Текст книги "Вечерние огни"

Автор книги: Афанасий Фет

Филемон и Бавкида

 
Смолкнул на этом поток. Всех бывших тронуло чудо.
На смех поднял доверчивых только богов поноситель
615 И необузданный в сердце своем, Иксионом рожденный:
– "Сказки плетешь и чрезмерно богов, Ахелой, ты считаешь
Мощными, рек он, коль формы и дать и отнять они могут". —
Все изумились; никто подобных речей не одобрил:
Но Лелекс изо всех, созревший умом и годами,
620 Так сказал: "Безмерна власть неба и нет ей предела,
И чего пожелают небесные, то свершится.
Чтоб ты не был в сомненье, так есть, недалеко от липы,
Дуб на Фригийских холмах, обнесен небольшою стеною…
Видел то место я сам, потому что был послан Питтеем
625 В Пелопса землю, которой отец его правил когда-то.
Есть там болото вблизи, что некогда было селеньем,
Ныне те воды ныркам, да болотным курочкам любы.
В образе смертном явился туда Юпитер и также,
Вместе с отцом, Атлантид жезлоносец, покинувши крылья;
630 В тысяче целой домов они добивались ночлега:
Тысячи были домов на замке. В один их впустили.
Маленький, крытый одним камышом из болот да соломой.
Но старушка Бавкида, и ей летами под пару,
Филемон, сочетавшися в нем в дни юности, в той же
635 Хате состарились. Бедность они сознали, им легкой
Стала она, и ее они добродушно сносили.
Что ни делай, господ или слуг ты здесь не отыщешь:
Дом-то весь только двое, служить и приказывать те же.
Вот когда небожители бедного крова достигли,
640 И, головами нагнувшись, вошли через низкие двери.
Членам дать отдых старик пригласил их, придвинувши кресла,
А суровою тканью его покрыла Бавкида.
Теплую тотчас золу разгребла и разрыла вчерашний
Жар, подложила листвы с сухою корою и пламя
645 Старческим дуновеньем своим заставила вспыхнуть.
Мелкой лучины снесла с чердака да высохших сучьев,
И, нарубивши, придвинула их к котелку небольшому.
Листья срубила с кочна, принесенного мужем из сада,
Орошенного. Он же двурогою вилой снимает
650 С черной жерди затылок свиной, висящий, копченый.
От хранимой давно ветчины отрезает он малость
И отрезок спешит размягчить в клокочущей влаге.
Между тем сокращают часы разговором, мешая
Замедление чувствовать. Буковый тут же и чан был
655 На костыле деревянном за прочное ухо привешен.
Теплой наполнен водой, он принял члены их, грея.
Посредине была постель из мягких растений
Положена на кровать; из ивы бока в ней и ножки.
Эту покрыли ковром, которым по праздникам только
660 Покрывали ее, но и тем, – дешевый и старый
Был он ковер, – на кровати из ивы не след было брезгать.
Боги на ней возлегли. Подсучась, дрожащая, ставит
Старица стол; но третья в столе неравна была ножка.
Ножку сравнял черепок. Когда же приподняло крышку,
665 То зеленою мятой она его тотчас протерла.
Тут поставили свежих, пестрых ягод Минервы,
Также вишен осенних, в соку приготовленных жидком,
Редьки, индивия, к ним молока, сгущенного в творог,
Да яиц, что слегка лишь ворочаны в пепле не пылком.
670 Все в посуде из глины. Затем расписной был поставлен
Кубок того ж серебра и стакан, сработан из бука,
Внутренность в нем была желтоватым промазана воском.
Долго ли ждать; с очага появились горячие яства.
Вот убрали вино незначительной старости, чтобы
675 Место очистить на время вторичной чреде угощенья.
Тут орех, в перемешку тут финик морщинистый с фигой,
Сливы в корзинах и с ними душистые яблоки рядом.
Так же и гроздья, что с лоз, разукрашенных пурпуром, сняты.
Сот посреди золотой. Ко всему ж добродушные лица,
680 И при этом хлопот и вместе радушья немало.
Видят они между тем, что, сколько ни черпают, чаша
Все наполняется, – тотчас вино прибывает.
Чудо приводит их в страх; и, руки воздевши, взывают
И Бавкида с мольбой и сам Филемон устрашенный.
685 Просят прощенья за стол и скудное все угощенье.
Был единственный гусь, двора их убогого сторож,
В жертву гостящим богам заклать его старцы решили.
Он, проворен крылом, изморил удрученных годами,
Долго шнырял он от них и словно ушел под защиту
670 К самым богам. Его убивать запретили владыки.
– "Боги мы, сказали они, оплатят соседи
Карой заслуженной грех, но дастся вам быть непричастным
Этому злу, только вы свой кров немедля покиньте,
Да ступайте за нами и следом в гору идите
695 Вместе". – Послушались оба и стали, опершись на палки,
Долгий подъем проходить по дороге, взбирался к верху.
Не дошли до вершины настолько, насколько до разу
Может стрела прилететь. Оглянулись, и все увидали
Погруженным в болото, а их только кровля осталась.
700 Вот, покуда дивились они, о соседях жалея,
Хижина старая их, в которой двоим было тесно,
Превратилася в храм; колоннами стали подпорки,
Зажелтела солома, и крыша стоит золотая.
Двери стали резные, и мрамором землю покрыло.
705 Тут Сатурний сказал, обращая к ним лик благосклонный:
"Праведный старец и ты, жена достойная, ваши
Изреките желанья". С Бавкидой сказавши два слова,
Передал сам Филемон их общие мысли бессмертным:
"Быть жрецами и стражами вашего храма желаем
710 Мы, а так как в согласье мы прожили годы, то пусть нас
Час все тот же уносит, пускай не увижу могилы
Жениной я. И она пускай меня не хоронит".
Как просили, сбылось; покуда жизнь длилася, были
Стражами храма они. Когда ж, ослабевши от века,
715 Раз у священных ступеней стояли они, повествуя,
Что тут на месте сбылось, увидал Филемон, что Бавкида,
А Бавкида, что стал Филемон покрываться листвою.
Вот уж под парою лиц поднялися макушки, тут оба
Как могли, так друг другу вместе сказали: "Прощай же,
720 О супруг, о супруга", – и ветви закрыли им лица.
Кажет прохожим поныне еще Тиании житель
Два соседних ствола, исходящих от корня двойного.
Мне старики достоверные, не было лгать им причины,
Так рассказали. При том и сам я видел, висели
725 На ветвях тех венки; и, свежих повесив, сказал я:
«Кроткие милы богам, кто чтил их, сам будет в почете».
 

104

К. ГОРАЦИЯ ФЛАККА о поэтическом искусстве

К Пизонам

Предисловие

Хотя заглавие «Поэтическое искусство» (Ars poetica), или, вернее, «О поэтическом искусстве» (De arte poetica), по всей вероятности, не принадлежит самому Горацию, но оно тем не менее весьма древнее и находится уже у Квинтилиана. Соответствие такого заглавия с содержанием самого письма заставило удержать его и поныне, но это соответствие только внешнее. Гораций был настолько мыслитель, что, решившись раз представить теорию поэзии, не допустил бы такого беспорядка в изложении, какой представляет «Письмо к Пизонам». С другой стороны, он был весьма опытный и даровитый художник-поэт и не мог, конечно, предпринять в стихотворной форме такой чисто дидактический труд. Фантазия его буйствует. Он как бы не в силах совладеть с налетающими на него образами (без этого всякий лиризм мертвечина; не Горацию было не знать этого); и если он в этом Письме, как и везде, является назидательным и полезным, то это одно из его достоинств, но никак не цель. Гораций вращался в самом образованном и изящном кругу своего времени. Фамилия Пизонов, к которым относится это письмо, принадлежала к самым древнейшим. Отец упоминаемых в нем Пизонов-сыновей (Люций, Калпурний, Пизон) вел свой род от сына царя Нумы по имени Кальпа (Calpus) (ст. 292). В 739 году от О. Р. он был консулом и, по свидетельству Тацита, умер в 785 году восьмидесяти лет от роду. Так как Гораций умер в 746 году, а старшему из детей Пизона, к которому относится поэт как к начинающему стихотворцу, могло в это время быть от 15 до 20 лет, то комментаторы и относят эту оду к 745 году, то есть за год до смерти поэта. К такому заключению приводит и то обстоятельство, что Гораций уже однажды затрагивал (в письме к Юлию Флору) тот же предмет, которым в настоящем письме увлекся окончательно. Нельзя же предположить обратного хода дела. Некоторые критики предполагают даже, что Гораций не успел докончить этого послания, но весь строй и цельность стихотворения и чисто горациевский конец явно уличают в противном. В последние годы жизни Гораций оставил лиру и предался философии. Только желание высказаться молодому начинающему другу подало ему повод написать стихотворное письмо, которое для нас тем драгоценнее, что оно блистает всеми достоинствами музы поэта в лучшую эпоху его деятельности.

Вот последовательность, чтобы не сказать порядок мыслей, в нашем письме:

Стихотворение должно быть цельно (1-23), но не односторонне (24-37). Если выбор содержания соответствует индивидуальной силе автора (48-41), то соответственный предмету порядок установится сам собою (42-45). О выборе слов и выражений (46-72), стихотворных размерах (73-85). Каждый размер имеет свой особенный характер, с которым и должно в данном случае сообразоваться (86-98). Должно обращать внимание на положение лица (99-113) и на самое лицо и его характер (114-118). Относительно содержания должно или держаться преданий (119-124) или, решаясь на самобытное творчество, оставаться последовательным и верным однажды задуманному образу (125-127). Но первый путь более благонадежен (128-130). При этом должно избегать рабского подражания и разных гибельных неловкостей (131-152). Специальные указания драматургам: должно соображаться с возрастом действующего лица (153-178); отношение элемента повествовательного к действующему (179-188); число актов, правила касательно deus ex machine, число действующих лиц, положение хора (189-201); музыкальный аккомпанемент (202-219); драма с сатирами (220-250). Размеры драматические: ямб и его исполнение строго по греческим образцам (251-274). Два главные вида драмы: трагедия и комедия, сперва греческие (275-284), потом римские (285-288). Последние страдают большею частью недостатком отделки (289-294), что авторы выдают за гениальность (295-308). Творчество должно опираться на основательное образование, каково изучение практической философии (309-316) и в то же время жизни (317-322). Преуспеянию поэзии у римлян противодействует материализм их воспитания (323-332). Из трех родов поэзии чисто поучительного (335-337), чисто занимательного (338-340) и сочетания того и другого элемента – последний более всех увлекает общее сочувствие (341-346). Из таких идеальных требований можно кое-чем поступиться в пользу человеческих несовершенств, лишь бы добро превышало (347-353); но снисхождение должно иметь границы (354-360). Стихотворения так же разнообразны по производимым впечатлениям, как и картины (361-365), но посредственность не может быть терпима (366-378). И стихотворству надо обучаться (379-385), а потому при обнародовании сочинений должно быть крайне осмотрительным (386-390). Но не следует стыдиться почтеннейшего и древнейшего искусства поэзии (391-407). Для преуспеяния в нем необходимо соединение таланта с изучением (408-415), чего нередко не признают современники (410-418). Прихлебатели и корыстные хвалители только увеличивают легкомысленное самолюбие богатых писателей (419-433), так что по отношению к стихам поэта легко распознать истинного друга от ложного (434-452). Только истинный неумолимый критик может спасти от несчастий сделаться, в качестве плохого стихотворца, мучителем встречного и поперечного.

К Пизонам

 
Если бы вдруг живописец связал с головой человечьей
Конский затылок и в пестрые вырядил перья отвсюду
Сборные члены; не то заключил бы уродливо-черной
Рыбой сверху прекрасное женское тело, – при этом
5 Виде могли ли бы вы, друзья! удержаться от смеху?
Верьте, Пизоны, такой картине очень подобна
Книга, в которой нескладны грезы, как сны у больного,
Смешаны так, что нога с головой сочетаться не может
В произведенье одном. Живописцам равно и поэтам
10 Все дерзать искони давалось полное право.
Знаем! и эту свободу просить и давать мы согласны,
Но не с тем, чтобы дикое с кротким вязалось, не с тем, чтоб
Сочетались со птицами змеи, с тиграми – агнцы.
Вслед за важным и много сулящим началом нередко
15 Тот пурпурный лоскут, другой ли для большего блеска
Приставляется, рощу ли то, алтарь ли Дианы
И по красивым полям протекающей речки извивы,
Или Рейн, или радугу нам описывать станут.
Но не у места здесь это. Да ты кипарисы, быть может,
20 Мастер писать? Но к чему, коль тут потерпевший крушенье
Выплыл бедняк, по заказу написанный? Делать амфору
Стал – и пустил колесо, – зачем же вышел горшочек?
Словом, что делать замыслил, да будет едино и цельно.
Большую часть певцов – (отец и достойные дети!)
25 Губит призрак нас совершенства: стараюсь быть кратким.
Делаюсь темным; иной, желая быть легким, теряет
Силу и душу; а этот, быть важным пытаясь, напыщен;
В прахе ползет, – вполне безопасен, – боящийся бури.
Кто не сложную вещь разукрасить желает чудесным,
30 Тот напишет дельфина в лесу, кабана среди моря.
Страх ошибок ведет к недостаткам, коль нету искусства.
Около школы Эмилия жалкий литейщик сумеет
Выделать ногти и мягкие волосы вылить из меди,
В главной задаче труда несчастный, затем что не сладит
35 С целым. Явиться таким же, задумав любое творенье,
Я не больше хотел бы, как нос иметь покривленный,
Черным цветом глаз и волос вызывая вниманье.
Пишущие! Выбирайте предмет, соответственный вашим
Силам, и тщательно взвесьте, чего не подымут, что смогут
40 Плечи поднять. У того, кто выбрал посильное дело,
Хватит всегда выражений и будет порядок и ясность.
Сила порядка в том и краса (или ошибаюсь),
Чтобы вот здесь и сказать, что здесь сказать было нужно.
Многое, разобрав, в настоящее время отложит,
45 Там предпочтет, здесь отвергнет творец обещанной песни.
Тонко и точно связуя слова, ты понравиться можешь,
Если сумеешь придать новизну известному слову
Ловким сопоставлением. Но если для новых понятий
Необходимость укажет найти небывалое слово:
50 Да позволено будет и то, что не слыхано было
У Цетег препоясанных, скромно ввести в обращенье.
К новым, недавно введенным словам, окажут доверье,
Если в них греческий строй слегка изменен. Почему же
Римлянин Плавту с Цецилием то позволял, в чем откажет
55 Варию или Вергилию? Чем заслужу я немилость
Вмале трудясь, коль язык Катона и Энния многим
Обогащал отцовскую речь, находя для предметов
Новые имена? Дозволено было и будет
Слово вводить, зачеканив его современной печатью.
60 Как меняются листья в лесу с отживающим годом,
Старые падают: так и слова отжившие гибнут,
А порожденные вновь зацветают, как юноши силой.
Смерти подвластны и мы, и все наше: Нептун ли проникнул
В землю, чтобы укрыть корабли от крыл Аквилона, —
65 Царственный труд; пришлось ли болоту, доступному веслам
И бесплодному, – вдруг питать города и пахаться;
Или река с вредоносным для нив направленьем сыскала
Лучший прежнего путь, – созданья смертных погибнут.
Где же тут в вечной чести одним речам красоваться?
70 Много отживших слов возрождаются снова, а те, что
Ныне в почете, погибнут, если захочет обычай,
Этот полнейший судья законов и правил речений.
Тот размер, которым описывать мрачные войны
Или деянья царей и героев, – указан Гомером.
75 Жалоба прежде всего выражалась неравным двустишьем.
Вверилась после ему и молитвы услышанной радость.
Кто же был первым создателем первых элегий, об этом
Между собою грамматики спорят – и спор не окончен.
Яростный гнев снабдил Архилоха оружием ямба,
80 Те же стопы годились для сокков и важных котурнов,
Нить вести разговоров удобны – и в шуме народном
Слышными быть, сродны вполне для сценических действий.
Муза судила струнам воспевать богов и героев,
И кулачных бойцов, к ней на ристалище первых,
85 Да зазнобу влюбленных, и откровенные вина.
Если ни правил я, ни оттенков в известном творенье
Не удержу и не знаю, за что же и слыть мне поэтом?
Должен ли ложный мой стыд предпочесть незнанье – ученью?
Стих трагедий нейдет к изложенью комической вещи,
90 Оскорбительно так же, коль станут будничным строем,
Только сокков достойным, вещать про трапезу Тиеста;
Все должно сохранять урочное место пристойно.
Но иногда и комедия голос свой возвышает,
И прогневанный Хрем бранится напыщенным слогом,
95 Да и в трагедии часто будничной сетуют речью.
Телеф или Пелей, являясь изгнанником бедным,
Не допускает слов двухаршинных пышного строю,
Если желает сердца у зрителей жалобой тронуть.
Мало стихам быть красивыми, быть им сладкими должно
100 И у слушателей по прихоти править сердцами.
Как отвечают улыбкой на смех, так с плачущим плачут
Лица людей: если хочешь, чтоб я заплакал, то прежде
Сам загорюй; тогда и я разделю твое горе,
Телеф или Пелей! а дурно роль ты исполнишь,
105 Или засну или буду смеяться! Речи печали
С грустным совместны лицом, с раздраженным речи угрозы
Шутки приличны веселому, строгому – важное слово.
Ибо природа сперва готовит нас внутренне к каждой
Перемене судеб: веселит иль на гнев вызывает
110 Или великою скорбью томит, к земле преклоняя;
Вслед за тем состоянье души языком выражает.
Если в разрез с положеньем речь поведет говорящий.
Римские всадники и пехотинцы хохот подымут.
Разница выйдет большая, бог говорит ли, герой ли,
115 Старец преклонный, иль юноша, полный цветущего пылу,
Гордая в доме матрона, иль скромно прилежная няня,
Всюду бывалый купец, земледел зеленеющей нивы,
Ассириец или колхиец, сын Фив иль Аргоса.
Или следуй преданью иль выдумай сам, только складно.
120 Если желаешь, писатель! ты славного вызвать Ахилла, —
Безусталый и пылкий, неумолимый и резкий,
Пусть отвергая законы, он все присвояет оружью.
Пусть Медея жестока, строптива, Ино печальна,
Ио беспомощна, грустен Орест, Иксион вероломен.
125 Ежели ты небывалое ставишь на сцену, решаясь
Новое вывесть лицо, пускай до конца оно будет
Тем, чем явилось сначала, и верным себе остается.
Трудно по-своему выразить общее, с большим успехом
Можешь ты песнь «Илиады» разбить на акты, чем вывесть
130 То впервые, о чем никто не слыхал и не знает.
Общеизвестный предмет твоим достоянием станет,
Если в пошлом и низком кругу не будешь вращаться;
Ежели, как переводчик, не станешь ты слово за словом
Передавать и не влезешь в такую трущобу, откуда
135 Вытащить ног или стыд не позволит, иль смысл сочиненья.
Не начинай ты так, как поэт циклический начал:
«Участь Приама пою и жребий войны благородной».
Чем хвастун оправдает такой притязательный возглас?
Горы томятся родами, и мышь смешная родится.
140 Сколь безупречнее тот, что без всякой неловкости начал:
"Мужа мне, Муза, воспой, который, по взятии Трои
Многих народов видал города и нравы изведал".
Не из пламени дым, а из дыма свет он замыслил
Вызвать, чтобы затем выводить знаменитые дива:
145 Антифата и Сциллу и рядом с Циклопом Харибду.
Не начинает он петь возврат Диомеда со смерти
Мелеагра, иль с пары яиц – троянские битвы.
Вечно к развязке спеша, он слушателя увлекает
В середину событий, как бы уже знакомого с делом.
150 То же, в чем не надеется блеску добиться, обходит;
И сочиняет так, мешая с правдой неправду,
Чтоб середина с началом, конец с серединой вязались.
Слушай теперь, чего я и народ со мною желаем:
Если ты хочешь, чтоб зрители ждали спуска завесы.
155 И сидели, пока им певец: «Похлопайте» – скажет,
То ты каждого возраста нравы должен отметить
И подвижных и зрелых лет сохранять выраженья.
Мальчик, который уж может слова повторять и надежно
На ноги стал, – рад играть со сверстниками и мгновение
160 То вспылить, то смириться готов, меняясь всечасно.
Безбородый юноша, вырвавшись из-под надзора,
Любит коней и собак и яркое Марсово поле;
Мягок, как воск, на худое, строптив ко всем увещаньям,
Поздно полезное он предвидит; деньги бросает, —
165 Рьян и заносчив, легко покидает он то, что полюбит.
Совершенно напротив и дух и возраст мужчины
Заставляет искать богатства, связей и почета,
Избегая всего, что трудно менять будет после.
Много вкруг старца забот собирается иль потому что
170 Он все ищет богатств, а найдя, боится их трогать,
Иль потому, что всем боязливо и холодно правит,
Все отлагает, надеется, век припасая в грядущем.
Строгий, строптивый, он хвалит минувшие годы, когда он
Мальчиком был, – и затем молодежь, разбирает и судит.
175 Много с собою удобств лета, прибывая, приносят,
Много уносят, начав убывать. Чтоб юноше роли
Старца порою не дать иль мальчику роли мужчины,
Будем держаться всегда сообразного с возрастом каждым.
Сцена выводит события или о них повествует.
180 Трогает душу слабее, что приемлется слухом,
Чем все то, что, видя глазами верными, зритель
Сам себе сообщает. Но что прекрасно за сценой,
Там и оставь; скрыть должен от глаз ты много такого,
Что очевидец событий расскажет с полною силой.
185 Пусть Медея не губит детей пред глазами народа
И преступный Атрей не варит человеческих членов.
Не превращается Прокна в птицу и Кадм в дракона.
Хоть покажи ты мне все, – отвернусь – и тебе не поверю.
Пусть сочиненье не меньше нити и не больше содержит
190 Действий, ежели хочешь, чтоб вновь его видеть желали,
Пусть не является бог, коль к тому не приводит развязка,
И лицо четвертое пусть в разговор не встревает;
В действии место актера с достоинством пусть заступает
Хор, – и чего-либо отнюдь не поет среди акта,
195 Что не ведет к предназначенной цели и чуждо по смыслу
Пусть благосклонно и дружески добрым даст он советы;
Гневных склоняет на мир и любит от злого бегущих.
Пусть восхваляет умеренный стол, правосудье благое,
Святость законов и общий покой при открытых воротах,
200 Пусть он тайну хранит и пусть богов умоляет,
Чтобы счастье пришло к беднякам, отвернувшись от гордых. —
Флейта еще не была изукрашена бронзой и звуком
Сходна с трубой, на маленькой было и скважин немного,
Как назначались она помогать и подыгрывать хорам,
205 Звуки свои разнося до не слишком просторных скамеек,
Где собирался народ, числом пока не великий,
Благочестивый народ, умеренный в пище и скромный.
После, когда раздвинул поля победитель, – а город
Охватили просторной стеной и Гению в праздник
210 Стали целый день вином угощать невозбранно, —
То и для строя стихов настала большая вольность;
Что же иначе и понял бы пахарь-невежда и праздным,
Тут сливаясь в одно с гражданином, – низкий с достойным?
Так-то искусству старинному придал движенье и роскошь
215 Флейтщик, влача за собою по сцене длинное платье.
Так, наконец, и суровые струны возвысили голос,
И вдохновенный полет прибегнул к речам небывалым, —
Полным сочувствием к делу добра и силой прозренья
В будущем – почти подходя к изреченьям дельфийским,
220 Кто за дрянного козла состязался в писанье трагедий,
Стал выводить обнаженных сельских сатиров на сцену
И, сохраняя возвышенный строй, тяжелые шутки
Отпускать, чтоб такою приятной завлечь новизною
Зрителя, от возлияний пришедшего пьяным и буйным.
225 Но болтливым сатирам с их насмешками должно
Так держаться и так примешивать к важному шутки,
Чтоб какой-либо бог иль герой, что недавно на сцену
В дарственно-золотой и пурпурной являлся одежде,
Низкою речью вдруг не спустился до темных подвалов,
230 Иль, возносясь над землей, не ловил облаков попустому.
Легких стихов болтовня трагедии мало прилична.
Как в хоровод, по приказу, гражданке, на праздник идущей,
Должно застенчиво ей выступать меж задорных сатиров.
Будь писателем я сатиров, Пизоны! не стал бы
235 Я держаться одних только будничных слов и названий.
И не настолько б старался трагический сбросить оттенок,
Чтоб различия не было – Дав говорит ли и пройда
Пифия, что на целый талант надула Симона,
Или Силен – прислужник и страж, взлелеявший бога.
240 Общий предмет бы воспел я, чтоб каждый считал себя в силах
То же исполнить, но долго потел бы, трудясь понапрасну,
То ж предприняв. Таково то значенье порядка и строя,
Вот до какого почета доходит предмет ежедневный!
Фавнам, пришедшим из лесу, по-моему, должно страшиться
245 Сходства с чернью, живущей на перекрестках и рынках:
Не болтать, молодясь, стихов слишком приторнонежных,
Также не раздражаться словами грязных ругательств;
Этим тот, у кого состоянье, и предки, и конь есть,
Оскорбится, и он за то, чем любитель гороху
250 Да каленых орехов пленен, – не венчает поэта.
За коротким слогом долгий ямбом зовется, —
Быстрые стопы: поэтому был даже назван триметром
Тот ямбический стих, в котором шесть слышно ударов.
Прежде равен везде он шел до конца, но недавно,
255 Чтобы медлительней с большим достоинством слуха касаться,
Дал снисходительно он и любезно стойким спондеям
Отчий приют у себя; но был не настолько любезен,
Чтоб поступиться вторым иль четвертым местом. И тут он
В благородных триметрах у Акция слышен, и Энний
260 В тяжеловесных стихах, на сцену к нам брошенных, тем же
Недостатком успел заслужить обвиненье в беспечной
Быстрой работе иль даже в незнании правил искусства.
Неблагозвучность стихов разобрать в состоянье не всякий,
И снисхожденье дается излишнее римским поэтам.
265 Стану ль по этой причине писать я неряшливо? или
Буду, спокоен вполне, ожидать снисхожденья, хотя бы
Все увидали ошибки мои? Избежав осужденья
Я не стяжал бы похвал. Старайтесь денно и нощно,
Не выпуская из рук, изучать создания греков.
270 Прадеды наши однако ж в стихах у Плавта хвалили
Соль и певучесть: действительно, то и другое хвалили
По снисхожденью, чтобы не сказать по глупости, если
Я, как и вы, различаем забавную шутку от грубой;
Также правильный стих и по пальцам сочтешь и услышишь.
275 Изобретателем песен безвестной, трагической музы
Был, говорят, Феспис, возивший театр на телегах,
На котором играли, раскрасив лица дрожжами.
После него Эсхил епанчу и приличные маски
Выдумал, – и сцену устроив на средственных брусьях,
280 Первый ввел и речей возвышенный строй и котурны.
Вслед за тем комедия древняя с громким успехом
Вышла на свет; но свободу свою довела до зазорной
Крайности, вызвавшей строгость закона. Закон состоялся,
И, утратя возможность вредить, хор смолкнул постыдно.
285 В каждом из этих родов пытались и наши поэты
И немало явили заслуг, осмелясь с тропинки
Греков сойти и воспеть домашние наши явленья
Кто под важной претекстой, а кто под гражданскою тогой.
Верно Лациум был бы не более доблестью славен
290 И оружием мощен, чем словом, если б поэтов
Наших так не пугал долговременный труд и подпилок.
Вы же, потомки Помпилия! песнь отвергайте, которой
Не подвергали помаркам, усидчиво, долгое время
И с прилежаньем раз десять под ноготок не дошили.
295 Ради того, что искусство считал Демокрит беспомощным
Пред вдохновеньем и гнал с Геликона трезвых поэтов,
Много явилось таких, что ногтей не стригут и не бреют
Бороды, в пустыню стремятся и в баню не ходят.
Он уверен добиться славы и званья поэта,
300 Если своей головы, которой и три Антикиры
Не исцелят, не вверял брадобрею Лицину. О горе
Мне! что я ежегодно весной очищаюсь от желчи.
Лучше меня никто бы стихов не писал. – Да не стоит
Думать об этом. И так уподоблюсь бруску, что пригоден
305 Только железо точить, а сам ничего не разрежет.
Всякому, сам ничего не писавши, указывать стану
Где содержанья искать, в чем пища и сила поэта,
Что прилично, что нет; где доблесть и где заблужденье.
Правильно хочешь писать, – старайся правильно мыслить;
310 Это дело тебе уяснит Сократова школа,
А за предметом обдуманным речи последуют сами.
Кто познал, чем отечеству он обязан, чем другу,
Как подобает любить отца, как брата и гостя,
В чем призванье сената, в чем дело судьи, в чем задача.
315 Полководца, в поход идущего, – тот без сомненья
Каждой роли придать соответственный образ сумеет.
Я подражателю умному дал бы совет обратиться,
К нравам и жизни и в них почерпать выраженья живые.
Часто местами красивая, верная в очерках нравом,
320 Но лишенная грации вещь, без искусства и силы,
Больше пленяет народ и лучше его привлекает,
Чем пустые стихи с громозвучною их болтовнёю.
Грекам творческий дух, Грекам муза судила
Дать округленную речь за стремленье их вечное к славе.
325 Римские мальчики учатся в длинных своих вычисленьях
Асс раскладывать на сто частей. Сынишка Альбина
Пусть сочтет: "Коль одну двенадцатую мы отымем
От пяти двенадцатых, много ль в остатке?" – «Треть». – "Славно!
Будешь богат". – "А прибавь одну двенадцатых,
330 Станет?" – «Поласса». – Когда подобная алчность стяжанья
Въелась в души, возможно ли ждать песнопений, достойных
В масле кедровом лежать, хранясь в кипарисной шкатулке?
Доставлять наслажденье иль пользу желают поэты
Иль воспевать заодно отрадное в жизни с полезным.
335 Если чему наставляешь, будь краток, чтоб скорое слово
В свежей душе принялось и в ней сохранялося верно.
Все излишнее выльется из переполненной груди,
Вымысел, желающий нравиться, должен правде быть близок,
И, не требуя веры всему, – не таскать из утробы
340 Ламии съеденных ею детей невредимо живыми.
Круг почтенных людей отвергает бесплодные сцены.
Юный всадник не слушает тех, где есть поученье,
Все голоса за того, кто слил наслаждение с пользой,
Кто, занимая читателя, тут же его наставляет.
345 Книга такая даст Созиям денег, уйдет через море
И на долгие веки прославит имя поэта.
Есть однако ошибки, которым прощать мы готовы;
Ведь не всегда и струна послушна желанью и пальцам:
Звука низкого ждешь, а она забирает повыше.
350 Да и лук не всегда попадает туда, куда метил.
Если большая часть творенья блестяща, к чему мне
Малых пятен искать, небрежностью только разлитых
Иль неизбежных в природе людской? К чему же мы сводим?
Как виноват переписчик, который не раз исправляет,
355 В ту же впадает погрешность, как китаред нам забавен,
Вечно на той же струне ту же берущий ошибку,
Так всегда неисправный, по-моему, сходен с Херилом,
У которого две, три красы только смех возбуждают.
Мне досадно не меньше, когда и Гомер позадремлет.
360 Но сочиненье огромное вправе склонять и к дремоте.
Стихотворенье подобно картине: чем ближе к иной ты,
Тем она нравится больше; другая же издали лучше.
Этой выгодна тень, а эта при свете показней,
И не боится она знатока испытающих взоров;
365 Та понравится раз, а эта понравится десять.
Даром, что голос отца тебя, о старший из братьев!
К правде ведет, да и сам ты все видишь, старайся припомнить,
Что я скажу: в иных вещах посредственносносным
Быть допускается. – Ежели законовед или стряпчий
370 Из посредственных даром слова не может сравниться
С Мессалой, а богатством познания с Касцеллием Авлом,
Все же он цену имеет: – посредственным быть стихотворцу
Не позволяют ли люди, ни боги, ни даже колонны.
Как за приятной трапезой симфония в полном разладе,
375 Мак на Сардинском меду и старый елей безуханный
Только бесят, затем, что без них бы мог ужин продлиться.
Так и стихи, сочиненные с целью доставить приятность,
Чуть не дошли до высокого, в низкое тотчас впадают.
Кто не искусен на игры, не тронет на Марсовом поле
380 Ни лапты, ни мяча, ни диска, чтобы густые
Зрителей стены не подняли вдруг справедливого смеха.
Но стихи неумелый дерзает писать. Отчего же
И не писать? Он свободный, – хорошего дома и всадник
Даже по цензу, а в частной жизни вполне безупречен.
385 Ты ничего не свершишь и не скажешь без воли Минервы,
В этом порукой твой разум и вкус. Но если решишься
Что написать, то Меция слух избери ты судьею,
Да к отцу обратись и ко мне; лет на девять спрячь ты,
Что написал: пока не издашь – переделывать ловко.
390 А всенародно заявленных слов ничем не воротишь.
Вестник священный богов, – Орфей обитателям дебрей
Отвращенье внушил к убийствам и мерзостной пище.
Вот почему говорят, что львов укрощал он и тигров.
И Амфион, говорят, фиванских стен основатель
395 Звуками лиры каменья сдвигал и сладостным даром
Их размещал, как хотел. В том мудрость у них состояла,
Чтоб разграничивши общее с частным, мирское с священным,
Воспретить переметную похоть, права дать супругам,
Созидать города и на дереве резать законы.
400 Так имена и почет божественных вещих и песен
Возникали. За ними великий Гомер появился,
И стихами Тиртей возбуждал на Ареевы битвы
Души мужей; в стихах вещал предсказанья оракул,
Жизнь наставлялась на истинный путь. Пиериды
405 К милостям царским вели, и сцена открыта как отдых
От долгодневных трудов. И так, не подумай стыдиться
Музы владычицы лиры и с нею певца Аполлона.
Лучшую песнь создает ли природа или искусство?
Вот вопрос. Но не вижу я, что без талантливой жилы
410 В силах наука создать или даже талант без искусства?
Оба, взывая друг к другу, вступают в союз полюбовный.
Кто готовится первым к мечте прибежать вожделенной,
Тяжести с детства носил, потел, холодал и работал,
Ни любострастья не знал, ни вина; кто флейте пифийской
415 Предан, – сначала учился и был пред наставником в страхе
Ныне довольно сказать: "Я дивные песни слагаю
Пусть на отсталых парша нападает, стыжусь быть последним
Или сознаться в незнанье того, чему не учился".
Как хвалитель товаров толпу зазывает к покупке
420 Так привлекает к себе льстецов поэт тароватый,
Если богат он полями и отданным в рост капиталом.
Впрочем, хоть будь он способен со вкусом давать угощенья,
Быть порукой за бедного иль из судебного дела
Выручить, я б изумился, когда б подобный счастливец
425 Был отличить в состоянье истых друзей от притворных.
Если кому что даришь, иль что подарить замышляешь,
То стихов ты ему своих не читай в эту пору;
С радости он закричит: «Отлично! Прекрасно! Прелестно!»
Даже, вдруг побледневши, из дружеских глаз он уронит
430 Слезы и вскочит в восторге и в землю затопчет ногами.
Как нанятые рыдать над усопшим, едва ли не больше
И говорят и мятутся – самих душевно скорбящих,
Так насмешник действительно больше хвалителя тронут.
У богачей есть обычай множеством мучить бокалов,
435 Как бы пытая вином человека, с желаньем изведать
Дружбы достоин ли он. Уж если стихи сочиняешь,
То опасайся похвал, прикрытых лисьего шкурой.
Если читали стихи Квинтилию – "Друг, – говорил он,
Это и это исправь", – а стал говорить, что не можешь,
440 Хоть два, три раза пробовал, – "Так зачеркни, – он сказал бы, —
Чтобы на наковальне не оглаженной стих переделать".
Если же ты отстоять, а не справить ошибку старался,
То уже более он не тратил речей по-пустому,
Представляя тебе в одиночку любить твое чадо.
445 Честный и умный судья неудачных стихов не приемлет,
Жесткого не допускает, взъерошенный стих отмечает
Мрачной чертой, урезает прикрасы, внушенные чванством;
Ясности темным стихам заставит придать, не допустит
Речи двусмысленной; что подлежит переделке, отметит,
450 Словом он Аристарх – и не скажет: "За что я обижу
Друга такою безделкой?" – А эти безделки доводят
До беды, если раз осмеяли и приняли плохо.
Как от страдающего чесоткой, или желтухой,
Иль бесноватого, или от жертвы гневной Дианы —
455 Всякий разумный бежит и страшится безумца-поэта,
А мальчишки, гоняясь за ним, его беспокоют.
Если ж, превыспренними стихами рыгая, сорвется
Он, как иной птицелов, на дрозда заглядевшийся, в яму
Или колодец – и станет протяжно вопить: – "Помогите,
460 Добрые граждане!" – пусть никто не бежит на подмогу.
Если же бросится кто помогать, опуская веревку,
То я скажу: "Как знать, быть может, спрыгнул он нарочно
И не желает спастись?" – И кстати припомню погибель
Сицилийца-певца. Когда за бессмертного бога
465 Признанным быть захотел Эмпедокл – спокойно спрыгнул он,
В пламень Этны. Так пусть погибать будут вправе поэты!
Кто спасает насильственно, – сходен поступком с убийцей.
Не в последний он так поступил, хотя и спасенный
Он человеком не станет и громкую смерть не разлюбит.
470 Не довольно понятно, чего он стихи все кропает?
Не опоганил ли праха отца он иль места святого
Не осквернил ли нечестьем? Но явный безумец, он словно
Разломавший решетку медведь, убежавший из клетки,
Чтеньем ужасных стихов и невежд и ученых пугает.
475 Если поймает кого, – до смерти его зачитает,
Не отстанет, как пьявка, пока не наполнится кровью.
 

105