Текст книги "Живое свидетельство"

Автор книги: Алан Ислер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Саския подала мне новую порцию «Макточиса» – этот односолодовый виски, умиротворяющий, мягкий, с легким дымным ароматом, был мне очень по вкусу, а на стол перед Стэном поставила очередную баночку «Доктора Пеппера». Он выжидающе покосился на нее, потом на Саскию. Саския вздохнула, открыла банку и налила ему. Он жестом предложил ей вернуться на место. Этот экскурс в их отношения был мне даже приятен – видимо, вследствие благодатного воздействия «Макточиса», но не из-за мерзкой грубости Стэна, а как свидетельство того, что я тонко чувствую нюансы. Я все больше пьянел и все больше радовался.

Стэн снова откинулся в кресле – пальцы сплетены, очки на лбу, глаза устремлены куда-то в потолок. Он был расположен прочитать нам лекцию.

– Джайлз Энтуисл во время бурской войны служил в Южной Африке. В 1901 году, когда он, в шестнадцать, был не пехотинцем, а барабанщиком, во время битвы при Спион-Коп[92]92
  Битва за Спион-Коп – сражение второй англо-бурской войны – состоялось 24 января 1900 года.


[Закрыть] осколком шрапнели у него оторвало три пальца на левой руке. Барабанить он уже не мог, и его с почетом отправили домой. Вы не устали? – Стэн прервался глотнуть «Доктора Пеппера», после чего вновь принялся вещать. – Ничего удивительного, что к службе во время Первой мировой он был непригоден, и, пока она шла, он руководил, так сказать оркестром, в кишевшей блохами оркестровой яме мюзик-холла «Ридженси» в Скарборо. Люси Тоджер недолго и без особого успеха подвизалась в качестве певицы в мюзик-холлах Йоркшира. Они встретились в Скарборо в 1919 году, ей было двадцать три, ему тридцать четыре. Его явно сразило ее игривое исполнение песни «Держите хвост пистолетом, мистер Вортинг!»[93]93
  Песенка из мюзикла «Влюбленный Эрнест» по мотивам пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным».


[Закрыть] Они поженились в январе 1920 года, Сирил родился, несколько поспешно, шесть месяцев спустя. Так что истории про его отца могут отражать и нечто другое. – Стэн махнул рукой в сторону трех коробок с бумагами. – Это все там есть.

Я сообщил, что не вижу оснований считать, что его версия ближе к истине, чем мои, о чем я и сообщил, но не воинственно, а вполне мирно – как человек, предложивший закончить дружеский спор. Теплые чувства, которые пробудил во мне «Макточис», теперь распространялись не только на Саскию, но и на Стэна.

– Не видишь оснований? – возопил Стэн и, помахивая кулаком, вскочил – лицо его перекосилось.

Саския метнулась к нему.

– Робин, умоляю, не волнуй его. Он болен. – Ей удалось упихать его обратно в кресло, и он несколько минут сидел, тяжело дыша, а руки его безвольно свисали с подлокотников.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал я. – Пользы от меня тут мало.

– Не торопись! – Стэн напрягся, отбросил заботливую руку Саскии. – Я в порядке, я в полном порядке, оставь ты меня в покое, Саския! Иди на свое место и садись.

Она безропотно повиновалась.

– Ты не видишь оснований, Робин, – презрительно сказал Стэн, – потому что у тебя этих оснований нет. У меня в распоряжении факты, а не сплетни. Я пока что не знаю, почему Энтуисл окутал таинственностью историю своего происхождения, почему он пытается укрыться за – как сказал бы твой дружок Майрон Тейтельбаум – завесой неизвестности, но я вот-вот с этим разберусь. – Тут он действительно улыбнулся, обнажив квадратные, щербатые зубы, но получилось жутковато – губы у него были совсем бескровные. – Серьезный биограф опирается на факты, на них он строит свою историю. Выстраивается повествовательная линия, обозначаются повторяющиеся мотивы, становятся известны эпизоды из жизни, которые подлежат психологической интерпретации, очертания образа обретают плоть, контраст света и тени становится мягче. В отличие от беллетриста биограф добивается не симулякра правды, а самой Правды.

Очевидно было, что он цитирует самого себя, что это отрывок из речи, с которой он уже неоднократно выступал.

– Многие из тех, о ком пишутся биографии, бывает, обычно бессознательно, перетасовывают события, укладывают свое понимание случившегося и свою реакцию на происходившее в их собственном прошлом в некую связную повествовательную схему. Энтуисл отличается тем, что он намеренно придумывает прошлое заново, даже позволяет сосуществовать разным его версиям. Тяжкий труд биографа состоит в том, чтобы разбирать до основания то, что человек сам переиначил, даже если потом он не может собрать все детали в нечто столь же художественное.

– Я еще не закончил с Энтуислом-père[94]94
  Отец (фр.).


[Закрыть], – сказал Стэн. Он кивком показал на коробки, у которых сидела на корточках приунывшая Саския. Согласно Стэну, в 1921 году Джайлз перевез свою небольшую семью в Дибблетуайт, «родной город» Люси, и там угрохал все свои жалкие сбережения на 99-летнюю аренду дома, в котором Сирил прожил всю жизнь. Молодоженам повезло: дом они купили задешево, у новоиспеченной вдовы, которая сама там никогда не жила, но не хотела, чтобы он достался ненавистному пасынку и его жене.

Мать Энтуисла умерла от пневмонии злой зимой 1944 года. Отца он в последний раз видел в 1947-м. Сирила тогда только что демобилизовали, в Англии он не был три года. Джайлз приехал в ливерпульские доки, чтобы встретить его. Отец и сын хмыкнули, пожали руки и устало посмотрели друг на друга. «Полагаю, ты сумеешь сам добраться до Дибблетуайта, – проворчал Джайлз. – У меня тут кое-какие дела. – Он уже собрался уходить, но обернулся. – У тебя лишней пятерки не найдется?» Сирил дал ему пятерку, этим все и закончилось. Впоследствии Энтуисл изредка получал от отца открытки, сначала из Канады, куда тот эмигрировал, потом из Америки.

– Под конец он оказался в Сан-Франциско, где играл одной рукой на пианино в «Мактиге», излюбленном месте любителей бита, и умер в 1957 году, в семьдесят два года – упал на ходу с трамвая и ударился головой о бордюр.

Тяжко было смотреть на его лучащееся самодовольством лицо. Он был карточным игроком, у которого оказались на руках тузы и козыри.

– А этот рассказ, назовем его «версией Копса», он основан строго на фактах?

Стэн кивнул.

– И факты получены из бумаг в этих коробках и из документов, которые, возможно, ты припрятал еще где-то, а также из документов, которые ты смог изучить, а может быть, даже и скопировать?

– Совершенно верно.

– Возможно, и из бесед с самим Сирилом?

– К чему ты ведешь? – Настроение у Стэна изменилось.

– Как ты можешь быть уверен, что документы, на которых ты основываешь свой рассказ о родителях Сирила и о его детстве, заслуживают большего доверия, чем письмо Каррингтон, что ты мне показал, или чем те биографические несоответствия, о которых ты рассказывал?

– Потому что я профессиональный ученый, – прошипел Стэн и снова встал. – Потому что благодаря годам тщательных исследований я легко могу отделить зерна от плевел. Это умение, которым овладевает настоящий биограф. Тебе такого не понять.

– И все же, старина, и все же… Даже самые опытные фальсификаторы иногда допускают ошибки – потому что слишком уверены в себе, невнимательны, невежественны, а может, и из-за извращенного желания быть разоблаченными. Но если он действительно опытен, большинство его фальсификаций трудно, а то и невозможно выявить.

Стэн злобно двинул стиснутым кулаком и нечаянно толкнул банку из-под «Доктора Пеппера», но Саския успела поймать ее.

– Точный пас! – воскликнул я – мне хотелось разрядить обстановку. Но под воздействием «Макточиса» я все-таки не мог уняться и хотел спорить дальше. – Энтуисл – один из величайших художников прошлого века, и, как все великие, он уникален, его работы невозможно не узнать. Но для него сделать копию Пикассо или Бэкона с такой точностью, что и сам художник не сможет определить, где оригинал, а где подделка, или написать оригинальную работу в стиле Пикассо или Бэкона, любого периода, и поставить в тупик экспертов – это детские игрушки. Подделать почерк Доры Каррингтон – пустяк, совсем безделица, уловить ее стиль может быть посложнее, хотя он и в этом мастер; я слышал в его исполнении скетч в духе «Гун-шоу»[95]95
  Английская юмористическая радиопередача, выходившая в 1950-е годы.


[Закрыть], который он сочинил сам, так он даже голоса пародировал. Я веду к тому, что документы, на которые ты опираешься, источники, из которых ты черпаешь факты, могут оказаться… скажем, не вполне надежными.

Стэн побагровел.

– Я знаю, что надежно, а что нет! Как ты смеешь сомневаться в моих способностях? Я проверил каждую деталь из того, что рассказал тебе о Джайлзе Энтуисле, каждую! Я побывал в Скарборо, Лондоне, Онтарио, Сан-Франциско, я рылся в государственных и частных архивах. Я знаю про каждый пук Джайлза Энтуисла. Так что сдай назад, болван! – И добавил раздраженно: – Я думал, ты мне друг.

– Думаю, тебе лучше уйти, – сказала Саския – она явно была расстроена. – Он еще не до конца оправился.

– На сей раз эта сука и впрямь права, – завизжал Стэн. – Вали отсюда на хрен!

Я с максимальной поспешностью удалился, но успел услышать, как Стэн спрашивает Саскию:

– У нас есть что-нибудь по «Гун-шоу»?

* * *

К ужину Стэн не вышел, что меня, а возможно, и всех остальных скорее обрадовало, чем огорчило. Я им был сыт по горло, и меня восхищало терпение Саскии, терпение, которое я счел проявлением мазохизма. Возможно, я неверно истолковал истоки сексуальности Стэна, обнаруженные мной в его кошмарном порнографическом романе, приписав пассивность главного героя самому автору. Или же его вкусы с годами изменились, быть может, под руководством Саскии, и он в конце концов вступил с ней в те отношения, которые представляли бы интерес для Крафт-Эбинга[96]96
  Рихард фон Крафт-Эбинг (1840–1902) – австрийский и немецкий психиатр, один из основоположников сексологии.


[Закрыть]. Так или иначе, но миссис X. отнесла легкий ужин ему в комнату. Он собирался принять дормидол пораньше, чтобы на следующее утро встать вовремя.

– Если вы не возражаете, сэр, он хотел бы поговорить с вами перед тем, как мистер Джойс отвезет вас в аэропорт, с глазу на глаз, в восемь утра, дословно он сказал так: «По-дружески попить кофе в кабинете». Или чай, как предпочитаете. Насчет чая – это уже я добавила, сэр.

Она подошла ко мне, когда я опять стоял у портрета Полли Копс. Он меня завораживал – не только потому, что это была великолепная работа Энтуисла – искусный мазок, игра цвета, ощущение ускользающего мига, остановленного навеки, да и красота самой модели, но больше всего поражала психологическая острота: взгляд Полли был холоден, в нем читалось полное безразличие человека, осознающего свое превосходство.

– Она была очень красива, правда ведь, сэр?

– Да. Вы ее знали?

– Увы, нет. Я пришла сюда работать после ее смерти. Мистер Копс был просто раздавлен, у него была тяжелая депрессия, он сидел на успокоительных, к нему постоянно ходил врач – помогал справиться с горем. Но всяко ему нужен был кто-то вести этот громадный дом. Тогда-то я и понадобилась. Я здесь оказалась благодаря Джейку Копсу, сыну мистера Стэна Копса. Он помогал моему покойному мужу, тот подал иск против города – против Нью-Йорка. Как вы понимаете, это ни к чему не привело. Так всегда бывает. Но платить адвокату нужно было только в случае успеха дела, так что нам это не стоило ни гроша. Мой дорогой супруг и миссис Полли умерли примерно в одно время. Молодой Джейк решил, что может одним, так сказать, махом оказать услугу и своему дяде, и мне, и вот я тут.

– А, понимаю, все понимаю.

– Вы уж извините, но вряд ли вы все понимаете. Мистер Джером Копс мой работодатель, а не хозяин, и он, храни его Господь, прекрасно это понимает. Но сейчас здесь присутствуют и те, кто – имен не называю – этого не понимает.

Тогда-то она мне и рассказала, что предпочитает, чтобы ее называли миссис X., а не миссис Хрошовски.

– Не то чтобы мне не нравится фамилия по мужу. С чего бы она мне не нравилась, пусть и трудно выговаривать. Но для говорящих по-английски она трудновата, что да, то да. Сам-то он, дорогой мой, хотел ее сменить на Харрис, но ждал, пока отец умрет, да тут не повезло – отец умер через девять дней после сына. Я теперь уже привыкла к миссис X., мне так удобно.

Мы постояли рядом, молча глядя на портрет, а потом она передала послание Стэна.

– Хорошо, я встречусь с ним в восемь, во всяком случае, постараюсь, если кто-нибудь разбудит меня в семь.

– Я за этим лично прослежу, сэр. А что до сегодняшнего ужина, – она взглянула на часы, висевшие у нее на груди, – вам хорошо бы подскочить в столовую ровно через двенадцать минут.

Миссис X. мне нравилась не только потому, что на нее сыпались злобные нападки брата ее работодателя. А еще и потому, что она считала, или льстила мне, делая вид, что считает, будто я в моем возрасте в состоянии хоть куда-нибудь «подскочить». А уж ее заключительные слова покорили меня окончательно.

– Я прослежу, чтобы вам в комнату поставили бутылку «Макточиса» и немного льда: вдруг вы захотите пропустить, как у нас говорят, стаканчик на ночь.

Мы – Саския, Джером Копс и я – сидели у одного конца огромного обеденного стола. Стэн, похоже, витал в столовой – как дух Парнелла[97]97
  Чарльз Стюарт Парнелл (1846–1891) – ирландский политический деятель, лидер ирландских националистов.


[Закрыть] в рассказе Джойса «В день плюща», не называемый, но присутствующий, хорошо хоть, не пугал нас. В отсутствии Стэна Джером был остроумным собеседником, равно как и Саския. Видно было, что они отлично ладят друг с другом, и я даже почувствовал себя лишним. Они обменивались короткими, понятными им одним фразами, но из вежливости пытались включить в разговор и меня. И все же Стэн время от времени обозначал свое присутствие. Джером и Саския согласились, что Сирил Энтуисл «заставил Стэна попотеть». Энтуисл вроде бы давал своему биографу все, что тому могло понадобиться: документы, фотографии, интервью, аудио– и видеозаписи, дневники, списки имен, людей, которые знали его много лет, моделей, агентов, друзей и так далее. Но бедняга Стэн должен был все проверять и перепроверять, а порой и третий раз проверять практически все, казалось бы, очевидные факты. Энтуисл словно бы нарочно старался скрыть правду. Стэн был опытным биографом. Никогда прежде ему не приходилось сомневаться в большинстве источников. Энтуисл играл в какую-то игру, вопрос только – в какую.

Но большую часть времени мы беседовали о том, о чем обычно беседуют за ужином – о театре, о том, что бесстыдно предлагают музеи, о слабой постановке Il Trovatore[98]98
  Трубадур (ит.).


[Закрыть] в «Метрополитене», о новых мощных переводах «Илиады», о плохих и хороших ресторанах, короче, это была обычная болтовня привилегированных городских жителей, временно оказавшихся в коннектикутской глуши. Все было и знакомо, и удобно.

После ужина мы не торопясь попивали кофе и бренди, Джером курил контрабандную гаванскую сигару, Саския несколько раз к ней тоже приложилась. Разговор едва тянулся. Джером вдруг всхрапнул, и все мы против своей воли встрепенулись. Засим, как говорил автор знаменитых дневников, в постель[99]99
  Из дневников Сэмюэла Пипса (1633–1703).


[Закрыть].

Моя комната была напротив спальни Джерома. Комната Стэна и Саскии располагалась в конце коридора. Мы распрощались в холле. Около двух часов ночи по велению мочевого пузыря я отправился в уборную. К себе в комнату я возвращался полусонный, но как раз в тот момент, когда дверь к Джерому тихонько закрылась. И на меня пахнуло духами. И только когда я снова улегся, надеясь, что сон тотчас вернется, я понял, что это были за духи. «Френзи»! Я чуть было не заплакал.

* * *

Ровно в восемь часов я постучал в дверь кабинета. Директор был в игривом настроении, на мой вкус – чересчур игривом для столь раннего часа. Впрочем, меня вызвали не для наказания розгами, а тем более палкой. Мне, как и обещали, предлагали «по-дружески попить кофе», восхитительный аромат которого встретил меня у порога, попрощаться наедине, словно, хоть я и доставил много хлопот во время учебного года, директор получил от моего отца солидный чек для Фонда часовни Беды Достопочтенного, и меня отпускали на каникулы, простив все мои грехи. Стэн сидел не за огромным столом, а в гигантском кожаном кресле – в нем он выглядел игрушечным пупсом. Он указал мне на такое же кресло, стоявшее напротив. Между нами был низенький стол с серебряным подносом, на котором стояли серебряный кофейник и серебряные же сахарница с молочником, а рядом с подносом изящные чашки и блюдца, тарелки, ложки, ножи, льняные салфетки и блюдо с миниатюрными булочками. Миссис X. расстаралась на славу.

– Робин, позволь мне прежде всего принести свои извинения. Нет-нет, молчи! – Он вскинул руки, предупреждая возражение, хотя я и не думал возражать. – Я не должен был тебя втягивать в эту дискуссию. – Снова взмах руками. – Могу лишь надеяться, что ты примешь во внимание посттравматический синдром и причудливые реакции на лекарства. – Мне быть за мамочку? – Он опять демонстрировал свое умение пользоваться идиомами – однако разливающего чай англичане называют не мамочкой, а матерью. С идиотской улыбкой он трясущейся рукой занес кофейник над моей чашкой.

– Пожалуйста, – ответил я: кофе мне хотелось, а признаний – нет.

Он, хоть и не без труда, налил кофе, даже ничего не расплескав.

– Ты можешь меня простить?

Я взмахом руки обозначил il n’y a pas de quoi[100]100
  Не за что (фр.).


[Закрыть].

– Дорогой мой, тебе действительно досталось. Извиняться ни к чему. – Я отпил кофе. Он был великолепен. – Знаешь, что бы ты о нем ни думал, но Майрон искренне за тебя переживал. – Уж пропадать – так пропадать. – Как и твои коллеги. Никто не знал, где тебя искать.

– Папарацци, – сказал он. – Я сейчас в разряде «горячих новостей». Как только любопытство уляжется, я выйду на связь. Если хочешь, можешь так Майрону и передать. Но должен тебе сказать, что старая королева ждет не дождется моей смерти. Я не шучу. Он наверняка жалеет, что я выжил. – Эти слова он сопроводил ставшей для него привычной кислой улыбкой. – А я здесь, Робин, все равно здесь. – И он вскинул кулак вверх.

Теперь это был не пупс, в Германии таких называют Stehaufmännchen[101]101
  Ванька-встанька (нем.).


[Закрыть] – это игрушка с утяжеленной нижней частью, если ее толкнуть, она тут же выпрямляется.

– В газетах это называли «порнопритоном». Как тебя туда занесло? – Я сопроводил вопрос смешком – мол, все мы здесь взрослые люди. Но возможность я упустить не мог. Действительно, что он там делал?

– Случайно, совершенно случайно. Пошел дождь, и я хотел где-нибудь укрыться. Вот и все. Это могла быть и конюшня.

– В этой части города?

– А что такого? Они повсюду. – И снова болезненная улыбочка, пусть и самоуничижительная, но обозначавшая здоровый юмор.

– Однако ты далековато забрался на запад, разве нет? Мне-то все равно, но многие недоумевают.

Он чуть прищурился, стараясь не выдать раздражения.

– Бог ты мой! Я ставлю машину в гараж на углу 10-й авеню и 49-й улицы, когда еду из Вестчестера. Я шел в Нью-Йоркскую публичную библиотеку, в совете которой состою. У меня там персональный стол, между прочим! И тут полило, сам знаешь, как это бывает. К дождю я был не готов – в Скарсдейле светило солнце. Но так уж случилось, и полило не только на меня. Помнишь того английского премьер-министра, который грозил небесам кулаком? «Господи, вечно Ты так!» Ну, тот, при Эдуарде VIII, как его, Болдуин? И вот я стою в дверях, никого не трогаю. А этот придурок-латинос заталкивает меня внутрь, размахивает пистолетом. «Ты хороший, ты только тихо, шум не поднимай, и никому больно не будет, si[102]102
  Да (исп.).


[Закрыть]?» А внутри чернокожая толстуха, знаешь, такая – идет, переваливается, жир с боков свисает, купить что-то зашла. У нее в одной руке пачка рифленых презервативов, а в другой пластиковый пакет Церкви Воскресшего Христа. И она: «Тебе какого хрена тут надо, козел?» Он хватает ее за руку, пистолет к виску. «Ты у меня тут поговоришь, сука!» Сам не знаю, что на меня нашло. Я как пихну его в живот. «Зря ты так, парень, ох, зря!» – выдохнул он и выстрелил в меня. А потом убежал. Больше я ничего не знаю. Упал на пол, весь в крови, боли почти не чувствую. Голова моя на коленях той женщины, Джолин Клей, говорит, что она физиотерапевт, она тоже на полу, со мной рядом. И плачет. «Вот дурак-то, но молодец, – все повторяет она. – Дурак, но молодец». Говорят, мэр хочет наградить меня медалью. Можешь об этом Майрону сообщить, а что? Вот он побесится. Вопросы есть?

– Стэн, у меня просто слов нет. Какой ты, оказывается, смелый.

– Болван я, вот что, – скромно ответил он. Взял крохотную булочку, отломил кончик, задумчиво сунул в рот. – Твой приятель Энтуисл делает все, что может, чтобы усложнить мне жизнь. Он явно хочет такую биографию, где он не просто гениальный художник, но и человек во всех отношениях замечательный, который преодолевает всевозможные препятствия, где он и бабник, и благородный человек. Он хочет, чтобы мы знали: он был знаком со всеми важными фигурами прошлого века. Может, оно и так, но не всегда именно так, как он хочет это преподнести. Я должен дать понять, что его копье взмывает и еще не раз взмоет при встрече с любой трудностью.

Но получит он от меня правду такой, какой я ее вижу, правду, оторванную от фактов, от фактов, которые отберу я, перерыв все те материалы – а он меня ими завалил, – от тех фактов, что отыскал сам, помимо его воли. Робин, ты должен ему передать: как бы он ни старался меня запутать, я не поддамся, я доберусь до правды, и доберусь вовремя. Ему известно, что у него нет права менять окончательный текст, хотя он ему и будет представлен перед публикацией.

Сообщи ему, что я рассчитываю снова с ним повидаться, как и было договорено, через два месяца, либо во Франции, либо в Англии, в зависимости от того, в каком из своих домов он тогда будет жить. Если, от чего, конечно, оборони Господь, я к тому времени еще не поправлюсь окончательно, меня заменит Саския – ей будут даны полномочия действовать от моего имени. Дабы развеять его опасения: я не вижу причин полагать, что расписание, которое мы утвердили, будет изменено. Я рассчитываю уложиться в срок. Робин, ты в состоянии все это запомнить?

Я уверил его, что в состоянии.

За окном зашуршал гравий, Стэн покосился на окно, и я понял, что Билл Джойс подал машину, которая должна доставить меня в аэропорт Кеннеди. Мне было пора ехать.

– Наверное, ты захочешь попрощаться с Джеромом и Саскией. Ты наверняка найдешь их обоих в малой столовой. Что ж, прощай, мой старый друг!

Он не встал, только протянул мне руку, которую я пожал. Но я хотел попрощаться и с миссис X.