Текст книги "Эр-три (СИ)"

Автор книги: Адель Гельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– А преобразователь питает генератор климатического купола, а куполов у вас много, потому, что очень холодно, и генераторов много тоже, это я в курсе. – Понятливо подхватил инженер. – И электричества тоже много, оно геотермальное, и, кажется, даже бесплатное для населения?

– Только в городах. Но да, преимущественно бесплатное. Еще, кроме протирки осей, сам преобразователь запускается при помощи маленького спиртового движка, и делать это, то есть, перезапускать преобразователь, надо ежедневно, сразу после профилактики оптической оси. Поэтому… В общем, спирта потребляем много, а количество алкоголиков на сотню жителей относительно невелико. Меньше, чем в той же Скандинавии, в ее несоветской части, конечно.

Потом еще поговорили о разном: о погоде и видах на нее, о том, как тут кормят и питаются, об особенностях менталитета советских ученых (Хьюстон решил, что мне непременно надо знать, как ухаживать за советскими девушками). От темы ухаживаний американец перешел к совсем откровенным скабрезностям, и ушки слышащей наш пустопорожний треп девушки Анны краснели совсем уже как северные маки, но тут, к счастью, наш маршрут закончился.

– Вот наша гостиница, – сообщила алеющая девушка Анна. – Приехали, товарищи.

Глава 8. Мигранты и торговля

С самого утра понедельника, логично наступившего следом за воскресеньем, мы сидели в помещении, отведенном нам экспедицией и чего-то ждали.

Помещение было, вопреки ожиданию, не серым бетонным подвалом с привинченными к полу стульями, а вполне удобной комнатой отдыха: с небольшими диванчиками, холодильным шкафом и огромным, блестящим никелем и хромом, samovar – традиционным русским аппаратом, предназначенным для заваривания чайного листа и поддержания напитка теплым. В комнате было уютно, вкусно пахло какими-то местными специями и звучала негромкая музыка.

Ждали чего-то и страдали от безделья. Вернее, как: дел было невпроворот, начать и закончить, но нашлась масса нерешенных вовремя вопросов, и из-за них мы не могли приступить к своей основной работе. Так часто бывает с государственными организациями что у нас, в старушке Европе, что, как оказалось, в наглухо зарегулированном («все, что не может быть предусмотрено, обязательно предусмотрено дважды») советском государстве.

Мы – это лично я, девушка Анна Стогова, примкнувший к нам американский инженер, мистер товарищ Хьюстон и несколько сотрудников рангом пониже: британского они не знали, а имена их я сходу запомнить не смог, и поэтому сразу не назову. Очевидно было только, что все они – полностью советские, разных подрас (в СССР это называется словом natsionalnost’, это нечто среднее между нацией и народностью), и заняты в нашем общем проекте на неясных пока должностях.

Сотрудники старались со мной общаться, девушка Анна Стогова выступала в привычной роли переводчика: хоть у кого-то из нашей компании прямо сейчас было профессиональное дело, и она его делала.

– Tovarisch Gamletsson? – первым на контакт пошел немолодой гном (еще один, если считать за первого проекцию сотрудника аэровокзала), одетый, как и все присутствующие советские, в серый деловой костюм с рубашкой и галстуком.

Девушка Анна Стогова подхватилась и принялась переводить, поэтому слушать длинные и непонятные слова я сразу же перестал, обратившись вниманием к переводчице.

– Хотите чаю? – щедро предложил гном. – У нас хороший, со слоном, из Социалистической Республики Бхарат!

– Чай со слоном? – удивился я. – Не уверен, что это вкусно, да и мне, возможно, нельзя мясо слона, я не выяснял. У нас не продается.

Гном ничего не сказал. Промолчали и его коллеги, и заметно было, что они буквально давятся тщательно, но неумело скрываемым весельем. Широко улыбался американский советский инженер, и даже девушка Анна Стогова покраснела сильнее обычного. Должно быть, я, исключительно по незнанию, неверно воспринял какую-то местную шутку.

Все веселились, я решил поддержать компанию: улыбнулся. Веселье быстро сошло на нет, сменившись опасливым вниманием: да, я знаю, что на неподготовленного человека моя пасть, полная совершенно по-собачьи острых зубов, вызывает чувства в диапазоне от легкого опасения до хтонического ужаса, но вольно же им было надо мной насмехаться! Я, между прочим, целый профессор, человек, крайне уважаемый и важный, и не потерплю…

Додумать про нетерпение не успел: переводчица вмешалась почти вовремя.

– Товарищ Амлетссон! – решительно уточнила Анна Стогова. – Произошло недопонимание! В составе чая, конечно, нет никакой слонятины, это просто картинка на упаковке. Логотип!

Так и развлекались: выпили чаю, потом выпили его еще раз, потом курящие пошли, по странному выражению, «подышать», дело близилось к обеду.

– Уточните еще раз: кого мы ждем и почему не можем начать без этого господина? – я уже начал подозревать, что пал жертвой очередной местной шутки или даже специального розыгрыша, причем участие в нем принимали все присутствующие, кроме, конечно, разыгрываемого меня.

– Извините, профессор, но я еще раз попрошу Вас не употреблять слово «господин» применительно к гражданам Союза. Если Вам так претит слово tovarisch, ограничьтесь, пожалуйста, фамилией: у нас это вполне допустимо. – Девушка Анна напомнила мне о достигнутой буквально накануне договоренности. Пришла моя очередь краснеть, и я покраснел, только под моей замечательной короткой шерстью это было совершенно незаметно.

– К тому же, – продолжила переводчица, – это не он, а она, и, кстати, она уже пришла.

Дверь резко открылась, распахнутая рукой решительной и сильной, и на пороге предстала та самая, полдня ожидаемая, она.

– Здравствуйте, товарищи. – это приветствие, типичное для Советской России, я понимал уже без переводчика. – Proshu proschenia, zaderjali v glavke.

Конечно, ничего бы не получилось – а я и не мечтал даже, просто представил себе на минуту, как оно могло бы быть. Причин тому, что не получилось бы, было сразу две.

Во-первых, дома, на Зеленом Острове, меня ждала Рыжая-и-Смешливая, ждала изо всех сил, почти из этих сил выбиваясь. Во всяком случае, цифровые демоны с новым письмом посещали мой элофон не реже двух раз в сутки, рано утром и поздно вечером, и содержание этих писем было далеким от простого приветствия или пожелания спокойной ночи. Девушка старалась, чтобы я о ней не забыл, я и не забывал.

Во-вторых, мы, киноиды, в первую очередь антропо-, и уже потом все остальное, но предубеждение против межподрасового скрещивания в нашем отношении куда сильнее, чем, например, в случае с брачными играми эльфов и дворфов: мы слишком похожи на собак.

Полностью уверен: схожие чувства ненадолго возникли буквально у всех, даже у привычно, но неожиданно покрасневшей Анны Стоговой: вновь прибывшая и представленная собранию женщина была нечеловечески хороша собой.

Было ей, навскидку, около тридцати человеческих лет: самый расцвет зрелой красоты, если говорить о суках, то есть, конечно, женщинах, хомо сапиенс сапиенс. Довольно высокого росту, как бы усиленного высоким каблуком, она посмотрела на меня немного сверху, хотя я уже и не сидел, взглядом слегка раскосых своих глаз, обрамленных пушистыми ресницами. Глаза эти и эти ресницы завладели моим вниманием неотвязно, и ничего большего я разглядывать не стал, а если бы и стал, то вряд ли бы сразу запомнил.

– Наталья Бабаева, товарищ профессор! – женщина шагнула вперед и протянула мне руку, каковую я, с огромным интересом и удовольствием, пожал. – Я – главный администратор Проекта, – продолжила она на приличном британском, – рада приветствовать Вас в нашем дружном коллективе!

Шерсть на загривке немедленно встала дыбом. Носом своим я отчетливо ощутил, почти визуализировал, поток мощнейшего интереса, возникшего у американского инженера к главному администратору, и интерес этот был категорически далек от рабочего. Резкое изменение гормонального фона заметила и администратор Наталья.

– Товарищ Хьюстон, держите себя в руках, пожалуйста. – вновь прибывшая как-то по-особенному изогнула бровь. Наваждение спало.

– Чертова русалка, – прошептал инженер еле слышно, но мои мохнатые уши звук, конечно, уловили. Что же, русалка. Это многое объясняет.

Русалок нигде не любят – кроме Советского Союза. Причиной тому – их удивительная природная способность моментально находить общий язык с коллективами любого размера и сути, частично подчиняя, частично очаровывая людей. Везде, кроме социалистических стран, эта способность совершенно неуместна: хомо атлантикус, человек западный, не потерпит такого откровенного издевательства над своей свободой и ограничения вытекающих из нее прав, в СССР же такое поведение прекрасно ложится на общую канву всеобщего согласия и подчинения. Проще говоря, в России русалки заслуженно считаются совершенно идеальными начальниками среднего звена, и я об этом где-то даже читал.

«Однако, интересная у них тут кадровая политика,» – подумалось мне. «Надо будет обновить конструкт Свободы Воли».

В экспедиции, вернее, в здании, на котором красовалась старинная бронзовая табличка с соответствующей надписью, мы задержались совсем ненадолго. Решение некоторых бумажных вопросов заняло совсем немного времени: вынужденным бездельем мы маялись кратно дольше.

– Из гостиницы, – сообщила товарищ Бабаева, когда мы остались вчетвером, наша вчерашняя компания плюс она сама, и стояли, в ожидании транспорта, на крыльце, – мы выпишемся позже, ближе к концу дня. Нет никакого смысла прямо сейчас забирать вещи и ходить с ними по городу, а нам предстоит попасть еще в несколько мест. Точнее, нам – это вам, товарищи, я вас сейчас оставлю.

Администратор проекта прошептала под нос что-то на русском, но сильно искаженное слово «бюрократ» я чутко уловил. Видимо, ей предстояло продолжить некую битву, начатую сегодня утром, битву, из-за которой, как выяснилось раньше, мы и ждали ее, почти без толку, целых полдня.

Давешний мобиль подкатился к крыльцу совершенно сам: шофера за рулем не было, да и как ей там было оказаться, если она в это же время стояла с нами на крыльце? В очередной раз подивившись уровню развития советской техники, я, тем не менее, удивления не показал: с моей мордой только улыбаться плохо, выражение отрешенного безучастия на ней появляется как бы само собой, и держится превосходно и без особых усилий.

Сначала отправились в государственную контору, проставить печати на каких-то документах, связанных с моим пребыванием и работой в Союзе. Нет, это было не кей-джи-би, хотя почти все, встреченные в здании, носили одинаковую серую форму. Оказалось, что регистрацией иностранных граждан занимается специальный департамент полиции, что-то, связанное с миграцией.

– Но я не мигрант! – возмутился было я, сидя через стол от пожилой грузной орчанки в мундире, услышав перевод названия департамента. – Я отработаю положенный по контракту срок и уеду домой!

Государственная орчанка посмотрела на меня внимательно и с некоторой, как мне показалось, долей подозрительности во взгляде.

– Все вы так говорите! – на плохом, но понятном, бритише, неожиданно сообщила служащая. – Сначала собираетесь уехать, потом продлеваете рабочую визу, а через двенадцать лет вожатая уже вяжет Вашему сыну на шею красный галстук!

По словам орчанки, оставшейся пока безымянной (прочитать табличку с фамилией, написанной уже привычной смесью латинских и греческих литер, я не смог), выходило, что буквально каждый первый обладатель рабочей визы в Союз довольно быстро решается не возвращаться в мир капитализмуса (она так и сказала – kapitalismus), а подает заявление на вступление в гражданство.

«Иногда даже не на вступление, а на политическое убежище,» – невольно вспомнил я знакомую вкратце историю падкого на женщин американского инженера, и решил внутри себя согласиться с тем, что слово «миграция» в названии государственного учреждения появилось не просто так.

Сами чаемые печати мне проставили очень быстро, да и не было там никаких печатей. Довольная произведенным пропагандистским эффектом, орчанка навела свой служебный жезл (один-в-один такой же, как у Анны Стоговой, отчего паранойя моя, уже привычно, взвыла) на висящий на моей мощной шее бресспорт, что-то пробормотала себе под нос, и сообщила, что я, Лодур (неловкая пауза на месте otchestvo) Амлетссон, должным образом зарегистрирован территориальными органами и могу приступать к оговоренной контрактом работе.

Следом направились в магазин.

Те же самые потомки эмигрантов из Союза, слова которых, как я уже понял, можно смело делить на семь и после не принимать во внимание, рассказали мне о страшном советском явлении, называемом словом, похожем на имя вымершего шумерского бога или демона: llabbaz. Ллаббаз этот представлял, по их словам, единственный существующий в СССР вариант магазина, где только и можно было что-то приобрести. Было это непременно ветхое здание, часто даже деревянное, с непременными щелями в стенах и дощатой крыше. Товары валялись на полу его без видимой системы, да и качества были настолько ужасного, что даже стоили, все без исключения, одних и тех же денег. От резиновой обуви kalosh и метрической, примерно, пинты алкогольного дистиллята, до двухфунтового куска вонючего дегтярного мыла цена была неизменной, и составляла tri rublya shestdesyatdve kopeiki.

Как и ожидалось, никакого ллаббаза я не нашел. Универсальный магазин предстал передо мной огромен, двухэтажен и светел. Очень большие отделы, названные по типам товаров, да непривычное отсутствие ценников – вот и все, что принципиально отличало магазин в советском Архангельске от Эрноттс, Дьюнс или Дэбенемс в Дублине, Корке или Лимерике. Немного смущала разница в дизайне помещений: в отличие от вырвиглазного «кто-на-что-горазд», привычного в торговых центрах, тут, как будто, поработал один-единственный дизайнер. Позже я узнал, что этот же специалист, оставшийся загадочным Vkhutemass, поработал буквально над каждым магазином универсального профиля в стране.

– Товарищ профессор, не переживайте за бюджет, – попросила девушка Анна Стогова, как бы приглашая нас принять участие в празднике потребительства и мотовства.

Лично меня дважды уговаривать было совершенно не нужно.

В следующие два часа ваш покорный слуга открыл в себе совершеннейшего шопоголика: две левитирующие тележки, подхваченные переводчицей у самого начала торгового променада, были заполнены доверху. Навскидку, в них поместилось до шести кубических фунтов: там было буквально все!

– Ты как на северный полюс собираешься, Локи, – посмеивался вышагивающий налегке Хьюстон. – Поверь, там достаточно приличные бытовые условия!

Возможно, американец был прав, но профессора Амлетссона, первый раз в жизни дорвавшегося до нормального экспедиционного оснащения, было уже не остановить: пределом послужил объем тележек, и, наконец, иссякнувшая фантазия.

На кассе… Никакой кассы не было. «Да ладно!» – восхищенно и про себя возмутился я. «Я понимаю, эфирный вычислитель у важного таможенного чина. С некоторым скрипом, но допускаю, таковой на рабочем месте государственного чиновника чего-то-там-миграции. Вполне возможно, оно так устроено специально, пускать пыль в глаза иностранцам. Но чтобы так!». Действительно, иностранцев, по крайней мере, ежедневно, в советском магазине не предполагалось, делать вид было не перед кем, новейшей техники быть было не должно… Но она была!

Молодая девушка, очевидно, продавец или кассир, ловко извлекла откуда-то жезл. Тот снова больше напоминал толстый и длинный карандаш, нежели вычурную волшебную палочку, и им девушка принялась чертить в воздухе некий символ. Символ охотно чертился и не гас, зависая подобием насыщенной эфирными силами маголограммы: я присмотрелся и узнал какой-то вызов кого-то там.

Кто-то там, очевидный цифродемон, явился на вызов в виде легкого мерцающего облачка, но тут же принял вид мне привычный и знакомый: за исключением отсутствия медленно истаивающих ног, он доточечно напоминал товароведа из дублинского универмага Пенни, только на форменной ливрее не было ни одного знака отличия.

Демон присмотрелся сначала ко мне, потом к покупкам, извлек из ниоткуда старинный абак и принялся ловко щелкать костяшками. Делал он это недолго: минуты, наверное, две, после чего поклонился мне, потом призвавшей его девушке и растворился в воздухе.

– Spasibo za pokupku. Prihodite k nam esche! – радостно улыбаясь, сообщила девушка-кассир.

Я, кстати, все-таки последовал давешнему совету американского инженера, и весь огромный набор купленного легко уместился в относительно небольшом и нетяжелом саквояже, тот, в свою очередь, занял место в багажном отсеке мобиля, и мы покатили куда-то в порт.

– Нам теперь следует отправиться в окрестности Мурманска, – сообщила девушка Анна. – До полуострова можно добраться и посуху, но это намного дольше, поэтому путешествовать мы будем по воде. Надеюсь, профессор Амлетссон, Вас не укачивает?

Разумеется, потомка наводивших ужас на всю северную Европу морских разбойников, а после и мирных, но предприимчивых рыболовов, укачивать на море не могло чисто технически, о чем я и не преминул гордо сообщить.

– Тем лучше! – обрадовалась переводчица, проводник, шофер и, скорее всего, офицер государственной политической полиции. – Мы, кстати, приехали.

Через десять минут, зарегистрировавшись на рейс и получив уведомление о том, что plavsredstvo вот-вот будет подано под посадку, мы стояли на широком пассажирском причале. Вокруг нас было немноголюдно: то ли мы выбрали не самое популярное время, то ли особой любовью не пользовался маршрут. Смотреть на людей мне быстро наскучило, и я обратил взор свой к слегка рябящей глади залива.

Шерсть на многострадальном загривке моем поднялась совсем уже вертикально: вопреки ожиданию, к причалу подходил никакой не кораблик, пусть даже и современный. Монструозного вида аппарат напоминал аэроплан, только полностью металлический и совершенно циклопических размеров, непонятно как держащийся на поверхности холодного северного моря. Несоразмерно короткие и широкие крылья лежали на самой воде, два блока, видимо, турбореактивных, двигателей, зачем-то были вынесены вперед, почти к самой кабине пилотов. Впечатление аппарат производил мощное, но подавляющее.

Я плотно сжал челюсти: подзабытый испуганный скулеж снова пробивался наружу. Кошмар, было отпустивший меня буквально накануне, предстал передо мной в виде еще более страшном, чем раньше, ведь аэроплан – штука куда более страшная, чем, в общем, безопасный и комфортный дирижабль. И на нем, на этом монстре, мне предстояло лететь.

Глава 9. Океан и океан

Боялся я, кстати, совершенно зря.

Жуткого вида и колоссальных размеров аэроплан действительно оказался судном на какой-то малопонятной разновидности воздушной подушки. Он (или оно), конечно, летел (или летело), но на высоте совершенно несерьезной, очевидным образом опираясь всей своей огромной массой на поверхность холодного северного моря.

Против того, чтобы лететь на такой высоте, мой внутренний пес со встроенным куда-то внутрь рептильного мозга альтиметром не возражал, и, вместо того, чтобы скулить в самом незаметном углу, ваш покорный слуга вальяжно расположился в объятиях уютного дивана с миской чего-то фруктового на подлокотнике.

Места наши оказались в салоне первого класса: только так и можно было объяснить кожаную (я принюхивался!) обивку сидений вместо велюровой, огромные окна во всю стену вместо подслеповатых иллюминаторов и общую атмосферу комфорта и неприличной даже немного роскоши, зримо наполняющей салон.

Экраноплан – а я уже выяснил, что наш чудо-транспорт стоило называть именно так – несся над водной гладью ровно, без рывков и ожидаемых от невысоко, но летящего, судна, воздушных ям. Некая вибрация, конечно, ощущалась, но на самом дальнем крае восприятия, будто и не было ее вовсе.

Американский инженер флиртовал с юной пассажиркой. Пассажирка глупо и невпопад хихикала: обрывки фраз, доносившихся до моего уха, собирались в анекдоты, самые свежие из которых безнадежно устарели еще до моего рождения.

Переводчик и гид Анна Стогова читала с экрана маголограммы что-то, мне с моего места невидимое, но интересное, погрузившись в текст с головой.

Ученый администратор Наталья Бабаева, успев только разместить своих подопечных (нас) на диванчиках салона, куда-то вышла и пока не возвращалась.

Профессор Амлетссон же в моем единственном лице предавался одному из излюбленных своих занятий: деятельно бездельничал.

В пользу безделья говорила максимально вальяжная из доступных мне приличных поз: я, натурально, развалился на диване, и даже хвост не поджал, а отставил в сторону, благо, размеры сиденья это позволяли с запасом. Деятельность же заключалась в том, что я очень внимательно изучал окружающую обстановку, глазами и не только, и она, обстановка, нравилась мне все больше.

Дома, что в Ирландии, что в Исландии, я, конечно, мог разок прокатиться на судне такого класса сервиса, но именно что разок: на это ушло бы, наверное, мое содержание университетского профессора за месяц или больше.

Подумалось, что у такой колоссальной разницы в отношении к настоящему ученому и уважаемому профессору по разные стороны государственной границы Советской России должны быть причины, и носят они, скорее всего, ресурсный характер. Например, для того, чтобы я мог вот так прокатиться на роскошном скоростном судне, где-то в далекой Sibir’ работают, не покладая рук, несколько десятков политических заключенных или просто местных жителей, простоватых и замороченных.

Еще подумалось, что надо будет обязательно попробовать выдернуть сюда Рыжую-и-Смешливую: возможно, мои профессорские льготы хотя бы краешком, но распространятся и на нее, и дать ей ощутить то же, что сейчас радостно чувствовал я, было бы попросту честно. Еще я, конечно, здорово соскучился, хоть и не видел предмет своей зверской страсти всего несколько дней (конкретно, четыре).

Вернулась Наталья, следом явился стюард: товарищам пассажирам, как перевела мне со своего дивана молчавшая до этого времени девушка Анна Стогова, предлагалось проследовать в буфет.

– Я не пойду, извините, – сообщил я стюарду. Тот взглянул на меня внимательно и немного укоризненно: наверное, в виду имелась серьезная работа, проделанная обслуживающей частью экипажа для того, чтобы вкусно накормить внезапно закапризничавшего меня. Мне стало неловко.

– Аллергия. Страшная, буквально на все подряд. Питаюсь… Так себе питаюсь, извините.

Анна Стогова собралась было переводить, но стюард вдруг ответил сам, на бытовом, но понятном, британском.

Оказалось, что мои, профессора Амлетссона, предпочтения, были доведены до поварской бригады в самом начале пути (так вот куда на самом деле ходила администратор Наталья Бабаева!), что ничего необычного или невыполнимого в предпочтениях нет, что лично он, как стюард, приветствует мой сознательный отказ от алкоголя и вредной пищи, а запас рыбных блюд на борту велик и разнообразен…

Следовало одно: идти в буфет не просто стоит, но сделать это нужно обязательно: люди старались конкретно ради меня, и я… Вдруг понял, что заражаюсь, как гриппом, удивительным духом этих невероятных людей!

Пассажиров в буфете оказалось немного: то ли в первом классе, то ли вообще на борту, и были мы, практически, одни. Американский инженер, советская переводчица, не менее советская администратор и исландско-ирландский профессор – и только в самом дальнем от нас углу буфета неспешно и основательно насыщалась немолодая пара полуросликов.

– Разумеется, я слышал о династии археологов Бабаевых, – ответил я на заданный чуть раньше вопрос. О том, что слышал я о них впервые не далее, чем сегодня утром, я умолчал, как о детали малозначимой и ни на что не влияющей. – Известная фамилия, птицы высокого полета и явленные чаянья буквально всей мировой науки.

– Да, примерно так, – Хьюстон согласно кивнул. – Чуть менее пафосно и саркастически, но так. Ребята совершенно чумовые: примерно каждое второе историческое открытие этого века и последней четверти прошлого – в их семейном активе. – Я принялся лакать из вновь принесенной миски, и инженер едва заметно поморщился.

– Положим, не историческое, а археологическое, и не каждое второе, а максимум – каждое третье, – подключилась к разговору внучка великого археолога. – И стоит признать, что личными эти открытия называть некорректно: все члены нашей семьи работали не единолично и собственноручно, но в составе профессионального коллектива. Это вообще свойственно советской науке – трудиться сообща!

– Некая коллективность труда свойственна не только советским ученым. – Я уловил некий намек, для западной научной мысли и практики неприятный, и решил оппонировать. – Времена ученых-единоличников давно прошли, если и вовсе когда-нибудь имели место, группа специалистов работает куда продуктивнее, чем те же самые ученые по отдельности. Это, я полагаю, вообще один из основных законов существования и развития человеческого общества – высокая эффективность совместного труда!

– Тем не менее, вынуждена настаивать. – Сдаваться Наталья не собиралась. – Между коллективным трудом в понимании советских ученых и совместными проектами, принятыми у вас, в мире капитала, существует колоссальная разница! Например, Вы, профессор, защищали диссертацию. Возможна ли была совместная защита?

Я улыбнулся во всю ширину пасти. Вдруг, в этот самый момент, я понял, что tovarisch Babaeva не пытается меня сбить с толку или агитировать: ей действительно интересно, как все это работает по нашу сторону Рассвета, и интересно в деталях.

– Совместная защита диссертаций прямо запрещена на всей территории Болонского научного права. Еще в двадцать втором, на волне внезапно выросшей важности черных, желтых, красных, чешуйчатых и даже мохнатых, жизней, возникла порочная практика: следом за настоящим соискателем степени, как бы в хвосте, шли новоявленные ученые, все достоинства которых ограничивались необычным экстерьером, но во внимание принимались в первую очередь… – Я перевел дух.

– В общем, когда ситуация приняла угрожающие масштабы – на два десятка свеженазванных пи-эйч-ди приходился всего один человек, понимавший, о чем идет речь в совместно защищенной диссертации, и это немедленно сказалось на качестве и объеме научных исследований – и было принято решение о запрете таких совместных защит. Правда, я считаю, что это все равно была полумера. Следовало и вовсе отозвать все ученые степени, полученные таким образом…

–…но в те годы за такое могли попросту линчевать на площади, – подхватил американец. – Я очень хорошо все это помню, да…

– Наши миры удивительно похожи по форме и совершенно различны по содержанию, – немного задумчиво ответила администратор. – У нас групповая защита означает, что тема настолько многогранна, что одному человеку просто невозможно охватить ее всю даже самым могучим интеллектом. У вас же – что за один, потенциально великий, ум, держатся, как рыбы-прилипалы за акулу, десятки посредственностей.

– Можно подумать, у вас так не бывает! – фыркнул я. – Возьмем, хотя бы, вашу семью. Сколько самых разных ничтожеств наверняка паразитирует на несомненном гении Вашего великого деда!

Наталья ничего не ответила. Было видно, что она задумалась, глубоко и внезапно, и что-то такое вспоминает.

Наталья молчала, молчал и я. Соответственно, ничего не говорила девушка Анна Стогова. Издавал ли осмысленные звуки товарищ Хьюстон, я доподлинно не знал: воспользовавшись начавшимся диспутом, американец тактически верно отступил в сторону небольшого бара, где и занял круговую оборону в компании большой бутылки чего-то прозрачного и закусок, горкой наваленных на большое стеклянное блюдо.

Стюард принес мне яблоко – уже третье за этот недолгий обед. Яблоко кончилось раньше, чем пауза.

– И все же, профессор, я не могу вспомнить ни одного, как Вы выразились, паразита, в ученом окружении деда. Ученики – были и есть. Соратники – имеются. Консультанты всех мастей – тоже, ведь ни один, даже самый авторитетный, ученый не может знать и уметь абсолютно все, что требуется.

Так, примерно, и проговорили почти полчаса. Аргументация обеих сторон перешла из области чисто научной в научно-человеческую, из научно-человеческой – в человеческо-практическую, и неизвестно, до чего бы дошла и с собой завела, но тут у нашего инженерно-технического попутчика кончился алкоголь.

– Вы зря агитируете нас за советскую власть, товарищ Бабаева! – сообщил советский американец, внезапно появляясь за нашим уютным столиком. – Я уже довольно давно и успешно сагитирован, и доказательство тому висит у меня на шее, гостя же нашего уговаривать, покамест, рано: он пока только слышал слова…

– …и ощутил приличное финансирование! – Я оторвался от опустевшей миски. – Но для того, чтобы делать серьезные выводы, этого мало.

– Какие же выводы Вы сделать уже готовы? – администратор экспедиции посмотрела на меня с интересом и значением.

Я мог бы сказать очень о многом. Например, о том, что с самого момента приземления своего в воздушном порту живу, как в странной сказке, очень интересной и, видимо, доброй. Что от интересности этой и доброты сама собой приподнимается шерсть на загривке: любой европейский ребенок, выросший в читающей семье, помнил, чем чуть было не закончился для Гензеля и его сестры Гретель пряничный домик. Что уже как взрослый образованный человек, я читал сборники отчетов Великих Инквизиторов, святых отцов Якоба и Вильгельма, и понимал, кто и кем пообедал на самом деле.

Что все эти замечательные преференции, которых я бы никогда не увидел на любом другом контракте, означать могут только одно: платить за них придется очень скоро, и совершенно непонятно, чем и как.

Ничего из этого я, конечно, не сказал.

– Выводы? Выводы простые. Проект ваш куда более важен и сложен, чем кажется на первый взгляд и чем ваша пресс-служба сообщает в пределы красного океана.

– Это Ваше природное феноменальное чутье? – не удержался от запуска шпильки основательно набравшийся инженер.

– Это немного формальной логики, простой аналитики и индукционного восприятия действительности! – я понимал, что меня уже специально провоцируют, и старался не горячиться. Получалось откровенно так себе: больше всего хотелось съездить лапой по лощеной американской морде, хотя желание это я, конечно, сдержал.

Положение ловко спасла Наталья Бабаева.

– Что за красный океан? – осведомилась она, одновременно накладывая какой-то конструкт на вернувшегося собеседника. – Это какая-то метафора, связанная с цветом флага нашего Союза?