократку, да? Даже голая она окутана аурой этой чертовой noblesse[151]151
Аристократичность (фр.).
[Закрыть]. Слишком хороша для нас, прочих. – Сирил подошел к картине, уставился на кустистый лобок, сложил губы как для поцелуя и осторожно подул на пушинку, которая, взмыв в воздух, ровно на лобок и опустилась. Он усмехнулся. – Небось, тебе было интересно, чем я тут занимаюсь? Размышлял о Пигмалионе и Галатее? А я и подумал, что тебе захочется посмотреть на нее, раз уж ты повидал другую.
Метрах в четырех от портрета стояла мягкая банкетка. Сирил сел и жестом пригласил меня к нему присоединиться. Мы, два старика (один постарше и не столь проворный, как другой), в безмолвном восхищении смотрели на восхитительную обнаженную маху Сирила. Я подумал, что готов все отдать, чтобы обладать ей.
– Джером Копс это видел? А Стэн?
– Вот уж вряд ли!
Мы еще некоторое время молча глядели на картину.
– Знаешь, она непрерывно жевала жвачку, с удовольствием показывала, как она мотается у нее во рту. Голос у нее высокий, пронзительный, на слух, во всяком случае на мой слух, неприятный. И нью-йоркский выговор, то ли Бруклин, то ли Бронкс. Знаешь, как в кино: «эдти», «дте», «ндак». Может, у нее в голове и мелькали какие-то собственные мысли, но я этому подтверждений не нашел. – Сирил медленно покачал головой – он все еще пребывал в изумленном восхищении ей.
Он рассказал мне, что у ее родителей был ларек с хот-догами на одном из нью-йоркских бейсбольных стадионов, Джером Копс был то ли его совладельцем, то ли инвестором, то ли еще кем, может, юристом. Так Полли с Джеромом и познакомились.
– Кстати, звали ее не Полли. Бернис или Бернес Банc или Понс, что-то в этом роде. Ей было тогда всего пятнадцать, и местные ее уже хорошо знали. Она вышла за него в семнадцать, родители, небось, рады были ее сбыть с рук, тем более человек попался богатый, хоть и еврей.
В рассказ Сирила начали потихоньку проникать его излюбленные и больные темы. Я смотрел то на него, то на картину, то на него, то на картину. Он крутил в руках пульт, держал на вытянутой, дрожавшей руке, щурился, словно целился, готовясь выпустить всю обойму.
