Текст книги "Живое свидетельство"

Автор книги: Алан Ислер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

2

Когда я встретил Саскию во второй раз, она снова была в Лондоне, но теперь уже в компании Стэна Копса – он оставил Хоуп в слезах и в поисках адвоката.

– Не сложилось, – сказал он мне. – И не могло сложиться. Мы живем в разных мирах.

Возлюбленные воспользовались рождественскими каникулами и скидками на «Бритиш эруэйз». В Нью-Йорке «атмосфера сгущалась», и уехать было очень кстати.

– Понимаешь, я уважаю Хоуп, она замечательная женщина, мать моего сына, но боже ж мой, Робин, у меня же есть и своя жизнь. – Шел 1975 год, Стэну перевалило за сорок. – Нужно было ловить удачу за хвост, и я ее поймал!

Таков был Стэн, мастер клише, он вываливал их одно за другим. Но было заметно, как он нервничает. Клише – это ведь простой и надежный способ перевести подлинные и сложные чувства на понятный язык. Может, будет не так заметно, насколько особенно и уникально твое положение, но посредством клише собственно чувства выражаются в удобном виде. На самом деле клише, от которого стилиста корежит, часто транслирует правду. Стэн хотел одобрения или по меньшей мере понимания. Я решил не предоставлять ему ни того, ни другого. В конце концов, не я же поймал за хвост удачу.

Он связался с моим издательством, оно связалось с моим агентом, а тот уже связался со мной. Мне сообщили номер телефона, по которому его можно было застать, и я позвонил. Он отъехал совсем далеко от отеля «Стэнхоуп» и его окружения, полагаю, не из пусть неловкого, но уважения к романтическим воспоминаниям об отринутой жене. Его Милле и Копли уже были опубликованы в Штатах и получили положительные отзывы, Милле неплохо продавался в Англии. Его академическая карьера была на пике. Он уже мог себе позволить относительно пристойный отель в Блумсбери, «в двух шагах от Британского музея». Я предложил пообедать в одном из моих клубов: «Реформ» подойдет? «Реформ» отлично подойдет. Тогда-то он и рассказал мне о Саскии и о несчастной брошенной Хоуп, и предложил нам с ним, старым коллегам и приятелям, встретиться на час раньше, поделиться новостями. Саския собиралась навестить «Харродс» и бутики на Бичем-плейс и присоединиться к нам через час.

Я предупредил распорядителя в клубе, и он проводил Стэна ко мне в малую гостиную. Я с неохотой отложил «Спектейтор», поместивший на почетное место мою весьма резкую рецензию на отвратительный роман одного американского мэтра – я ей как раз в очередной раз наслаждался, – и встал его поприветствовать.

– Стэн, дружище!

– Робин!

Не самый выдающийся диалог современности, осмелюсь заметить, но нам и этого было достаточно.

Стэн оглядел малую гостиную, и увиденное ему понравилось: большой камин с убаюкивающим огнем, полки с книгами, кожаные кресла, стол со стопками свежих газет и журналов, высокие окна, выходившие в сад с видом на Пэлл-Мэлл, контраст между дождливой хмарью снаружи и теплым светом внутри. Из этого клуба Филеас Фогг[32]32
  Главный герой романа Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней».


[Закрыть] отправился в кругосветное путешествие, в этот клуб вернулся восемьдесят дней спустя. Для Стэна это было блаженство! Он же был специалистом по XIX веку, поэтому о реформах избирательного права[33]33
  Клуб «Реформ» был создан в 1836 году для членов парламента, там велись дебаты об избирательном праве, клуб в те времена был оплотом либеральной и прогрессивной мысли.


[Закрыть] знал все. Прерафаэлиты, к которым принадлежал и Стэнов Холман Хант, поддерживали реформы. А на многих из портретов в гостиной были изображены персонажи, фигурировавшие в научных работах Стэна.

– Скажу напрямик, – заявил Стэн, – я хочу стать членом.

– Слушай, – сказал я, – а Саския – это, часом, не психолог Саския Тарнопол?

– Ну, и да, и нет, – ответил немного ошарашенный Стэн. – Она пару лет занималась терапией, набрала респектабельную клиентуру, но теперь она литературный агент, независимый. Ты с ней знаком?

– Встречался несколько лет назад на одной из здешних вечеринок. Вряд ли она меня помнит.

– Она мне ничего не говорила.

В то время Стэн и Хоуп еще состояли в браке, который хоть и трещал по швам, но еще не развалился окончательно. Их отношения начались давным-давно. Они оба ходили в Бруклинский колледж, она училась на курс младше. Оба были на английском факультете, она состояла в «Фи Бета Каппа»[34]34
  Старейшее и одно из самых почетных студенческих сообществ США.


[Закрыть] – в те времена это еще считалось почетным. Оба они поступили в магистратуру Колумбийского университета, она – на стипендию Вудро Вильсона. Поженились они вскоре после того, как Хоуп получила диплом магистра, ее диссертация «Свифт и клоачное воображение» была отмечена престижной премией Скорнека и опубликована в специальном выпуске «Трудов по XVIII веку». Все это Стэн рассказал мне в тот день в «Реформе», дав понять, что скромность не позволяет ему перечислять собственные академические успехи тех лет.

– Но потом она стала отставать, – сказал он. – Не могла уже держаться на уровне. Ну да, появился Джейк. Джейком надо было заниматься. Ему нужна была мать постоянно. Я вовсе не хочу преуменьшать ее материнские таланты. Он чудесный ребенок – впрочем, теперь не такой уж и ребенок, представляешь, он выше меня! На втором курсе в Йеле. Ни в чем ее вины нет. Она отлично со всем справилась. Я ей очень благодарен. Но я и оглянуться не успел, как мы оказались на разных планетах – в интеллектуальном плане. С одним стародавним магистерским дипломом многого не добьешься. – Стэн огляделся вокруг. – Насчет членства в клубе я не шучу, – сказал он. – Как я могу в него вступить?

– А откуда появилась Саския?

– О, Саския! – проговорил он. – Ну что ж… – Он возвел глаза к потолку – словно искал там mots justes[35]35
  Подходящие слова (фр.).


[Закрыть]. – Помнишь Филлис Рот, сестренку Хоуп? Ты однажды видел ее у нас на ужине. Хоуп еще надеялась, что вы друг другу понравитесь.

Я помнил только, что сестренка была явно неравнодушна к Стэну и каждое его слово благоговейно впитывала – как божественное откровение.

– Ты трахался с Филлис? – спросил я.

Лицо Стэна отражало внутреннюю борьбу. Следует ли ему облить меня презрением за то, что я позволил себе столь вульгарное выражение в этих исторических стенах? Или же лучше честно признать, что он – парень не промах? Он выбрал нечто среднее, игриво хмыкнул и подмигнул.

– Джентльмены таких тайн не разглашают, – сказал он. – Я был тогда моложе. Мне нужно было как-то умерить ее пыл.

– Так ты и в самом деле ее трахал?

Что только женщины находят в этой волосатой обезьяне?

Ай-ай-ай, словно выговаривал мне Стэн, покачав головой и подняв руки ладонями ко мне на уровень плеч. Мол, рот у него на замке. Он снова попробовал сменить тему:

– Я так понимаю, что лорд Палмерстон тоже был членом?

– Что?

– Ну, третий виконт. Генри Джон Темпл. Дело Пасифико? Дипломатия канонерок?[36]36
  Дипломатия канонерок подразумевает применение силы с использованием военно-морского флота. Лорд Палмерстон (1784–1865) в 1850 году, занимая пост министра иностранных дел, использовал этот метод для решения «Дела Пасифико», когда между Великобританией и Грецией возник дипломатический конфликт, поводом к которому послужил скандал с участием британского подданного Давида Пасифико.


[Закрыть] Он еще был министром иностранных дел в правительстве вигов при Грее и Мельбурне. Ну же, Робин! Он наверняка был членом «Реформ». Слушай, ты просто обязан устроить мне членство.

Я читал так называемый роман Стэна и был абсолютно уверен, что если измена и имела место, то это Филлис его трахала. Филлис, насколько я помнил, была не из тех, кто занимает, так сказать, позицию снизу. Но пора было вернуться к нашей беседе.

– Ты, Стэн, начал рассказывать про Саскию.

– Ах, да, Саския. Так вот. Они с Филлис вместе снимали квартиру. Познакомились они в Университете Смита, где Филлис получила стипендию. Обе были в «Фи Бета Каппа», обе получили диплом с отличием. И продолжали общаться. В какой-то момент поселились вместе, в Виллидж, в доме на Кристофер-стрит. К тому времени Саския уже начала раскручивать свое агентство. Она уже заполучила Макса Пардо и Луизу Джейнуэй и подбиралась к Назиму Джебрилу, которого в конце концов тоже заполучила. А Филлис решила, что мне полезно будет пообщаться с Саскией как с психологом. Смешно вспомнить, Филлис считала, что мне нужно расслабиться. Я был слишком скованный, никак не хотел отдаться на волю волн.

– Значит, ты изменил не только Хоуп, но и Филлис, и трахнул Саскию?

– Не так все просто, Робин. – Стэн покосился по сторонам, проверяя, кто может слышать наш разговор. Ближайший к нам член клуба тихонько похрапывал у камина. Стэн окинул меня взглядом, словно прикидывал, смогу ли я понять то, что он собирался рассказать. – Филлис с Саскией были любовницами, – шепотом сообщил он. – Они хотели делить меня между собой. Некоторое время я пытался. А почему бы нет! Но по сути я все-таки не такой. Самому мне наблюдать нравится, а когда за мной наблюдают – нет. Тем временем я влюбился в Саскию. Поставил им ультиматум, и – опа! – вот что мы имеем.

Стэн, забыв про манеры, победно фыркнул.

– А вот и она явилась! – радостно воскликнул он: на нас надвигалась Саския.

Как развязка в старинной комедии?[37]37
  Цитата из «Короля Лира» У. Шекспира. Акт I, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] Во всяком случае, мне показалось, что так же стремительно. Идет она походкой величавой. Саския с нашей последней встречи действительно прибавила килограмм-другой. Кто-то, может, назвал бы ее полной.

– Милая! – воскликнул Стэн. Мы оба встали, он нас представил. – Робин говорит, вы встречались несколько лет назад на одной из здешних вечеринок.

– Вряд ли.

– У Хайеттов в Челси? Обри и Лейла, она кто-то на телевидении, – напомнил я.

– Я их не знаю.

– Сэра Обри Хайетта не знаете?

– Нет.

Она стояла спиной к Стэну и корчила мне угрожающие гримасы.

– Ну что ж, – сказал я. – Видно, я ошибся.

Набрав возраста и дородности, она стала только привлекательнее, прежде суровая, насколько мне помнилось, красота стала мягче. В ее воронова крыла волосах эффектно выделялась седая прядь. Губы у нее были полные, бледные, без капли губной помады. Как она могла связать себя со Стэном? Когда Стэн, следуя моим указаниям, отправился, как он выразился, в «комнату для мальчиков» и мы остались наедине, я не упустил возможность спросить именно об этом.

– В Стэне много того, что видно не сразу, – сказала она.

– Да? И что именно?

Она нахмурилась.

– Он уже перешел от научных книг к коммерческим. Его Милле и Копли имели большой успех. Копли особенно хорошо продавался, его выбрали в трех книжных клубах, он вышел на финишную прямую в борьбе за Национальную книжную премию. Ну да, выиграл «Босс Твид» Керра, но это только потому, что американцам интересен Твид[38]38
  Уильям Мейджир Твид (1823–1878) по прозвищу Босс Твид – один из самых беспринципных американских политиков.


[Закрыть]. Весной Копли выйдет здесь, и перспективы самые благоприятные, я серьезно. Стэна нужно направлять в его карьере, а это уж я умею. Он непременно станет биографом мирового класса, его имя и книги будут знать везде. Вот сейчас он занимается Джоном Сингером Сарджентом. Сарджент станет бомбой. Ты вспомни Сарджента, Робин! Подумай, что он значит. Американец, родился в Италии, жил в Англии, выставляли его по всему миру. Кое-что для каждого. Слыхал о таком?

– Так ваши отношения в основном деловые?

Она провела кончиком языка по губам. Улыбнулась, подмигнула мне.

– В основном, но не только. У Стэна есть и другие таланты, о которых я из скромности умолчу.

Выражение моего лица выдавало мой скепсис. Наверное, и отчаяние тоже.

– Говорила я тебе, не стоит его недооценивать.

Я сменил тему:

– А зачем тебе понадобилось скрывать, что мы знакомы?

– Сегодня утром я виделась с Теренсом.

– Теренс это кто?

– Теренс Аддо.

– А, студент из Ганы, если, конечно, память меня не подводит.

Почему-то, общаясь с американцами, я вытаскиваю из памяти выражения, которые давно никто не использует.

– Он сейчас какая-то важная шишка в посольстве. – Она словно купалась в лучах его славы. – Вот он кто, наш черный Адонис!

– И?

– И – Стэн не мог бы понять про Теренса. Пока что.

– Это ты про сегодняшнюю утреннюю измену? Понятно. А ты рассчитываешь со временем научить его покладистости.

– Слушай, ты когда-нибудь повзрослеешь? – скривилась она.

Конечно, она была права. Мое резонерство, понял я, только от ревности. Спешу добавить, не к Теренсу Аддо с его ослепительной улыбкой и пижонским моноклем, с ним я всего-то обменялся рукопожатием в те далекие времена, случайная встреча со светским человеком, но, стыдно признаться, к Стэну Копсу, Рыцарю Нудного Образа, которому каким-то образом удалось ее заинтересовать. Ради всего святого – Стэн! Он, должно быть, исторгал в окружающую атмосферу тучи феромонов – я видел на Таймс-сквер рекламу сигарет, гигантскую голову, которая так же истово испускала ровные кольца дыма (или это был пар?) на головы прохожих. Да уж, видно, женщин он привлекает никак не внешностью. И раз уж я вспомнил Нью-Йорк, уместно будет спросить себя по-ньюйоркски: а я сам что, рубленая печенка, пустое место?

– Твоя тайна умрет со мной, – я постарался произнести эти изношенные временем слова с легкой скукой. – Хочешь вести двойную игру – ради бога, не мне тебя судить. А вот и он явился, – продолжил я: к нам шел Стэн. Да-да, я помню: эти же слова произнес и Стэн. Это можно было бы расценить как нашу с ним общую шутку, а можно и счесть темой для фрейдистского анализа – выбирайте сами. Я встал. – Ну что ж, может быть, пойдем подкрепимся?

Через два дня Саския позвонила мне – телефон она взяла у Тимоти Хьюза, моего агента, с которым, как выяснилось, была знакома. Что для одного агента предательство, для другого – цеховая любезность. Тимоти мог бы и выступить как посредник и не сообщать моих личных данных.

Дыхание Саскии, несшееся по телефонным проводам, таило обещание пылкой страсти.

– Стэн пошел в Тейт, оттуда в Британский музей, в читальный зал. Он собирает материал к Сардженту. Его не будет весь день.

Так я все-таки не пустое место! И я тотчас простил Тимоти за разглашение личной информации.

* * *

Я еще один раз виделся с Саскией и Стэном перед их возвращением в Нью-Йорк. Это была не та встреча – как мог бы написать в своих мемуарах Стэн, – когда гармонические волны дружбы, исходившие от обоих, могли преодолеть диссонирующие вибрации, которые невнятно испускал я. Собственно говоря, я вообще не собирался встречаться со Стэном. Я был им по горло сыт. Горя желанием вновь увидеться с сочившейся похотью Саскией, которая, так сказать, еще трепетала от наших сравнительно недавних и весьма гимнастических совокуплений, я пригласил ее на файфоклок в «Бинки» на Олд-Бромптон-роуд – заведение это сделала популярным покойная принцесса Диана, в ту пору просто модная девица из высшего общества, и оно весьма удобно находилось совсем рядом с моей квартирой на Болтон-Гардене. Саския была пунктуальна. Подходя к «Бинки», я увидел, как она расплачивается с таксистом. Она была великолепна, восхитительна, в длинной норковой шубе и в таких же меховых наушниках. Страстное объятие, которым она меня одарила, долгий, жадный поцелуй, вот так, при свете дня и на всеобщее обозрение – среди нынешней молодежи (возможно, и уже среди тогдашней) дело обычное, но совсем необычное для людей моего поколения, – давали обещания столь явные, что я чуть было не предложил забыть про чай и отправиться прямиком ко мне, где ждали охлажденное мной шампанское и постель, еще только ждавшая, что ее согреют. Она взяла мою руку в свою, она облизнула пухлые рубиновые губы, она сказала:

– Я сказала Стэну, чтобы он к нам присоединился, надеюсь, ты не против.

Так рухнули и мои надежды, и моя зарождавшаяся эрекция.

Я ведь лелеял чаяния увести ее от Стэна. Она же была свободна, как и я. Стэну еще предстояло пройти все малоприятные перипетии развода. Во всяком случае, он еще находился на той стадии, когда многие мужчины сдаются и возвращаются к женам, избавившись от тягот совести и лишних расходов. Время, которое мы с ней провели вместе, было настолько потрясающим (это слово мало что отражает), что я тешил себя надеждами на постоянные отношения, мечтал о совместной жизни. Мне, как и Стэну, уже исполнилось сорок, но я жаждал ее с болезненным пылом подростка, влюбленного в какую-нибудь недосягаемую девицу.

Она была в наипрекраснейшем расположении духа. Сидела напротив меня, у окна, весело болтала о музее Виктории и Альберта и о «Большой кровати»[39]39
  Эта кровать – известный экспонат Музея Виктории и Альберта.


[Закрыть], игриво при этом подмигивая. Я почти ее не слушал – я давно уже научился в нужных местах кивать, улыбаться и так далее, руководствуясь выражением лица собеседника, и тем временем пристально ее изучал. Теперь я заметил, что она все-таки чуточку чересчур полновата – дородность уже не так ее красила. И у глаз явственно виднелись «птичьи лапки». Присмотревшись к ее пышным волосам и их корням, я начал подозревать, что в венчавшей ее роскошной короне волос лишь сексуальная седая прядь не была плодом парикмахерских трудов. Но ни один из этих… как мне это назвать, изъянов?.. Хорошо, изъянов. Ни один из этих изъянов не бросился мне в глаза, когда мы бурно предавались сексуальным утехам. Не галантно, но правда – такой я тогда ее увидел.

Но правдой было и то, что я был раздражен, если не сказать раздавлен. Мои надежды на продолжение дня и на будущее рухнули, мое amour propre[40]40
  Самолюбие, чувство собственного достоинства (фр.).


[Закрыть] было уязвлено. И я не желал быть милосердным – вот это уж точно.

Увы, опять повторялась история с Ширли Грэм, Ширли entrepreneuse[41]41
  Предпринимательница (фр.).


[Закрыть], она умела похабно подмигивать, у нее были огромные сиськи и сарафан, подол которого она за определенную плату задирала. Ширли ходила в местную гимназию, в дальнем конце Соддинг-Стэнмор, довольно далеко, если пешком, от Кронин-Холла, а на велосипеде – рукой подать. Да Ширли и сама к нам приходила – свою лавочку она открыла в лесочке за спортивной площадкой.

Ученикам из Кронина строжайше запрещалось общаться с hoipolloi[42]42
  Выражение пришло из древнегреческого, буквально: большинство. Употребляется с пренебрежительным оттенком.


[Закрыть] – таково было распоряжение нашего директора, который преподавал греческий и не видел кроме разве что отношения к рабству в афинской демократии ничего хорошего: нечего водиться со шпаной из гимназии, достаточно традиционного матча по крикету в конце учебного года – этот матч в мои годы все еще назывался, хотите верьте, хотите нет, «Мантия против Города»[43]43
  Со времен Средневековья в университетских городах существовало противостояние городского и университетского сообщества, «города» и «мантии».


[Закрыть]. Социальные перемены, начавшиеся в Англии в конце войны, перемены, на которые указывало хотя бы то, что нация отвергла великого старого вояку Черчилля, обошли Кронин стороной. Более того, тот ужасный факт, что к власти пришло лейбористское правительство, укрепил и усилил решимость Кронина оставаться особым местом, землей, где взращивают национальных лидеров – а лидеры эти понадобятся, когда народ опомнится.

Ученики Кронин-Холла мало интересовались мальчиками из гимназии Соддинг-Стэнмор, а вот девочки – совсем другое дело, тем более Ширли Грэм. Гарсон Большой, старшеклассник, которому я по младшинству прислуживал, уверял, что за гинею Ширли бесподобно могла обслужить рукой, а за пять гиней, что было, увы, ему не по карману, но вполне по карману Пиггот-Уэмису из пятого класса, она – ей-ей – «брала в рот и сосала». Для большинства же из нас прайс-лист был следующий: за три пенса она задирала юбку и демонстрировала трусики; за шесть пенсов она спускала трусики и демонстрировала то, что мы, изучавшие латынь, знали как pubes[44]44
  Лобок (лат.).


[Закрыть], ее mons veneris[45]45
  Холм Венеры (лат.).


[Закрыть]; за шиллинг она разрешала клиенту две минуты – по часам – щупать ее интимные места.

То, что мне хотелось, стоило шиллинг. Я нашел ее в лесочке. Собственно говоря, у нее уже был один клиент, Гарсон Малый, который за три пенни пялился на ее трусики.

– Твое время вышло, Гарсон Малый, – сказал я. – Отвали. Уступи дорогу четвертому классу.

– У него еще минута, – сказала Ширли. – Жди своей очереди, похабник.

Гарсон Малый только гнусно лыбился и не сводил глаз с трусиков. Я отсчитал минуту.

– Раз, Пикадилли, два, Пикадилли….

Гарсон Малый нехотя отошел.

– Мне на шиллинг, – сказал я. – Щупать буду.

– Это за полкроны, – ответила Ширли.

– Какого хрена? Это стоит шиллинг.

– Неужто? – сказала она. – Так вот: цены поднялись. Для тебя – полкроны.

– С чего это? – воскликнул я. – Это несправедливо.

Она лежала на спине, юбка, которую она задрала для Гарсона Малого, так и оставалась у пояса.

– А жизнь вообще несправедлива, – ответила она не по годам мудро.

– Я столько платить не буду.

– А как насчет двух шиллингов?

– Почему для меня цена выше?

– Да не нравишься ты мне. – Сказано это было примерно с интонацией героя юмористической радиопередачи «Опять тот человек».

Я, решив, что это нечто вроде любовной прелюдии, ответил в тон:

– Это почему, плохая ты девочка? – А она должна была ответить: «Потому что у тебя большой багровый член».

– Свин Пиггот-Уэмис говорит, ты гомик.

– Вот уж нет! – ужаснулся я. – Зачем бы мне тогда щупать девчачью письку?

– Потому что ты изврат, – сказала она. – Извраты что угодно делают. Я не могу рисковать. Два шиллинга – и ни пенни меньше.

И тут я заметил, что трусики у нее грязные.

– Ну и хрен с тобой, – сказал я. – Найдутся и такие, что задаром дадут.

– Губу не раскатывай, – бросила она. – Педикам не дадут.

Я отдубасил бы Свина за такой наговор, только он был пятиклассником и к тому же посильнее меня.

Тем временем Саския, видимо, задала какой-то вопрос. Я отвлекся, а интонация у нее явно была вопросительная. И она ждала ответа.

Меня спасла официантка. Она подошла – с бессмысленной улыбкой, карандашом и блокнотом.

– Подождем Стэна или закажем? – спросил я.

– Давай подождем.

– Мы закажем попозже, – сказал я официантке.

– Паста из анчоусов и нерсборойские булочки закончились, – сообщила официантка.

– Ну, ничего, – ответил я. – Бинки еще что-нибудь придумает.

– Ты как? – спросила Саския. – Что-то ты какой-то дерганый.

– Все в лучшем виде? – сказал я. – Как ты думаешь, почему Стэн задерживается?

– Исследованием увлекся, – сказала она. – Наверняка. Он не может оторваться от стола. И отказывается брать такси. Сказал, что поедет на метро до Эрлз-Корт, а оттуда пешком. Он чуточку прижимист. – Она хихикнула – словно находила это свойство по-своему милым.

Я решил не упускать такой шанс.

– Да, это про него известно. Помню – давно это было, я тогда сидел в Мошолу, – несколько из нас вместе со своими дамами отправились поужинать в Чайнатаун. В случае Стэна его дамой была Хоуп – надеюсь, тебя не задевает, что я ее упоминаю. Считалось, что она знает лучшие, то есть самые «аутентичные» китайские рестораны. Мы оказались в заведении под названием «Ароматная пагода» на Мотт-стрит. Аутентичность «Ароматной пагоды» заключалась в плохо освещенном голыми лампочками зале, серых пластиковых столиках, компаниях китайских работяг, чьи палочки так и мелькали в воздухе над мисочками, в которые они уткнули свои носы, в грохоте посуды и криках с кухни и вездесущем запахе то ли тухлых яиц, то ли серы.

– Боже ты мой! – захохотала Саския. – Как это похоже на Хоуп!

– По-моему, скорее, на Хоуп, решившую угодить Стэну. У «Ароматной пагоды» было одно достоинство – дешевизна. Но все равно, когда принесли счет, многие были за то, чтобы разделить его поровну между всеми мужчинами, но Стэн заартачился. Он не пил пиво, а Хоуп не заказывала закуску. Так что по справедливости его доля должна быть меньше. А потом он снял ботинок, стянул носок и вытащил из-под пятки сложенную в несколько раз зеленую бумажку – когда он развернул ее, оказалось, что это пятидесятидолларовая купюра. «Это от воров», – объяснила, залившись краской стыда, Хоуп.

Ответила Саския совсем не так, как я ожидал.

– Ой, как мило, – воскликнула она и ловко сменила тему. – А кто была твоя дама?

– Одна аспирантка, она занималась французской литературой в Колумбийском университете, – ответил я. – Я называл ее «О-ля-ля», потому что она чуть ли не каждую фразу начинала с этого водевильного восклицания. Я и представил ее как О-ля-ля. «В такой обстановке, – сказал я, – это звучит скорее как название китайского блюда, а не как французское восклицание». Она за это на меня разозлилась, весь вечер меня игнорировала и кокетничала – кто бы мог подумать! – со Стэном.

– Ах, – благодушно улыбнулась Саския, – этот чудесный, волшебный Стэн!

– Вообще-то «Ароматная пагода» практически прикончила наш роман. И слава богу. Я уже подустал от ее «о-ля-ля», она их выкрикивала, когда подходила к оргазму. Мне больше нравятся твои сдавленные крики.

– Ну что ж… – сдержанно сказала она.

– Конечно, я не Стэн, – продолжал я – упрямо, раздраженно, понимая, что лучше бы промолчать, но не в силах сдержаться. – Я не умею быть таким замечательно раскованным, таким понимающим. Нет, я непростительно деятелен.

Она бросила на меня исполненный презрения взгляд, сморщила нос, словно учуяв дурной запах.

Что меня заставило говорить такое? Неудивительно, что я не умею поддерживать длительные «отношения», как теперь это уныло называют, все заканчивается на стадии «романа». Я твердо уверен, во мне сидит какой-то бесенок, извращенец, пакостник, который так и рвется изуродовать мою жизнь и вполне может это сделать. Да и то, что я только что рассказал Саскии о Кейт, моей возлюбленной времен магистратуры, тоже было не совсем правдой. Начнем с того, что Кейт Пакстон писала магистерскую диссертацию не по французской литературе, а по французской истории, о наполеоновской эпохе. Почему вдруг я решил «подработать» эту ничего не значащую подробность? А что касается «о-ля-ля», то Кейт, может, несколько раз так и говорила, обычно в посткоитальной истоме, но не твердила постоянно. Если что в пылу и повторяла, так это «Ça marche!»[46]46
  Давай (фр.).


[Закрыть] – снова и снова, все быстрее и быстрее, и, достигнув оргазма, выдыхала: «Да!» Быть может, переходила в этот момент на английский, чтобы избежать ненужного каламбура, ведь французское oui звучит похоже на английское we, мы. Но когда меня подгоняло это «Ça marche! Ça marche! Ça marche!», я рвался в бой с лихостью бывалого вояки, бригадира Жерара, легенды Grande Armée[47]47
  Великая армия (фр.).


[Закрыть].

Я почему-то не воспринимал ее всерьез. Она была истовой любовницей и столь же истовым ученым, что, учитывая особенности тех, кто посвящает себя науке, не должно было меня удивить. Бывало, лежим мы рядом на сибаритской кушетке, опустошенные страстью, моя рука на ее влажном мохнатом лобке, ее – лениво поигрывает моим обессиленным членом, и она рассказывает про свою диссертацию. А я с трудом подавляю истерическое желание похихикать. Она занималась судьбоносной битвой при Маренго 1799 года[48]48
  Это сражение произошло в 1800 году.


[Закрыть]. Она была уверена, что Наполеон погибельно медлил, прежде чем отдал, за день до начала сражения, приказ уничтожить позиции австрийцев на реке Бормиде. Имеет право обычный человек подумать: ну и что с того? Но обычный человек – это вам не ученый. До встречи с Кейт битва при Маренго ассоциировалась у меня только с оперой Пуччини «Тоска». Короче, как-то, во время очередного отдыха после секса, когда в спальню заползали сумеречные тени, она рассказала, что сколько ни бьется, никак не может придумать подходящее название для уже почти готовой диссертации.

– Ты же писатель, Робин, – сказала она, щекоча мою мошонку. – Может, поможешь кончить с этим делом?

Я не стал плоско шутить по поводу двусмысленности ее пожелания – хотя она употребила его совершенно невинно – и вместо этого убого пошутил насчет диссертации.

– Название нужно? Как насчет «Был ли Наполеон цыпленком маренго[49]49
  Старинное блюдо французской кухни.


[Закрыть]?»

Она натужно хихикнула и стиснула мои яйца слишком уж крепко.

– Робин, это не то чтобы смешно. Диссертация – для меня это серьезно. И название очень важно.

– Ну ладно, а если так: «Через реку в тень забвения»?

Она резко убрала руку. В сгущающихся сумерках я не то чтобы разглядел, скорее, почувствовал, что она расстроилась, а потом разозлилась.

Но бесенка во мне было не удержать.

– Или: «Наполеон – как разбил врага на поле он».

Она не произнесла ни слова, вскочила, по-быстрому оделась и выскочила из комнаты.

– А как насчет «Как Наполеон австрийцам засадил»? – крикнул я ей вдогонку.

Хлопнула входная дверь, и я остался один в тоскливой тьме.

Впрочем, этим все не закончилось. Я извинился, послал цветы, подстерег ее на улице, протянул ей заряженный водяной пистолет рукояткой вперед, а себе завязал глаза носовым платком. Она, хохоча, окатила меня водой, и я был прощен. Мы даже стали ближе. С ней было чудесно. Она была высокая, сильная, с мускулистым телом, очень спортивная – обожала плавать, играть в теннис, кататься на лыжах, лазить по горам – то есть заниматься тем, что на меня нагоняло сон. Я, к счастью, был выше нее, нисколько не толще, но, надо признать, немного рыхловат. «Пух ты мой, – приговаривала она, тыча меня пальцем в живот, – Винни-Пух ты мой». У нее были удивительные глаза, зеленые – но менявшие, в зависимости от настроения и обстоятельств, оттенок. Когда она злилась или радовалась, они сверкали, бледнели, если она плакала, а если была расстроена – подергивались дымкой, тускнели, и всегда разного цвета. Мне нравилось пальцем очерчивать ее скулы, линию подбородка – меня изумляла их строгая красота. Она обожала бывать на свежем воздухе, однако кожа у нее была бледная – как и положено ученому, узнику библиотек и аудиторий, она была прикована к письменному столу и (в те далекие времена) к пишущей машинке, но у переносицы и под глазами у нее была россыпь веснушек, тоже бледных, которые лишь подчеркивали ее красоту. Кажется, у меня сохранился – нет, я точно знаю, что сохранился – подарок, который она, подарив и себя, сделала мне на Валентинов день, единственный Валентинов день, что мы провели вместе. Это была алая жестяная коробочка в форме сердца, а внутри – локон (не знаю, подходит ли здесь это слово) ее лобковых волос, аккуратно перевязанный узкой розовой лентой. Тогда на меня нахлынул шквал чувств, и даже теперь, сорок лет спустя, меня глубоко трогают эти воспоминания.

– А вот и Стэн явился, – сказал я, когда он и в самом деле явился. Стэн пришел мне на помощь! Он стоял и смотрел на нас через стекло, губы расползлись в идиотской улыбке – видны щербатые зубы, на плече – темно-зеленая сумка-портфель, в то время такие обожали носить выпускники университетов «Лиги Плюща».

Когда Стэн уселся, я подозвал жестом официантку.

– Два чая, пожалуйста, – сказал я, указывая на своих гостей.

Они выбрали один и тот же сорт чая, точнее, выбрала Саския, а Стэн поддакнул.

– Мне просто «перье», – сказал я. (Как же сильны в нас привычки детства! Когда я хотел наказать мамулю, я отказывался есть.)

– Я сейчас читаю Трелони о Сардженте, – сообщил Стэн. – Сколько же их, этих кулём!

– Кулём? – переспросил я, сделав вид, что удивился.

– Ну да, это старинный жаргон, так называли неумех, – с гордостью пояснил Стэн. – Я думал, ты знаешь.

– Да знаю я, Стэн, знаю. – Я выступал чересчур уж напыщенно. – Только это слишком уж просторечное слово, не находишь? Я-то думал, ты, профессор английского, стоишь на страже языка. Тебе ведь известно, что Дефо говорил о жаргоне?

– «Беснование языка, отрыжка мозга».

Порой Стэн умел удивить.

Он достал из своего портфеля ярко-красную бейсболку, из тех, что сейчас повсюду, а тогда только что появились в Англии, и напялил ее на голову.

– Что скажешь? – На бейсболке был логотип Лондонского метро, а под ним слова «Осторожно, провал!». – Купил на Оксфорд-стрит.

– Потрясающе, Стэн, – нежно сказала Саския. – Тебе очень идет.

– Загвоздка в том, – сказал я голосом, сочащимся добротой и сочувствием, – что люди могут подумать, глядя на тебя, что провал у тебя между ушами. Думаю, смысл шутки как раз в этом.