Текст книги "Шаг за черту"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Часа через два напряженного ожидания, в течение которых меня держат под домашним арестом – «Пожалуйста, сэр, никаких передвижений», – наконец хорошие новости. Демонстрация состоялась, но в ней приняли участие человек двести (в Индии двести человек – это ничто), и прошла она без эксцессов. Сценарий кошмара остался не реализован. «К счастью, – говорит Гупта, – мы справились».

Что же сегодня происходит в Дели на самом деле? Точка зрения спецслужб всегда впечатляет и почти всегда убедительна, но она всего лишь одна из возможных. Таково уж характерное свойство всех спецслужб мира: они всегда правы. Начнись сегодня беспорядки, мне сказали бы: «Видите, мы не зря нервничали, наши опасения оправдались». Все пошло спокойно, и мне говорят: «Мы сумели их предотвратить благодаря опыту и умению смотреть вперед».

Возможно, и так. Но вполне возможно другое: полемика по поводу «Сатанинских стихов» давно неинтересна большинству индийских мусульман, потому, несмотря на усилия и местного политика, и имама мечети (оба громогласно извергали угрозы в мой адрес), за ними почти никто не пошел. Как вы говорите? Какой-то писатель приехал к нам ради какого-то банкета? Как его зовут? Рушди? Ну приехал, и что?

Примерно об этом и пишут почти все сегодняшние газеты, анализирующие эти события. Сообщают о малочисленной демонстрации, причиной которой называют политические пристрастия организаторов.

В Дели сегодня жара и ветер. Город накрыло пыльной бурей. И вот когда в новостях мы слышим, что это единственная на сегодняшний день буря, и та по естественным причинам, напряжение начинает спадать, и можно наконец сказать вслух, что бояться нечего и что долгая полемика, которая стала причиной моей разлуки с Индией, исчерпана.

У людей в головах свой сценарий. И конец там другой. Реальность превзошла ожидания, и сегодняшние события несут – и для Зафара, и для меня – огромный эмоциональный заряд, с которым не сравнить даже бурю радости двадцатилетней давности, когда вышли «Дети полуночи». И здесь в конце кульминация, но счастливая, а не трагическая.

Вечером, без четверти восемь, мы с Зафаром входим в холл отеля «Оберой», где регистрируют прибывающих гостей, и с этого момента – и вплоть до посадки в самолет – нас сопровождает ощущение праздника. Тотчас нас окружает толпа журналистов, с фотокамерами и без, и лица у них сияют абсолютно непрофессиональными улыбками. С трудом сквозь этот кордон продираются друзья, чтобы заключить нас в объятия. Первым меня обнимает актер Рошан Сет[169]169
  Рошан Сет (р. 1942) – англо-индийский актер, который снимается в основном в английских и американских фильмах. Наиболее известен по ролям в картинах «Ганди». «Миссисипи Масала», «Только не без моей дочери». «Моя прекрасная Лондретт», «Индиана Джонс и храм Судьбы», «Такое долгое путешествие». Среди прочих персонажей сыграл Берию в американо-венгерском фильме «Сталин» (1992).


[Закрыть], только недавно поднявшийся на ноги после тяжелой болезни сердца, и он говорит мне: «Посмотри на нас, а-а? Оба давно уже должны были отправиться на тот свет, а мы молодцом». Подходит известная журналистка Амита Малик, дружившая с нашей семьей еще когда мы жили в Бомбее, которая поначалу принимает Зафара за моего телохранителя, а потом, оправившись от конфуза, пускается в воспоминания, замечательно рассказывая про моего отца, его остроумие и находчивость, и про любимого дядюшку Хамида, которого давно нет в живых.

Я беседую с замечательными молодыми писателями: Раджем Камалом Джа, Намитой Гокхал, Шуной Сингх Болдуин, которые великодушно высоко оценивают влияние моих книг на свое творчество. Наянтара Сахгал, одна из крупнейших индийских романисток, пишущих на английском языке, жмет мне руку и говорит тихо: «Добро пожаловать домой». Оглянувшись, я вижу: у Зафара берут интервью, и он легко и непринужденно рассказывает, что рад своему приезду в Индию. Сердце мое переполняется радостью. Я не только не смел даже мечтать о таком конце, но, заразившись страхами от полицейских, готов был лишь защищаться. А сейчас защитная броня спадает и в сердце волной поднимается ощущение счастья, похожее на тропический рассвет – яркий, быстрый и жаркий. В жизни мало подобных моментов. Прошу прощения, если я уделяю ему чересчур много внимания. Но так редко удается утолить желания сердца.

Где-то здесь в этом здании Премию писателей Содружества вручают Дж. М. Кутзее[170]170
  Дж[он] М[аксвелл] Кутзее (р. 1940) – южноафриканский англоязычный писатель, критик, лингвист. Лауреат Нобелевской премии по литературе 2003 г. Первый дважды удостоился Букеровской премии (в 1983 г. за роман «Жизнь и время Михаэла К.» и в 1999 г. за роман «Бесчестье»).


[Закрыть], благодаря решающему голосу Шаши Дешпанде[171]171
  Шаши Дешпанде (р. 1938) – индийская романистка, дочь знаменитого драматурга и писателя Шриранги.


[Закрыть], каменнолицей судии. Но суждения ее, от которых кровь стынет, бессильны испортить мне настроение. Моя премия – Индия.

Суббота, 15 апреля

«Рушди вернулся домой: почти как Солженицын, только без гневных, чуть ли не средневековых пророчеств. В нем только радость, огромная радость». Уже по первой странице «Индиан экспресс», где одни сплошные восторги, понятно, что пресса подхватила настрой вчерашнего вечера, заглушивший немногие критические голоса. Во всех данных мной интервью я старался не касаться старых ран и, как мог, объяснял, что я не враг индийским мусульманам и никогда не был врагом, что вернулся я, чтобы восстановить прежнюю связь со своей родиной и, так сказать, начать с новой страницы. Статья в сегодняшнем номере «Эйшиан эйдж» так и называется – «Откроем новую страницу». А в «Аутлук» читаю (разумеется, с удовольствием), что Индия «старается загладить вину перед ним, так как первой запретила „Сатанинские стихи“». «Пионер» выражает удовлетворение тем, что Индия «снова встала на защиту демократических ценностей, среди которых право человека на самовыражение». Та же статья, в менее приподнятых выражениях, несправедливо, но забавно упрекает меня за то, что по моей вине «искушенные делийские дамы превратились в хихикающих школьниц» и говорят мужьям: «Дорогой, по сравнению [с ним] наши болливудские красавчики просто мальчишки».

Но больше всех меня растрогал Дилип Пагдаонкар, написавший в «Таймс оф Индия»: «Он помирился с Индией, а Индия помирилась с ним… с ним произошло нечто удивительное, отчего он, должно быть, теперь не сможет гипнотизировать нас своими рассказами. Он вернулся туда, где оставалось его сердце. Вернулся домой». Передовая статья в «Хиндустан таймс» называется: «Пересмотрите запрет». Эту мысль повторяют едва ли не все масс-медиа. В «Таймс оф Индия» об этом пишет индийский ученый мусульманского вероисповедания. В Интернете ведется голосование: 75 % за то, чтобы «Сатанинские стихи» были наконец напечатаны в Индии, и 25 % против.

Виджай устраивает прощальный вечер в мою честь. Как раз вовремя вернулась из Вены, куда летала на конференцию, его жена Рани, эксперт по вопросам тюрем и пенитенциарной реформе. Мне подготовили сюрприз: пришли обе мои тетушки, актрисы Азра Батт и Зохра Сегал, и дочь Зохры, моя двоюродная сестра Киран, одна из лучших в стране исполнительниц и преподавательниц древнего классического индийского танца одисси. Все трое веселые, озорные, все остры на язык. Одно время, в 1960-х, когда я учился в Рагби, Зохра и Киран жили в Хэмпстеде, в съемной квартире, и, когда на каникулах я приезжал к ним в гости, то ночевал в гостевой комнате рядом со спальней Киран, которая на своей двери повесила здоровенный предупреждающий знак – череп и кости. Как выяснилось, Виджай Шанкардасс и Рошан Сет тогда тоже останавливались у них и ночевали в той же комнате. И мы одинаково смотрели с обидой на череп и кости, но никто не рискнул открыть дверь.

– Давно я не видел, как ты танцуешь, – говорю я Киран.

– Приезжай еще раз, – говорит она. – Тогда и станцую.

Июнь 2000 года.

Перев. Т. Чернышева.

II. Записки чумных лет

Ниже читатель найдет подборку моих выступлений, которые я опубликовал в период длительной кампании против фетвы, объявленной из-за «Сатанинских стихов».

Из речи на Международной конференции за свободу слова

Вашингтон, округ Колумбия, апрель 1992 года.

Я хотел бы поблагодарить всех, кто способствовал этой поездке. Как ни странно, это оказалось не простым делом! Это должно быть простым делом для писателя, заинтересованного в свободе слова. Писатель не должен держать в секрете планы своих поездок. Службы безопасности не должны уделять мне особого внимания. Все выглядит словно в каком-нибудь научно-фантастическом триллере, где в альтернативном настоящем на Пикадилли-серкус царит инквизиция, а на Потомаке сжигают ведьм.

Фетва имама Хомейни сделала бредовым наш мир. Кровавое Средневековье сорвалось с цепи, вооружившись современными хитрыми технологиями. В мир вернулась борьба, которая, как нам казалось, осталась в прошлом, – борьба против того, что обозначается понятиями «богохульство» и «ересь», которыми на протяжении всей истории человечества пользовались передовые отряды фанатиков. Многие люди, не подумав, рьяно принялись защищать преступников и обличать жертв. И по сей день в Великобритании действует мощное лобби, которое неустанно чернит меня. Мне сложно выступать в качестве собственного адвоката в этом деле и давать оценку самому себе. Когда я пытаюсь защищаться, меня обвиняют в наглости и неблагодарности. Если же умолкаю – о моем деле все тут же забывают. Все шиворот-навыворот.

Как говаривали мы в 1960-е годы, в мире что-то неладно. Не спешите подстраивать под него свое мнение. Преступлением против свободы является то, что творится вокруг «Сатанинских стихов», их автора, издателей, переводчиков и продавцов. В самом романе нет ничего преступного, и автор его не преступник.

Разумеется, мне хорошо известно, что я не единственный писатель, подвергшийся гонениям. Последние три года я не жалел усилий, объясняя, что словами «богохульство» и «ересь» клеймятся многие авторы, особенно в мусульманской среде. Я постоянно пытаюсь напомнить людям, что мы имеем дело с войной, развязанной против свободы разума в борьбе за власть.

Любые попытки запретить свободное выражение убеждений преступны, и главным образом потому, что они обделяют человечество, как нынешнее, так и будущее, и тех, кто придерживается этих убеждений, и особенно тех, чьи взгляды расходятся с ними. Ибо если это убеждение истинно, то не разделяющие его лишаются возможности перейти от заблуждения к истине; если же оно ложно, они теряют не менее важное преимущество – возможность более четко уяснить истину, которая рождается в столкновении с заблуждением.

Я пересказываю здесь слова Джона Стюарта Милля из его замечательного эссе «О свободе». Удивительно, сколь многое в этом эссе созвучно делу «Сатанинских стихов». Требование запретить этот роман и, по сути, уничтожить автора – это как раз то, что Милль называет «допущением собственной непогрешимости». Выдвигающие такие требования делают это, согласно Миллю, поскольку считают книгу и автора «безнравственными и нечестивыми».

Но, пишет он, в этом случае допущение непогрешимости наиболее опасно. Именно в таких случаях люди совершают ужасные ошибки, которые у последующих поколений вызывают ужас и изумление. Милль приводит в пример судьбу Сократа и Иисуса Христа. Сюда же можно отнести и случай с Галилео Галилеем. Все трое были обвинены в богохульстве и ереси. Все трое подверглись нападкам фанатиков. И именно они, что очевидно для каждого, стали основателями философских, религиозных и научных традиций Запада. А потому можно утверждать, что богохульство и ересь не преступления, но дерзания человеческой мысли, с помощью которых она совершает самые важные открытия. Творцы эпохи Просвещения в Европе, которым доводилось сталкиваться с фанатиками-изуверами, знали это. В свое время Вольтер опасался именно Церкви, а не Государства, когда советовал писателям жить как можно ближе к границе, чтобы в случае нужды было легче сбежать. Но ныне писателя и границы не спасут, если правит бал новая форма терроризма – терроризм, поддержанный установлениями духовных лиц и денежным поощрением.

Многие заявляют, что история с Рушди – исключительный случай и никогда не повторится. Такая самоуспокоенность – это тоже противник, с которым надо бороться. И я вновь обращаюсь к мыслям Джона Стюарта Милля.

Изречение о том, что истина всегда торжествует над гонениями, можно считать одной из тех благоглупостей, которые легко опровергаются опытом. История изобилует примерами, когда гонения одерживают верх над истиной. Пускай и не навсегда, но на многие столетия она может оказаться побежденной… Гонения всегда одерживают верх, за исключением тех случаев, когда отступники образуют настолько сильную партию, что с ними нелегко разделаться.

Все очень просто. Религиозные гонения никогда не вызываются нравственными причинами, это всегда борьба за власть. Победить нынешних мракобесов необходимо, чтобы доказать им, что наша власть не менее сильна, что нас больше и мы не менее решительно настроены. Здесь одной воле противостоит другая.

Свободное общество – это общество в движении, а всякое, движение сопровождается трением. Свободные люди высекают искры, и это самый верный признак свободы. Тоталитарное общество стремится вытеснить множество истин свободы одной-единственной истиной власти, светской или религиозной; остановить движение общества, загасить искру. Отавная цель несвободы – наложить оковы на разум.

Творческий процесс подобен развитию свободного общества. Множество подходов, множество точек зрения на мир сталкиваются в сознании художника, высекают искру – и рождается произведение искусства. Художнику бывает нелегко переносить такую внутреннюю борьбу, а уж тем более объяснить ее. Дени Дидро, величайший романист-философ французского Просвещения, говорил о том, как в нем спорят между собой атеистический, материалистический рационализм и глубокая потребность в духовной и нравственной основе. «Меня приводит в ярость, – писал он, – когда мой разум погрязает в бесовской философии, которую отвергает моя душа».

Еще более великий писатель, Федор Достоевский, страдал оттого, что абсолютная вера в его душе сосуществует с полным неверием. А до него Уильям Блейк сказал в похвалу Мильтону, что этот благочестивый гений, будучи поэтом, естественно, принадлежит к партии Дьявола. Внутри каждого художника – внутри человеческого воображения вообще – Ад и Рай сочетаются, если перефразировать Блейка, браком.

Открытое письмо, опубликованное в Японии

в годовщину убийства японского переводчика «Сатанинских стихов»

Июль 1992 года.

Прошел год со дня подлого убийства профессора Игараси, но я до сих пор не могу смириться с этим. Я до сих пор испытываю тот же ужас, гнев и страдание, которые почувствовал, когда узнал об этом. Память хранит и горький, тяжелый привкус от торжествующих возгласов некоторых мусульман-японцев.

Мне пришло в голову, что, может быть, самое важное – это не смиряться с непереносимым. В наши дни мир быстро теряет интерес к одному и увлекается другим, легко забывая о том или ином событии, какую бы сенсацию оно когда-то ни произвело. Но в данном случае такая забывчивость стала бы оскорблением памяти профессора Игараси. Никогда нельзя смиряться с тем, что человека убивают во имя какого бы то ни было бога или идеологии. В таких случаях убийцам нет никакого нравственного оправдания.

Я не был знаком с профессором Игараси, но он был знаком со мной, поскольку перевел мою книгу. Перевод создает особый род близости, дружбы, и я скорблю о гибели профессора Игараси, как если бы он был моим другом. Я верю, что народ Японии не смирится с этим убийством.

Я читал, что появились свидетельства, позволяющие связать это убийство с деятельностью ближневосточных террористов. Я бы сказал так: кем бы ни были исполнители убийства (а мы знаем, что многими ближневосточными террористами управляют из Тегерана), истинным убийцей стала фетва Хомейни.

По этой причине и в память о погибшем, выдающемся ученом и переводчике моей книги Хитоси Игараси, я призываю народ и правительство Японии потребовать, чтобы угрозе терроризма был положен конец. Первой жертвой фетвы пал гражданин Японии. Япония может способствовать тому, чтобы эта жертва стала последней.

Последний заложник

7 февраля 1993 года.

Четыре года. Прошло четыре года, а я все еще жив. Странным образом это ощущается как победа и поражение одновременно.

Почему победа? Потому что, когда я 14 февраля 1989 года получил известие из Тегерана, моей первой мыслью было: мне конец. Я вспомнил стихи моего друга Реймонда Карвера, которому врач сообщил, что у него рак легких: «Он сказал, если вы набожный человек, почему бы вам не стать на колени в лесу и молить Господа… / Я ответил, что не делал этого до сих пор, но прямо сегодня к этому приступлю».

Но я не набожный человек. Я не стал на колени. Я дал интервью на телевидении и выразил сожаление, что не сделал книгу еще более критичной. Почему? Потому что, если лидер террористического государства объявляет о намерении убить тебя во имя бога, тебе остается либо бушевать, либо скулить. Скулить я не собирался. А поскольку убийство объявлено именем бога, то о боге начинаешь думать гораздо хуже.

Потом я подумал: если бог существует, то вряд ли его беспокоит роман «Сатанинские стихи», потому что какой он бог, если его престол может поколебать какая-то книжка? С другой стороны, если бога нет, то и беспокоиться некому. Так что это конфликт не между мной и богом, а между мной и людьми, которые, как однажды заметил Боб Дилан, считают, что они могут позволить себе любую дьявольщину, потому что бог на их стороне.

А после пришли полицейские и сказали, чтобы я оставался дома и никуда не выходил, они что-то предпринимают. В ту ночь возле моего дома дежурил полицейский патруль. Я провел бессонную ночь и прислушивался, не шумят ли крылья ангела смерти. Одним из моих любимых фильмов был и остается фильм Луи Бунюэля «Карающий ангел». Это фильм о людях, которые не могут выйти из дома.

На следующий день – телевидение исходило ненавистью и жаждой крови – мне предложили защиту Специальной службы[172]172
  Специальная служба – отдел Департамента уголовного розыска Великобритании, осуществляющий функции политической полиции, а также охраняющий членов королевского семейства, английских и иностранных государственных деятелей.


[Закрыть]. Полисмены сказали мне, куда я должен перебраться на несколько дней, пока политики будут вести переговоры. Помните? Четыре года назад всем казалось, что проблему можно решить за несколько дней. Казалось нелепостью, чтобы в конце двадцатого века человеку угрожали смертью за написание книги, чтобы лидер религиозно-фашистского государства мог грозить свободному гражданину свободной страны, далекой от границ его собственной. С этим разберутся. Так считала полиция. Я тоже так считал.

И мы перебрались – не в какое-то секретное убежище, а в сельскую гостиницу В соседнем со мной номере жил репортер «Дейли миррор», причем с дамой, которая не приходилась ему женой. Я всячески избегал его, не желая вторгаться в частную жизнь. И так в ту ночь, когда все журналисты пытались выяснить, куда я исчез, этот – как бы выразиться поточнее? – упустил свой кусок пирога.

Предполагалось, что это продолжится всего несколько дней, но теперь, четыре года спустя, это все еще продолжается. Мне говорят, что угроза моей жизни ничуть не стала меньше. Мне говорят, что никому из подопечных Специальной службы не грозит такая опасность, как мне. Итак, победа и поражение: победа, ибо я жив, несмотря на то что, по выражению одного «друга», я всего лишь «покойник в отпуске». Поражение, потому что я все еще в тюрьме. Она со мной повсюду, куда бы я ни подался. У нее нет ни стен, ни крыши, в ней нет оков, но я не могу выбраться из нее вот уже четыре года.

На меня оказывалось политическое давление. Не думаю, что многие представляют себе, сколь тяжело такое давление. Эксплуатировалась проблема британских заложников. От меня требовали покаянного заявления – в противном случае с кем-либо из британских заложников случится неприятность, намекали, что это будет целиком моя вина. Заявление, которое я согласился сделать, было составлено даже не мной, а покойным Джоном Литтлом, помощником архиепископа Кентерберийского по делам заложников, и другими достойными уважения светскими и духовными лицами. Я исправил пару слов, но даже эти исправления потребовали борьбы. Пользы это не принесло никому. Сделанное ради заложников было истолковано как неудачная попытка спасти свою шкуру. Хомейни подтвердил фетву. За мою голову предлагалось многомиллионное вознаграждение.

Теперь меня официально вынуждали скрыться, исчезнуть. Убеждали, что я уже и так причинил достаточно неприятностей. Я не должен был выступать по этому поводу, не должен был оправдываться. И без того у властей, которые встали на мою защиту, возникли большие проблемы, и мне не следовало усугублять их. Исчезни, скройся, замолчи! Стань никем и благодари бога, что вообще остался жив. Слушай, как тебя поливают грязью, искажают твои слова, угрожают тебе смертью, – и помалкивай.

С полгода у меня не было связи ни с кем-либо из членов британского Парламента, ни с чиновниками Министерства внутренних или иностранных дел. Обо мне словно все забыли. Мне сообщили, что Министерство внутренних дел запретило всякие встречи со мной, поскольку это может отрицательно сказаться на межрасовых отношениях. В конце концов я позвонил Уильяму Уолдгрейву, в то время работавшему в Министерстве иностранных дел, и попросил о встрече. Он ответил, что не считает возможным – полагаю, не имел позволения – встречаться со мной. Но в конце концов я все же встретился с рядовым сотрудником Министерства иностранных дел, а после и с самим министром, Дугласом Хурдом. Эти встречи проводились в обстановке чрезвычайной секретности, «чтобы не повредить британским заложникам». Я допускал, что сначала нужно разобраться с ними; что моими правами, до поры до времени, следует поступиться ради спасения других. Я только надеялся, что, едва их освободят, настанет мой черед; что правительство Великобритании и международная общественность смогут разрешить и эту проблему.

Я что-то не припомню, чтобы захватчики заложников в Ливане или Тегеран упоминали о связи этих событий. Но, возможно, я ошибаюсь. Если я сейчас касаюсь таких подробностей, то только потому, что опасности больше не существует. До того как освободили Терри Вейта[173]173
  Терри Вейт (Теренс Харди, р. 1939) – английский религиозный деятель, советник архиепископа Кентерберийского в 1980–1987 гг. Действуя как его посланник, исчез 30 января 1987 г. во время секретных переговоров об освобождении группы туристов в Бейруте. Удерживался исламистской группой. Освобожден в 1991 г.


[Закрыть], я тоже был своего рода заложником.

Мне пришлось долго ждать, и за это время произошло немало странных событий. Пакистанский фильм, изображавший меня как палача, убийцу и пропойцу в ярких костюмах сафари, не получил лицензии на показ в Великобритании. Я смотрел его в видеоверсии; выглядело это ужасно. Фильм завершается моей «казнью» по воле божьей. Эти омерзительные образы долго не отпускали меня. Как бы то ни было, я написал в Совет по лицензированию фильмов и уведомил их, что не буду предъявлять каких-либо претензий к ним или фильму и разрешаю им выдать на него лицензию. Я сказал, что не хочу сомнительной защиты в виде цензуры. Фильм пустили в прокат, и ажиотаж вокруг него быстро сошел на нет. Попытка показать его в Брэдфорде[174]174
  Город Брэдфорд, в графстве Западный Йоркшир, известен, среди прочего, тем, что занимает второе после Лондона место по численности мусульманского населения. Начиная с 1950-х гг. Брэдфорд одна за одной накрывали волны иммиграции, особенно из Пакистана.


[Закрыть] обернулась рядами пустых кресел в зале. Это стало прекрасным доводом в пользу свободы слова: народ в состоянии жить своим умом. И все же странно, что можно испытать удовлетворение от проката фильма, в котором показана твоя смерть.

Порой мне доводилось жить в благоустроенных домах. Порой приходилось довольствоваться тесной каморкой, где даже к окну нельзя было подойти, чтобы меня не увидели с улицы. Иногда появлялась возможность прогуляться. Но иногда это бывало затруднительно.

Я пытался поехать в Соединенные Штаты и во Францию, но правительства этих стран не сочли возможным дать мне визу.

Однажды мне надо было отправиться к дантисту, чтобы удалить зубы мудрости. Позднее я узнал, что полиция имела в запасе чрезвычайный вариант моего передвижения. Предполагалось дать мне наркоз, надеть саван и перевезти в катафалке.

Я подружился с моими охранниками и узнал много интересного о работе Специальной службы. Я научился определять, преследуют ли меня на шоссе, привык к тому, что под рукой всегда имеется бронежилет, и освоил жаргон полицейских. Водителей, например, они называют ДВ, что означает Долбанутый Водитель[175]175
  Один такой допустил, чтобы у него из-под носа угнали бронированный «ягуар». – Авт.


[Закрыть]. Дорожный патруль именуется «черными крысами». Меня никогда не называли по имени. Я научился откликаться на что угодно. Чаще всего звался «шефом».

Я узнал многое из того, что показалось бы мне странным четыре года назад, но привыкнуть к этому так и не смог. С самого начала мне было ясно, что привыкание станет актом капитуляции. Происшедшее со мной чудовищно. Это преступление. Я не допущу, чтобы это исковеркало всю мою жизнь.

«Что за блондинка с большими титьками живет в Тасмании? Салман Рушди». Я получал – и по сей день получаю – письма, в которых мне советуют сдаться, сменить имя, сделать пластическую операцию, начать новую жизнь. Но я никогда не рассматриваю это как возможный выход. Это было бы хуже смерти. Я не хочу быть кем-то другим. Я хочу быть самим собой.

Мои телохранители относятся ко мне с пониманием и помогают мне пережить трудные времена. Я всегда буду благодарен им. Это отважные люди. Ради меня они рискуют жизнью. Никто и никогда прежде не рисковал жизнью ради меня.

И вот еще что. Подозреваю, что находятся люди, которые считают, что если меня не убили до сих пор, то никто и не собирается этого делать. Многие, возможно, думают, что угрозы были пустым сотрясением воздуха. Отнюдь нет. В начале года некий арабский террорист взорвал себя в отеле «Паддингтон». После этого журналистка, которая побывала в лагере организации «Хесболла» в долине Бека, в Ливане, рассказывала мне, что видела там его фотографию на «стене мучеников» с надписью, удостоверявшей, что он должен был уничтожить меня. Я также узнал, что во время войны в Персидском заливе иранское правительство выделило деньги на заказное убийство. Несколько месяцев мне пришлось тщательно скрываться, а потом мне сообщили, что киллеры, выражаясь языком служб безопасности, «были обезврежены». Я не стал уточнять, каким образом.

В 1992 году из Великобритании были высланы трое иранцев. Двое из них работали на иранское представительство в Лондоне, а третий числился «студентом». В Министерстве иностранных дел мне сказали, что это были шпионы и что, вне всякого сомнения, они появились в Великобритании с целью исполнить фетву.

Итальянского переводчика «Сатанинских стихов» едва не убили. Одновременно в Японии убили японского переводчика романа. В 1992 году полиция Японии после годового расследования обнародовала результаты. По их данным, убийцы были из числа ближневосточных террористов и проникли в Японию через Китай. В то же самое время иранские боевики в Париже расправились с бывшим премьер-министром Шапуром Бахтияром[176]176
  Шапур Бахтияр (1914–1991) – иранский политик, последний премьер-министр режима Пехлеви. После исламской революции эмигрировал в Париж.


[Закрыть]. Ему отрезали голову. Другая группа убила в Германии иранского певца из числа диссидентов. Его труп расчленили и упаковали в мешок.

Так что это не пустые угрозы.

Англия небольшая, но густонаселенная страна, и часть населения чрезвычайно любознательна. В такой стране нелегко) скрываться. Однажды я находился в здании, которое должен был покинуть, но там лопнула труба центрального отопления в коридоре рядом с вестибюлем, и вызвали водопроводчика. Полицейскому пришлось отвлекать его внимание, чтобы я смог выскользнуть из дома, пока водопроводчик отвернулся. Однажды я находился в кухне, когда внезапно появился сосед. Мне пришлось прятаться за кухонным шкафом, скорчившись в три погибели, покуда он не ушел. Как-то раз я застрял в пробке напротив мечети у Риджент-парка, когда из нее выходили правоверные после вечерней молитвы в праздник Рамадан. Я сидел на заднем сиденье бронированного «ягуара» и прикрыл лицо газетой. Мои телохранители потом шутили, что впервые видели, чтобы меня так увлекло содержание «Дейли телеграф».

Жить так – значит что ни день ронять человеческое достоинство, ощущать себя униженным. Жить так – значит позволять людям, включая бывшую жену, называть тебя трусом на первых страницах газет. Эти же люди, вполне возможно, произносили бы хвалебные речи на моих похоронах. Но выжить, избежать уничтожения – значит одержать более важную победу над врагами, чем если бы я позволил себя убить. Только религиозные фанатики жаждут стать мучениками.

Мне уже сорок пять лет, а я не могу выйти из дома без разрешения. У меня нет ключей. Время от времени случается «черная полоса». Во время одной из таких «черных полос» я сменил тринадцать ночлегов за двенадцать суток. В такие времена приходишь в разлад с самим собой. В такие времена вообще перестаешь быть самим собой.

Я научился подавлять все: гнев, ожесточение. Я знаю, потом они придут. Когда все наладится. Мне придется их пережить. Но сейчас моя победа над собой и обстоятельствами состоит в том, чтобы ничто не сломило меня, ничто не вынудило потерять себя. В том, чтобы продолжать писать. Теперь нет никаких заложников. Впервые я получаю возможность защищать себя, не вызывая упреков в том, что ущемляю чьи-то интересы. Я и борюсь изо всех сил.

Я, как и все, радовался избавлению заложников в Ливане от ужасной участи. Но самые активные участники кампании по моей защите, Франсис ди Соуза и Кармел Бедфорд, поняли, что невыразимое облегчение, которое мы все испытали, когда закончилась эта кошмарная глава, само по себе представляет опасность. Возможно, люди не станут обращать внимание на того, кто утверждает, что, прошу прощения, осталась еще одна проблема. Возможно, на меня начнут смотреть как на человека, который «портит песню». С другой стороны, ходят слухи, что правительство Великобритании склонно нормализовать отношения с Ираном, а потому «дело Рушди» следует предать забвению. Что же делать? Замолчать и положиться на «дипломатию умолчания» – или продолжать высказываться?

На мой взгляд, выбора не было. Освобождение заложников наконец-то развязало мне язык. Было бы нелепо бороться за свободу речи путем молчания. Мы решили нашуметь как можно громче, чтобы продемонстрировать британскому правительству, что оно не сможет дальше игнорировать сложившуюся ситуацию, и попытаться вновь обеспечить поддержку международной общественности, объясняя людям, что фетва такого террористического государства, как Иран, угрожает не только моим, но и всеобщим интересам.

В декабре 1991 года, несколько дней спустя после освобождения американского заложника Терри Андерсена, мне наконец позволили въехать в США и выступить в Колумбийском университете на праздновании 200-летия Билля о правах. Подготовка к поездке обернулась сплошным кошмаром. За сутки до вылета я не знал, позволят ли мне поехать. Я получил разрешение на поездку в военном авиатранспорте – большая любезность, за которую я страшно благодарен. (Это должно было происходить в обстановке полной секретности, но некий британский таблоид счел возможным опубликовать об этом сообщение, обвинив меня в том, что я навлекаю опасность на Королевские военно-воздушные силы.)

Незабываемый момент отлета. Впервые за три года я вылетел за пределы Великобритании. На какой-то миг клетка показалась просторней. Потом, в Нью-Йорке, меня встретила колонна из одиннадцати машин, сопровождаемая эскортом мотоциклистов. Меня усадили в белый бронированный лимузин и на высокой скорости промчали по Манхэттену.