Текст книги "Эр-три (СИ)"

Автор книги: Адель Гельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 32. Почти финальная

Плазменная пушка, или, иначе, импульсный бур, оказалась совершенно удивительным творением человеческого гения. Удивительным и крайне толковым: я, до этих, примерно, пор, и не подозревал, что такой невероятный объем энергии можно применить в практически огненном смысле без затрат даже единой йоты эфирных сил.

Плазма – это очень сильно нагретая жидкость – или газ. Температуры же, в случае с плазмой, такие, что жидкостью может запросто служить и металлический сплав, причем из числа сверх тугоплавких.

Именно такая пушка, доставленная на Объект за несколько недель до начавшейся, наконец, финальной фазы Проекта, сейчас была изготовлена к стрельбе: нескольким плотно сжатым, очень быстрым и страшно горячим плазменным шарам предстояло проложить первый, весьма приблизительный, проход в толще реликтового льда.

– Внимание! – голос информатора снова стал слышен во всей рукотворной пещере. – Персоналу работ надеть средства защиты органов зрения!

Все, кого это касалось, надели специальные очки. Кому-то (мне) требовалось прямо смотреть на процесс работы импульсного бура, кто-то мог не успеть отвернуться – техника безопасности была одинакова для всех. Убедившись в том, что все сотрудники, разместившиеся в одном со мной помещении, приняли меры, я вдавил в панель специальную кнопку.

– Три, два, один, залп! – сообщил информатор. Невыносимо яркий даже сквозь специальные стекла, шар, унесся к цели. Конечно, это я просто знал, что это шар, и что он унесся. На зрительном уровне всем показалось, что эмиттер бура и мегапаг на мгновение связал удивительно толстый световой луч. Раздался взрыв: ровно в нужной части ледяной стены образовалась ровная сферическая каверна – мне, с моего места, было это видно доподлинно.

Быстрый взгляд, брошенный на нарочитый экран, сейчас работающий в специальном, очень ярком режиме, показал: накопители пушки уже зарядились. Кнопка была нажата снова. И, с небольшим интервалом, еще раз. И еще.

Наконец, постоянный икс-контроль показал: рукотворный тоннель уже достаточно пронзил толщу древнего льда. Дальше стрелять было опасно – никто не знал, как поведет себя древний артефакт, скрытый внутри подземного айсберга, под воздействием высокой температуры.

Я убедился в том, что хитрая автоматика заблокировала рабочий механизм импульсного бура, и что на непосредственно ствол надеты стопорные кольца – уже, конечно, вручную. Еще одна кнопка, расположенная, в целях обеспечения безопасности, как можно дальше от предыдущей – попросту, на другом пульте, была нажата по моей команде уже одним из помощников.

Из недр лифтовой башни, невероятно напоминающей механизм, доставлявший первых астронавтов на вершину тридцатиметровой бочки с керосином, выдвинулась переходная галерея. Внешней своей частью она скоро уперлась в только что проделанное отверстие. Лязгнули блоки фиксации перехода, и почти тут же внутри галереи затопали, застучали тяжелые башмаки: пошла вперед команда горных проходчиков.

Конечно, прямо сейчас никого из них я не видел – и никто не видел, кроме них самих, и, возможно, какого-нибудь любопытного существа, высшего или не очень, каковому существу интересно наблюдать за копошением смешных смертных на их грубом физическом плане.

Однако, репетиция выхода бравых парней, вооруженных лазерными бурами и упакованных в скафандры высшей защиты, проводилась на Объекте минимум пять раз, и за каждым из подходов я наблюдал с самого начала и до конца с вниманием неослабевающим. Слишком многое зависело от проходчиков прямо сейчас, и уверенным в их полном успехе я должен был быть заранее.

Если бы кто-нибудь рискнул не дать мне выспаться перед финальной фазой Проекта – например, разбудив среди ночи – я бы и тогда описал и внешний вид, и технические характеристики сложнейшего снаряжения практически боевой команды. Даже сегодня, перед началом текущего процесса, я лично наблюдал за тем, как облачаются в свои доспехи новые технорыцари, ставил галочки в контрольном листе и напустился один раз на техника, затянувшего контрольный болт с ненадлежащим усилием.

Еще я точно знал, что с собой ребята несут не только гигантские лучевые перфораторы и батареи к ним, но и некий небольшой бочонок, неинтересный внешне и страшно секретный внутри.

Я даже не знал, что в нем находится конкретно – специально обученные люди мне, несмотря на явственный интерес, отказались об этом рассказывать. Даже у профессора Амлетссона, одного из главных научных работников Проекта, не оказалось нужного допуска, тяга же к секретности среди коллег возрастала, по мере приближения дня Д и часа Ч (а также минуты М) в какой-то даже параноидальной прогрессии. Впрочем, одно я понял точно: изделие специальной лаборатории кей-джи-би предназначено для того, чтобы обеспечить аккуратную консервацию и штатное изъятие главного элемента нашего Объекта, того самого археотехнического термоядерного реактора. Далее сей элемент предполагалось упаковать в толстостенный контейнер, и, погрузив наполовину на эфирный план, отправить на опасный полигон, расположенный где-то в прериях степной части Союза. Впрочем, уже это меня касалось в наименьшей степени: мне и знать-то такого было не положено.

Ожила радиостанция, установленная в пультовой комнате. Сама она – радиостанция, не комната – напоминала большой шкаф, исключительно для красоты украшенный яркими, хаотично мигающими, лампочками и соединенный непонятно с чем толстыми кабелями, уходящими и в пол, и в потолок комнаты.

Мне подумалось еще, что идиотская «радиоактивная» бочка, сотворенная ради нашего недавнего спектакля, выглядела куда логичнее и функциональнее, чем радиошкаф, но то, наверное, было проявление сложного отношения человека эфирного общества к технике немагической.

– Прошли первый пузырь, – голос, почти не прерываемый помехами, передавался на расстояние при помощи примитивной электрической техники. То, что подобное возможно без применения магии, лично мне казалось невероятным чудом и еще одним свидетельством огромной мощи человеческого интеллекта. – Уклон пробоя ровный, температура в пределах нормы, лед не течет, – сообщил все тот же голос из того же устройства.

Потом проходчик – конкретно, связист группы – принялся сообщать точные параметры среды и обстановки, которых, в отсутствие эфирной телеметрии, иначе было не получить. Один из моих помощников, имя которого я, как со мной бывает при сильнейшем нервном напряжении и ко стыду моему, забыл, принялся прилежно фиксировать озвучиваемые цифры карандашом на бумаге.

– Спросите его о самочувствии группы, – попросила доктор Тычканова, облюбовавшая отдельный стул, стоящий перед резервным пультом, сейчас отключенным.

Еще один помощник склонился над монструозного вида электрическим микрофоном, и забубнил соответствующие фразы.

С той стороны ответили: мол, группа чувствует себя хорошо, продвигается согласно плана и графика, и прямо сейчас – это уже в мою сторону – приступает к прокладке финального отрезка туннеля.

С этого момента беспокоить проходчиков не стоило: слишком серьезное количество гигакалорий высвобождалось при работе световой техники, любая, самая маленькая ошибка могла завершиться увечьем или даже смертью. Поэтому необходимо было обеспечить работникам максимально комфортные условия, и уж точно – не отвлекать по пустякам.

На передней панели радиостанции – грубо закрепленном металлическом щите – красным загорелись сразу четыре лампочки, остальные же, рассыпанные по корпусу шкафа во множестве, погасли. Это, как я помнил, означало, что радиоканал теперь отключен с той стороны. Предстояло ждать.

Я копался в настройках счетника, пытаясь отключить надписи на новоисландском, дублирующие почти такие же и точно о том же, но советские. Именно сейчас я понял, что советский язык, в плане техническом, стал мне настолько понятен, что казался уже предпочтительнее исландского! Вопрос был не очень актуален, но интересен, времени до завершения туннеля оставалось еще порядком, и я решил пообщаться с нашей доброй доктором.

– Скажите, доктор, а как так выходит, что прямо сейчас советский технический мне кажется даже понятнее, чем родной язык? – спросил я у Куяным Тычкановой. Та ответила мне понимающим взглядом, но начала, отчего-то, с возражения.

– Я, профессор, невеликий специалист в прикладной нейрологии, – явственно поскромничала штатный врач Проекта. – Однако, могу предположить. Дело может быть в том, что, во-первых, некоторые особенности структуры нейронных связей – в Вашем случае – позволили индоктринировать Вам советский язык куда быстрее и качественнее, чем это бывает обычно. Второй момент, – сообщила Куяным уже намного увереннее, – то, что последние несколько недель все общение на технические темы идет, преимущественно, по-советски. Мозг хомо устроен так, что... Впрочем, я уже, кажется, ответила на Ваш вопрос?

Ответ был даден полный и, в общем, исчерпывающий, однако, я отметил сам для себя: обязательно вернуться к этой теме в обстановке более спокойной, и, наверное, менее деловой.

Посмотрел на часы, перевел взгляд на висящий на стене большой бумажный лист. На листе некто, превосходно владеющий плакатным пером, аккуратно вывел расписание всего финального этапа. Отдельные, наиболее важные, пункты, были дополнительно снабжены картинками: простыми до примитивности, но понятными и уместными.

Судя по расписанию, до завершения очередного этапа оставалось не менее десяти минут, и мне вдруг захотелось задать доктору Тычкановой важный вопрос: тот самый, ответа на который она избегала уже несколько дней.

– И все же, доктор, прошу Вас ответить хотя бы сейчас: что Вы имели в виду тогда, в кабинете? Когда заявили мне, что сомневаетесь в моей идентичности, или, как было сказано «Вы – это точно Вы».

Доктор Тычканова оглянулась по сторонам, будто изыскивая срочную причину заняться важным и полезным делом, и избежать, по такому поводу, ответа на вопрос. Причины, однако, не нашлось, и Куяным, все же, ответила.

– Профессор, тут все дело в авгурах, – сообщила мне доктор.

– Ситуация не стала яснее, извините, – некий профессор буквально сочился ехидством: видимо, такой выход нашла моя излишняя рабочая эмоциональность. – Я, конечно, знаю, кто такие авгуры, и чем они занимаются, но совершенно не представляю, причем тут интуитивно-ситуационный анализ!

– Авгуры госбезопасности! – еще непонятнее пояснила моя собеседница, но, впрочем, тут же поправилась. – За месяц до окончания подготовительных работ они вычислили, что среди иностранных специалистов может оказаться, цитирую, «доппельгангер, коего подозревать будут в последнюю очередь». Перепроверили всех, профессор, и никого не нашли. Вы же в череде подозреваемых были именно что последним.

– Это, конечно, понятно, что так, – я решил продолжить расспросы. Но, все же...

В этот момент наша рабочая комната, удачно и дальновидно установленная на специальных пружинных рессорах, содрогнулась. Еще через субъективную секунду раздался дикий грохот.

Сквозь прочное бронестекло было хорошо видно: с Объектом творится что-то неладное. Внутри, в общем, непрозрачной ледяной глыбы внезапно образовался источник света такой мощности, что даже нам, снаружи, стало видно, как внутри мельтешат тревожные тени, одновременно похожие и непохожие на людей. Более того, верхушка подземного айсберга явственно стала проседать: вверх устремился столб пара, вниз – потоки грязно-бурой жидкости.

С небольшим опозданием включился аварийный ревун.

– Вниманию бригады проходчиков! Бригада, на связь! – надрывался помощник у микрофона. Электрическое устройство не реагировало, видимо, исчерпав резерв надежности несовершенной эрзац-техники.

Ситуация вышла из-под контроля препоганейшим образом. Стало ясно, что речь уже идет не о более или менее успешном завершении Проекта, а о предотвращении той самой катастрофы, о возможности которой предупреждал академик Бабаев, и, если получится, о спасении людей. Я потянулся к другой красной кнопке – той, которая Красная.

...Стержни-замедлители называются стержнями по традиции, пришедшей из атомной эфиргетики. Это действительно три металлических лома, расположенные широким равносторонним треугольником и направленные вертикально вниз.

Задача этих стержней, как и в случае с укрощенным атомом, в том, чтобы упасть под своим немалым весом куда-то в область активной зоны пошедшего вразнос магического конструкта, и, сработав, погасить буквально любые истечения эфирных сил в радиусе, примерно, ста метров.

Конечно, ни массы, ни твердости металла стержней не хватило бы, чтобы пронзить даже стремительно таящий лед такой толщины, но расчет делался не только на металл. Сейчас было уже все равно: чрезвычайная ситуация немедленно отменила запрет на применение эфирных сил, и, как и было заранее задумано, повисшая прямо над Объектом треугольная конструкция приготовилась окутаться специальным полем. Поле это предназначалось для того, чтобы увеличить пробивную способность замедлителей, чтобы в таком состоянии те проникли бы не то, что сквозь лед: ни бетон, ни металл не представлялись для них преградой!

Следом за стержнями, в отверстия, проделанные ими, внутрь Объекта готовился проникнуть чудовищной силы и сложности алхимический декокт, составленный на основе солей бария: это соединение гарантировало не только полное лишение пространства эфирного потенциала, но и остановку любого запущенного магией процесса высокой энергетики.

Дотянуться до кнопки и с размаху ударить по ней лапой у меня получилось быстро: намного быстрее, чем можно было бы произнести эту фразу.

В ответ на столь варварское, но эффективное, нажатие кнопки, сработала специальная машинерия... Правда, сделала это не до конца. Провернулись сложные механизмы, вышел на предельную мощность аварийный генератор...

Ничего не произошло. Стержни, висящие под потолком, засверкали отчаянно-синим, но не сдвинулись с места. Надежнейшая, сто раз протестированная и перепроверенная система безопасности на сто первый раз не сработала.

Тут мне бы запаниковать: я умею это делать, пусть и не люблю, но что-то случилось со мной в момент наивысшего напряжения сил. Я как бы смотрел на себя со стороны, и отказывался признавать, что этот собранный, сдержанный и рационально действующий псоглавец – я сам.

Сам, здесь и сейчас я почти ничего не мог сделать, но, конечно, некая предстартовая паранойя заставила нас предполагать даже совершенно неожиданные ситуации: такие, например, как та, и даже хуже. Именно поэтому все системы, и контроля, и связи, были многократно продублированы.

Помощники мои, тем временем, принялись паниковать, деятельно и опасно. Кто-то пытался дозваться очевидно погибших проходчиков, терзая с этой целью неработающую радиостанцию. Другой помощник открыл шкаф противопожарной безопасности, и сейчас пытался натянуть на мезокраниальную голову предназначенный для псоглавца шлем-самоспас. Третий – просто принялся бегать кругами по помещению, задевая на ходу все и всех подряд...

Островками спокойствия в бушующем океане человеческой глупости оставались только мы двое – ваш покорный слуга и доктор Куяным Тычканова.

Я ловко поставил подножку истеричному бегуну: упасть ему, впрочем, не удалось, поскольку поймал его тоже я.

– Связь! – гавкнул я в перекошенное истерикой лицо. – Связь с резервным постом!

– Резервный пост на связи, – как будто само собой послышалось в переговорном динамике. – Инженер Хьюстон слушает!

Глава 33. Совершенный успех

– Хьюстон, у нас проблема! – сообщил я в переговорную трубку. – Что-то заблокировало стержни, они не падают!

Вокруг меня, в контрольной (она же пультовая) комнате воцарилась почти тишина, кою нарушали только звуки технического характера, тоже, впрочем, не очень громкие. Давно известно и замечено: стоит кому-то решительному, спокойному и знающему, что делать, взять ситуацию в свои руки – окружающая истерика стихает сама собой. Уверенный тон, четкие движения и даже серьезный вид действуют на паникеров отрезвляюще: куда там шаблонному полицейскому требованию сохранять спокойствие!

На меня смотрели выжидающе, на меня смотрели обнадеженно, от меня ждали действий, которые обязательно решат проблему, только что озвученную в переговорное устройство.

– Проблему наблюдаю, действия предпринял, – удивительно спокойным голосом ответил инженер. – Лезу на площадку, со связи ухожу, отбой.

Так получилось, что наблюдательный пост, занятый, по распорядку, Денисом, располагался ближе всех прочих к площадке, с которой, в теории, можно было запустить контраварийную систему вручную. Площадка эта представляла из себя кольцевой переход, как бы замыкающийся на большой высоте вокруг стержней, и, соответственно, заклинившего крепления. Ближний пост же был единственным открытым, и потому инженер находился на нем сразу в специальном защитном костюме. В общем, у него, Хьюстона, у единственного была возможность быстро добраться до нужного места, и, что еще важнее, выжить в условиях почти непосредственного контакта с высокими эфирными энергиями.

Окно пультовой комнаты было выполнено очень широким, буквально во всю стену, но смотрело, увы, прямо на сам Объект. Лестница, по которой сейчас лез в самое пекло отчаянно храбрый инженер, в поле зрения не попадала никак.

Тут я вспомнил, что сам, буквально только что, отменил запрет на применение эфирных сил вне объемов экранированных помещений. Следовательно, можно было покинуть комнату и обрести желаемый сектор обзора.

– Я – наружу, – подхватить со спинки стула легкую кожаную куртку и накинуть ее себе на плечи было делом нескольких секунд. Кремальера, запирающая почти герметичную дверь, сопротивлялась еще меньше.

– Стойте, профессор! – вдруг потребовала мне в спину доктор Тычканова. – Совершенно нет необходимости рисковать собой еще и Вам!

Я обернулся.

– Риск – дело благородное, – ответил я, занеся рант тяжелого рабочего ботинка над порогом дверного проема. – К тому же, если тут все пойдет вразнос, смешные три сантиметра легированной пластали уберегут нас с Вами примерно от ничего.

Отсюда, с ведущей в пультовую комнату площадки, обзор был значительно лучше. Я выделил ярко-оранжевую фигурку американского коммуниста, лезущего по лестнице, убедился в том, что падать она – фигурка – не собирается, что лезть ему еще минимум три минуты, и решительно оглядел ангар – насколько мне позволял это сделать новый угол обзора.

Видно было так себе: отчего-то расшалилось – как правило, отличное – зрение, дальние объекты я теперь видел как размытые пятна, ближние стали двоится и даже троиться. «Наверное, какой-то газ», – решил я вдруг, и немедленно заклял себе органы дыхания. Мне, как человеку, постоянно работающему со льдом, было хорошо известно, какая дрянь может быть в лед вморожена, и конструкт-респиратор получался у меня уже буквально сам собой: по щелчку пальцев и безо всякого эфирного жезла.

Стало легче дышать, зрение прояснилось: видимо, это действительно был газ, или, возможно, еще какие-то испарения, исходящие от заметно подтаявшего ледника.

– Тут опасно дышать, – сообщил я в дверной проем. – Закройте дверь, включите фильтры и вентиляцию.

В ангаре творилось интересное. Далеко внизу, на самой поверхности, конструктор Ким – я узнал его по огненным всполохам, вспыхивающим на морде, и хвосту – сгонял в одну кучу паникующий персонал, видимо, имея в виду вывести людей за пределы опасной зоны. Мне вдруг стало смешно: подумалось, что огненных псов не просто так называют потомками Лунной Овчарки.

Бывшая безымянная, а с недавних пор обретшая неожиданно французское имя Жанна, крановщица, виртуозно командовала тяжелой техникой, свисая из кабины своего крана и громко крича в эфирный рупор. В действиях гоблинши я немедленно заметил важный смысл: в кабинах техники было пусто, видимо, вместо людей железными гигантами управляли или автоматоны, или прямо духи, а сами машины выстраивались так, чтобы максимально прикрыть от возможной беды постепенно уже просачивающихся за пределы Объекта людей.

Инспектор технического контроля Гершензон, тот самый, дурацкий и надоедливый гоблин, не ведающий пределов своих полномочий, облачился в пожарный сверхскафандр, не надев, почему-то, шлема: именно по торчащей из пятиметрового красного гиганта голове я его и узнал. Скафандр двигался в сторону Объекта, раскручивая на ходу миниатюрный портал, ведущий, скорее всего, на ближайший водный план. Следом следовали еще два скафандра, почти таких же, но малость поменьше: эти также оказались без шлемов, и торчащие головы я узнал тоже: то были две сестры, сотрудницы ВОХР, занявшие пожарные скафандры уже по штатному расписанию.

Все были заняты делом: прямо сейчас почти бесполезным, но конкретным, и только один я стоял в созерцательном безделии. Профессор Амлетссон устыдился, и вновь обратил внимание на рыжий костюм, как раз в этот момент залезший на самую верхотуру.

– Раз, раз! Как слышите меня! – ожили громкоговорители. Я вдруг вспомнил, что там, наверху, у самой лестницы, установлен еще и резервный пост контроля, а значит – есть и доступ к системе вещания.

Я помахал рукой. Оранжевый скафандр помахал в ответ.

– Профессор, вижу Вас! – сообщил голос из-под потолка. – К процедуре приступил!

Перед мордой моей вдруг из ниоткуда явилась эфирная линза. Инженер, снявший, зачем-то, шлем, стал виден близко и четко: уже не игрушечный человечек оранжевого цвета, а вполне себе хомо сапиенс, живой и настоящий, только цвет не поменялся.

– Профессор, Вам так хорошо видно? – голос Куяным из-за спины неожиданностью не оказался: ее тихое дыхание я слышал уже третью минуту.

– Видно отлично, спасибо, доктор! – благодарно ответил я.

– Профессор, Вам оттуда, конечно, не видно, поэтому я буду подробно комментировать происходящее, – неожиданно заявила громкая связь голосом американско-советского инженера. – Вот у меня тут кувалда, – голос Хьюстона вдруг стал ерническим и даже немного глумливым, видимым же мне теперь выражением лица он напоминал теперь себя самого в первые дни нашего знакомства.

– Казалось бы, зачем мне тут нужен big russian hammer? – заданный вопрос, очевидно, не подразумевал ответа с моей стороны, его и не последовало.

– Вот зачем! – и кувалда с грохотом обрушилась на верхнее крепление единственной лестницы, ведущей на кольцевую площадку. Десять секунд спустя грохот повторился, правда, был он намного тише: это ударилась о землю выбитая лестничная секция.

– Ну все, теперь можно и поговорить. Правда, говорить буду я, а вы все, наверное, послушайте. – ситуация развивалась как-то уже совсем не жизненно: я будто смотрел – из самых первых рядов кинозала – старинный шпионский боевик, бессмысленный и беспощадный.

– Как Вам, профессор, живется в Союзе? Правда, необычный опыт? Все интересно, все нравится... Верно ведь? – инженер вел какой-то свой монолог, и зачем в его рамках обращаться к тем, чьего мнения все равно не услышишь, было непонятно.

– Но это, профессор, только сейчас так, – витийствовал Денис Николаевич. – Еще полгода, и все, что кажется Вам необычным, станет неприятным, все, что смешит, начнет бесить... Полгода, профессор, всего шесть месяцев. Я же живу в этом всем, варюсь в местном гнилом болоте, шесть – вдумайтесь, почти шесть – лет!

– Переехать в Союз и сойти в нем за своего оказалось делом удивительно легким, – если бы ехидство могло быть едкой жидкостью, тем, что истекало сейчас из американца, успешно плавили бы инструментальную сталь. – Назовись коммунистом, выучи этот их идиотский кодекс, прикинься пострадавшим от жестокого мира чистогана, подпусти, наконец, повесточки из самого актуального списка... Приняли, как родного!

На самом краю периферического зрения, тем временем, происходило что-то еще более странное, чем пять минут назад: гигантский ледник внезапно перестал таять, внутри него погас источник страшного света, и даже объем верхней части сухопутного айсберга, как будто, восстановился, хотя последнее мне, конечно, показалось.

– Вы, профессор, – инженер по-прежнему обращался только ко мне, и я вдруг понял, что все это время он говорит по-британски. – Наверное, интересуетесь, что происходит, что теперь будет и зачем я все это рассказываю?

Я машинально кивнул.

– А будет вот что. Реактор там, внутри, уже пошел вразнос. Остались последние минуты, вряд ли больше пяти. Ваш академик, этот, как его, Бабаев, все понял правильно, вот только масштаб катастрофы неправильно оценил даже он сам! Сейчас эта огромная хрень активируется, она уже почти готова, и тут станет очень холодно. Экстремально холодно, минус двести градусов Цельсия, даже минус триста! – недостижимость температуры ниже абсолютного нуля инженера, казалось, не интересовала вовсе. Потом экстраледниковый период накроет всю округу, и даже больше! Послезавтра – выжившие увидят сами – аэропланы станут замерзать на лету! Не будет больше советского крайнего севера, не будут ходить ледоколы по этому вашему северному морскому пути!

Несмотря на некоторое даже рациональное, пусть и совершенно людоедское, зерно, имеющееся в построениях шпиона, общий смысл его речи звучал уже слегка шизофренически.

– Вы погибнете, все вы! – выкрикнул поддельный инженер, – и я вместе с вами, но мне уже не страшно, мне ничего не страшно! Такие, как я, все равно не живут долго, а тут такая отличная возможность забрать с собой на темный план сразу миллионы tupykh sovkof!

– И вот еще что, – Хьюстон картинным жестом вскинул руку – в перчатке скафандра оказался сжат какой-то прибор, вроде пульта, – я все вижу!

Послышался скрежет. Это, как было видно с моего возвышения, крановщица по имени Жанна запустила основной мотор своего тяжелого крана, и теперь разворачивала его, поднимая, одновременно, стрелу: конечная точка подъема удивительно хорошо совмещалась с решетчатой поверхности, с которой устроил сеанс саморазоблачения бывший коммунист и инженер, а теперь атлантист и шпион.

– Не сейчас, ангел мой неземной, – Хьюстон вдавил единственную кнопку маленького пульта. Негромкий взрыв в самом основании стрелы пришедшего в движение крана остановил кран и сломал саму стрелу: сразу две секции ее канули в пустоту, завершив падение где-то внутри Ямы. «Где-то я такое уже видел» – подумал я невпопад.

– Наверное, думаете сейчас, что я совершаю типичную ошибку плохого парня: треплюсь вместо того, чтобы нажать на курок? – глумливо поинтересовался Хьюстон по громкой связи.

Один из моих недавних помощников, кажется, тот, что пытался дозваться погибшего связиста бригады проходчиков, вдруг оказался на площадке рядом со мной, и даже сделал два шага вниз по лестнице. Встал, пошел рябью – навроде помех на экране плохо настроенного эфирного телеприемника, совсем уже похоже мигнул всей картинкой, и обратился старшим лейтенантом государственной безопасности, товарищем Мотауллиным. Рустам Багаутдинович оказался сразу в форме, причем относительно нового образца: отсюда, сверху, я видел погоны на могучих плечах. Посчитал звезды, обратил внимание на их размер... Старший лейтенант оказался полковником.

– Не курок, дебил ты бессмысленный, – негромко и про себя возразил полковник. – Спусковой крючок!

После этого полковник достал из кармана родную и знакомую, совершенно эфирную, рацию, и вдавил тангенту. – Слышали достаточно. Пакуем фигуранта.

На всех уровнях переходов, площадок и даже крыш вагончиков-бытовок внезапно образовалась масса народу, в военной форме и вооруженного. Двое таких, вооруженных, подбирались и к шпиону, оказавшись, внезапно, на той же кольцевой площадке.

– Обложили, сволочи! – почти прошептал Денис Николаевич: благодаря все еще работающему микрофону системы оповещения, слышали его буквально все.

– Я сын вождя и сам вождь! Дай мне силу, дух Великого Ворона! – оранжевый скафандр вдруг разлетелся в клочья. Вместо довольно знакомого внешне, хоть и неожиданно гнилого внутри, хомо сапиенс сапиенс, на площадке стоял крупный фелиноид. Дико оглянувшись на подбирающихся оперативников, двуногий кот сунул лапу в стоящую на пульте сумку, и выдернул изнутри нечто большое, округлое и увенчанное, в верхней своей части, католическим крестом.

– Святая граната! – ахнула за спиной доктор Куяным Тычканова. – Если он докинет ее до Объекта...

Что такое «Святая Граната», знает даже такой далекий от всего военного человек, как ваш покорный слуга. Сплав химии, энергетики и высокой апостольской магии, способный разнести буквально на атомы любой предмет в поле поражения, не очень, впрочем, объемном, самое опасное из портативных взрывчатых устройств. Совершенно непонятно, как такая смертоносная гадость оказалась на Объекте, почему ее никто не нашел и не увидел раньше, как, наконец, такое смогла проморгать, казалось, учитывающая все государственная безопасность...

Мощности святого взрыва точно хватило бы для того, чтобы пробить ледяную корку, вновь укрывшую Объект сверху и активировать опаснейший археотех. Уже было совсем расслабившийся я вновь ощутимо напрягся, вокруг же вновь царила паника пополам с истерикой: благо, паниковал и истерил, покамест, не я.

Полковник Мотауллин бросился бежать вниз по лестнице – совершенно непонятно, зачем.

Время вокруг – взрывы, выстрелы, общая атмосфера кинематографического боевика – показалось мне совершенно военным, и вид бегущего полковника закономерно вызвал не смех, но панику, уже у меня.

В этот момент огромный кот вдруг, совершенно без разбега, бросился вперед. Где-то вверху захлопали незримые крылья: дух великого Ворона явился на помощь адепту, и прыжок шпиона продлился неимоверно, превратившись в пологий полет. Вслед раздались запоздалые выстрелы: судя по невеликой громкости хлопков, стреляли то ли из чего-то пневматического, то ли из оружия с глушителями.

И тут, обдав меня облаком коротких шерстинок, и, почему-то, вулканического песка, вперед и вверх бросилось что-то огромное, светло-серое, с человека размером, только значительно более плотное, почти округлое, растягиваясь в невероятной динамики прыжке. Я успел заметить только почти полное отсутствие запаха, мощные толчковые лапы и длинный тонкий хвостик, пушистый почти по всей длине.

Траектории двух летящих биологических объектов пересеклись – образом совершенно чудесным – в верхних своих точках. Этот момент я увидел, будто на огромного размера и отличного качества эфирной фотографии: здоровенный, серый, удивительно глазастый зверь, то ли мышь, то ли заяц, неясным науке образом развернулся непосредственно в полете, и влетел теми самыми, мощными, толчковым и задними, лапами, прямо в брюхо летящего террориста...