Текст книги "Живое свидетельство"

Автор книги: Алан Ислер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ооо-ох, – пронеслось по залу.

– Надеюсь, мы способны вести цивилизованный разговор, – примирительно сказал Рэли.

Сирил так и сидел с невинной улыбкой на лице.

Наверное, эта улыбка Стэна и доконала.

– Он лжец, подлый лжец! – кричал он. – Чего вы добиваетесь, Энтуисл? Что вы против меня имеете, скажите Христа ради!

– Профессор Копс, я… – начал Рэли.

– Христа ради, профессор Копс? Что вы имеете в виду? – почти ласково спросил Сирил.

– Идите вы все к черту!

Стэн на самом деле топнул ногой – об этом мы обычно читаем, но никак не рассчитываем увидеть воочию. Затем он круто развернулся и выбежал из студии.

Скандал. Затемнение. Двенадцать минут, отведенные на Сирила и Стэна, сократились до четырех. Алистер Рэли плавно перешел к следующему гостю, представив Тарика Шанаба, автора «Крикл-вуд, дом 9», романа о мигрантах, уже считавшегося серьезным претендентом на «Букера»; писатель получил на свою трепотню на восемь минут больше. Что ж, повезло.

* * *

Саския позвонила мне на следующий день из отеля. Она была в Лондоне со Стэном, он приехал ради интервью на Би-би-си, но в студию ее с собой не взял. Он считает, что от нее одни беды, сказала она. Что она приносит ему несчастье. По голосу чувствовалось, что она вот-вот заплачет. Он велел ей смотреть выступление по телевизору, в номере.

– Робин, ты видел?

– Он рядом?

– Нет.

– Да, видел. Это был перебор. Энтуисл, когда захочет, ведет себя как сволочь. Но Стэн зря так распсиховался. Попался в ловушку. И выставил себя дураком.

– Господи, ты на чьей стороне-то?

– Это я порекомендовал Стэна Энтуислу. Ты об этом знала?

– Вот молодец! Наконец решил рассказать!

– Очевидно, это была ошибка.

– Я его предупреждала. Сказала: «Ты никогда еще не писал о живых людях. Это требует других навыков, у тебя не будет времени ими овладеть». Это было еще до того, как я узнала, каким мерзавцем может быть Энтуисл. Но ты же знаешь Стэна. Он стал корчить из себя маститого ученого, мол, опытному исследователю все по плечу. Пара пустяков. И все такое. Конечно, главным искушением были деньги. Наконец-то хороший куш. Но на самом деле все было не для денег ради денег. В его сознании, сознании неуверенного в себе мальчика, деньги значили одно – успех! «Смотри, папа! Ты ведь и не думал, что я пробьюсь, да?» Он так и не сумел это преодолеть. Какая горькая ирония: преданный последователь Фрейда, а сам – воплощение расхожего клише из арсенала Адлера[217]217
  Альфред Адлер (1870–1937) – психолог и психиатр, создатель системы индивидуальной психологии. В начале карьеры примыкал к кружку Фрейда, но затем они рассорились.


[Закрыть]: комплекс превосходства, маскирующий комплекс неполноценности. Он рычит как лев, но в глубине души считает себя червем.

Так что обсуждать договор было поручено мне. «Саския, загони этого гада в угол. Чтобы пошевелиться не мог. Смотреть может, а трогать – нет. Все права остаются за мной. Давай, Саския, действуй». И я действовала. Теперь, разумеется, я во всем и виновата. – Голос у нее задрожал. – Всё к чертям, всё…

– И где он сейчас?

– Господи, откуда я знаю! Наверное, где-нибудь над Атлантикой. Может, уже в аэропорту Кеннеди.

– Ты хочешь сказать, что он сбежал, бросив тебя здесь?

– Можно и так выразиться.

– Саския, нам надо поговорить. Не так, не по телефону. Где ты остановилась? Я за тобой заеду. Сходим поужинать.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Идея отличная! Скажи, где ты живешь.

Она сказала.

Саския была в темных очках, на щеке – синяк. Она все время пыталась от меня отвернуться.

– Он снова тебя бил? Вот подонок!

– Все не так страшно, как кажется. У меня синяки от любого прикосновения. А у него силы уже не те. Ну, после ранения. Правда, до этого он меня не бил.

Саския расплакалась. Я обнял ее, она, всхлипывая, прижалась ко мне.

Мы были в ее номере в «Годолфине» на Понт-стрит. Когда она немного успокоилась, я подвел ее к креслу, она села – крохотная фигурка, пытающаяся исчезнуть. Я снял с нее темные очки, она снова попыталась отвернуться. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть на меня. Ее левый глаз почти не открывался, веки и щеки бледные, опухшие.

– Не смотри на меня.

– Почему? Я люблю тебя, Саския.

Я в этом не силен. Я не пишу сентиментальных сцен, в своих романах я их избегаю. Но когда мы оказываемся в реальной жизни, в обстоятельствах, заставляющих нас думать, что мы герои романтической пьесы, или фильма, или романа, я подозреваю, мы начинаем подавать соответствующие реплики. И не то чтобы мы неискренни. Просто наши реплики написаны за нас.

Мы заказали ужин в номер. Выходить куда-нибудь было незачем.

– Саския, ты должна с ним расстаться, и ты это прекрасно понимаешь.

– Понимаю.

– Это надо сделать немедленно.

– Все не так просто. Я перед ним в долгу. Разве он может простить меня за Джерома? Не может. И я не жду этого. Мы женаты почти тридцать лет, Робин. Он рассказывал мне обо всем – о своих страхах, о надеждах. О самом сокровенном. Раскрывался передо мной до конца. Знаешь, чего он боится больше всего? Разоблачения. Что в один прекрасный день мир поймет, что он не великий ученый, каким его считают, а подделка. И какими бы почестями его ни награждали, этот день близится. Теперь он думает, что этот день настал. Вот сейчас. Мир смеется над ним. Он хочет смерти. Как скоро его коллеги узнают, что сказал Энтуисл? У него такая тонкая кожа, она рвется в клочья. Он истекает кровью. Поверь, он не перенесет такого позора.

Он был когда-то как обезьяна, помешан на сексе: наверное, я избаловалась. А потом это ранение, и для него все закончилось – больше никакого секса. Опять позор. Джером, бедняга, только удовлетворял мою нужду. Это был не роман, а просто секс. Да, но я не имела права, никакого права. Господи, ведь я же не животное. Поэтому он меня и бил. Робин, ты понимаешь, в чем дело? Брат украл у него не только любовь родителей, он и жену украл.

– Все равно ты должна с ним расстаться, – сказал я.

– Он страдает. У него глубокая депрессия. Я должна помочь ему это пережить.

– Хорошо, но обещай, что потом ты с ним расстанешься.

– И что тогда? Я не хочу оставаться одна. Дело ведь в том, что в моем возрасте я малопривлекательный товар.

– Саския, для меня – привлекательный. Прошу тебя. Давай не упустим это. Баркис не прочь[218]218
  В романе Ч. Диккенса «Дэвид Копперфильд» поклонник няни главного героя при всех обстоятельствах неизменно повторяет эту фразу, предлагая ей таким образом руку и сердце.


[Закрыть].

Саския, я хотел лишь ее, причем не только в сексуальном смысле, хотя и в нем, конечно, тоже. Главное – я хотел провести остаток жизни с ней. Я любил ее. Так уж получилось. Я стал сентиментален и, что еще хуже, не стыдился этого. У меня было такое чувство, будто мы с Саскией всю жизнь танцевали какой-то величавый танец, например, сарабанду, меняли партнеров, когда танец этого требовал, но только для того, чтобы соединиться на последней, самой торжественной части.

Той ночью мы спали вместе, в буквальном смысле. Мы просто спали вместе, в невинных объятьях. Утром мы занимались любовью, но тоже невинно, без буйства, как полагается людям нашего возраста.

– Ты должна с ним расстаться.

Это стало моей мантрой.

– Обязательно расстанусь, дорогой. Обещаю. Но сначала мне нужно к нему поехать.

Я проводил ее в Хитроу и нехотя оставил там.

* * *

Когда это было? В 1944 году? В 1945-м? Мы тогда жили в Харрогейте, значит, война еще не кончилась. Подполковник сгинул где-то над Руром, и бедной мамуле снова понадобился муж. Я же был отчаянно влюблен в Валери Тауз. Она была дочкой нашей кухарки Эви, носила короткий рыжий вязаный сарафан, и когда прыгала через скакалку, были видны ее небесно-голубые фланелевые панталоны. О, эти панталоны! Весь класс сидел на полу вокруг мисс Манди, и она читала нам вслух. «Ветер в ивах» или сказки Киплинга, что-то в таком духе. Я сидел позади Валери Тауз. В тот раз я позволил своим пальцам прогуляться от моих коленок до краешка ее вязаного сарафана. Потихоньку я подсунул пальцы под подол. Восторг и страх – я нащупал ткань ее панталон. Экстаз! Мое маленькое извращение никто не заметил, даже Валери.

Она играла со мной всегда, когда Эви приводила ее с собой, вполне радостно, но мной она особо не интересовалась. А интересовалась Майклом Кингом, главным хулиганом класса, Король Майкл – он требовал, чтобы мы так его называли. Как-то я предложил ей показать друг другу наши штучки, но она сказала, что уже видела штучку Короля Майкла и у девочек штучки поаккуратнее.

Однажды Валери нашла в саду раненую птицу, птенца малиновки со сломанной ногой. Она наложила ему шину из спичек, поила водой из пипетки, кормила червяками, которых собрала на навозной куче. Приходила к птенчику каждый день. Вопреки всему птенец выжил. Она сплела ему из веток чудесное гнездо – почти как настоящее, и укрепила его на ручке газонокосилки.

Как-то раз мы поссорились. Уже не помню, из-за чего. Я стоял на заднем крыльце, в руке у меня был кусок угля, который я принес с кухни. До гнезда было несколько метров. Я никогда не отличался особой меткостью. Валери неслась к гнезду. Я кинул кусок угля. И попал в птенца. Я его убил. Валери схватила трупик, выронила его из рук и убежала в слезах.

Был ли я виноват, спрашиваю я себя. Хотел ли я убить птенца? Нет, конечно. Я хотел хоть как-то досадить Валери, которая досадила мне. Да, я целился в птицу. Но шансы попасть в нее, как я прекрасно понимал, были практически равны нулю. Безусловно, удалось мне это только благодаря вмешательству какого-то злокозненного божества. Но все-таки, целился в птицу. Что мы скажем о невозмутимом игроке в гольф, который попадает в лунку с одного удара? Что это удача? Он же целился в лунку.

Я задаю эти вопросы, потому что пытаюсь понять, что произошло на восемнадцатом этаже дома на Сентрал-парк-Вест в Нью-Йорке. Там был не кусок угля и не мячик для гольфа, а маленькая статуэтка ацтекского бога, сувенир, который Стэн и Саския привезли из Мексики. Очень гладкая штучка, почти шар, на вид и на ощупь – как из мрамора, светло-зеленая.

После того как Стэн застал Саскию в постели с Джеромом, после того как муж с женой помирились, они продали дом в Вестчестере и купили квартиру на углу Сентрал-парк-Вест и 70-й, с видом на парк. Именно в эту квартиру сбежал Стэн, когда его унизили в Лондоне, в эту квартиру вопреки здравому смыслу последовала за ним Саския, чтобы поддержать и утешить.

Этот дом – достопримечательность Манхэттена, один из самых больших и роскошных. Стены там толстые. Однако соседи Копсов рассказывали полиции, что ссора была слишком уж бурной, шум был слышен и в их квартире, гости, собравшиеся на ужин, были встревожены, бесценная ваза эпохи Мин на étagère[219]219
  Этажерка (фр.).


[Закрыть] дрожала. Визги, крики, стук, грохот – такого обычно на углу Сентрал-парк-Вест и 70-й не услышишь.

И вот что я пытаюсь понять, вот о чем все время думаю – о том, понимал ли Стэн, что делает, когда схватил фигурку ацтекского бога. Она, наверное, легко легла в руку – размером она была с софтбольный мяч, удобного веса. Позже мы знали – в результате коронерского расследования, – что Стэн последнее время пребывал в глубокой клинической депрессии. Он находился на медикаментозном лечении, его пытались взбодрить прозаком, однако свидетельства психологов показали, что, будучи глубоко, так сказать, de profundis[220]220
  Из глубины (лат.).


[Закрыть] подавленным, он не принимал лекарства. Его отрадой была супруга, которая старалась помочь ему избавиться от демонов, но не сумела их победить.

Когда он схватил фигурку ацтекского бога, когда взвесил ее в руке, когда метнул ее что было силы через огромную гостиную в голову Саскии, рассчитывал ли он попасть в цель? Я не могу в это поверить. Не могу поверить, что даже в приступе безумия он желал ей зла. Он размозжил ей череп – так, как если бы стукнул пестиком по яйцу чибиса. Смерть была мгновенной.

Все, что мы знаем – это только предположения, попытка восстановить ход событий. Однако, по-видимому, поняв, что он сделал с Саскией, Стэн так взвыл, что соседи и их гости вздрогнули и забыли про десерт. Затем он распахнул окно гостиной и нырнул головой вниз на мостовую восемнадцатью этажами ниже, пробив навес, защищавший прибывавших и убывавших жителей и гостей от погодных неурядиц и едва не сшиб швейцара, но форму ему все-таки забрызгал.

Но было ли у него намерение ее убить? Нет, не было, не могло быть. Он просто сорвался, только и всего.

* * *

Майрон Тейтельбаум позвонил мне из Нью-Йорка. Слышал ли я новости? Я слышал. После скандала на «Сверстано» журналисты следили за всем, что связано со Стэном. История о женоубийце, покончившем с собой, заполонила все газеты, и серьезные издания, и таблоиды по обе стороны Атлантики. В Нью-Йорке газета, чей заголовок на всю полосу некогда сообщил миру «ПРОФЕССОР ПОЛУЧИЛ ПУЛЮ В ПОРНОПРИТОНЕ», теперь объявила: «ГЕРОЙ-ПРОФЕССОР УБИЛ ЖЕНУ И СЕБЯ». В «Нью-Йорк таймс» ученый, ведший там постоянную колонку, рассуждал, сыграло ли роль требование публиковаться, которое университеты предъявляют без разбора всем своим научным сотрудникам, в этой «самой свежей и самой горестной трагедии в ученом мире».

В Великобритании эта история, разумеется, имела резонанс прежде всего потому, что была связана с Сирилом. Журналисты жаждали интервью. Клер с успехом им всем давала отпор. Это известие глубоко тронуло ее мужа. «Вы, конечно же, не будете нарушать его покой, ему нужно время прийти в себя». В конце концов Сирил выступил с заявлением. «Печальный конец карьеры, которой, как мне говорили, многие завидовали. Нам не дано знать, какие мучения вынудили Стэна Копса совершить два столь ужасных поступка, и мы не осмелимся его судить. Мы с женой приносим искренние соболезнования родственникам». Сообщив это, Сирил и Клер на некоторое время исчезли из поля зрения, впрочем, мне Клер оставила сообщение на автоответчике, приглашала присоединиться к ним на выходные в Сан-Бонне-дю-Гар.

История тем временем продолжала занимать публику, хоть интерес и стихал. В «Таймс» Тандерер громогласно осуждал бездушных рецензентов, которые употребляют свою власть во зло, и привел небольшой исторический экскурс начиная с поэта Публия Стертиния, который бросился с Тарпейской скалы, когда Децидий Сакса позволил себе насмехаться над его стихами, затем перешел к Чаттертону[221]221
  Томас Чаттертон (1752–1770) – английский поэт. Не получив признания, отравился мышьяком.


[Закрыть], «чудесному юноше», «Адонису» и к «Английским бардам и шотландским обозревателям»[222]222
  Сатира Дж. Г. Байрона, в которой поэт высмеивает редакторов «Эдинбургского обозрения».


[Закрыть], после чего резко перескочил к вопросу: «А что же насчет Стэна Копса? Рецензент обязан честно высказаться о книге, которую рецензирует. Но он не имеет права подвергать автора вивисекции. Ad librum sed non ad hominem[223]223
  К книге, а не к человеку (лат.).


[Закрыть]». Тандерер был не слишком силен в латыни.

Майрон, судя по голосу, искренне переживал. Он только что вернулся из часовни в Ривербэнке, где одновременно, на разных этажах, проходили поминальные службы по мужу и жене.

– Как будто переключаешься с одного телеканала на другой, лапонька. Полный кошмар, просто как пьеса Ортона[224]224
  Джо Ортон (1933–1967) – английский драматург, которого убил его сожитель.


[Закрыть]. Скорбящие бегали с третьего этажа на четвертый и обратно. Я сейчас не в форме, едва успевал дыхание перевести. Бедняга Джером, вот кого мне жалко. Ты же знаешь про Джерома и Саскию? Он не знал, о ком рыдать, то ли о брате на четвертом, то ли о любовнице на третьем. Речи говорил и там, и там. – Майрон ненадолго умолк. – Я говорил на четвертом. Как коллега и самый старый друг, да, дорогуша, ты не ослышался, «самый старый»: что ж, этот говнюк помер, как иначе? De mortuis[225]225
  О мертвых (лат.).


[Закрыть] и все такое. Похороны его, ясно тебе? Ты уж меня строго не суди, я счел, что следует сказать несколько слов.

Джейк не появился. Ходят слухи, он не в силах вынести позора. Вот и прячется. Его родной папочка убийца и самоубийца! Как такое проканает в его рафинированной юридической конторе? К тому же Джейк так и не простил отца за то, что он бросил Хоуп, и винил Саскию за то, что та развалила семью. Кстати, о Хоуп: она тоже была, на четвертом. Может, я ошибаюсь, но она показалась мне чуточку слишком радостной – для такого-то события. Да, помнишь Филлис Рот, сестру Хоуп? Она тоже отметилась, в обоих залах. Боже ты мой, она разжирела как свинья, даже Хоуп такой толстой никогда не была, просто необъятная тетка, стриженая как лесбуха, и седые усики пробиваются. Ты ведь знал, что она трахалась с обоими, и со Стэном, и с Саскией, да? Робин, должен тебе сказать, это утречко меня достало. Может, потому что это Ривербэнк. Ну, вот это все: прохлада, приглушенный свет, тихие голоса, темная одежда, красные глаза, бледные лица, везде скорбящие, гробы, ермолки, нанятые раввины, изрекающие жуткие банальности, а затем с облегчением переходящие на молитвы на иврите, которых никто не понимает. Может, это мне напомнило, что и я смертен. Я этого ублюдка никогда не любил, ты же знаешь. Но никогда не пожелал бы ему такого… Нет, только не так. – Майрон всхлипнул, сглотнул и закашлялся.

Ирония судьбы: вследствие смерти Стэна и его скандальной известности продажи книги «Сирил Энтуисл. Жизнь в цвете» выросли настолько, что в Америке готовят новый тираж, 200 тысяч экземпляров. Здесь, сообщил мне Тимоти, продажи тоже поднялись, возможно, будет второй тираж.

* * *

На следующий год, незадолго до стремительно надвигавшейся годовщины рождения Христа, премьер-министр занес в протокол парламентских заседаний имена двадцати трех новых рыцарей и четырех пожизненных пэров. Несмотря на уверения партийного большинства в обратном, многие полагали, что по меньшей мере шестнадцать новых рыцарей и, возможно, трое из новых пэров – а присвоение им титулов было уже, считай, делом решенным – удостоились такой чести, возможно, не столько за вклад в развитие страны, сколько за вклад в казну правящей партии. Plus ça change[226]226
  Чем больше все меняется (фр.). Начало поговорки Plus ça change, plus c’est la même chose, буквально: чем больше все меняется, тем больше остается прежним.


[Закрыть], а? Четвертый новоиспеченный барон, человек, ни гроша не давший ни одной политической партии, единственный из всех, кто действительно обогатил британский народ, не только обычного, но и необычного человека (а также, как нынче требуется говорить, обычную и необычную женщину), был Сирил; он уже не тот радикал, который десятилетия назад дважды отказывался от рыцарского звания, а почтенный гражданин, знающий, чего стоит. Лорд Энтуисл из Дибблетуайта, черт подери!

Повсюду на этом царственном острове[227]227
  У. Шекспир, «Ричард II». Акт II, сцена 1. Перевод Мих. Донского.


[Закрыть] Сирил был известен как «личность», человек, чьи противоречивые высказывания медиамагнаты если и не уважали, но во всяком случае жаждали публиковать. Он сам был человек обычный, о чем свидетельствовал его (нарочитый) выговор, и самое прекрасное – он был отмечен печатью гения, и его сияние озаряло наши тусклые жизни. Правящая партия выбрала его не столько из почтения к его безусловным талантам, сколько прислушиваясь к мнению народа, полюбившего его телевыступления. Он стал неуязвимой фигурой, как Вера Линн[228]228
  Вера Линн (р. 1917) – английская певица, награждена орденом Британской империи.


[Закрыть] или Уилфред Пиклз[229]229
  Уилфед Пиклз (1904–1978) – английский актер и радиоведущий.


[Закрыть], современником которых он был.

Клер написала мне, пригласила в палату лордов, где должно было происходить «присвоение звания». (Она, разумеется, имела в виду «представление». Но разве можно ожидать от француженки, что она будет разбираться в таких тонкостях.) Ему будет приятно, если я там буду, сказала она. Мне же прекрасно известно, что я ему как сын.

После смерти Саскии я избегал Сирила, винил его в своей утрате. Но даже я понимал: если Сирил и был виноват в том, что, во-первых, обратился к Стэну, а в-последних, что довел его до белого каления, не меньше виноват был и я, тот самый Макиавелли, из зловредности решивший свести их вместе. И все равно я его винил. Похоже, имел место непреодолимый разрыв между справедливостью и чувствами, между признанием моей ответственности за трагическую гибель Саскии и оправданием Сирила. К тому же причины любого события, будь возможность отследить их истоки, в конце концов привели бы в Эдем, а если не в Эдем, то к тому первичному бульону, в котором, как сейчас некоторые считают, зародилась жизнь на Земле.

Нужно, конечно, принять во внимание и цепи причин, руководивших Стэном, Саскией, Сирилом и мной. То, что сошлись воедино четыре эти линии, дает folie à quatre[230]230
  Безумие на четверых (фр.).


[Закрыть], что освобождает от ответственности всех, поскольку один, двое или трое из четверых не могут взять вину лишь на себя. Но это все – уход от очевидного. А очевидно то, что Сирил преднамеренно вывел Стэна из себя, вследствие чего Стэн – умышленно или нет – убил Саскию, свою жену.

С другой стороны, Клер мне в общем-то нравилась, а ей, думаю, нравился я. Она считала своим долгом не только потакать желаниям Сирила и следить за его здоровьем, при том, что эти две обязанности иногда были взаимоисключающими, но и удерживать его, если удавалось, от особенно грубых выходок. В отличие от мужа она не страдала мракобесием и с гордостью рассказывала о далеком предке-сефарде, ученике Спинозы и последователе Монтеня. Но она была околдована талантом Сирила и яростно оберегала его личное пространство и покой. Она очень расстраивалась тем, как его пожирает болезнь, которую она распознала и от которой он дерзко и глупо отмахивался.

За его плечами были восемьдесят с лишним лет. Эта бывшая сиделка, намного моложе мужа, была готова к тому, что сотворит с ним старость. Но в нем была энергия, не соответствовавшая возрасту, мужская мощь, от которой плавились ее чресла. Теперь он уже не мог скрыть дрожь в пальцах, гладивших ее грудь, не мог без ее помощи выйти из «роллс-ройса». Клер хотела только, чтобы Сирил был счастлив, и она предполагала, что мое присутствие на его представлении пэрам этому поспособствует. Ну что ж. Ради нее я туда и отправился.

Наша группа поддержки была до обидного мала. Кроме меня присутствовали Клер и ее кузина Бетт, которую я видел однажды: у нее был успешный ресторан в Авиньоне, «Ла Гренуй Фарси», а из, скажем так, «допущенных в Сан-Бонне-дю-Гар» – Тимоти, охочий до всяких церемоний, и Бэзил Мадж, бывший жокей, который чуть было не стал сэром Бэзилом Маджем, но расположенное к нему правительство пало в тот самый день, когда он объявил, что уходит на покой. Мне стало немножко жаль Сирила. Неужели Клер смогла собрать лишь такую группку, даже не coterie[231]231
  Клика (фр.).


[Закрыть], засвидетельствовать, как ее мужа избирают?

Действо началось. Церемониймейстер с черной булавой и герольдмейстер ордена Подвязки шли во главе процессии в палату, являвшую собой китчевое викторианское представление об архитектурной роскоши древних времен, где собралось множество лордов. За ними следовал Сирил, Сирил в инвалидной коляске, которую слаженно катили вперед два поручителя. Я вопросительно посмотрел на Клер. Она кивнула, покачала головой: да, мол, она предупреждала меня, что ожидать. Только она не предупреждала.

Мы сзади наблюдали, как они приближаются к месту лорда-канцлера, все трое были в парламентских мантиях и диких парламентских головных уборах. Сирил должен был опуститься на колени перед лордом-канцлером и представить ему королевское предписание. Поскольку он был в инвалидной коляске, его от этой обязанности освободили, и лорд-канцлер сам встал со своего трона и забрал предписание. Герольдмейстер, еще бодрый мужчина, подскочил и протянул лорду-канцлеру жалованную грамоту Сирила. Чтец огласил содержание этих документов, и Сирил, скорее, «торжественно подтвердил», нежели дал клятву, принося присягу верности, а затем подписал свиток. Его не отправили на скамью, соответствующую его новому титулу, избавили от необходимости вставать с нее три раза, снимая всякий раз шляпу и кланяясь лорду-канцлеру. Лорд-канцлер сам снова встал с трона и пожал руку Сирилу. Какие приветственные слова он говорил, мы не расслышали. По палате пронесся ропот одобрения.

Затем процессия двинулась в обратном направлении, к выходу. И только тут я как следует разглядел Сирила. Голова его постоянно клонилась влево. Тремор был очень заметен. Выглядел он старее Мафусаила и куда слабее. Ухудшение было резким. Вся моя неприязнь к нему испарилась. Как это жестоко, думал я, пожаловать пожизненный титул человеку, чья жизнь практически закончилась, человеку уже на краю могилы.

Но нам был подарен еще один знаменательный момент – мы увидели знакомого Сирила перед тем, как он исчез из нашего поля зрения. Он чихнул, и от крыла носа к углу рта потянулась желто-зеленая сопля. Он поднял руку и рукавом парадного одеяния утер нос. Затем посмотрел на нас, оскалился в усмешке, и его новая верхняя челюсть выпала – на нижнюю губу. Дрожащий большой палец, который он вскинул вверх в знак победы, теперь потянулся ко рту. И Сирил исчез из виду.

Не стоило огорчаться, что нас собралось так мало на торжественную церемонию в палате лордов. Клер всех нас поблагодарила и извинилась: ей придется немедленно нас покинуть, она должна вместе с Сирилом ехать в Королевскую академию, где устраивали в его честь роскошный банкет, на котором ожидались принц Уэльский и премьер-министр. Думаю, и так понятно, что ни я, ни другие свидетели церемонии в палате лордов приглашены не были.

С другой стороны… Сегодня утром курьер доставил из Дибблетуайта тщательно упакованную посылку от лорда Энтуисла, к которой прилагалась записочка от леди Энтуисл. «Сирил подумал, ты захочешь это иметь. С любовью, Клер». «Это» оказалось великолепным карандашным рисунком – Саския, обнаженная, но обнаженная молодая Саския, Саския-красавица, какой она была много-много лет назад, когда я впервые увидел ее на лондонской вечеринке. Это был восхитительный набросок, сделанный в манере Энгра и в подражание ему, Саския в позе раздетой «Мадам д’Оссонвиль», но с выражением лица, лукаво намекавшим на чувственное наслаждение. Сирил подписал его. Я посмотрел на обратную сторону. Там он написал: «Мисс Саския Тарнопол, Челси, 1968, С. F.». Последние две буквы – сокращение от Cyrrilus fecit[232]232
  Сирил сделал (лат.).


[Закрыть], была такая шутка для своих – он их ставил, если переспал с моделью.

Сирил, конечно же, был прав. Я действительно «хотел это». Больше, чем хотел: я был ошеломлен тем, что теперь это принадлежит мне. Это порождало тысячи фантазий, потому что, обладая ее изображением в молодости, я чувствовал, что обладал ей и тогда, когда, как сказал поэт, «на коже нежной горит румянец юности мятежной»[233]233
  Строки из стихотворения Эндрю Марвелла (1621–1678) «К стыдливой возлюбленной». Перевод Г. Кружкова.


[Закрыть]. У меня буквально слезы подступили к глазам. Но Сирил – хитрый гад, сделал доброе дело, намереваясь меня наказать. Как он умудрился затащить ее в постель в то время, когда она была безумно влюблена в Теренса Аддо, студента из Ганы, «чернокожего Адониса»? Как получилось, что она даже не намекнула, что знала Сирила раньше, когда я впервые упомянул его имя в клубе «Реформ» – когда они с разводившимся Стэном приехали в Лондон отдохнуть от жизненных сложностей, или когда много лет спустя, в Коннектикуте, мы стояли вместе перед портретом Полли Копс? И когда именно Сирил понял, что Саския для меня что-то значит? Явно же его щедрый подарок как минимум должен был продемонстрировать, что он трахал ее раньше, чем я. Но трахал ли? Или это была очередная игра с историей? Может, он просто пририсовал по фотографии ее лицо к телу одной из дибблетуайтских моделей? А запись на обороте – это всего лишь издевка?

Элементарная вежливость требовала, чтобы я связался с Сирилом. Может, оно было и к лучшему. Вдруг, пока я буду благодарить, мне удастся выудить из него ответы на пару вопросов? На это я рассчитывал. Я решил со звонком вежливости подождать до выходных. Рассчитывал к тому времени выработать тактику. Какой глупостью все это кажется сейчас! Что за гордыня – предположить, что я смогу сразиться в игре с настоящим мастером, в игре, которую он сам выбрал и по его правилам, менявшимся по ходу!

В данном случае я опоздал. Эту игру Сирил уже выиграл. К телефону в Дибблетуайте подошла Эгги, приходящая помощница Клер. Голос у нее дрожал, но она была воодушевлена тем, что честь сообщить печальные новости выпала ей. Его светлости стало плохо, по-настоящему плохо утром, по дороге в туалет. Упал, и всё. Когда она, Эгги, пришла, ровно в восемь, ее светлость сидела в «скорой помощи», лорд Энтуисл лежал на носилках и машина как раз собиралась тронуться. Водитель сказал, что они направляются в Королевскую больницу в Лидсе.

– Хороший был старикан, его-то светлость. Смеху с ним столько! – Эгги хихикнула сквозь всхлипы. – Говорил, хочет разрисовать мое срамное. «Как так? – подыграла я ему. – Вы ж никогда не хотели, чтоб я голая позировала. Ох, вы старый греховодник!» А он мне: «Не позировать, Эгги. Только разрисовать. В какой цвет захочешь – красный, желтый, синий». Вот шутник был, хоть по телеку показывай. Вот он какой был, да?

Я попросил Эгги оставить записку, что я звонил, новости узнал и позвоню снова вечером. Затем я позвонил в Королевскую больницу, но там ничего толком не сообщили. Лорда Энтуисла положили, он сейчас отдыхает, посетителей к нему не пускают (за исключением леди Энтуисл, которая при нем), беспокоить его нельзя.

До Клер я дозвонился только в одиннадцать вечера. Голос у нее был усталый, но спокойный. У Сирила случился обширный инсульт, днем он впал в кому. Оснований для надежды никаких, да и надежд у нее нет. Время чудес давно прошло. Он прожил хорошую жизнь, да и долгую. Жаловаться не на что.

– Только… – и тут ее голос на секунду дрогнул, – только я буду так по нему скучать.

Я что-то промычал – как бывает, когда на язык просятся одни банальности и ты ругаешь себя за то, какой ты черствый и неискренний. Я предложил приехать к ней в Дибблетуайт, подменить ее у постели Сирила в больнице, готов был помочь чем угодно. И, к стыду своему, испытал облегчение, когда она сказала, чтобы я оставался в Лондоне.

– Нет никакого смысла приезжать. Сирил все равно не поймет, что ты рядом. Я не одна. Ты ведь помнишь мою кузину Бетт? Она сейчас со мной. И еще у нас с Сирилом много друзей в округе. Его здесь, знаешь ли, любят.

Она пообещала держать меня в курсе, а сейчас устала и хочет отдохнуть.

Довольно категорично, вам не кажется? В отношениях между людьми и так полно недопонимания, нюансы смыслов при передаче теряются. А по телефону тем более. Говорящему не всегда удается передать то, что он хотел. Закашлялся, сделал паузу не там, замялся, потому что собрался чихнуть – все это и многое другое могут исказить смысл сказанного. Слушающий всегда настороже, все истолковывает по-своему, а порой даже вкладывает в услышанное смысл, которого нет.

Однако было совершенно ясно, что Клер не хочет, чтобы я приезжал в Дибблетуайт или в Лидс. Нужно ли было воспринимать ее слова буквально? Разумеется. Но мне показалось, что в ее тоне проскользнула нотка упрека. С ее точки зрения Сирил относился ко мне как к сыну. И неважно, до какой степени и при каких обстоятельствах Сирилу было угодно воспринимать меня так. И как я, сын, вел себя в последнее время? Когда здоровье моего отца пошатнулось, я отвернулся от него. Прозвучало ли это в голосе Клер или это говорила моя больная совесть? Не знаю, ей-ей, не знаю.

Мне в голову пришла абсурдная мысль: будь мамуля жива, новости из Дибблетуайта ее бы убили.

* * *

Мне позвонил Тимоти. Видел ли я газеты? В СМИ, как теперь принято говорить, только и разговора что о Сириле, о его творчестве и о состоянии его здоровья. Журналист Би-би-си стоял перед зданием Королевской больницы Лидса, произносил все фразы в знакомом бибисишном ритме и в такт качал головой. Ну чем не скетч «Монти Пайтона»*. Нам сказали, что в больнице отказываются давать сводки. Ведущая теленовостей в студии понимающе закивала. «Гардиан» отметила, что лорда Энтуисла, радетеля простых людей по всему миру, долгое время не прельщали соблазны получить титул, но наконец он сдался. Далее подразумевалось: «И посмотрите, чем это обернулось». В «Таймс» вспоминали, что новоиспеченный лорд Энтуисл всегда был противоречивой фигурой, его творчество критиковали феминистки, а его нелицеприятные высказывания относительно Израиля и влияния евреев на мировую политику вызывали горячие споры по всей Великобритании. Главный раввин доктор Дэниэль Лейбовиц предложил во всех синагогах страны помолиться за здравие этого художника, праведника-нееврея, кто так трепетно изобразил страдания евреев во время Холокоста, что величайшее из его произведений находится не в одной из наших национальных галерей, а в музее Табакмана в Тель-Авиве. Архиепископ Кентерберийский, который не желал проиграть ни единой битвы в религиозных войнах, надеялся, что в Вестминстерском соборе найдется место – хочется надеяться, нескоро – для земных останков нашего брата во Христе лорда Сирила Энтуисла. А пока что наш долг – молиться за его здравие. Аминь. Сочинители некрологов наверняка точили перья и вносили новые сведения в собранные данные. Весь мир культуры пребывал в волнении. Тобиас Партридж в «Ивнинг стэндард» пускался в разглагольствования на манер Шекспира: «Это человек, воплотивший в себе все жестокие противоречия прошлого века, возвышается над мирком искусства нынешнего подобно Колоссу». И все же Тимоти хотел узнать, au fait[234]234
  Здесь: в курсе (фр.).


[Закрыть] ли я, известно ли мне то, что известно всему остальному человечеству.