Текст книги "Возникновение(СИ)"
Автор книги: Af Pi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
К. А. Свасьян «Философское мировоззрение Гёте».
Только умнейший среди умных может отодвинуть от себя то или иное свалившееся ему под нос отчаянье. Значит, отчаянье свойственно, видимо, развитым человеческим натурам? Но как же этот умнейший избавляется от свалившегося ему под нос отчаянья?
Путем избавления от такого развитого ума, т.е. путем избавления от своей «мудрости». Здесь под «мудростью» понимается также и нечто неприлично зловонное, нечто такое, чем зачастую обгаживаются все достойные и радостные вещи на этой уникальной, крошечной и легчайшей планете. Итак, друзья, я прослыл дураком среди этих отчаянно умных!
Но это всё размышления, а мой пес здравствует и достаточно бодр для своего преклонного собачьего возраста, он ясно скулит и лихо виляет остриженным хвостом, чем туповато намекает мне, что пора бы ему выбраться из своей трехкомнатной конуры, чтобы немного развеяться в едва зеленеющем парке. Да, мой многолетний, старомодный пудель, идем! Дай лапу мне, я прямо чувствую твоё замечательное настроение, делись им, делись! Пойдем! Но меня с детства пугает мартовская погода! Потому мне нужно пододеться и одеться... а причёсываться я не стану!
Ранняя весна! Замечательно! Я озяб за три минуты. Значит, впереди у меня где-то сорок семь промозглых минут. Я тяжело переношу месяц, именуемый "мартом". После трех, четырех хмурых месяцев зимы... наступившее время года, заключающее в себя аж тридцать один совершенно капризный день, воспринимается мной как изощренная издевка, наверняка кем-то задуманная. Но мой пудель такие мысли не способен разведывать, потому видимо счастлив: он весело и куражно перебирает лапами, забавно подпрыгивая, растопырив свои пушистые уши на этом сыром ветру... то и дело принюхиваясь едва ли не у каждого встречного дерева. Могу признаться, что я читаю наверняка не так, как принюхивает мой пудель! Я в этом смысле весьма привередлив и, может быть, достаточно избалован, и ко всякому встречному «дереву», пожалуй, не припаду.
"Что это за тупое сравнение?", – возразите мне вы. Ну, да и не стоит мне грубить и возражать. И к тому же я, по-моему, успел уточнить, кем я успел прослыть в этой отныне легкой, почти невесомой для меня жизни.
Но подождите... подождите... я что-то слышу. Я забыл засвидетельствовать, но я иду ведь по многолюдному тротуару, по оживленной, вечерней, городской (о боже!) улице. Это уже даже крик! и обращенный он, видимо, ко мне. Хорошо. Я прислушиваюсь. С чем же этот умнейший муж обращается в мою сторону? Ужели! Да он с пластиковым вместилищем в руках... Он, видимо, ещё и не трезв...(я тотчас начал припоминать, что нахожусь, пожалуй, в самом пьющем городе во Вселенной. Пивных магазинов здесь больше, чем звезд на ночном небе, больше здесь – только церквей и "архиереев"). Но я уже весь во внимании.
– И как же тебе не стыдно, а?.. Совести у тебя нет! Идешь с собакой, выгуливаешь её, где по т– р– о– т– у– а– р– а– м л– ю– д– и х– о– д– я– т!..
Я остановился с тихой улыбкой и всматривался в этого людя-мудреца, в котором продолжала буйствовать пробудившаяся, вечерняя, пенистая совесть. Я улыбался и молчал. Ему моё дружественное молчание явно не нравилось. Я продолжил мой путь, и кое-что ещё раз разъяснил для себя: возьмите к эксперименту любой город, настройте в нем пирамиды пивных и церквей – и тотчас здесь запахнет нечистой совестью.
Ах, да! но я забыл, наверное, заострить немаловажную, режущую деталь и спешу, не зная зачем, исправиться: я не «женат»!.. А мне через каких-нибудь три года будет тридцать земных лет. Вспомнил я это затем, что такой вопрос, как кажется, не дает праведного покоя всем моим родственникам и некоторым праздным знакомым. "Друзья" же мои вообще куда-то испарились! Все они были умные люди...
Но как же после своего "дурного" открытия по отношению к самому себе я смог бы так запросто "жениться"? Причем у меня так прямо и наивно спрашивали: "Нет, ну ты скажи мне, ты что, ищешь достойную?" "Ага", – тупо ответствую я. Доброжелатель продолжает: "Таких, я тебя уверяю, нет! Смотришь, вот, вот она – достойная! Потом выясняешь..." пожалуй, прибегну к цензуре. С цензурой я стремлюсь обрушиться и на всякого рода знакомых... но они ещё всплывают на мою дурную голову.
Короче, не хватает у меня ума, чтобы «жениться». Я, должно быть, конченый человек. Дед мой откровенно сообщал мне однажды: «Ты, Денис, своей смертью не умрешь!» Мне и умирать даже неизвестно чьей смертью... но это, я бы даже сказал, призывает к некой действительной ответственности.
Тут выясняется, что зовут меня "Денис". Хотя наш легендарный завод явно теперь не рад такому выбору моих родителей, ибо... история эта длинновата. Но всё же расскажу.
Деда (теперь уже другого деда, он мне вообще мало что говорил) моего звали Василием Михайловичем. Он честно трудился на знаменитом городском заводе, куда пристроил со временем, когда оно весело стукнуло, своего сына, т.е., известно, моего отца, звать которого Михаилом Васильевичем. Мой отец, как и его отец, честно, настойчиво трудился на заводе... и надо же, попал на страницы некой трудовой газеты, печатавшейся при машиностроительном монстре! В статье перечислялись многие добродетели моих родственников, подробно описывался их славный трудовой путь, т.е. восхвалялась трудовая династия. А так как я имел счастье уже появиться на этот блестящий «трудовой» свет, газета предполагала продолжение банкета! Но... меня обозвали «Денис». «Денис Михайлович» – что-то должно было круто измениться...
"Шутки здесь уже, дорогой мой, шутить никак нельзя", – так мне, наверняка, вскоре скажет мой лечащий и заслуженный, может быть даже всесоюзный! доктор.
С мыслями моими требуется непременно что-то сделать, ибо жизнь моя совершенно не заладилась, – но так бы я себя наставлял, останься во мне хоть грамм бы обученного ума и какая-нибудь, хоть бы и нищенская, «гражданская позиция»! Но так поучать свою обезумевшую личность я уже не в состоянии.
А знаете ли всё отчего? Отчего же это неверие в такое вот поучение? А задавали ли вы себе вопрос: а что же, собственно, я могу? Нет, всерьез, а? Всерьез Я... и всерьез... могу? Вот так и уплыло от меня однажды моё довольство. О, да! я бывал доволен! ещё как доволен! Но, знаете, этот мир мне давно казался способным как бы породить самые фантастические и отчаянные небылицы, и вот одна из них: как только я потерял своё это собственное довольство, все поголовно (и даже, к несчастью, сказочный, многоголовый змей-Горыныч) стали мной недовольны! Даже подъездные, совестливые пьяницы мной недовольны, и изливают свои справедливые речения прямо в мои разочарованные очи!
Может показаться, что я нахожусь в каком-то неприличном молодому человеку кризисе. Но это совсем не так. Мой единственный кризис уже миновал вместе с моим так называемым образованием. В отличие от "общественности" у меня уже целых семь лет не болит... хотя бы голова!
Вся эта "общественность" хорошо образована, потому так же хорошо понимает на самом деле, отчего эта голова болит. Им об этом, кстати, здорово напоминают... хитроумные аптеки!
Ах, как же меня восхищают (да, я иногда сам себе прописываю восхищение!) эти полусвятые аптеки, если вдруг кто-нибудь из моих любимых родственников понуждает туда забежать! Поистине, когда я буквально вперяю взгляд в это прогрессивное разнообразие трудночитаемых избавительных ядов, то прихожу даже в некоторый необъяснимый ступор – и ничего не могу купить в течение десятков минут: я бессмысленно как бы читаю, соединяя невероятные эти многосложные огрызки в какие-то труднозавитые, сухие вереницы. Я даже иногда размышлял: наверное, скоро всё пройдет, все недуги и боли; эти врачебные труднопроизносимые обозначения и назначения вскоре всё сотрут... ну... или вылечат. Но я беру себя в руки и покупаю то, что было мне велено, спеша назад с таблеточкой, порадовать близкого.
А близкие, я чувствую это, всё более уверены, что я тяжело и даже душевно болен. Им недавно стало известно, что я, как им кажется, при попустительстве какого-то чудного случая, склонился к поэзии, чем, видимо, совершенно и расстроил своих великодушных родственников и прочих соседей.
На таком вот чудаковатом фоне моей жизни я умудряюсь иметь спокойное и в целом доброе сердце: пульс мой давно миновал рубеж в 50 ударов и закрепился на достойной высоте – 43 удара в целую минуту. Из-за такого чуть видимого пульса добрый и воспитанный кардиолог счел меня как забулдыгу подъездную, настороженно спросив, глядя на выползающую из его умного аппарата бумажку с каракулями: «Как часто выпиваешь, дорогой?» Зная, естественно, историю героического становления моего такого скромного во всех отношениях, велосипедного, пульса, я должен был тотчас по-дьявольски рассмеяться доктору в его голубые глаза! До сумасшествия должен был рассмеяться! И прямо из палаты кардиолога попасть на экстренный прием уже в другие палаты, в куда более царские палаты... психиатра. Выпивал я не помню когда... наверное, ещё в «детстве». Наверное, ещё с тех самых ветреных времен на мне вздумала закрепляться такая разрозненная прическа. Нынче ж прическа моя настолько ангельски просветлела, что для неё существует уже одно время суток – утро... когда и прозвенел однажды для меня «поэтический будильник». В то громоподобное утро показатель моей всклокоченности совершенно зашкалил! С этого самого дня и начался, если хотите, отсчёт... направленный в сторону обнуления мой «персоны», которая тогда ещё нечто собой представляла для окружавшей меня и поучающей народности.
Да, я, в конце концов, стал нулем и совершенной бестолочью. Такие времена...
Но не отсюда ли поэзия и призвана стартовать?
133 О мошеннической благотворительности
... с вашего позволения начну издалека. Вы прекрасно должны понимать, в каких реалиях мы с вами все здесь живём. Реалии, к сожалению, имеют под собой некий сорт обманчивости и, я бы даже добавил, мошенничества.
Но я знаю, кто я есть. Поэтому легко могу оставить эти невежественные реалии за своей, как говорится, спиной.
Итак, я в состоянии войти в ситуацию, в которой, как вы описали, оказались. Но поверьте, я в состоянии и войти в эту ситуацию, и выйти из неё, – и это с совершенно одинаковой лёгкостью, несмотря на суммы и возможности.
Что касается благотворительности. Я вот что вам скажу: сегодня практически все государства делают максимум для благотворительности и создают условия, пусть иногда и самые скудные, для обездоленных детей, инвалидов и других нуждающихся. Теперь поймите меня правильно: сегодня не дети и другие нуждающиеся требуют от частных! лиц их пафосной и модной благотворительности! Повторю: государства делают для них в меру своих возможностей всё, и будут делать ещё больше. Требует благотворительности сегодня человеческая Мысль!
Дети прекрасны, но прекрасный ребёнок должен ещё ничего не растерять и стать прекрасным Человеком. А в этом вопросе государство в силу своего развития избегает пока какого-либо действительно существенного вмешательства, отчего и появляются множество тех дурных проблем, которые мы все в равной мере с вами имеем. Повторю: человек должен стать Человеком, а для этого именно мысль и требует по отношению к себе истинной благотворительности!
Вы должны это понимать, что мало – читать Библию. Эту книгу нужно, как это узнал знаменитый пророк, «съесть», чтобы стать Христианином. Мы пришли к тому времени, когда церкви в нынешнем своём виде себя изжили, и в таком столь старомодном наряде существуют только потому, что множество людей в силу неких родственных привычек возносят до небес свои чувства, и почему-то привыкли того же требовать от Бога. Но всё это годится на страницах какого-нибудь сентиментального романа. К сожалению, веруют, как раз только в эти страницы, но не в свои дела. А дела ещё должны стать Делами! «По плодам их узнаете их».
Что касается "сумм". Никакая "сумма", тем более денежная, не может существенно кого-либо характеризовать. Поймите меня правильно: нужно опираться не на счета, но на Человека. А Человек способен держать в своих руках не счета, а нечто большее.
Это мой Вам честный ответ. С уважением к Вам.
134
Услышалось мне интересное признание одного интересного гражданина, а именно непревзойдённого главы государства. Оно обязательно должно стать нечуждым всем подрастающим патриотам, протирающих сурово и во имя чьей-то надежды штаны в лицейских классах и в иных классах. Почему же им в большинстве своём не стоит проходить мимо этого самого признания? Потому как среди этой, надо признать и закаленной, публики появляется всё-таки множество как бы обиженных на свою чудовищную воспитательницу.
Так вот, 1 июня глава объявился в детской больнице и приблизительно обмолвился (слышал я издалека) по праву поучительнейшим признанием, которое он изрек в лицо, видимо, главному врачу учреждения: сегодня День защиты детей. И вот в этот праздник мы подготовили к вам свой визит... у вас же День защиты детей случается едва ли не ежедневно...
Данную мысль главы государства можно отнести к типично городскому безумию. Он, может быть, вынужден даже проявлять учтивость по отношению к такому виду безумия...
Но всё-таки город противопоказан здоровому человеку. И степень этой противопоказанности будет в дальнейшем только возрастать, ибо безумие, весело поселившееся на этих кудахтающих улицах, явно проявляет в себе какие-то невообразимые художественные таланты – и изощренно татуирует своё одряхлевшее, усталое тело всё новыми и уже кажется непостижимыми «шедеврами».
135
"Наше досто-инство – не в овладении пространством, а в умении здраво мыслить. Я ничего не приобретаю, сколько бы ни приобретал земель: с помощью пространства Все-ленная охватывает и поглощает меня как некую точку; с помощью мысли я охватываю всю Вселенную". Паскаль
Вот и сегодня научные и «околонаучные» умы вновь и вновь терзают такого рода вопросы: зачем древние люди (например, обитавшие на просторах нынешнего Перу) рисовали рисунки, «осознать» которые как следует возможно только с высоты птичьего полета?
Но ставить до бесконечности вопросы таким вот образом – это верх даже бессовестности и безответственности... просто ни к чему не располагающее, легкое ребячество. Я даже допускаю, что в скором времени народятся такие умы, которые, пожалуй, грустя, удивятся, завидев ученого мужа, влезающего в летательный аппарат, чтобы "изучать" эти самые творения с той целью, чтобы вновь поставить такой, прости господи, тупой вопрос...
То есть я хочу спросить: разве учёный, рассевшийся в своём летательном аппарате, на самом деле – летает? Я хочу спросить: разве творцам этих рисунков нужно было или мечталось когда-либо "летать"? Нет, друзья-исследователи, как раз эти самые творцы именно и Летали, но никак не вы. Они летали мыслью и в мыслях достойных самой Вечности. Вам ни за что не понять этих творцов, ибо, не приведи господь, откажет надежный двигатель у вашего аппарата и – где ты уже, учёная птица? Короче, господа исследователи, у вас с этими самыми творцами поистине различные «двигатели».
136 «Умный» человек и его «умное» дело
Да, есть такие истории. И я их не раз, увы, читал. Собственно истории же эти повествуют о том, как "умные", деловитые люди поручают другим интеллектуалам свои «бизнес-задачи» во имя выхода их на знаменитую потребительскую орбиту. И здесь всё не перестаешь не только удивляться, но и никак не в состоянии расстаться с желанием как-то угрюмо даже посетовать: ведь надо же! за двести с лишним лет «сильные мира сего», проворачивая свои эти «умные» начинания, не наткнулись ни на одного! по-настоящему Умного исполнителя!
Вот выскажу я сейчас мысль: этому Умному исполнителю по силам было бы, получи он такую возможность, от души подурачиться на «высоте» их «умного» дела, тем самым завалив однажды эту научно-денежную, планетарную махинацию!
Но разве не слышны здесь некие волнительные шорохи поистине серьезнейшей опасности – опасности обвала нашей восхитительной планеты в мусорное небытие посредством этих вышеприведенных «умных», цивильных начинаний? Ведь, поймите, дело обстояло так, что дело случая – оказаться Умному человеку в как бы роли исполнителя этих самых несчастных идей. Но в жизни Умного человека не может быть места никаким "случаям"! И это-то несколько даже пугает...
Но выход здесь, видимо, будет только один: заваливать теперь эту научно-популярную мерзость... исключительно сознательно! И рискуя быть всерьёз покусанными этими культурными собаками.
137
Одна наводящая повадка моего пуделя, беспрестанно силящегося её по возможности продемонстрировать, мне напоминает... целую эпоху... и какую эпоху!
Собственно повадка: собака, избрав себе в "подопытные" некий предмет, одиноко стоящий либо на полу, либо на низких полках, начинает кивками головы, направленными от "подбородка" к носу, предмет этот настойчиво как бы расшатывать, как будто силясь привести его в некоторое движение. Иногда эта толчкообразная операция заканчивается совершенно ничем, и пес, пофыркав, оканчивает свой тихий опыт. Иногда же выходит у экспериментатора нечто шумное во всех отношениях: например бутыль с треском валится на пол, едва не зашибив самого экспериментатора (по кличке Билл), который принимается усердно лаять в сторону упавшей... «вещи в себе».
Так вот, один знаменитый британец по кличке Исаак... короче, и там согласно, как они считают, красивейшей легенде всё началось с "падения". Ну что ж, трамваи ездят, лай повсюду...
И куда ж доехали, спрашивается? А доехали ведь до целой спасательно-оранжевой структуры! – которая только и занимается весьма патриотично тем, что достаёт... людей... из искореженного металла.
И ещё: родственник мой, весело занимающийся строительством деревянных домов, то и дело сталкивается с занятными рассуждениями нуждающихся в отдельной крыше над головой по поводу такого вопроса: почему же дом вы свой строите из камня? И вот какой выходит ответ во всех до одного случаях: «Каменный дом – не горит! Он, ясное дело, основательнее! Но и, знаете ли, мнения людей, соседей также немаловажны...»
Тот, кто хочет более или менее разъяснить для себя, что такое одухотворение, должен обязательно обращать своё внимание на подобные рассуждения рассудочных. Так он скорее поймет, отчего это человек сегодня не «горит» и, в конце концов, почему он сегодня не в духе и пришел к таким безнадежным, полутлеющим свалкам и мусорным тупикам.
138
Спросили как-то у одной счастливой девушки: "Но почему же вы ответили взаимностью этому поэту? Разве вы не понимали, что в таком случае приобретали себе также и опаснейшую соперницу?.."
Но дело не в вопросе и девушке... хочется воскликнуть: Как! Любопытствующий, но считаете ли вы, что ещё на этом удивительном свете не бывало и не будет божественного Поэта, т.е. по воле некоего объяснимого "случая" встретившего однажды в лице невыразимой девушки свою же, изобретенную навеки уже, Поэзию... и даже свою «философию»? Но скорее же возразите мне: ведь знаменитые поэты пишут о любви, когда, в конце концов, влюблены!..
Но в кого влюблены? Когда влюблены? Так вы хотите вогнать в мерку, причем в модную и далеко человеческую, саму Поэзию. Но я догадываюсь об одном очень малоизвестном пока, но тут и там упоминаемом, очень Влюбленном поэте!– о Боге и о его...
Что же касается меня, то я ощущаю так: я был вечно влюблен... в Анастасию.
139
Некоторые горячие, кипячёные головы, влюбляясь, теряют все свои так называемые прежние интересы, и точка... семейная точка. Иные же полуодухотворенные особы, влюбляясь вдруг, потеряв свои прежние интересы, точек не ставят – и как бы приходят (с киркой и лопатой, будто духовные труженики) к новым «новостройкам», к более «высоким» (почти что достойным своей чуть ли не Любви) интересам! Но иные же, влюбляясь, опознают себя – как Интерес!
Но мне кажется, что их должно быть всего двое... Да, такое бывает – единственная встреча двух Интересов назло всяким литературным святым, не верующих в две горошины и их Дело в целом мировом как бы возу! Такой встрече мир готов спеть (да и надо же... поёт!) невероятные и разительные куплеты.
140
Мысль известного режиссёра о том, что "мир нуждается в кинематографе, как тяжелобольной в обезболивающем" нужно немного расширить и отформатировать, сняв запятую перед как и переменив «тяжелобольной» на – неизлечимый.
И расширение: он не просто, будто какой-нибудь полумертвый несчастный, нуждается в обезболивающем, он прямо капризно требует своей "конфетки" – своего запечатления на пленку. Видимо, настоящая Болезнь – весьма тщеславная госпожа, требующая поминутного любования своей собственной персоной: вот, дескать, каких высот она достигла в своей профэссии! Какой охват! Одно любование!
А теперь, друзья, обратите внимание на нечто противоположное этому больному: на новорождение, на создание, на рост! Здесь, попробуй, сыщи ключи! Здесь и не пахнет никакой пленкой и, прости господи, режиссёром! Здесь исключительно чистый воздух и кристально-снежное, леденящее, но и побуждающее, одиночество... не любящее фотографироваться.
Господа, даже "дьявола" вы не затащите под фотоаппарат!
141 Пояснение к 28 новостям
Я не нашел ничего более лучшего и даже своевременного, чем обратить все эти мне чуждые «божественные рассуждения»... в «пыль», т.е. заколотить и без того умопомрачительно отвлеченное слово «бог» ещё и в кавычки или обратить это нечто... в научный велосипед, – но это уже для более продвинутой, алгебраичной публики.
Само по себе это слово ни к чему сколь-нибудь существенному – честного и совестливого человека не располагает и даже не волнует. Чем пристальнее я вглядывался и «узнавал» людей, тем очевиднее прояснялся для меня тот источник, который зачастую изливается отвратительным патриотическим пафосом, в коем ужасающе бурлится так называемое религиозное чувство едва ли не всего населения по ту сторону всяких цивилизованных границ.
Источник этот, конечно, совершенное невежество: здесь ни понимания того, чтО есть Слово, ни тебе какой-либо ответственности за отсутствие оного понимания, ни желания приобретения ответственности, ни... короче, одни абстракции, имитации, канонизации, конкретизации, и (в злоключение) аберрации(!). В конце концов, сама паства не питает никакого уважения к так называемым отцам (и даже едва ли когда-либо питала! что бы о том ни пели. Отдельные примеры уголовников, в том числе от искусства, не в счёт).
Кажется, человек разумный способен на выдающиеся свершения и, естественно, на нечто обратное выдающимся свершениям. Ведь надо же! Задушить целое учение, начинающееся со знаменитого «В начале было Слово ...», а задушив, ещё и забросать его всякого рода каменными словесами...
Но спрашивается: с чем же вышли к народу?– В одной руке держа цифры, в другой – «социологию». Этого было во все времена достаточно, чтобы гордо заявить, а если требует того ситуация, смиренно залепить оппоненту в глаз следующим: «Край наш необъятный – православный!»
Замечательные слова! "Духовное возрождение", визжа, вновь спешит к вам на помощь. Рассаживаемся по палатам и заточим-ка карандаши.
142
Вне всяких сомнений, Сервантес гениально написал "наивреднейшую книгу"*. Ведь для целой эпохи (прогрессивной эпохи) это творение стало буквально неким оправданием. Этим так сказать оправданием прогрессивисты и иные активисты силятся засветить всякому «рыцарю», вставшему с копьецом наперерез на их как бы «пути». Тут как раз и слышится нечто: «Друг, „Дон Кихот“, перестань в конце концов сумасшествовать! Поди в сторону, бродяга, странствующий чудак!»
Нынче же дело дошло уже до того, что, не читая роман, с колыбелей "знают", с чем тщетно (как говорят) боролся рыцарь печального образа. Но знают-то знают... Но обращая героя-современника, решившегося наконец молча посмотреть правде в глаза, в "Дон Кихота", дипломированная, ламинированная и номинированная "норма" не в силах понять, что при этом, собственно, себя обращает... не во что иное, как в... галлюцинацию "Дон Кихота".
Но "Дон Кихот" и об этом подозревал... И отныне ему всерьёз предстоит достойное приключение для его не ослабевающей в веках длани – схватка не на шутку... с просвещенными галлюцинациями!
Но а то, что книга эта знаменитая нашла свет перед подиумными событиями предстоящих ей веков – это по праву и в высшей степени символично. Книга стала буквально предтечей эпохи «ферм», «ключниц», «лиценциатов» и прочего электорального сброда.
А "рыцарство" и, собственно, подражание оному, выродившееся в страницы бесчисленных романов, действительно надо было бы и высмеять, – с чем справился Сервантес. И нужно было идти, конечно, дальше, глубже... с чем так же замечательно справились и... высмеяли наконец самих себя! Но политические, невесть откуда взявшиеся, чудовищные, выбритые чудаки придали такому свершившемуся сверхчеловеческому откровению... серьёзного, ядовитого шарма.
Но спрашивается: чем не достойнейшее приключение для иной рыцарской длани? Я верю в "Дон Кихота". Политическое чудовище, затуманивающее своей огнедышащей, дискурсивной пастью сверхчеловеческое откровение, будет повержено.
143
В известные часы кажется, и мне казалось, что как бы вдруг удается создавать такие вещи, которые "Переворачивают" твоё как бы сознание в позицию Сознания. Но, увы, не обольщайтесь и грубо не льстите себе, друзья; по всем таким признакам такое сознание имеет ещё лишь некое сходство с некой живностью, раскручивающей колесо... удивлений.
Единственное, что заслуживает уважения, так это то, что собирается это замечательное колесо... на "коленке". Но лично я не сомневался и даже верил в его надежность и как бы цепкость подвесного механизма. Вера моя, значит, в состоянии укреплять даже известные механизмы...
Быть может, без неё моё четырехлапое сознание отправилось бы давным-давно в нежелательное путешествие и даже исколесило бы в таком жалком виде многие тридевятые царства.
144
Потому есть нечто страшнее тысяч ядерных взрывов... и Сократа. И это нечто есть отсутствие Мысли в эпоху новорождения и становления на ноги – Сознания...
Ведь столько всего нужно предпринять... и ведь это были тяжелые роды Вселенной! Она кричала...
И тут тебе на: какая толчея... и нет среди нас Мысли! О бедное дитя, о новорожденный, кажется, что тебя действительно опознали... но некому тебя, страдалец, даже спеленать.
Но нет, погодите, отзывчивые рыцари! Нет, это не вызов для вашей разящей, тяжеленной длани! Погодите, я встречал, встречал достойную Девушку... Я обещаю вскоре вернуться.
145
Не раз мне бросалась на глаза вот какая преудивительная картина (и пусть суть её будет тысячекратно опровергнута добрыми зоологами. Это их въедливое дело)!
Картина посвящена целиком охоте. Я мог бы, конечно, и узнать, но не узнаю, характерна ли её суть для всех многочисленных видов этих многолапых существ, но: паук, заплетя свою липкую сеть, помещается, и без сомнения быть замеченным, ни куда-нибудь! но – в самый центр своей ловушки! Затвердев в таком незыблемом положении, он наверное пребывает... и даже может охотиться!
Собственно такая манера как бы хищнического поведения характерна и для очень человечных охотников. Возможно, подражая этим паукам, они плетут (без тени сомнения, но весьма с самомнением) свою сеть и заседают в самый эпицентр... как бы на «глаза»... и цивилизованно сидят и проповедуют, и охотно ждут своей добычи.
Отсюда я уже выводил, но он вновь выводится, "камень" в огород поклонников тайных и закулисных сборищ, как бы кукловодов (это никакие не тайные! сборища, а как раз наоборот – очень даже явные). Я уверен, что все нынешние "закулисные пауки" сидят на "глазах", ожидая в свои липкие, технологичные "объятия" – всякого рода тщеславных мух, возомнивших в себе как бы сознание.
Но посмотрите, всё-таки здравствующие, жизнь это несколько и иная игра! Игра в прятки. За этой игрой очень далёкое будущее. Она куда более увлекательная, побуждающая игра, отдаваясь которой целиком, возможно и... Полюбить!
Тоскливо я наблюдаю за пауками и их очаровательной пряжей. Чем-то холодным, непобедимым и тупым веет от их охоты. Но разве сорвал я сознательно хоть одну их наивную уловку, напитавшись как бы отвращением от их хищнических дел?
Ах, пусть этим займётся неповторимо дышащая, свободолюбивая Осень! Поистине, всем сердцем я радовался ей, её таинственному и вкрадчивому приходу; радовался, раздувая оборванную паутину на животворящем, прохладном воздухе!
146
Разве это не так, что милым девушкам сегодня как никогда предстоит некая дилемма, нашим прабабушкам и не снившаяся в самом фантастическом и распущенном сне. Вот она: либо добротное образование, либо добротный муж, либо самым очаровательным – и то и другое (в последнем можно найти противоречие. Но сердце самых очаровательных не особо настроено дорожить ни образованием, ни "любящим" мужем. Ибо, что такое сегодня "любящий" муж? и сколько человекомужей сегодня знают, что такое очарование?).
Так вот, к первому, как мы давно знаем, добровольно стремятся не очень-то и женщины, ко второму – весьма женщины (сегодня это уже редкий вид), ну а дело самых очаровательных – дело, на самом деле, весьма трагичное. Но нашим самым очарованиям (а их, наверное, можно уже сосчитать по пальцам какого-нибудь одного немногочисленного народа) «пожилые» мудрецы и мудрини срочно и настойчиво пытаются прописать образование, как будто оно есть противоядие от трагических болезней и мук.
Если наука в момент своего как бы завершающего этапа становления дошла до жизни некой модницы, оттого пошла по всяким гостиным, чтобы радовать и «удивлять» собой мадмуазелей и мадам*, то сегодня она дошла до логического своего конца – и, поседев, превратилась в некий раскрашенный антистимулятор, т.е. дошла до некоего однополого союза с образованием.
Но тогда спрашивается: чего же всё-таки добиваются эти умудрённые, "пожилые" потаскуны "знания"? С чем они категорически не хотят иметь дело, прописывая вечному женскому очарованию научно-образовательные, "семейные" морали?
Это сегодня ясно: дело этой "семьи" – в будущем покончить с Жизнью; этой научно-образовательной "семье" по силам завести целую Вселенную в четыре стены, в которой бы она, уже седовласая, доживала бы мирно свой век. Вдали от внуков? Никаких тебе внуков!
-Но, Жизнь, потрясающая, – зайдя в её халупку, обратился бы тогда к ней некий Бог, – ты ошибаешься. Ведь у тебя было столько внуков! Вспомни же о своём наследстве – о своём неповторимом совершенстве, о вечно волнующих возможностях!
