Текст книги "Возникновение(СИ)"
Автор книги: Af Pi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Вот это "всё" – как раз и есть ничего. Это пустая абстракция, это иллюзия. Поистине, лучше остаться с лесом (и своим лесом), чем с квартирной абстракцией. Посвятить свою жизнь этому «всё» – значит пройти мимо Земли и мимо того величественного мира, в котором Земля имеет счастье кружиться в своем вдохновенном танце.
Но и я не слепой! Уже целые тысячелетия создаются все условия (сознательно или несознательно эти условия создаются... это мы потом решим... и не за закрытыми дверями!), чтобы человек, почувствовавший наконец себя Человеком, пошел бы по своей же!!! Земле... чуть ли не с протянутой рукой!
Отсюда тогда уже и не удивительно, что и к Богу эти городские милосердные прихожане приходят не иначе как с протянутой рукой. Даже "познающие" – и те просят сегодня милостыню!
204 «Где больше неба мне – там я бродить готов».
Я прямо и не знаю, когда-либо видел ли мир столь наивного и в то же время такого смелого чудака... Ну, просто вообразите себе: однажды встречает юный поэт удивительную девушку. И он, это естественно, тотчас волнуется... волнуется... но молчит; если посмотреть на него со стороны, то он кажется каким-то вглядывающимся. И что он творит затем? Ну, конечно, стихотворение! Но притом он молчит, он с ней и не знакомится, этот грустный поэт, он даже и не узнает её имя... хотя нет, кто-то к ней обратился... и теперь он знает её имя. Но о чем же говорит тогда его стихотворение? В нем он буквально просит её... просто-напросто быть... (?) но так далеко и величественно Быть, что даже человеческая ласка вынуждена не ласкаться (как то случается тут и там на поэтических базарах), но ласка вынуждена в таком бесконечном, вечном случае оборачиваться мыслью! Какой грустный поэт...
Но он понимает (ещё как!), что он пока и есть только грустный поэт, и ничего больше. Красота не достойна того, чтобы с ней... грустили. Он бесконечно отдаляет от себя Красоту. Он как бы не прощает красоте. Но красота ему простит со временем многое, если не всё.
В общем, этот чудак оставляет как бы беззащитной (с его точки зрения) эту свою невыразимую, космическую Тайну; она может быть похищена первым попавшимся сумасбродом, шатающимся по Вселенной на каком-нибудь космолете. Невероятный чудак! Он молчит, молчит вечность и три года! И он по-прежнему волнуется (и даже больше прежнего). Отныне мир превращается для него – в божественный риск. Осознавая теперь эту бесконечную отдаленность (которую он сам и создал) от Тайны, он двинулся... он нашел свою вечность. Он пошел навстречу... к вечности. Теперь он уже догадывается, что грустить ему в скором времени не придется ни со своей звездой, ни над своей судьбой... ни над свои «идиотизмом».
Скажите же, кто не переживал и не волновался хотя бы раз в своей жизни? "Но волнение, – заключает педант, – прекрасно два три часа, иначе можно стать беспокойным юношей!"
Да, волнение как бы предваряет деятельность и сопутствует ей, и волнение является неким показателем деятельности: чем ответственнее деятельность, тем сильнее волнение. Но какой бы "человек" вынес бы вечное волнение? Но поистине, это и есть высшая награда – вечная ответственность и вечное волнение! Вечная деятельность!
"Невыносимо, невыносимо, – кричит откуда-то из своих сырых подвалов некий экзаменуемый, – ты ничтожен, человек, ты сдал уже этот сегодняшний экзамен, человек! Тройка тебе, человек! И то, только потому мне тройка, что был милостивым ко мне божественный, незримый профессор. Он тебе простил! Он простил тебе вчерашний разврат, твой предэкзаменационный загул и твою не-подготовку!" Но на следующее утро (а утро, как известно, вечера мудренее) этот же человек просыпается, очень противоречиво просыпается:
«Видя слепоту и ничтожество человека, вглядываясь в немую Вселенную и в него, погруженного во мрак, предоставленного самому себе, словно заблудив-шегося в этом закутке мироздания и понятия не имею-щего, кто его туда поместил, что ему там делать, что с ним станется после смерти, не способного к какому бы то ни было познанию, я испытываю ужас, уподобляясь тому, кто во сне был перенесен на пустынный, грозящий гибелью остров и, проснувшись, не знает, где он, знает только – нету у него никакой возможности выбраться из гиблого места. Думая об этом, я поражаюсь, как это в столь горестном положении люди не приходят в отчаянье! Я смотрю на окружающих меня, они во всем подобны мне, я спрашиваю у них – может быть, им известно что-то, неведомое мне, и в ответ слышу: нет, им тоже ничего не известно, – и, едва успев отве-тить, эти жалкие заблудшие существа, поглядев по сто-ронам, обнаруживают какие-то привлекательные на вид предметы, и вот они уже целиком ими заняты, цели-ком поглощены. Но я не могу разделить их чувства, и, так как, судя по многим признакам, существует нечто сверх зримого мною мира, я продолжаю искать, не ос-тавил ли этот невидимый Бог каких-либо следов Своего бытия»...Паскаль.
Это называется сверхэкзаменационным волнением. Такое волнение уже никогда не проходит, это уже вечное волнение... нечеловеческое волнение... "...не ос-тавил ли этот невидимый Бог каких-либо следов Своего бытия..." не проходит... никогда уже не пройдет такое волнение.
А тот чудак-поэт давно уж продолжает волноваться вечным волнением... Он больше не пишет стихов. Он идет к своей Встречи. Он знает, что есть смерть и мир. Он двинулся в смерть... и к своему Миру.
205
"Дон Кихот" и "Анна Каренина". Что же роднит эти два широких и свободных романа? Роднит их поистине бедовая концовка. Этим двум авторам не надо было бы и вовсе "заканчивать" свои шедевры, ибо, что выздоровевший Дон Кихот или уверовавший Левин – это какой-то злой и грустный курьез. Первый своим «выздоровлением» буквально вывел на финишную прямую всю европейскую «научную» и околонаучную моду, с последующим за этой прямой декадентским, нам современным, финишем.
Другой герой путает всё, что только можно спутать: видит человеческую мысль как нечто отвлеченное от истины, как нечто отдаляющее от Бога... когда эта самая Мысль и есть ... даже хочется тут промолчать; ну, а наш же герой настолько «уверовал», что решил не рассказывать обо всем этом своем «открытии» даже жене!
Анна Каренина – это лучшее и главное, что есть в этом романе; конечно, перед своей смертью она – Блез Паскаль в платье, то есть увидевшая своими двумя (и не только глазами) человеческое ничтожество, не желающее себя осознавать, живущее в своем ничтожестве, как... как следует в нем "жить", то есть по уважаемым столичным понятиям! Но ведь с Левиным где-то случается та же паскалевская история... но выход он находит не по-мужски... воистину не по-мужски! Спрятал наш герой от себя все веревки и ружья... он уверовал.
Но как показало время, дети и внуки гражданина Левина нашли его спрятанные ружья... они не стали таким, как он, о чем грезила его любимая жена... и расстреляли отцовское «небо»... с его «богом».
206
Хочется думать, что моё "весеннее дело" окончено. Цветение выдалось не то чтобы обильным, но радостным и, о горе! не безоблачным, т.е., естественно, со своими апрельскими грозами.
Сказать по правде, и не иначе, я без ума от этих ранних гроз, от незабываемых знамений! В эти знамения, конечно, не верится мартовским туманным утром... но как часто в марте туманы смеют рассеиваться! И отчего же это они смеют рассеиваться? Не раскланиваются ли они в честь Солнца, которое неуклонно движется к своему апрелю, к своей божественной искре и первому грому?
Конечно, я рад тому, что прошел этот весенний путь, озаренный таким же, весенним, Солнцем.
Только теперь я действительно могу сказать, как и моя мать, что рожден был я третьего апреля.
207
На что настраивает лето?
Босоногий мальчуган,
Ты весь в пыли... играл ты где-то?
Твой смех и гомон первоздан!
Растрепан твой пшеничный волос.
Твой смысл ветрено возник, -
О том щебечет тонкий голос
И беспорядок сотен книг!
Лишь в облаках – твоя улыбка;
От чар безделья – звонкий плач;
Движенье, свет – твоя попытка!
Паденье, боль – твой дерзкий врач.
Там, где влеченье роковое,
Где ищет счастья красота,
Где ты, там шепчется живое:
"Взошла нам вечная звезда!
Учитесь же теперь П рощаться,
Учите сь вместе Н азывать,
Учитесь же теперь Влюбляться!
Учитесь, дети, «умирать»".
О странниках Часть 1
...Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узнать – оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.
А.С. Пушкин
Мой навьюченный плот скользил по реке,
Когда зрил того, кто шел налегке.
Я тотчас вскричал, вскричал негодуя:
"Куда ты идешь, ничем не рискуя?
Наверно, ты бросил цветущий свой дом.
Наверно, сгниет он под лютым дождем...
Где родственник твой и где же враги?
Наверное, были они не строги...
Наверное, скажешь, что дом – это свет,
И он столь велик, что тяжестей нет!"
Так худощавый мне странник ответил:
"Мир беспощаден, но разумом светел!
Я без сомнения то понесу,
Что на вершинах в горах – унесу...
Бывает, уж тень на меня осерчает!
Бывает, и холод меня обжигает!
Бывает, и солнце безжалостно палит!
Бывает, и ветер с ног меня валит!
Ты же по тихой реке уплываешь,
Но море – погибель тебе! Это знаешь".
Поучение
Старик мальчишку поучал
И так кряхтел, превозмогая:
"Нам Бог однажды завещал,
Нам есть дорога всем прямая.
Смотри, юнец, вон глупый сын -
Так и не смог сложить ответы,
И бродит по земле один,
И песни всё его не спеты!
Он дерзко бросил вызов нам,
И он погибнет, без сомненья!
Он волю дал своим устам
И в сердце скрыл о нас презренье...
Завел он вольности часы,
Но источатся все позывы!
Он в мире прославлял красы...
А наши души будут – живы.
-Смотри, его съел горизонт!-
Завизжал мальчишка вскоре.
Да, пойдем, возьми свой зонт,
Гроза идет, как хмуро море..."
Друзьям
Дышите воздухом, друзья!
Он мудрость нашу окрыляет,
А вся воздушная семья
Нам дальний берег прославляет!
Удачный кров из облаков.
И ветер – гения награда.
Аврора звездных берегов;
Порывов бешеных преграда.
Ищите солнечные дни!..
Ищите! кем бы вы ни стали!
С бесконечностью одни
Мы танцевать всё не устали.
За ветром по морским волнам
К заре, наперснице начала!
С надеждой – к призрачным огням!
Надежда встретить обещала...
Ты пробежал, уставший, свет?
Ты понял, что чего-то стоил?
Ну что ж, на жизнь такой ответ
Земле ты в тяжесть лишь построил.
Ветер
Ветер бушует и листья срывает!
Всё ветер да ветер... кто мысль его знает?!
Всё ветер да ветер стучится в окно,
Как будто испуган, как будто темно.
Но день за окном увлеченно танцует...
Порывы – его глубоко не волнуют!
Порывы – его пробирают власы;
Да, танец предзимний – не танец красы.
Но танец предзимний – отчаянно смелый!
День – танцовщик от создания умелый!
Ах, как освещает его – хладный луч,
Сбежавший из плена издерганных туч...
А представления зритель избитый,
Качаясь, завидует дню, что тот сытый;
И сытый каким-то завидным мгновеньем:
Ведь надо ж, пред смертью дает представленье!
И тихо качаются с негодованьем...
Зритель поймет ли сие расставанье?
Зритель поймет лишь стихии удар,
Зритель для танца предсмертного стар.
Ветер бушует и листья срывает!
Всё ветер да ветер... кто мысль его знает?!
Всё ветер да ветер стучится в окно,
Как будто испуган, как будто темно.
Гроза!
Едва-едва почую я тревогу за окном,
Бегу я в поле, в поле босяком!
И там любуюсь я, как летняя гроза
Грохочет издали! но, как лоза,
Она суха, пусть!
Жадно бьет
О чем не слышали ещё. Нет, не зальет
Луга, зацветшие совсем, поля;
С ней ветр гигантский, силы намоля,
Набросился на рощицы в сердцах
И гнет без устали, покуда страх
Не овладеет живностью вокруг!
И вот сомкнули те в мольбе уставших рук!
Но тщетно... настоящий шквал
Уж порывает, топчет наповал!
С лугов ужасно пустоцвет летит...
Но в небе уцелевшем не гремит:
Уж рыжая громада отошла;
Секунда, и тревогу забрала.
Нет, не бездарный! хоть и минутный бой!
Смотри ж, над головою купол голубой
Хранит одно то облачко в себе,
Что собирает опыт о борьбе,
Плывя во след ватаги пыльной,
На удручающий предсказ обильной.
Волны
Шипучие волны -
Надежды изгнанники,
Блистательно полные,
Приятные странники...
На ветрах играются
Под тучей кудрявою;
А в волнах купаются
Тени; и с бравою
Песней небесной
Птицы проносятся -
На остров прелестный
Сердца верно просятся...
Дыши глубоко,
Наша лодка качается;
Там, где высоко
Лишь путь начинается,
Ведь звезды надеются
Встретить свидетеля:
Надеждой лишь греются...
И жив тем на свете я!
Побег
-О кто ты, печальный, уставший юнец?
Куда ты бежишь, будто близок конец?
Постой хоть минуту, чуток отдышись,
И, быть, о несчастии своем поделись.
-Я там, у горы, долго жил и мечтал.
Я в мыслях – её будто кость обглодал!
Мечтал я с неё обожать весь рассвет,
Мечтал я оттуда дать небу привет!
Три дня и три ночи уж к цели взбегал...
И что же... я там лишь себя увидал!
Под кожу мне страх необъятный залез,
Я тотчас с вершины несчастной исчез!
Три дня и три ночи я бога молил,
Чтоб он наконец и меня полюбил.
Не знаю... сейчас ли прощению быть!
Зачем я рискнул себя в жизни водить?..
-Конечно же, друг, на равнину беги,
И мысли ты с богом теперь стереги!
Но помни, познание – сумрачный труд!
А горы, что горы... и горы умрут.
88
Я – босоногий баловень судьбы,-
Как так? Увы, есть истина нагая.
Мой славный век – век пазорной ходьбы,
Моя дистанция же страждущих – смешная!
О, это глупо, может быть! я знаю дождь.
О, это глупо, может быть! я ждал рассвета.
Как позапрошлый, страшно-дикий вождь
Борюсь, и извожу я мать ответов!
Кричит базар бесстрашно: "Пересядь,
Есть призрак бледный, что быстрее!"
Но я иду неспешно, чтоб блуждать,
Где красота застенчивей и злее.
Да, здесь зовут по вечерам домой урок,
Ещё лишь смелые здесь видят дно ночное...
И молятся ещё здесь на замок!
И брошено ещё здесь всё святое.
Рыбаки
Чернец Иоанн и Доброхот*
На бреге озера сидели
И пристально на поплавки глазели...
-Ведь что-то вовсе не клюет,-
Изрек печально Доброхот,-
А место, вроде, что и прежде;
Здесь мы, достойные, в надежде
Ловили жирных карасей
Уж сколько лет, не счесть нам дней!
Уставши, в травах засыпали
Под шепот сладкий ручейка;
Полёвки – пяты нам чесали,
Чем пробуждая иногда...
Нас гладил ветер терпеливо;
В объятьях тёплого луча
Вкушали мы чуть-чуть спесиво;
И щадили пескаря!
И какова судьба... злодейка!
Иоанн, я весь изголодал!
Я будто нищая еврейка:
Волос – скулы обласкал!
Что случилось, что не прежде?
Невод здесь не вплесть невежде!
Куда же рыба утекла?
Иван, нам нужен Сатана!
– Ох, Доброхот, забыл ли ты,
Что нам сулят твои мечты?
Забыл ли ты про муки ада?
Сия сомнительна награда...
Он как добычу нам возьмет
Из прелых, теплых, летних вод?
– Ну, слышал я, есть жгучий ток -
Сильной, убийственный крючок!
У рыбы шансов точно нет,
И к нам на стол взойдет обед!
Но есть и прочая силища!
По-моему, звать ту «динамит»,
Ну, или, как же там... «пластид»!
Бац! Взрыв! И всплыла пища!
Иоанн, здесь все закономерно;
Не дохнуть с голода ж! ведь верно?
Законный путь уж сочинен,
А паритет же соблюден!
Давай, решайся, Иоанн!
К чему стыдливые сомненья,
Вперёд пустые сожаленья;
Нам ада смысл... верно ль дан?
И два горбатых силуэта
Взялись в поход, оставив снасть,
Обсуждая дивно страсть,
Что увлекла на сходе лета.
Красавица
Краса молодая одна заседала
Душною ночью и тихо читала
Роман простодушный, доходчивый, милый,
И где-то совсем уж беспечно-игривый!
Дивили и ссоры её, и интриги,
И героини уставшей в монашки постриги;
А что же любовник – роскошный Мидас?
Скрывал от беды такой собственных глаз!
А мать лила слёзы о жалкой дитяте,
Не оставляя скрипучей кровати;
Отец же всем клялся сполна отомстить!
Глумленье такое не смог он простить.
Но вот что мы слышим в полуночной мгле?!
Кто мчит как с тревогой на верном коне?
К ограде косой он умышленно встал
И тихо, однажды всего, просвистал.
Кто знает... но дева, забросивши книгу,
Дверь затворивши, подобная мигу
Отправилась прочь через спальни окно,
Порвав всё же платье... уже ни одно.
Начало весны
Порывом носимые, тучи мои,
Куда же вы мчите, питомцы судьбы?
Навстречу всем нам безызвестным краям?
Навстречу каким ли шумящим морям?
Собравшись в одну, всеобщую, хмурь,
Вы настойчиво, бренно плывете;
Под крыло ж не собрать-то и несколько бурь!
Одну лишь печаль вы несете...
Ни рвать небеса, ни греметь у земли,
Ни яркою вспышкой озарить полутьмы,
И морось унылую даже вам не пролить!
Лишь время под брюхом свое волочить...
Так тащите ж его к тем пыльным краям!
Впитав мглы песчаной, поредеете там;
Побледнев, истончившись своим вы челом...
Нет, тучи, спешите!
Осознанье потом.
О счастье
Люди глубокой скорби выдают себя,
когда бывают счастливы: они так хватаются за счастье,
как будто хотят задавить и задушить его из ревности,-
ах, они слишком хорошо знают, что оно сбежит от них!
Ф. Ницше
-Скажите же, друзья, что ж, смысла нет ни в чем?
Друзья, все смоет утренним дождем?
Поверь иль нет, – какое дело?!
Стучит мне дождь по окнам смело.
Вчера была чудесна алая заря,
Вчера смотрел на звезды тихо я;
Вчера я высмотрел на реках! волны,
Бывали и поля вчера просторны.
Вчера летал ещё за призрачной удачей,
Вчера стоял, как идол, я перед задачей,
Последний раз вчера растаял снег...
-Постой, вчера счастливый спать ты лег?..
Издалека
Она мне нравится издалека.
О, что за призрак эта краска!
Пусть так, вдали, живет она века;
Так носит мысль ещё и ласка.
Как та далекая и яркая звезда,
Как мир за миром... свет безбрежный!
Как потаенные, дремучие места,
Как будто бы рисунок мне небрежный.
Как было б трудно мне тебя искать!
Нет, я хочу ещё и приклоняться...
Быть может, суждено здесь подождать?
А может, выйдет так, здесь притворяться?..
Я не хочу грустить и со звездой.
Я обойдусь, не позову красоты...
За этой маской искренне живой
Пусть знают и меня высоты!
19 августа 2012
Театр
Кто это в театр бежит с усталыми глазами,
С предчувствием страстей и гения над нами?
Затасканный норой? безропотный вершитель?
Сойдет к тебе, накрасился лукавый небожитель!
Ты ж, вождь, протри стекло, устройся в кресле алом,-
Забытие твоё не славится началом!
Забытие твоё – как омут предсказанья!
Ещё стремится ввысь твоё образованье?
Да стены крепкие забавно потускнели...
Поэтому мы здесь! в стенах цветущих... Сели!
Он как поет возвышенно! Ах, как ещё играет!
Затем она о нём с крыльца дворца стенает...
Но в кулуарах чуяла уже себя развязка:
"О жизнь, пустая ты, бессмысленная сказка!
О жизнь, зачем преграды, слезы разрешенья;
Зачем не быть им вместе! Ах, зачем забвенья..."
Но завтра в ожидании мы нового дурмана.
Мы дети смелые... культурного стакана!
Ах, как Аристы нам, трудясь в потах, сыграли;
«Bravo» включает свет! Отменно всюду! Встали!
Служение судьбы
Когда-нибудь устанет от меня судьба,
А ум от горя тотчас омрачится...
Смеясь, устанет от меня ходьба,
И дымный ветер в окна навострится!
Но я стучаться стану громче в дверь
Ко дню, что выдал неудачу;
Я достучусь! и пощажу её, поверь!-
Над неудачей – больше я не плачу.
Тогда я буду ждать с тревогой ночь.
Поймавши на нос лунное сиянье,
Я побегу как тень из дома прочь
Удить из бездны вновь... существованье.
Но что такое!.. уж не в силах я
Поднять и снасть! и кто же есть приманка?
Быть, память верная словчится от меня,-
Тогда надену я штаны, и наизнанку!
Ах вы, тираны, что судьбу свою
Вы треплете за ушком, и в надежде?..
Сберечь в чердак безумную мечту?
Ищите в чем-то шанс себе – «невежде»...
Когда-нибудь устанет и от вас судьба,
А ум возможный... тотчас омрачится.
Найдет свой ядовитый гвоздь ходьба,
Но будет некогда тогда уже молиться!
Лабиринт (и его преодоление)
Поверь своим глазам и в новый поворот;
Но верь ещё тому, что Жизнь тебя зовет.
Оставь... в углу сидит – до глупости святой,
Испуганный наличием и памятью родной.
И сердце также нам лелеет мирный страх...
Но что теперь такое этот новый крах,
Когда по-дружески гостит у нас прекрасный смех,
Бежавший в одиночество от игр прежних вех?!
Так что же, в добрый путь! у счастья не усни.
О, бросьте лисий хвост всей призрачной возни!-
«Да нескончаема ли та „божественная даль“?..»
Но ей ведь наплевать, что нам её всем – Жаль.
Мы смотрим здесь! вокруг... о нас заныл там ад.
Особо сильные из нас, резвясь, бегут назад.
Особо смелые, смеясь, скривились в поворот.
Особо ж Мудрые – века готовят ввысь поход!-
Но вы, святые! нам знаком лишь отчий стыд,
Что высший Кое-кто... порыв такой простит.
О художнике
Бывало, как отчаянно художник
Томился в размышленьях пред картиной;
Марал он задний план, не уставая:
Печалился и вспоминал он что-то,
Ходил кругами с мыслью под ногами,
Как ходят звезды темными ночами.
Тогда сосед по улице базарной
Украдкой чрез окно смотрел на чудо
Своими жадными, усталыми глазами
(В тот день сожрал он ими множество влечений).
По-тихому почесывая спину,
Он ждал, чтоб клокотать по завершении.
И долго просидел в такой засаде,
Покуда выждал от творца решенья;
И тотчас запыхтел: "Я то же мыслил!
Примерно так, а может даже – лучше!"
«Пошел, плут, вон! Возможно ль переделать!»-
Кричал художник, запирая ставни.
Странная жалоба
И вот, освещенный я сказкой-луной,
Прощаюсь, прощаюсь с тобой!
В стремленьях! я «грешную» суть утопил;
Я в себя никого не влюбил...
Как яблоко рухнет от страшной жары
До красочной, спелой поры,
Здесь падают люди с заветной мечтой,
Наевшись гнилой простотой.
Хотел бы я видеть, как эта луна,
Как прекрасна моя сторона!
Но видеть возможно как будто не здесь;
Приняв тяготение весь,
Лишь бейся отчаянно в небо границ
Да звездных гляди колесниц...
И признаюсь теперь, я завидую Тем,
Кто в движении вечном над всем!
Томит меня больно усталая грусть,
Что мир наш обжил – наизусть...
И ты посмотри же на лунный сей свет,
Ничего в нем смертельного нет!
Но вот эта её над землей высота...
Впредь будет мучить всегда.
Кто я?
Кто ты! Не верю я давно твоим глазам.
Кто я? Мне не поверить и своим мечтам!
Я – мелочь! Я при жизни пустота...
Я высший там, где закапает высота!
Меня нашел и раздавил парад!-
Я сумасшедший тот, что славил – наугад.
Я за угол бежал, я угол находил;
Я воин знатный – я ловушки все простил...
Я был утешен счастьем: мне нашли,
Что с неба своровали... Бога унесли!
Кто этот я, кто этот я, кто этот я!
Что ж вы бежите от меня... я есть змея?
Пусть... будет ветру и снегам мой труд,
И тело сгинет там, где разорвут:
Где хищный вой, где доблесть и почет,
Где жизнь и смерть семьей большой живет...
А мне бегущие друзья: "Он не любил!.."
Да что с того – «кто этот я?» я не решил.
Болезненное ненастье
Вот так развалился пасмурный день...
Его облака, как снотворная лень:
Ползут тошнотворно... налипшие тряпки
Ползут торжествующе и без оглядки.
Ненастный сей миг – покушенье на смелость!
Живет без порыва окаменелость;
С надеждой своей по-босяцки играет,
И развлеченье тотчас забывает.
Легко растворяет нас пасмурный взгляд.
Ты вправе мечтать! да мечтаешь «назад»;
Ты можешь сплясать на безветрии танец,
Но сам – обернувшийся в гибельный глянец...
Ты можешь! Ты можешь! Ах, как одиноко
Летает под тучами коршун высоко;
Волит и тревожит его храбрый писк.-
Болезни в глаза! Мы забыли тот риск.
Не надо, не надо! о милостях, братстве;
О, не уличите во мнимом злорадстве!
Сегодня: и солнца небесные тонут...
Я бедствием счастия – счастливо тронут.
Тоска
Люблю тебя, упрямая тоска!
О, что за чудо, прелесть, вдохновенье!
Когда была ты, нежность, далека?
Когда здоровалось с тобой забвенье?..
Какая утонченность, форма... я в залог
Всю будущность отдам за встречу,
Чтоб снова услыхать твой нудный слог,
Чтобы узнать, что я тебе отвечу.
Пусти меня в объятия свои,
Согрей своим печальным ожиданьем;
Пали из звезд, из звезд костер любви!
Овей себя изысканным преданьем.
Ты, госпожа разительных пустынь,
Как караван под солнечною лаской,
Явись! И уж со мной простынь,
Укрывшись пыльною, тяжелой краской...
Навстречу одинокой, хладной тьме...
Как призраки войдем в неясность.
И там умрем когда-то в дружеской семье;
Друзьям на свете есть еще опасность?
Осень
Лёгки деревья осенью поздней;
В тяжесть рябине лишь красные гроздья...
Уже полумесяц на запад плывет,
Вечером холод своё заберет.
В мире туман лишь тревоги не знает;
О снах в разговоры туман увлекает:
Толк ни о чем, вот невидимый плен!
Такой не имеет как будто бы стен.
Гроздья рябины же соком налитые,
Осень пришла – и вы небом умытые!
Осень пришла – и седеет трава;
Рвутся в пустыню нагую слова.
Ночью кромешной в ненастную пору
Ищешь настойчивей, жадно опору;
Грусть под рукой и стоишь одиноко...
Осень прекрасна – и правит жестоко!
Каждый упавший лист – осенью дышит.
Он мирно лежит, никого он не слышит;
Почти что не видят и солнечный луч!
Лишь звезды мигнут им из старческих туч,
Да крик неизвестный им на ночь доложит:
Что осень стара, и зима уже может.
*
"... и из слез, пролившихся из моего Ока, зародились мужчины и женщины ".
Э.А. Уоллис Бадж "Егип етская книга мертвых"
Когда-то он плакал, а дождь, не нуждаясь,
Печаль умывал и плыл вдаль, играясь...
И слышали дети лишь бури дрожанье.
Так жаждали дети своё увяданье:
Спешивши ужасно! на «горы» подняться,
Спешивши уже... никогда не бояться...
Но, милые пленники, милые войны,
На площадь шагаете, спинами стройны!
Бегут по асфальтам прекрасные тени
И страстно желают родительской пени!..
Под ноги ж – цветы, на щеках – поцелуи;
Затем они дети, чтоб в счастливой сбруе.
Но если бы завтра действительно – в горы,
Оставив поддельные, яркие взоры!
Да если бы завтра – мы к Солнцу поближе!..
Да если бы завтра мы были б не ниже,
Чем благозвучная давка – венчанье...
Мы бы влюбились не только в молчанье;
О том бы узнали: где Боги не значат,
Где слезы их мерзнут... и где Они плачут.
Видение
Когда сходила ночи тень
На зацветающие нивы,
На небе светлый, словно день,
Явился комонь златогривый!
Под светом острым ранних звезд
Его я чувствовал дыханье;
Был взгляд его бездонно прост,
Неся небесное посланье!
Желанья детства вспомнив я
И, развернув воображенье,
В момент один седлал коня -
И понеслось вперед Движенье!
Был прежде слаб смотреть назад
Без страха и без рассуждений;
Но в этот миг безумно рад
Был бросить взгляд на мир везений!
Как я был горд! Скорее нет,
Я был неряшливо доволен,
Что выпал миг запомнить Свет,
Чей луч навечно всюду волен!
Он лился точно предо мной
И заключал в себя Живое,
Овеян чудной теплотой...
И мы в него вонзились двое!
Нас переняла широта.
И вот тогда пришло волненье:
Я вздумал то, что Смерть проста,
Но в ней, топочущей, движенье!
Я мысль эту приковал,
Да тут вдвоём перевернулись!
И верный друг мой умирал,
Когда глаза мои проснулись.
Зависть к летающим
Храните слёзы, слёзы сердца,
Неблагодарные злодеи.
Пускай забытой будет дверца,
Где совесть корчится, робея.
Печальной песней вашу «радость»
Не становить, не разуверить.
Всю жизнь разнузданная сладость
Вас продолжает важно мерить.
Вы упиваетесь сей мерой,
Вам рождены её границы.
Но иногда ещё лишь птицы
Разрывают вас с химерой.
Хотите видеть в них свободы
Певцов – утраченное вами;
Вы неба жадно жрете своды,
И подлость спеет в вас годами.
И вот, стреляете умело
Без цели и без сожаленья!
Ликует жадное все тело
И смотрит с удовлетвореньем
На пух разбросанный в пространстве,
На падение с прощеньем.
С прощеньем вашего упрямства,
С прощеньем злого заблужденья.
Досада о друге
-Мой друг, забитый в угол, сумасшедший?
Да бросьте! Он у мира мир нашедший.
Как! Вечор он стекла бил, рычал?
За стеклами вмиг прятался и ждал?
А после же прикидывался здравым,
То есть осознавал вас, лечащего, правым?
-Но мы ему вновь вмазали укол...
Чтоб утешитель-сон нечаянно пришел.
Но что-то друг проснулся... со слезами.
Он горько плакал, спрашивал: "Что с нами?.."
А днем уже мечтал по-птичьи петь!!!
И так вскричал: "На север мне лететь,
Хочу я странствовать, мне море бы обставить,
Хочу я к звездам самым челн свой править!
Я всё-таки у «нищих» «жизнь» украл...
У тех, кто никогда при нас не умирал.
Как закалилась, как прочна тревога!
Теперь ищите, и заткните злого бога!
Ах, время! Мы летим домой, чтоб петь;
Скорее мне окно! И я хочу успеть!.."
-И вы его – за Делом... не пустили.
-?
Песнь старого профессора
Ползу на кафедре с «дивана» на «кровать».
С такой работою немудрено – устать!
Созрел я, чтобы в истинах капаться;
Пусть я учу на том, чем подтираться
В наш звучный век приноровились,
Но ведь с бумагой дед и прадед мой носились!
А вот мой лутчий ученик! Ну что, принес?
Читаю... так...
Не безответственно ль ты снес?
Ты здесь меня дождись... ведь вот зараза!
Дружок, живот страдает мой от поварского сглаза...
Дождись! я мигом, с папкой отойду...
Затем к твоим проблемам путь тотчас найду.
Ну вот и я. Пойми теперь ты шутку:
Не верь всем женщинам и хворому желудку!
Твою работу я признаю – смелой.
Держи! литературы нет... ошибки... переделай!
У двух громадных серых скал...
У двух громадных серых скал
Мне демон тяжести явился!
Он, точно, молодость искал,
И так ко мне дух обратился:
"Ступай к горе, что в шапках туч
Скрывает камень беспощадный!
И, как пробьется ранний луч,
Вздымай на пик валун громадный!
И, если только повезет,
Оставь вверху многострадальный;
А мир тебя превознесет
И воздух гор вдохнет хрустальный!
Вдруг станут счастливы ряды,
И заблестит в глазах их смелость;
Познают души их, сады,
Всепоглощающую зрелость!"
И к небу демон просвистал,
Во тьме ущелий растворился...
А я, оставленный, дрожал
И на гору времен косился.
Но разорвавши цепь ночей,
За делом на гору понесся!
И в свете утренних лучей
По долинам гул разнесся!
Как за мечту я воевал!
Как плакал я... когда суровый
Валун с вершины ускользал,
Чем предрекал поход мне новый!
И весь в пыли вновь клялся я.
Едва занес! как поскользнулся...
Вновь в муках всех отчаянья
К подножью рока я вернулся!
Но груз на плечи я втащил,
Привлек в помощники свободу...
Как смех меня вдруг покорил,
И покорил мою невзгоду!
И я, веселый, шел туда,
Где духа тяжести увидел;
И там сидел тот без труда
И всё земное ненавидел.
Его скупую руку взял
И поволок тотчас к вершине,
Где под небом он узнал,
Что тонкость есть в его картине!
Да, камень есть куда поднять!
Но на заоблачных высотах
Не положено лежать,
Как в черных и пропащих гротах.
Благородная усталость
Как долго же бродили по дорогам...
Как, право, мучили нас встречные ветра!-
Что приставали мы к сколоченным порогам
