Текст книги "Вечерние огни"
Автор книги: Афанасий Фет
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
ВЫПУСК ТРЕТИЙ
Предисловие
Pro captu lectoris habent sua fata libelli.
Terentianus Maurus
(Грамматик III в. по P. Xp.)
По разуменью чтеца свои
судьбы есть у книжек.
Появление от времени до времени за последние годы небольших сборников наших стихотворений, вроде находящегося перед глазами читателя, придает всей нашей стихотворной деятельности совершенно нежелательный для нас оттенок. Издали может показаться, что к подобным изданиям побуждает нас преувеличенное понятие о значительности наших стихотворений. Поневоле приходится подвести благосклонного читателя поближе к делу и дать ему возможность убедиться, что такой оттенок не только лишь издали кажущийся, но прямо противоположный действительному.
Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны, неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех периодических веяний нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданскою скорбью. Но эта скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии. Однако мы очень хорошо понимали, что, во-первых, нельзя постоянно жить в такой возбудительной атмосфере, а во-вторых, что навязчиво призывать в нее всех и каждого и неблагоразумно, и смешно. Как мало мы заботились о подобном призыве, явно из того, что мы до последних лет предоставляли нашим литературным друзьям заботиться о сохранении и группировке наших произведений. Так, все написанные стихотворения, вошедшие в "Лирический Пантеон" и в издание 1850 г., собраны и сгруппированы рукою Аполлона Григорьева, которому принадлежат и самые заглавия отделов; так сборник 1856 года, появившийся в Петербурге во время нашего отсутствия, переправлен нами по настоятельному требованию целого круга друзей, под руководством И. С. Тургенева, которому принадлежит и небольшое предисловие к этому изданию. С той поры музе нашей пришлось переживать тяжелые времена, чем она, мимоходом сказать, огорчалась тем менее, что бдительные очи любезных пестунов не покидают ее и по настоящее время. Эти пестуны и поныне выбирают достойное, по их мнению, печати и побуждают нас от времени до времени знакомить благосклонных читателей с нашими последними стихотворениями. Друзья наши знают, что многое, невзирая на полученное одобрение, было нами окончательно забраковано, но что не было примера, чтобы мы навязали сборнику что-либо не одобренное знатоками дела. Такое отношение к собственным произведениям привело к совершенной утрате тех стихотворений, которые в течение многих лет случайно ускользнули от рук наших друзей. Читатели, знакомые с ходом нашей журналистики, не забыли, быть может, что до шестидесятых годов мы, подобно другим стихотворцам, безразлично появлялись во всех журналах, которые перечислять здесь излишне. Но тут мы подверглись самому комическому остракизму. С легкой руки правительственных реформ, внезапно выступивших, подобно Минерве, во всеоружии, всё закипело духом оппозиции (чему?) и запоздалою гражданскою скорбию. Так как скорбели люди, не имевшие никакого понятия о практической жизни, то и самый скорбный недуг поневоле сосредоточился на языке. Быть писателем, хотя бы и лирическим поэтом, по понятию этих людей, значило быть скорбным поэтом. Так как в сущности люди эти ничего не понимали в деле поэзии, то останавливались только на одной видимой стороне дела: именно на его непосредственной бесполезности. Понятно, до какой степени им казались наши стихи не только пустыми, но и возмутительными своей невозмутимостью и прискорбны отсутствием гражданской скорби. Но, справедливый читатель, вникните же и в наше положение. Мы, если припомните, постоянно искали в поэзии единственного убежища от всяческих житейских скорбей, в том числе и гражданских. Откуда же могли мы взять этой скорби там, куда мы старались от нее уйти? Не все ли это равно, что обратиться к человеку, вынырнувшему из глубины реки, куда он бросился, чтобы потушить загоревшееся на нем платье, с требованием: "Давай огня!".
Понятно, что при таком исключительном положении стихотворения наши не могли быть помещаемы на страницах журналов, в которых они возбуждали одно негодование. Единственное исключение представлял "Русский вестник", не ставивший тенденциозности непременным условием. Но когда в 1885 г. мы сочли дальнейшее наше сотрудничество в "Русском вестнике" невозможным, то единственным путем обнародования остались для нас выпуски небольших сборников. Слова ненависти, в течение стольких лет раздававшиеся вокруг наших стихов, и не снятый с них и поныне остракизм были бы понятны, если бы среди единогласного тенденциозного хора они, подобно стихам Тютчева и гр. Алексея Толстого, звучали порицанием господствующего направления; но ничего подобного в них не было, и они подверглись гонению, очевидно, только за чистоту своего служения. Надо прибавить, что чем единогласнее с одной стороны становился хор порицателей, тем с большим участием и одушевлением подходили на помощь нашей музе свежие силы несомненных знатоков дела, и насколько для нас лестно одобрение последних, настолько же мало заботимся мы о приговоре большинства, вполне уверенные, что из тысячи людей, непонимающих дела, невозможно составить и одного знатока.
Наглядным подтверждением всего нами высказанного может служить в настоящем сборнике прибавление из издания 1850 года. Счастлив художник, способный исправлять свои произведения согласно указаниям знатоков. Но и тут есть известные границы и опасности. Можно, что называется, записать картину. Это случалось даже с позднейшими изданиями Тютчева, где алмазные стихи появились замененные стразами. Мы говорили выше, что издание 1856 г. составлено исключительно по выбору и настоянию бывшего кружка наших петербургских друзей, вследствие чего даже мы сами привыкли смотреть на издание 1850 г. как на окончательно упраздненное. Но в течение последних лет мы при встречах с нашими друзьями постоянно слышали упрек за то, что в издание 1856 г. не вошли некоторые стихотворения из издания 1850 г., не заслуживающие такого исключения, между прочим, и диалог Соловей и Роза. Касательно пяти первых стихотворений мы беспрекословно решились восстановить их, поместив в настоящем сборнике; но по поводу Соловья и Розы дело не обошлось без протеста с нашей стороны. Даже соглашаясь, что там есть более или менее яркие образы и более или менее удачные стихи, мы никак не могли помириться с тем излишним накоплением красок, которое свидетельствовало о широких размахах неопытной руки, еще не знающей краю. Полагаем, что даже сокращенное почти наполовину стихотворение и в настоящем своем виде не представляет окончательно ясных очертаний. Тем не менее решаемся сохранить его, находя, что ни в одном из наших молодых произведений с такою ясностью не проявляется направление, по которому постоянно порывалась наша муза. Равным образом помещаем два стихотворения, не вошедшие ни в один из наших сборников: на смерть Ал. В. Дружинина 19 января 1864 года и памяти В. П. Боткина 16 октября 1869 года.
I Муза
Мы рождены для вдохновенья
Для звуков сладких и молитв
Пушкин
Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,
Бичей подыскивать к закону.
Поэт, остановись! не призывай меня,
4 Зови из бездны Тизифону.
Пленительные сны лелея наяву,
Своей божественною властью
Я к наслаждению высокому зову
8 И к человеческому счастью.
Когда, бесчинствами обиженный опять,
В груди заслышишь зов к рыданью, —
Я ради мук твоих не стану изменять
12 Свободы вечному призванью.
Страдать! Страдают все, страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек закрыта дверь,
16 Где радость теплится страданья.
Ожесточенному и черствому душой
Пусть эта радость незнакома.
Зачем же лиру бьешь ребяческой рукой,
20 Что не труба она погрома?
К чему противиться природе и судьбе? —
На землю сносят эти звуки
Не бурю страстную, не вызовы к борьбе,
24 А исцеление от муки.
8 мая 1887
II
Жду я, – тревогой объят,
Жду тут – на самом пути:
Этой тропой через сад
4 Ты обещалась прийти.
Плачась, комар пропоет,
Свалится плавно листок…
Слух, раскрываясь, растет,
8 Как полуночный цветок.
Словно струну оборвал
Жук, налетевши на ель;
Хрипло подругу позвал
12 Тут же у ног коростель.
Тихо под сенью лесной
Спят молодые кусты…
Ах! как пахнуло весной!..
16 Это наверное ты.
13 декабря 1886
III
Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок.
Пред скамьей ты чертила блестящий песок,
Я мечтам золотым отдавался вполне, —
4 Ничего ты на все не ответила мне.
Я давно угадал, что мы сердцем родня,
Что ты счастье свое отдала за меня,
Я рвался, я твердил о не нашей вине, —
8 Ничего ты на все не ответила мне.
Я молил, повторял, что нельзя нам любить,
Что минувшие дни мы должны позабыть,
Что в грядущем цветут все права красоты, —
12 Мне и тут ничего не ответила ты.
С опочившей я глаз был не в силах отвесть:
Всю погасшую тайну хотел я прочесть,
И лица твоего мне простили ль черты? —
16 Ничего, ничего не ответила ты.
IV Севастопольское братское кладбище
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов! —
Рукою набожной сложила здесь отчизна
4 Священный прах своих сынов.
Они и под землей отвагой прежней дышат…
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
8 Но лишь молитвенно молчат.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут, что ни мавзолей, ни надпись – все боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
12 И дед со внуком, и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
16 Что им завидовать грешно…
4 июня 1887
V Ее величеству королеве эллинов
Всю жизнь душа моя алкала,
Всю жизнь среди пустынь и скал,
Святого храма идеала,
4 Усталый путник, я искал.
И вот за дальними морями
Провижу чистый этот храм
И окрыленными мечтами
8 Несусь припасть к твоим стопам.
Но замирают звуки лиры
В руках дряхлеющих певца:
Его смущает вид порфиры
12 И ослепляет блеск венца.
Воздвигни ж хоры песнопений,
Младые окрыли мечты,
Царица светлых вдохновений
16 И королева красоты!
29 декабря 1886
VI Ей же
при получении ее портрета
Звезда сияла на востоке,
И из степных далеких стран
Седые понесли пророки
4 В дань злато, смирну и ливан.
Изумлены ее красою,
Волхвы маститые пошли
За путеводною звездою
8 И пали до лица земли.
И предо мной, в степи безвестной,
Взошла звезда твоих щедрот:
Она свой луч в красе небесной
12 На поздний вечер мой прольет.
Но у меня для приношенья
Ни злата, ни ливана нет, —
Лишь с фимиамом песнопенья
10 Падет к стопам твоим поэт.
1 апреля 1887
VII
Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу
Певцам, высокое нам мило:
В нас разгоняет сон души
Днем – лучезарное светило,
4 Узоры звезд – в ночной тиши.
Поем мы пурпура сиянье,
Победы гордые часы,
И вечной меди изваянье,
8 И мимолетные красы.
Но нет красы, значеньем равной
Той, у который, всемогущ
Из-под венца семьи державной
12 Нетленный зеленеет плющ.
4 декабря 1886
VIII
Как беден наш язык! – Хочу и не могу. —
Не передать того ни другу ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
6 Пред этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орел,
12 Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.
11 июня 1887
IX
В степной глуши над влагой молчаливой,
Где круглые раскинулись листы,
Любуюсь я давно, пловец пугливый,
4 На яркие плавучие цветы.
Они манят и свежестью пугают;
Когда к звездам их взорами прильну,
Кто скажет мне: какую измеряют
8 Подводные их корни глубину?
О, не гляди так мягко и приветно!
Я так боюсь забыться как-нибудь, —
Твоей души мне глубина заветна,
12 В свою судьбу боюсь я заглянуть.
X
Ты помнишь, что было тогда,
Как всюду ручьи бушевали,
И птиц косяками стада
4 На север, свистя, пролетали.
И видели мы средь ветвей,
Еще не укрытых листами,
Как, глазки закрыв, соловей
8 Блаженствовал в песне над нами.
К себе зазывала любовь
И блеском и страстью пахучей,
Не только весельем дубов,
12 Но счастьем и ивы плакучей.
Взгляни же вокруг ты теперь:
Все грустно молчит, умирая,
И настежь раскинута дверь
16 Из прежнего светлого рая.
И новых приветливых звезд,
И новой любовной денницы,
Трудами измучены гнезд,
20 Взалкали усталые птицы.
Не может ничто устоять
Пред этой тоской неизбежной,
И скоро пустынную гладь
24 Оденет покров белоснежный.
6 сентября 1885
XI
Благовонная ночь, благодатная ночь,
Раздраженье недужной души!
Все бы слушал тебя, и молчать мне невмочь
4 В говорящей так ясно тиши.
Широко раскидалась лазурная высь,
И огни золотые горят;
Эти звезды кругом точно все собрались,
8 Не мигая, смотреть в этот сад.
А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей
И в лицо прямо смотрит, – он жгуч;
В недалекой тени непроглядных ветвей
12 И сверкает и плещется ключ.
И меняется звуков отдельный удар,
Так ласкательно шепчут струи,
Словно робкие струны воркуют гитар,
16 Напевая призывы любви.
Словно все и горит и звенит заодно,
Чтоб мечте невозможной помочь;
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
20 Поглядеть в серебристую ночь.
28 апреля 1887
XII
Если радует утро тебя,
Если в пышную веришь примету, —
Хоть на время, на миг полюбя, —
4 Подари эту розу поэту.
Хоть полюбишь кого, хоть снесешь
Не одну ты житейскую грозу,
Но в стихе умиленном найдешь
8 Эту вечно душистую розу.
10 января 1887
XIII Осенняя роза
Осыпал лес свои вершины,
Сад обнажил свое чело,
Дохнул сентябрь, и георгины
4 Дыханьем ночи обожгло.
Но в дуновении мороза
Между погибшими одна,
Лишь ты одна, царица роза,
8 Благоуханна и пышна.
Назло жестоким испытаньям
И злобе гаснущего дня
Ты очертаньем и дыханьем
12 Весною веешь на меня.
18 сентября 1886
XIV Ребенку
Я слышу звон твоих речей,
Куда резвиться ни беги ты;
Я вижу детский блеск очей
4 И запылавшие ланиты.
Постой! шалить не долгий срок:
Май остудить тебя сумеет,
И розы пурпурный шипок,
8 Вдруг раскрываясь, побледнеет.
18 апреля 1886
XV В лунном сиянии
Выйдем с тобой побродить
В лунном сиянии!
Долго ли душу томить
4 В темном молчании!
Пруд как блестящая сталь;
Травы в рыдании;
Мельница, речка и даль
8 В лунном сиянии.
Можно ль тужить и не жить
Нам в обаянии?
Выйдем тихонько бродить
12 В лунном сиянии!
Декабрь 1885
XVI
Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник, —
У дыханья цветов есть понятный язык:
Если ночь унесла много грез, много слез,
Окружусь я тогда горькой сладостью роз.
6 Если тихо у нас и не веет грозой,
Я безмолвно о том намекну резедой;
Если нежно ко мне приласкалася мать,
Я с утра уже буду фиалкой дышать;
Если ж скажет отец: «Не грусти, – я готов», —
10 С благовоньем войду апельсинных цветов.
3 августа 1887
XVII На рассвете
Плавно у ночи с чела
Мягкая падает мгла;
С поля широкого тень
Жмется под ближнюю сень;
5 Жаждою света горя,
Выйти стыдится заря;
Холодно, ясно, бело,
Дрогнуло птицы крыло —
Солнца еще не видать,
10 А на душе благодать.
1 апреля 1886
XVIII
Графу Алексею Васильевичу Олсуфьеву
Второй бригады из-за фронта
Перед тобою мой Пегас,
Хоть сбросил он Беллерофонта,
4 Все ж на смотру, неровен час,
Ты сам заметишь по началу:
Каким он был, ему не быть,
И как служил он Ювеналу,
8 Улану ныне не служить.
Но в шенкелях его исправно
Перед тобой провесть хочу,
И лишь твое услышу: «славно!» —
12 Я: «рад стараться!» – прокричу.
4 октября 1886
XIX Графине Александре Андреевне Олсуфьевой
при получении от нее гиацинтов
В смущенье ум, не свяжешь взглядом,
И нем язык:
Вы с гиацинтами, – и рядом
4 Больной старик.
Но безразлично, беззаветно
Власть Вам дана:
Где Вы царите так приветно, —
8 Всегда весна.
2 января 1887
XX
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть, —
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
4 И далекий неведомый клич.
Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты; —
И не нужно речей, ни огней, ни очей —
8 Мне дыхание скажет, где ты.
10 апреля 1881
XXI К портрету графини С. А. Т-ой
И вот портрет! и схоже и несхоже.
В чем сходство тут, несходство в чем найти?
Не мне решать; но можно ли, о боже,
4 Сердечнее, отраднее цвести?
Где красота, там споры не у места:
Звезда горит – как знать, каким огнем?
Пусть говорят: тут девочка-невеста,
8 Богини мы своей не узнаем.
Но все, толпой коленопреклоненной,
Мы здесь упасть у Ваших ног должны,
Как в прелести и скромной и нетленной
12 Вы смотрите на наши седины.
27 апреля 1885
XXII Ей же
Я не у Вас, я обделен,
Как тяжело изнеможенье;
У Вас – порывы, блеск, движенье,
4 А у меня – не бред, а сон.
Какое счастье хоть на миг
Залюбоваться жизни далью,
Призыв заслышать над роялью, —
8 Я все признал бы и постиг.
Я 6 снова трепет ощутил,
Целебной силой с прежним схожий:
Я б верил вновь, что ангел божий
12 Пришел и воду возмутил.
28 мая 1886
XXIII Горная высь
Превыше туч, покинув горы
И наступи на темный лес.
Ты за собою смертных взоры
4 Зовешь на синеву небес.
Снегов серебряных порфира
Не хочет праха прикрывать;
Твоя судьба на гранях мира
8 Не снисходить, а возвышать.
Не тронет вздох тебя бессильный,
Не омрачит земли тоска:
У ног твоих, как дым кадильный,
12 Вияся, тают облака.
Июля 1886
XXIV А. Л. Б-ой
Нет, лучше голосом, ласкательно обычным,
Безумца вечного, поэта, не буди;
Оставь его в толпе, ненужным и безличным,
4 За шумною волной безмолвному идти.
Зачем уснувшего будить в тоске бессильной?
К чему шептать про свет, когда кругом темно,
И дружеской рукой срывать покров могильный
8 С того, что спать навек в груди обречено?
Ведь это прах святой затихшего страданья!
Ведь это милые почившие сердца!
Ведь это страстные, блаженные рыданья!
12 Ведь это тернии колючего венца!
1 апреля 1886
XXV
Дул север. Плакала трава
И ветви о недавнем зное,
И роз, проснувшихся едва,
4 Сжималось сердце молодое.
Стоял угрюм тенистый сад,
Забыв о пенье голосистом;
Лишь соловьихи робких чад
8 Хрипливым подзывали свистом.
Прошла пора влюбленных грез, —
Зачем еще томиться тщетно?
Но вдруг – один любовник роз
12 Запел так ярко, беззаветно.
Прощай, соловушко! – И я
Готов на миг воскреснуть тоже,
И песнь последняя твоя
16 Всех вешних песен мне дороже
XXVI
Дух всюду сущий и единый.
Державин
Я потрясен, когда кругом
Гудят леса, грохочет гром,
И в блеск огней гляжу я снизу,
Когда, испугом обуян,
На скалы мечет океан
6 Твою серебряную ризу.
Но, просветленный и немой,
Овеян властью неземной,
Стою не в этот миг тяжелый,
А в час, когда, как бы во сне,
Твой светлый ангел шепчет мне
12 Неизреченные глаголы.
Я загораюсь и горю,
Я порываюсь и парю
В томленьях крайнего усилья,
И верю сердцем, что растут
И тотчас в небо унесут
18 Меня раскинутые крылья.
29 августа 1885
XXVII
Прости – и все забудь в безоблачный ты час,
Как месяц молодой на высоте лазури;
И в негу вешнюю врываются не раз
4 Стремленьем молодым пугающие бури.
Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,
Поведает заря, что минул день ненастья, —
Былинки не найдешь и не найдешь листа,
8 Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.
26 декабря 1886
XXVIII
Как богат я в безумных стихах!
Этот блеск мне отраден и нужен:
Все алмазы мои в небесах,
4 Все росинки под ними жемчужин.
Выходи, красота, не робей!
Звуки есть, дорогие есть краски:
Это все я, поэт-чародей,
8 Расточу за мгновение ласки.
Но когда ты приколешь цветок,
Шаловливо иль с думой лукавой,
И, как в дымке, твой кроткий зрачок
12 Загорится сердечной отравой,
И налет молодого стыда
Чуть ланиты овеет зарею, —
О, как беден, как жалок тогда,
16 Как беспомощен я пред тобою!
1 февраля 1887
XXIX
Долго снились мне вопли рыданий твоих:
То был голос обиды, бессилия плач;
Долго, долго мне снился тот радостный миг,
4 Как тебя умолил я – несчастный палач.
Проходили года, мы умели любить,
Расцветала улыбка, грустила печаль;
Проносились года, – и пришлось уходить:
8 Уносило меня в неизвестную даль.
Подала ты мне руку, спросила: «Идешь?»
Чуть в глазах я заметил две капельки слез;
Эти искры в глазах и холодную дрожь
12 Я в бессонные ночи навек перенес.
2 апреля 1886
XXX
Памяти Н. Я. Данилевского
Если жить суждено и на свет не родиться нельзя,
Как завидна, о странник почивший, твоя мне стезя! —
Отдаваяся мысли широкой, доступной всему,
4 Ты успел оглядеть, полюбить голубую тюрьму.
Постигая, что мир только право живущим хорош,
Ты восторгов опасных старался обуздывать ложь;
И у южного моря, за вечной оградою скал,
8 Ты местечко на отдых в цветущем саду отыскал.
5 июля 1886
