Текст книги "Возникновение(СИ)"
Автор книги: Af Pi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Отсюда вообще вытекает проблема всей критики, о которой в наш век было сказано предостаточно, а именно: критикую то, чего не знаю. Но здесь, ткнете пальцем вы мне, говорится: "Из немецких источников я знаю..." Кто не был источником, тот не в каких жизненных силах понять ни антропософию, ни плюсы и минусы данной педагогики. Критик просто напился из «немецкого источника» (возможно, что из знаменитого, баварского), и его весело, истинно по-русски, понесло...
Если даже нафантазировать, предположив, что богослов Кураев, сойдя наконец с государственного ума, вознамерится раскритиковать современное ему христианство, то, кажется, диакону предстоит тернистый путь: ему всё-таки придется стать христианином! Тем самым покончить с его пыльными источниками.
Итак, призываем теолога, если он ещё здравствует, покончить с «собой».
108
Ты истинно доволен, "познающий"? Ты уверенно, настойчиво даже бежишь вперед, и перед тобой открываются всё новые и новые, страхом леденящие, дали? Мы знаем, ты веришь: никого впереди! Только какая-то одинокая гладь, едва ли не требующая от твоей научной прозорливости – чтобы её несколько потеребили твои экспериментаторские руки. Да, ты боишься, но ты готов, ты готов безудержно познавать, сидя в построенных тут и там приспособленных бункерах.
И ты уже едва ли не забыл, с кем стартовал посреди университетского, ученого начинания. Что тебе они, эти отставшие, а некоторые и слегшие замертво, под столь когда-то тебе знакомым, давно исследованным кустом. "Трудновато, друзья, догонять? Догоняйте, дерзайте, раздобревшие лежебоки! Но я боюсь, что если и жизнь эта моя учёная преобразуется в бесконечный привал..."
Так, немного высокомерно, как и положено, ты диктуешь и диктуешь свои холодные сочинения, эти колоссальные и каменные труды. А дали между тем всё как будто меняются...
Но не чудо ли! Возможно ли с тобой ещё чудо?! "Впереди, кажется, что-то маячит, что-то, кажется... да не человеческое ли?" – И бежишь ты тотчас к своему откровению, и позабыв неожиданно о страхе, впервые вылезши из научного, обустроенного погреба! И вот ты у подножия причудившегося волшебства... и узнаешь, узнаешь! О горе! "Да не отсюда ли я начинал! Да ты ли, ты ли это, мой незабвенный оракул? О, как ты отстал, мой счастливый мудрец... на круг отстал, круговой ты, мой седовласый мудрец! Ничего не понимаю. Не верю! Не верю! Такова ли моя роскошная форма? Да это уже и не форма! Не верю! Понимаете ли?.."
И бежишь стремглав далее... но то же. Ещё бежишь – то же. "Лучше бы, наверное, мне умереть; возможно ли ещё мне умереть?! Что же осталось от всего моего познания? Что теперь осталось от моего сердца? Где мой страх? Да не рассмеяться ли мне? Да, по дьявольски рассмеяться? А вот ещё один мой некогда знакомый... друг, коллега, ты ещё идешь, ты идешь со своей этой азбукой? Мы там уже были! Б-ы-л-и! Б-ы-л-и – какое всеобъемлющее, нетленное открытие.... Здравствуй, моя Вечность!"
Собственно, это и есть та самая, обещанная давно, история учёного, непоправимо и по– своему ставшего богом. Вероятно, что такие боги смертны... но никак не их Открытия!
Ну, так будем же верить в Открытие... в вечное Открытие! Потому что теперь вы всё знаете о "богах".
109
Случилась со мной самая обыкновенная история. Идя широкой дорогой по городскому парку, пришлось мне поднять совсем ещё мальчишку, поскользнувшегося на коварной мартовской дороге. Прилегши на грязном тротуаре, он не изъявлял никого желания подниматься. Бежавшая мама, отставшая видимо со своей подругой, остерегала меня: "Да я сама, он же весь грязный, выпачкает!"
Ну так вот, кому приходилось падать уже не в младенческом возрасте (пусть даже при наличии любящих пап и мам), тот знает, что вставать на ноги ему приходилось только самому, т.е. проявлять к такому поступку свою добрую волю.
Но если некий сострадательный затянул моральную и нечеловеческую песнь, и тянет неуклюже твои упавшие взрослые плечи – это дурная и старая история, суть которой сводится к тому, что такое сострадательное большинство (далеко не аристократическое большинство) видит как раз в упавшем – безвольного, бедного ребенка, а не состоявшегося человека, пусть даже находящегося на такой плачевной ступени своего развития. Зачастую тотальные моралисты – люди, выросшие в крайне тепличных условиях, т.е. некоторые весенние и совершенно безвкусные овощи. Им было бы лучше для их истинного человеческого развития – воздать хвалу господу за такую встречу с "опустившимся" и грохнуться рядом; чего, конечно, не мог бы сделать добрый аристократ.
110
Говорят, что при ярко выраженном наличии терпения можно научить курению... самого зайца! Но, как это мы знаем, научить курению... самого человека – наипростейшая задача во всей Вселенной, и даже обучение завязке шнурков иногда дается воспитателю куда сложнее. Конечно, человек – к тому же и венец сообразительности среди его обезьяноподобных родственников, поэтому нелепые привычки, сопровождающие далее всю его жизнь, прилипают к нему в один момент, словно не очень-то и летучий предвесенний снег. Но это только действительно в том случае, когда сам человек или отказывается просто-напросто мыслить (что есть крайне редкий и больной случай), или же отказывается, имея уже едва заработавший интеллект, возиться с некоторыми наработанными мыслями. Последним образом, но как бы сознательно, поступает со своими воспитанниками государство. Оно не желает в серьёзных, смысловых случаях, и по понятным корыстным причинам, возиться с этими воспитанниками, которые тотчас вывешивают на себе самые противные и долгоиграющие долгом привычки, тем самым не просто пристращаясь навсегда ко всякого рода наркотикам, но и выбирая так называемые профессии «по душе», что конечно ужасно приемлемо для государства.
Таким образом, государство плавно опускает "воспитание" до уровня семьи и актерских школ, несмотря на всевозможные университеты и прочие военные школы. Фактически это воспитание и образование уже с давнишних времен является не чем иным, как репликой. Все замечательные образцы человеческих умов или сознательно отодвигали на безопасное расстояние это образование, или не имели его в так или иначе законченном, опасно законченном! виде.
И если я сегодня слышу на улице города рекламу заезжего цирка: "Спешите, спешите! Единственное представление! В программе: обезьяны на мотоциклах..." – то, мне кажется, чтобы "трюки" такие увидеть, совсем не нужно отправляться под купол цирка. Наш очеловеченный цирк куда более экстремален: он даже не по-детски вооружен.
111
Именно это невероятное обособление от самой природы, совершённое при помощи всякого рода мотающихся туда-сюда машин (т.е. противопоставление человеческой мысли – природе), несомненно приведет этого самого же человека (неизвестно, конечно, как скоро) к всецело захватывающим заключениям, которые навеки ниспровергнут всякого рода человеческие «заключения».
Сегодня дело обстоит весьма дурным образом: человек как будто вгрызается в планету – с патриотическим визгом бурит её, коптит, заезжает, выезжает, и сам при этом машиностроительном восторге становится тяжел, дьявольски тяжел! Он словно впитывает в себя эти тонны добываемых собственноручно металлов, горюче-смазочных материалов и других школьных и университетских материалов...
Но, как это не удивительно, нет, я не сумасшедший, друзья, но помню, помню! то время, когда человек был невероятно легок и носил на своих руках эту землю! – Так я смотрю в человеческое будущее! Такого ли будущего грезите, строители "счастливых" пастбищ? Вы – очень тяжкие мечтатели, мои многоуважаемые государственные служащие. Вы и останетесь дурными мечтателями, несмотря на ваши всевозможные будничные потуги на так называемых "местах".
112
Если попробовать оставить "свои" убеждения и сказать парой символов: с некоторого стародавнего времени «последователи» просто невозможны к рождению. И уже сегодня ясно: речь заходит только о твоём собственном развитии, о возможностях и необходимости такового развития, в тех случаях, когда ты куда-либо высоко засобирался.
Никто кроме тебя самого не в состоянии – ни хотя бы приблизиться к Высшему, ни даже разузнать, в чем на самом деле был этот высший "вопрос", преобразившийся посредством «big bang» в наш загадочный и интригующий тут и там(!) мир.
Отсюда, кажется, чтобы породить такое, что даже избранные – пока в силах помыслить только об элементарной примерки такого шедевра на свой выдающийся разум, – нужно не таскаться жизнь по "следам" и "первоисточникам", но стать (вот именно встать и стать) сверхчеловеческим "динамитом"!
И могли бы вы и сами дополнить: такой невероятный и всеобъемлющий "динамит" в момент взрыва должен иметь у себя в «руках» (или за «спиной», как угодно) как раз не «последователей»! но мириады преследователей!, которые только и в состоянии привести этот высший «динамит» в действие!
Но чего же они от Него хотели, эти преследователи? Движения! – Вечного движения, высшего, низшего, объяснимого, необъяснимого, страшного, бесстрашного, прекрасного, ясного, опасного, всяческого движения! – Ты только встань, встань и размысли, преследователь. И тогда тебе уже никогда не стать «последователем».
113 Восхищение вместо «зебры»
Если я не ошибаюсь, то где-то распространено такое полезное мнение: зависть (пусть даже исключительно побелевшая) является положительной движущей силой для некой становящейся личности. Нет, это мнение, конечно, может породить неисчислимое количество положительных сторон, которые найдут своих патриотично настроенных, поддерживающих сторонников.
Но, кажется, людям, завладевшим хоть двумя, но своими, мыслями, зависть должна показаться чем-то реликтовым, чем-то таким, что пугалось ещё динозавров!
Зависти – место исключительно в музее. Очень важный художник двадцатого столетия сказал однажды такую знаменитость: "Дайте мне музей, и я его заполню". Все недавние культурные белые завистники задыхающейся сегодня от старости цивилизации поистине сообща возвели музей циклопических масштабов под открытым небом и столь заполнили его, что можно было бы и позавидовать... но мы, пожалуй, лишь восхитимся.
114 К честному президенту. В связи с «будущим», шагающим по планете
Господин Путин подписал закон, запрещающий оборот кое-чего... и помимо того – пропаганду "спайсов". "Спайс" в глазах подавляющей, святой общественности выглядит как нечто, приводящее человека к аварийному состоянию, т.е. к некоторому совсем не обязательному последующему страданию и к тому же к непригодности и несформированности, что непременно приведет балующегося "приправами" – к непатриотическому, позорному полусуществованию.
Я не выступаю сторонником запрещаемого вещества. Но господин президент, конечно должен в конце концов осознать (и затем обязательно посоветоваться и с вышестоящими начальниками по поводу своевременности свершения-осознания), что и он сам (с великим множеством иных его зарубежных товарищей по галстукам) является просто-напросто подобной одурманивающей "специей", как столь отчего-то гонимый "спайс".
Честность, конечно, может завести куда угодно, но, если я только не ошибаюсь, она сегодня в достаточном почете, а почет этот единственный отнюдь не девальвируется, а даже напротив. Тогда, будем надеяться, господин Путин станет практически честным президентом, потому подпишет закон о запрете пропаганды радикального вещества «президент и его всякого рода предшественники», которое действует в наш век Знания не менее наркотизирующим и разлагающим образом, чем «спайс».
И переходя на "злобу дня". Такой мужественный, сверхгосударственный шаг русского Президента заставит крепко задуматься ваших заокеанских и европейских товарищей, прославляющих не менее аварийные и «объединяющие» ценности. Какое нам к черту дело до урн демократий и всякого рода раскрашенных бумажек, не так ли?– Здесь с нами будут согласны все сколь-нибудь достойные умы. Если же вы доходчиво объясните собственное свершение-разгерметизацию вашим партнерам и всей цивилизованной мировой общественности – это станет гранд-ответом на нашу позорную как бы изоляцию.
Запретом пропаганды государственного "вещества" вы в действительность освободите русский народ! Вы станете провозвестником и войдете на невесомые страницы Космической истории, а не в груду историй государственной подворотни. Русский же народ обернётся первой, пусть уже и летней, ласточкой!
О каких польских яблоках после такого может вообще идти речь?.. Вам самим по силам стать "яблоком"... и ничуть не хуже райского «яблока»! И не слушайте господина Гундяева, если тот, запыхавшийся, вас навестит и, не поздоровавшись даже, попробует тотчас напомнить о том, к чему привело непослушание Библейской героини. Он гордо выступит за стадо, которое не смогло бы даже отщипнуть от вашего возможного освободительного «яблока»... не то чтобы кусать; они повышибают и последние вихляющиеся зубы! О, эти тысячелетние, заросшие «стоматологи»...
Но если мы с вами Мужчины, то встретим смело и всякого рода трудности женских непослушаний. Ведь поистине нашим детям ещё высаживать... райские сады! Не слушайте господина Гундяева! Он заплетает не с того конца. А вы можете встать осанисто и по-человечески там, где по-настоящему нужно!
115 Седьмое небо или действительно греховное освобождение
" Если бы Я не пришёл и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своём " .
Иоанн .
Если придется размышлять наивному сознанию о седьмом и никаком небе, мы получим к сведению нечто следующее, и весьма консервативно и коротко: «Всякий в своё время творит нечто, достойное ада».
Но, сведя как следует эту мысль с наивного рельсового полотна, мы скажем, что лишь немногие Личности, если они вообще ещё такие и были, приобрели и удержали эту адскую "марку", т.е. Сознательно снесли свои безнравственные деяния, войдя с ними в гроб. Так называемые «грехи» совершаются далеко не на «адском» уровне сознания. Потому я набреду сейчас на занятные умозаключения, с которыми волей-неволей уже сталкивались мои пустынные предшественники: все эти огромные «греховные» человеческие толпы душ... во всяком случае определенно безбилетные, что касается «адского» представления. Ибо если это не так, отцы святые, Бог дьявольски некорректен.
Можно, конечно, возразить, что "грех" знаменитой четы был произведен на божественном уровне, а мы, как ни крути, вошли в наследство и так далее и так далее, далее... книга, как говорится, велика и обильна, да... ну да ладно. Но если стоять смело на позиции мной вышеприведенной – о Сознательности греха, – то выйдет так, что в «ад» можно попасть только из «рая», где, как известно, произрастают лакомые «деревья» и водятся сказочно умные «змеи».
"Райский сад" – это стремление души, только выходящей из сумрака; той души, которая начинает осознавать, что даже «ада» она не была ещё достойна!
116
Рисовал как-то по картине Пармиджанино "Видение св. Иеронима". Иероним, к чьему-то сожалению, обстоятельно не вместился, – так меня потрясло само "Видение"!
Говорят, хороший рисовальщик подобен самому Богу! Какое безобразие! Начинающие художники, вы многое желаете уметь? Вот вы уже и мастера? Божественные мастера? Замечательно! Ваш святой Иероним... на месте.
А: Кажется, он сошел с ума...
Б: Да нет же, нет! Истинно говорю, только – с Иеронима!
117
Товарищеская корпорация рекламирует: "Успейте занять лучшие места! Разве вы уже видели успех? С высоты достойного места? О, нет, спешите!"
И если сегодня существует действительная погоня во имя обозначенного отменного билета-места, то, боюсь, придет время неслыханного разочарования самим этим состязанием "Жизнь"; собственно, куда и продаются, увы, эти «увлекательные» билеты. С нашего же места, места познающего, кажется, что правила этой захватывающей игры превратно поняты, если вообще они хоть как-то понимались, завершившимся полустолетием особенно.
Ну, так вот они – пафосно рассевшиеся на миллиардном стадионе и на самых что ни на есть достойнейших, оплаченных стульях... С распрекрасными жемчужными улыбками они рассматривают врученные им помпезно красочные буклеты-фантики...Уже, кажется, вот-вот! Напряжение не то ли восстало и дребезжит на спертом, китайском воздухе, но счастливцы дышат глубоко и как бы аритмично и всё непрестанно бросают самодовольные взоры на переполненную арену, и даже некоторое восхитительное наслаждение подступает к их растрогавшемуся, доброму и иногда милосердному сердцу...
И совершенно не замечают они времени! Некие опомнившиеся в первых рядах пытаются даже визгливо восклицать с выпученными в опьяненных товарищей глазами: "Время! Посмотрите же на время! Мы, кажется, уже просидели всё представление, всё это рекламируемое жизненное свершение! Да не обмануты ли мы в количестве миллиардном!.."
Выходят тут на "алтарь" арены какие-то мускулистые и лысоватые сотрудники, отчего-то в серых комбинезонах, держа в своих вежливых руках предметы, смахивающие на лопаты. Весело и легко просят они: "Сроки уж, господа, нужда убрать отселево ваши счастливейшие зады..." И зады убирают, зарывают и сооружают над ними памятные изваяния, на которых, особо изощряясь, лгут родственники оставивших нас: «Помним, скорбим... он любил и был любим...»
Проживая на «лучших» местах жизнь, но не увидеть жизни, – это сегодня сколько угодно.
Но, наконец, я искренне порадуюсь за свою необъятную страну. На моей родине наполняемость этих самых "арен" обнадеживающе мала, несмотря на невероятные потуги счастливчиков. Да и увлекающихся этим «спортивно-жизненным» представлением – мало и очень мало.
Да, говорите вы мне, счастье они своё находят в "бутылке", а не "в спортивных школах"... Но какое им дело до вашего пластмассового счастья? Вы скажите: дно, оправдываешь дно! Да, дно. Но здесь либо окончательно погибают, либо никогда уже сюда не возвращаются, да и ещё проходя мимо всяких этих "спортивных арен".
Да и мало ли, скажу я вам, «проплывших» свою дистанцию на зависть и как следует героически, мало ли их всё-таки познакомившихся с этим нашим отвратительным дном? И кого же они там находили? Либо «сослуживцев», либо, презираемых ими же самими когда-то, окончательных уже придонников.
Скрытой показалась жизненная игра, потому как отсутствовали правила этой игры. И вопрос о правилах – это вопрос не о знании или же не-знании этих самых правил! Их и не нужно «знать»! Правила эти нужно вновь и вновь сочинять... но такова эта личная жизненная фантазия.
...
119 Становление патриотического недоразумения.
Я мог и ослышаться, т.к. в нашем цехе шумно. Но множество русских бородалопатой деятелей, занятых звенящей и какой-то изощренной постсоветской пропагандой, не оставляют ещё попыток донести до покамест не уверовавшей «паствы» нечто следующее: «Быть русским, значит говорить на русском языке».
И после таких весьма сомнительных высказываний эти самые философы слезно и горько вешаются на шеи всех коренных народов необъятной империи, чтобы убедительно потревожиться о сохранении культурных традиций этих многочисленных народов, в том числе – о русских народных традициях.
Но давайте послушаем уважаемого, пусть и "старомодного", филолога: «Определение языка как деятельности духа правильно и адекватно уже и потому, что бытие духа вообще может мыслиться только в деятельности. Расчленение строения языков, необходимое для их изучения, может привести к выводу, что они представляют собой некий способ достижения определенными средствами определенной цели; в соответствии с этим выводом язык превращается в создателя народа. Возможность недоразумений подобного порядка оговорена уже выше, и поэтому нет надобности их снова разъяснять».
Гумбольдт
Увы, но уже и не кажется, что на нашей с вами родине – одно недоразумение упорно и как бы моментально сменяет другое. «Будь недоразумением!», – это давно слышится со всех так называемых государственных огородных грядок. В течение долгих столетий ведь создаётся это русское, уникальное недоразумение, к которому многоликие создатели не могут прилепить, вот горе! лица. Ну, не глупости ли? – Голосуют уже, друзья, за это самое лицо! – побеждает... недоразумение. Ищут даже одержимо по ночам некую полупризрачную красавицу – русскую идею... находят... даже не недоразумение, ничего не находят! И если завтра рейтинги очередного истинно русского деятеля взорвут небеса, а вся Вселенная заговорит на русском языке, выйдет... недоразумение; потому как всё это лишь имитация духовной деятельности. Подходи к делу с таким вот извращенным до корней подходом – и в опасности не только русская культура и традиция, но и всякая культура! Если вообще она ещё безвозвратно не превратилась в телеканал.
120 О бесконечной обороне.
Не станем вдаваться в труднодоступные и непременно спорные перипетии возникновения и становления известных народных праздников. Но в некоторых ещё дышащих ожесточенных империях (а, в конце концов, Империи) все эти праздники (и даже божественные праздники!) должны обладать, по мнению авангардных государственных деятелей, системами ПВО!
Кажется, что сегодняшний цивилизованный мир обороняет уже всё подряд, и это вне зависимости от того, как именуется человеческими устами эта "оборона". Если даже все нынешние герои, всякого рода модники и фанаты здешнего мира соберутся вместе, чтобы атаковать безрассудно своими высокими лбами бездуховные, по их мнению, стены, выстроенные всякими там "фашистами",– это всё назовётся ораторскими спецами "обороной", и обязательно "во имя светлого будущего наших детей!"
Но я рискну напомнить всему "обороняющемуся" сообществу совсем маленькую, скромную, но известную ведь! истину: любая оборона требует не только героев и их замечательной духовной силы, но и требует Удачи... которая, как известно, don't know (нет, не о какой-либо сделке, нет), что это такое – бесконечность.
121 О древнем исполине.
Судя по тому, что приходится видеть и слышать по так называемым общедоступным каналам, можно весело сказать, что умных людей, решившихся провалить наконец «экзамен», становится микроскопически мало, или же... глаз художественный нас «подвел», нафантазировав, и их вообще нет, этих решившихся.
Несомненно, что ноги нерешительности такой растут от страха; причем нерешительности во всех отраслях жизнедеятельности рассудочного, цивильного человека: будь то всяческие искусства, будь то массовые образования, или вообще некая "спортивная" деятельность. Кругом здесь властвует страх! Поэтому никак не приходят к собственному порыву, чувству, но живут... по "примерам". Осваивают, казалось бы, непостижимые техники, показывают невообразимую выучку, идеальнейшие формы (посмотрите только, как в плане техники развилось изобразительное искусство!). Каждый третий – художник, каждый четвёртый, кажется, музыкант, каждый пятый... уже завтра будет произведен, наверное, в мыслители под событийный треск замысловатых хлопушек...
Казалось бы, вот они события! Простор для восхищения-то какой!.. Но ещё раз: кругом витает лишь страх, чем единственным и можно, если можно, восхититься.
Кажется, что этот талантливый, древний исполин сегодня шедеврально срисует всё что угодно! Но и при этом культурном сеансе он в состоянии рухнуть на своего бедного натурщика в любой момент, задавив, к несчастью, последнее божественное, что теплится ещё в нём.
122 О человеческих заводях
Что меня характеризует особенно, так это голод, здоровый, непатриотичный голод. Вся моя «физкультура», признаюсь, направлена на разжигание этого самого благотворного голода. Я, бывает, прямо не в состоянии проплыть мимо «соблазна-червячка», заброшенного как следует(!) каким-нибудь хитроумным божественным рыболовом. Я совсем не подобен всяким карпам, отожравшимся на совхозном комбикорме и воспитуемыми в тихих, «трудолюбивых» заводях. Эти набожные совсем не знают такого здорового, журчащего, опрятного и сознательного голода, они рождены для сетей, для механических, чудовищных сетей, эти сонливые недотёпы. Мы можем признаться, что эти ловушки – и наша опаснейшая опасность! Не какой-нибудь Бог, а эти бездушные, тупые ловушки! Не знаю иных историй, но моя вот она: будучи холодным, голодным и пойманным на Высший «крючок», я был во всяких случаях отпущен... к свободе.
123 «Механика – это рай»*
Иногда хочется прямо ослышится и овидится, и это тот самый случай: "пенсия" во всех сколь-нибудь значимых сферах деятельности подменяет собой всё настойчивей и настойчивей Дух. Жить ради обеспеченной, пусть даже нищенски, старости, – но какой же это бестолковый позор! Потеряно уже даже не вдохновение, потерян и хоть малейший совестливый толк.
Поймите меня сейчас символически. Никогда ещё, наверное, смерть столь по-дьявольски не веселилась и не куражилась на наших человеческих улицах планеты. Все эти улюлюкающие махины во главе с этим явно опростоволосившимся механиком-пенсионером пыхтят роторные оды во имя... смерти!
"Механика – это рай"*... Можно только добавить: сомнительный и требующий осмысления рай. Но неужели мы соблазнили бы, подобно известным французским умникам, назад, в пещеры природы? Нет, конечно! Мы скорее здоровые... очень здоровые и зрячие "любители", которым по силам ещё, пожалуй, подурачиться на этой "изобретательной" ступени человечества.
124
Блажен этот мудрец, вспыливший однажды, что не будет смотреть в телескоп, потому как эта штуковина опровергает Аристотеля.*
Мне же, отчаянному скитальцу, приходится ждать месяцы, а то и годы, чтобы полюбоваться одной восхитительной звездой! Пусть она ещё, может быть, даже и не догадывается о существовании такого увлечённого и влюблённого в открытый космос... вместе с его Аристотелем.
126
Гордость едва оперившегося интеллекта может, конечно, сколько угодно огорчать. Но сведущий наставник не в состоянии не понимать, к чему ведет интеллект, едва вычистивший крылышки, эта гордость. Несомненно то, что не всякий проходит путь от этой причёсанной и опрятной гордости до самого прозревшего этот мир сверхчеловеческой Сознательностью, – но что делать, эта гордость должна иметь своё место... и она его имеет.
Ещё один факт, который можно сюда отнести: такая гордость на вкус весьма и весьма сладка, потому, конечно, является восхитительной приманкой для всякого рода "воспитывающих", нравственных мух. Иной раз кажется, что некоторые известные философы только были и заняты тем, что отгоняли этих самых "моральных" мух от такой ценной, как им наверное думалось, гордости. Да, пусть она чересчур сладка и даже вредит здоровью, но ведь ужасно важна(!), пусть даже приравнена к дворцовому капризу! Да потому и имеет своих «придворных» мухобойщиков, так как дано ей ещё перерасти эти свои «царские» палаты.
127
Если отношение Бога к сотворению мира подвергается с давнего «научного» времени вновь и вновь проверкам и всякого рода перекрестным допросам, иногда даже весьма юмористическим допросам, то к отношению дьявола к этому самому сотворению можно с такими едкими экзерсисами не подходить вовсе, и по праву мало кто подходит, – его в те волшебные времена уже не существовало.
И вот ещё почему: сегодня я шел своей дорогой с моим остриженным по-летнему пуделем, и некий юный муж спросил меня весьма отчего-то развязно: "Что это за порода?.." Я был уже готов чуть ли не расцеловать эту городскую невинность!
128
А: Я тебе утверждаю, друг мой, родственник ты мой, кража, случившаяся не так давно в твоем загородном доме, тебя ничему не научила. Ты бесконечно и по-ребячески продолжаешь разбрасывать вещи вокруг своего дома, и это, кажется, в скором апокалиптическом времени сведет меня с ума!
Б: Ты права, права! Но забываешь, по-моему, что разговариваешь не с вором...
А: Что это... это опять! опять безрассудная твоя философия?
Б: Да. Совершенно безрассудная. Послушай меня внимательно, если бы так называемая кража чему-то меня научила, то я сам бы сделался таким же вором...
Б: Как! Тот, кто лишь по праву оберегает своё ценное имущество, нажитое честным трудом – это... это вор? Ты, милый мой, снова бредишь?
А: Значит... ты даже ещё не Трудилась...
Б: Видимо, совсем больной идиот... такая ересь!
А: Но "ересь" – это всего лишь отличное мнение.
129
А: Ты совершенно бесценный ребенок! Таких детей, наверное, больше нет. Поверь, это так он сказал. И ты знаешь, как же и мне с ним не согласиться?
Ребенок: Но что это значит ваше «больше нет»? Если я правильно расслышал, их, этих бесценных детей, как минимум трое!
130
Во что одевается философия, в то самое же одевается и женщина. Как известно, женщина в течение последних лет уверенно и бесцеремонно (а вовсе не божественно) заголилась на радость всяким образованным обезьянам; потому и кажется, что философия не просто разделась, а испарилась вовсе, и размышлять сегодня, значит быть тунеядцем, баловнем, идиотом, сумасшедшим... короче, находиться явно вне покупательской нормы дня. Есть другой сорт бородатых мошенников, отцы которых в своё время пошли несколько противоположным путем – и женщину «одели»... в греховные латы «одели», оставив себе на радость овальное, если повезло женщине с этим, личико.
По-моему, некоторые "язычники" прослыли замечательными философами, а их женщины, как известно, умели восхитительно одеваться.
Что касается нашего заголившегося сегодня, несомненно "пришествие" Бога, и по этой немаловажной "раздетой" причине тоже, который принесет с собой не только поразительную и утонченную философию, но и даст в награду прекрасному, раздевшемуся донага, полу "кожаные" одежды.
131
Озлобленность – это действительно чисто научная история. Проведём же с вами, адепты образованные, опыт... Возьмём, к примеру, вас и ваш тупой, ничего не стоящий, жалкий даже, во всех отношениях «эгоизм», затем поднажмём на него какой-нибудь властолюбивой рукой ... и взгляните, просвещенные господа, вытекает... что тут у нас вытекает? Озлобленность!
Озлобленный человек охраняет и вылизывает свою территорию, словно цепной и натасканный пес. Сегодня в нашей планетарной округе множество озлобленных, потому и существует неисчислимые так называемые территории, куда "посторонним" путь как бы категорически заказан. И пока лишь одна торговля и выгода будет силиться вывести «патриотов» своих священных территорий из захламленного тупика, дело никак не настроиться на истинно доброжелательный лад... ибо на каждой территории сегодня в ходу свои цены на доброжелательность.
132 Один вечер размышлений... Ну, и как же приходят к стоЯщей поэзии?
«Фантазия, – пишет Гёте, – много ближе к природе, чем чувственность: последняя имеется в природе, первая парит над ней. Фантазия выросла из природы, чувственность в ее власти». Попытаемся истолковать эти слова в одном из возможных смыслов на примере поэзии . Нет сомнения, что поэтический образ, как бы он ни был чувственно нагляден, не сводится к чувственному и, более того, иногда даже настолько перерастает его, что лишь благодаря изобразительным средствам , позаимствованным из чувственного, мы в состоянии воспринимать его. Поэт может писать о чем угодно, но при этом он ничего не копирует, и не потому, что не хочет этого, а потому, что не может ; если обычному сознанию вещи представляются как нечто стабильное и установленное по словарно-прагматическому значению (дерево есть дерево, трость есть трость и т. п.), то поэтическое сознание таких вещей не знает: они попросту для него не существуют. Обычное сознание или восприятие застает вещи уже готовыми, усваивает их употребительный смысл и пользуется ими; восприятие поэта начинает с нуля ; поэт, можно сказать, расщеплен надвое, на поэтическую и не-поэтическую части; как не-поэт, он воспринимает то, что уже есть: как поэт, он стоит перед тем, чего еще нет. Ни одна вещь – так, по-видимому, сформулировал бы он свою первую максиму, если бы попытался осознать происходящее, – ни одна вещь не есть то, что она есть, но всякая вещь есть то, чем она может быть . То есть, дерево, трость, будучи деревом и тростью для не-поэтической (обычной) части его существа, перестают быть таковыми в самом начале его поэтического восприятия. Что есть дерево? что есть трость? – Поэт ответит коротко и нехотя: возможности".
